Когда я приезжаю домой, мама все еще в «Вулворте», поэтому я завариваю себе кружку чая, плюхаюсь на диван, беру ручку и методично отмечаю в праздничном выпуске «Радио-таймс» передачи, которые хотелось бы посмотреть на Рождество. Чувствую себя абсолютно замученным, что, к сожалению, объясняется больше самодельным пивом Джоша и Маркуса, чем моим академическим рвением. Последние несколько недель семестра прошли в полном тумане: малолюдные вечеринки в домах незнакомцев и побухайки на кухне с компанией Джоша и Маркуса – огромными, плотно сбитыми спортивными парнями и веселыми загорелыми девчонками, играющими в лакросс; у всех ворот рубашки поднят, все изучают французский, все из ближайших к Лондону графств, у всех волосы собраны в конский хвост. Я даже придумал одну классную шутку, а именно: что этих девиц можно в повозки впрягать, такие они резвые, но, к сожалению, рассказывать эту шутку некому.

Во всяком случае, чему бы еще ни учили их в этих частных школах, но как выпить – они знают хорошо. Я чувствую себя отравленным, серым и изголодавшимся и рад вернуться домой, поваляться на диване, посмотреть телик. Сегодня вечером ничего хорошего не показывают, только какой-то вестерн, поэтому я перевожу взгляд на свою школьную фотку в рамочке на телике, сделанную незадолго до смерти папы. Есть ли на свете что-либо серее и безрадостнее старых школьных фоток? Говорят, что фотоаппарат прибавляет каждому пять фунтов, но здесь создается такое впечатление, что этот вес был прибавлен исключительно за счет прыщей. Я выгляжу совершенно по-средневековому, как жертва чумы, весь в угрях и нарывах, и мне становится интересно, как на эту фотку смотрит мама, пока я своей гримасой отвлекаю ее от просмотра телика.

Фотка настолько вгоняет меня в депрессию, что мне приходится вырубить телик и идти на кухню разогревать чайник, чтобы сделать себе еще чаю. Пока закипает вода, я смотрю на задний дворик – тенистый участок земли размером с двуспальную кровать, который мама замостила после смерти папы, чтобы не париться с газоном. Мама отключила отопление в целях экономии, и в комнате ледяной холод, поэтому я, не раздеваясь, забираюсь под одеяло и смотрю в потолок. Кровать почему-то кажется меньше, словно это детская кроватка, да и вся комната словно уменьшилась ь размерах. Бог знает почему, ведь я нисколько не вырос, но стоило мне провести три месяца вне родных стен, моя комната кажется чужой. Мне почему-то становится грустно, поэтому немного думаю об Алисе и засыпаю.

Я с ней толком не говорил целую вечность. Тренировки команды «Вызова» прекратились две недели назад, и с тех пор Алису, казалось, полностью поглотила маленькая клика, эта сплоченная, умная банда крутых и красивых девушек и парней, которых я видел только в студенческом баре или разъезжающими по городу – человек семь-восемь набьются в ее ярко-желтый «2CV», весь заполненный клубами дыма, и передают друг другу бутылку красного вина под песню Джими Хендрикса – наверняка ехали к кому-нибудь на квартирку в георгианском доме, чтобы там поделиться интересными наркотиками и позаниматься сексом друг с другом. Наиболее близкая встреча с Алисой произошла у меня в студенческом баре пару дней назад. Я подошел к ней и сказал «приветик!», она тоже ответила «приветик!», радостно и с улыбкой, но, к сожалению, за их столом не оказалось свободного стула, чтобы я мог сесть с ними. Кроме того, Алисе приходилось крайне неудобно выворачивать шею, чтобы обернуться и говорить со мной, поэтому наш разговор длился ровно столько, сколько можно стоять рядом с компанией, пока не начнешь чувствовать, что тебе пора собирать пустую посуду со столов. Конечно же, я не испытываю ничего, кроме презрения к крутым, самоуверенным привилегированным кликам вроде этой, но, к сожалению, это презрение не было настолько сильным, чтобы отбить у меня желание стать частью этой клики.

Но нам все же удалось поговорить с Алисой достаточно долго для того, чтобы подтвердить, что наша поездка в коттедж обязательно состоится. Все, что мне нужно взять с собой, – это джемпер и книг побольше. Она даже расхохоталась, когда я спросил, нужно ли брать с собой полотенце.

– У нас полотенец навалом, – заявила она, и я понял, что у нее их действительно немало. – Не могу дождаться, – добавила Алиса.

– И я тоже, – сказал я и действительно имел это в виду, потому что знал: в колледже я никогда не смогу претендовать на ее время. Слишком много отвлекающих факторов, слишком много долговязых мальчиков с костлявыми телами, деньгами и собственным жильем. Но когда мы наконец останемся вдвоем, только я и она, тогда это будет мой шанс, хорошая возможность доказать ей, что наша совместная жизнь абсолютно неизбежна.

