Если говорить о новых рассветах, этот рассвет до боли напоминает старый.

Это даже не рассвет, поскольку на часах 10:26. Я думал, что проснусь в свой первый день в университете полным здоровья, мудрости и академического задора, но вместо этого – все как обычно: стыд, ненависть к самому себе, тошнота и смутное чувство, что просыпаться не всегда нужно именно так.

Еще меня переполняет чувство негодования оттого, что, пока я спал, кто-то явно вошел в мою комнату, набил мне рот войлоком и на прощание лягнул меня ногой. Движения даются с трудом, поэтому некоторое время я лежу и считаю, сколько ночей подряд я приходил домой под мухой; получается что-то около ста трех. Могло быть и больше, если бы не последнее обострение тонзиллита. Я задумываюсь, а не алкоголик ли я. Время от времени на меня это находит – необходимость определить себя тем или иным термином, и в различные моменты жизни я раздумывал над тем, а не гот ли я или гомосексуалист, еврей, католик, больной маниакально-депрессивным синдромом, был ли я усыновлен, есть ли у меня дырка в сердце, не обладаю ли я способностью передвигать предметы силой мысли, – и неизменно с глубоким сожалением приходил к выводу, что ко мне не подходит ничего из перечисленного выше. Факт в том, что на самом деле меня нельзя назвать никем. Я даже не «сирота» в буквальном смысле этого слова, но «алкоголик» звучит наиболее достоверно. Как еще можно назвать человека, который каждый день засыпает пьяным? По крайней мере, алкоголизм, возможно, еще не самое худшее зло на земле; как минимум половина людей с открыток, висящих на стене у меня над головой, алкоголики. Вся хитрость в том, прихожу я к выводу, чтобы быть алкоголиком, но не давать этому пороку влиять на твое поведение или учебу.

Может быть, я просто читаю слишком много романов. В романах алкоголики всегда привлекательные, смешные, обаятельные и сложные, как Себастьян Флайт или Эйб Норт , и они всегда пьют из-за глубокой, неутолимой грусти на душе или жуткого наследия Первой мировой войны, а я пью только потому, что испытываю жажду и мне нравится вкус пива, потому что я слишком шизанутый, чтобы уметь останавливаться. Но как бы то ни было, я не могу свалить все на Фолкленды.

А еще я пахну как алкоголик. Не прожил я в новой комнате и суток, а она уже пропахла. Этот запах мама называет «мальчишьим» – теплый и соленый, немного похожий на то, как пахнет ремешок для часов изнутри. И откуда берется этот запах? Может быть, я ношу его с собой? Я сажусь на кровати и нахожу свою рубашку, снятую прошлой ночью, – она валяется на полу неподалеку, потная насквозь. Даже мой кардиган влажный. Меня озаряет вспышка мимолетного воспоминания… Что-то насчет… танцев? Я откидываюсь обратно на подушку и накрываюсь одеялом с головой.

В конце концов мой футон заставляет меня встать. За ночь он весь примялся, и теперь мой позвоночник упирается в твердый, холодный пол, словно я лежу на большом сыром полотенце, которое неделю провалялось в пластиковом пакете. Я сажусь на край этого лежбища, подтягиваю колени к подбородку и начинаю искать в карманах кошелек. Он на месте, но я с тревогой обнаруживаю в нем всего одну пятерку и восемнадцать пенсов мелочью. И на это мне придется протянуть до понедельника, целых три дня. Сколько же пива я вчера высосал? О боже, опять из глубин моей памяти, как пузыри пердежа в ванне, всплывают воспоминания. Танец. Я помню, что танцевал в центре круга. Этого просто не может быть, потому что обычно я могу исполнить лишь пляску святого Вита, а те люди, что окружали меня вчера, улыбались, хлопали в ладоши и подбадривали меня.

И тут до меня доходит с ужасающей четкостью, что эти аплодисменты были иронией.

Здание студенческого клуба – нарочито уродливая бетонная громадина, исполосованная дождями, – гнилым зубом сияет среди террас аккуратного георгианского дома. Сегодня утром сквозь вращающиеся двери студенты потоком входят и выходят поодиночке и группками, вместе со своими лучшими друзьями (с которыми знакомы уже целый день), потому что сегодня последний день недели первокурсника и до понедельника лекций не будет. Вместо этого нам сегодня предоставлена возможность вступить в различные общ-ва.

Я записываюсь во франц. общ-во, киновед. общ-во, лит. общ-во, поэт. общ-во, а также корреспондентом во все три студенческих журнала: литературно настроенный «Бумагомаратель», не признающий авторитетов бульварный «Сплетник» и искренний, призывающий к борьбе левацкий «Шире шаг». Еще я записываюсь в общ-во темной комнаты («Записывайся к нам – и увидишь, что проявится!»), хотя у меня нет фотоаппарата, и размышляю о том, не вступить ли мне в общ-во феминисток, но, пока я стою в очереди к их складному столу, меня прожигает недружелюбный взгляд девушки с внешностью Гертруды Стайн, и я начинаю задумываться, а не перегнул ли я палку, пытаясь вступить в общ-во феминисток. Однажды я уже совершил подобную ошибку: когда мы поехали с классом на экскурсию в Музей Виктории и Альберта, я вошел в дверь с надписью «Женщины», подумав, что она ведет на экспозицию, посвященную изменяющейся роли женщины в современном мире, а на самом деле оказался в дамском туалете. В конце концов я решил не удостаивать общ-во феминисток чести видеть меня в своих рядах, потому что хоть и являюсь горячим сторонником движения освобождения женщин, но не полностью уверен в том, что вступаю в это общ-во не только для того, чтобы встречаться с девчонками.

На всякий случай побыстрее пробегаю мимо румяных, одетых в свитера пастельных тонов членов общ-ва бадминтонистов, чтобы никто не успел проверить мой блеф, затем машу рукой Джошу, который стоит с ребятами в очереди в общ-во мускулистых франтов, или как его там, короче, что-то связанное с лыжами, выпивкой, приставанием к женщинам и крайне правыми взглядами.

В театральное общ-во я тоже решаю не записываться. Как и общ-во феминисток, это достаточно хороший повод встречаться с девушками, но у медали есть и обратная сторона: обычно это всего лишь уловка, с помощью которой тебя заманивают в качестве актера на постановку. В этом семестре театральное общ-во будет ставить «Тетку Чарлея», «Антигону» Софокла, и «Эквус» и можно с уверенностью сказать, что мне достанется роль либо певца греческого хора и я буду, стоя в маске из папье-маше и рваной простыне, что-нибудь выкрикивать вместе с другими, либо одного из тех бедняг в постановке «Эквуса», кто весь спектакль торчит на сцене, облачившись в трико и голову лошади, сделанную из вешалок для пальто. Нет, спасибочки, обойдусь как-нибудь без театрального общ-ва. Кроме того, да будет вам известно, в выпускном классе я играл Иисуса в мюзикле «Очарованные Богом», и когда тебя бьют кнутом и распинают на глазах у всей школы, желание стать театралом испаряется само собой. Тони и Спенсер, конечно же, постоянно ржали и орали: «Еще! Еще!» – во время сорока ударов, но все остальные сошлись во мнении, что это было очень впечатляющее зрелище.

Когда мне кажется, что общ-в на сегодня достаточно, я принимаюсь бродить по помещению в поисках вчерашней загадочной девушки, хотя, видит бог, понятия не имею, что буду делать, если увижу ее. Уж точно не танцевать. Я делаю два круга по спортзалу, но ее нигде не видно, поэтому я направляюсь наверх, в аудиторию, где будет проводиться отборочный тест для «Вызова», просто чтобы убедиться, что не перепутал номер комнаты и время. И действительно, на двери висит плакатик: «Начальный вопрос ценой десять баллов! Требуются лишь лучшие умы». «Прикидываешь свои шансы?» – спросила она меня вчера. А еще сказала: «Может, там и увидимся?» Серьезно ли она это говорила? Если да, то где она? Впрочем, я пришел на час раньше, поэтому решаю вернуться в спортзал и еще раз осмотреться по сторонам.

Спускаясь по лестнице, я прохожу мимо черноволосой девушки-еврейки, с которой познакомился вчера. Как ее там, Джессика? Она стоит на лестничной площадке среди группы тощих, бледных парней в черных кожанках и черных джинсах в обтяжку и раздает листовки Социалистической рабочей партии с таким охрененно озлобленно-решительным видом, что я, охваченный духом солидарности, подхожу к ней и говорю:

– Приветствую, товарищ!

– Доброе утро, чучело-пальцы-скрючило, – нараспев отвечает она, глядя на мой стиснутый кулак без всякого веселья, и здесь эта девица права, потому что ничего смешного в этом нет. Затем она возвращается к раздаче листовок, походя бросая: – Кажется, где-то здесь было танц. общ-во.

– О боже, неужели это было настолько безобразно?

– Скажу только, что я умирала от желания засунуть тебе карандаш между зубов, чтобы ты ненароком не откусил язык.

Я самоиронично смеюсь и качаю головой, словно говоря «с ума сойти», но она не улыбается, поэтому я произношу:

– Знаешь, жизнь научила меня двум вещам: номер один – не танцевать пьяным!!! —Тишина… – На самом деле я хотел бы взять листовку.

Она с недоумением смотрит на меня, заинтригованная моими скрытыми глубинами.

– А ты уверен, что я не потрачу бумагу впустую?

– Конечно же не впустую.

– А ты уже вступил в какую-нибудь политическую партию?

– Ну, знаешь… в Движение за ядерное разоружение!

– Так это не политическая партия.

– По-твоему, оборонная доктрина – это не политический вопрос? – говорю я, наслаждаясь тем, как звучит моя фраза.

– Политика – это экономика, чистая и простая. Группы с одним пунктом в программе, группы давления, вроде Движения за ядерное разоружение или Гринписа, играют важную и существенную роль, но говорить о том, что киты – большие и красивые или что ядерный холокост – ужасная вещь, – это не политическая позиция, это трюизм. Кроме того, в настоящем социалистическом государстве военные были бы автоматически лишены льгот и избирательных прав…

– Как в России? – говорю я.

А-га!

– Россию нельзя назвать по-настоящему социалистической.

Ох…

– Или на Кубе? – добавляю я.

Туше!

– Да, если тебе так нравится. Как на Кубе.

– Хм… В таком случае, я полагаю, на Кубе нет армии? – говорю я.

Отличное контрнаступление.

– В общем-то нет, даже говорить не о чем, если принимать во внимание валовой национальный продукт. Куба тратит на оборону шесть процентов от налогов, в то время как в США эта величина составляет сорок процентов. – Наверняка она все это только что сама придумала. Даже Кастро этого не может знать. – Если бы не постоянная угроза со стороны США, им не пришлось бы тратить и этих шести процентов. Или ты лежишь по ночам без сна и боишься, что нас оккупируют кубинцы?

Кажется, если я обвиню ее в том, что она сама сочинила всю эту фигню, это будет выглядеть как-то по-школьному, поэтому я просто говорю:

– Так можно взять листовку или как?

И она неохотно вручает мне свою прокламацию:

– Если это для тебя слишком откровенно, вон там есть лейбористская партия. Или можешь просто показать свое истинное лицо и записаться в тори.

Ее слова прозвучали как пощечина, поэтому какое-то время уходит на то, чтобы осознать услышанное, и, пока я соображаю, что ответить, она поворачивается ко мне спиной, просто отворачивается и продолжает раздавать листовки. Мне хочется положить руку ей на плечо, развернуть и сказать: «Не смей поворачиваться ко мне спиной, ты, жеманная, фанатичная, самоуверенная маленькая корова, потому что моего отца работа в могилу свела, поэтому не надо мне читать лекции про Кубу, потому что в моем мизинце больше чувства сраного социального неравенства, чем в тебе и во всей твоей шайке дружков-буржуев из художественного училища, во всех ваших холеных, самодовольных, ублаженных телах». И я почти говорю это, но в конце концов останавливаюсь на варианте:

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что сокращенно ваша партия будет называться СРаПа!

Она оборачивается ко мне, причем достаточно медленно, и, сузив глаза, говорит:

– Послушай, если ты на самом деле одобряешь и поддерживаешь то, что Тэтчер делает со страной, тогда флаг тебе в руки. С другой стороны, если намерен выдать весь запас шуток для шестиклассников и банальных комментариев, то тогда, думаю, мы сможем обойтись без тебя. Большое спасибо!

Конечно же, она права. Почему мои слова всегда звучат так смешно и неубедительно, когда я говорю о политике? Не вижу в ней ничего ироничного. Думаю, мне необходимо постараться донести все это до нее, просто наладить интеллигентный взрослый разговор, но тут как раз завязывается перепалка между одним из тощих парней в черной джинсе и кем-то из Классовой Войны, поэтому я решаю, что на сегодня достаточно, и просто удаляюсь.