Рождественское утро, и первое, что я делаю, проснувшись, – это ем большую тарелку хлопьев «Фростиз» и включаю телик. Сейчас около десяти утра, и «Волшебник из страны Оз» уже начался, так что я убавляю громкость, чтобы фильм звучал как фон, пока мы с мамой открываем подарки друг друга. Отец тоже присутствует в некотором роде, как дух Джейкоба Марли , одетый как на той фотографии, что я сделал когда-то своим «Полароидом», – устало и сардонически улыбается в красном халате и в новых тапочках, черные волосы зачесаны назад, и курит сигарету из пачки, которую я купил и красиво завернул, чтобы ему подарить.

В этом году мама купила мне несколько новых маек и «Избранные произведения э. э. каммингса», которые я просил и которые ей пришлось специально заказывать. Я смотрю цену на форзаце и чувствую угрызения совести оттого, как это дорого – по меньшей мере дневной заработок, – но я благодарю маму, целую ее в щеку и в ответ вручаю ей мои подарки: маленькую плетеную корзиночку с подарочным набором парфюмерии и подержанную книгу «Холодный дом» издательства «Эвримен».

Это задает тон на весь сегодняшний день. И тон этот диккенсианский.

– Что это?

– Это мой любимый Диккенс. Книга превосходная.

– «Холодный дом»? Звучит прямо как этот дом.

На рождественский обед к нам приходит дядя Дес, от которого пару лет назад ушла жена к какому-то мужику на работе, а родственников у него почти нет, так что мама каждый год приглашает его на Рождество к нам. Хотя он не мой настоящий дядя, а просто мужик, живущий через три дома от нашего, он считает, что имеет право ерошить мне волосы и разговаривать со мной так, словно мне всего двенадцать лет.

– Как у тебя дела, умник ты наш? – интересуется он голосом детского массовика-затейника.

– Спасибо, все в порядке, дядя Дес.

– Черт побери, вас в университете что, не учат, как пользоваться расческой? – восклицает он, трепля мои волосы. – Посмотри, на кого ты похож!

Трёп, трёп, трёп – мне приходит в голову, что это немного слишком для сорокапятилетнего дядьки с белокурыми завитыми локонами и усами, похожими на кусочек ковра, но я просто робко ерзаю, потому что мама не разрешает мне дерзить дяде Десу. Мне еще повезло, что в этом году он уже не вытаскивает пятидесятипенсовые монеты у меня из-за уха.

Мама высовывается из-за двери и объявляет:

– Брюссельская капуста готова!

Это предупреждение подкрепляется теплой волной запаха хлорофилла, и меня охватывает небольшой приступ тошноты, потому что у меня во рту еще присутствует вкус хлопьев «Фростиз», которые застряли в коренных зубах. Мама вновь скрывается на кухне, а мы с дядей Десом сидим и смотрим «Волшебника из страны Оз» с приглушенным звуком.

– Черт побери, только не снова эта мура! – возмущается дядя Дес. – Каждое Рождество – чертов волшебник чертовой страны Оз.

– Думаешь, у них есть что крутить вместо этого? – спрашиваю я.

Затем дядя Дес интересуется, как у меня идут дела в колледже:

– Так что ты там делаешь целыми днями?

Наверное, это справедливый вопрос, и я задавал его сам себе несколько раз.

– Много чего делаю – хожу на лекции, читаю, пишу сочинения и все такое прочее.

– И все? Черт побери, неплохо вы там устроились!..

Пора сменить тему.

– А у вас как дела, дядя Дес, как с работой?

– Пока затишье, Брай, пока у меня временное затишье… – Дядя Дес занимается строительством – оранжереи, веранды и террасы, – по крайней мере, занимался до развода и экономического спада. Теперь его фургон стоит без дела перед домом, и большую часть времени дядя Дес тратит на то, что разбирает двигатель, потом снова его собирает, не совсем правильно, а потом снова разбирает. – Похоже, людям во времена спада не нужны пристройки. Сейчас оранжереи и веранды стали роскошью…

Он приглаживает усы указательным и большим пальцем и угрюмо смотрит «Волшебника из страны Оз», на этих обезьян, которые меня всегда бесили, с крыльями за спиной, и мне становится стыдно, что я спросил его про работу, хотя прекрасно знал, что дела у него идут не очень.

Посмотрев пару минут на летучих обезьян, дядя Дес выпрямляется с очевидным физическим усилием, садится прямо, насколько это позволяет диван, и, хлопнув в ладоши, произносит:

– Есть предложение выпить! В конце концов, у нас Рождество. Чем травиться будешь, Брай? – и добавляет, заговорщицки подмигнув: – Кроме брюссельской капусты!

Я бросаю взгляд на часы на каминной полке – 11:55.

– Я выпью светлого пива, Дес.

Он тут же уносится на кухню так уверенно, словно живет здесь.

Когда мы садимся обедать на кухне под «Радио-2», я решаю объявить важную новость.

– Кстати, мне нужно сказать что-то очень важное…

Мама перестает жевать:

– Что?

– Кое-что случилось со мной в университете…

– Боже мой, Брайан, – говорит мама, прикрывая рот рукой.

– Не волнуйся, ничего страшного…

Мама бросает взгляд на дядю Деса, затем нервно требует:

– Продолжай…

– Дело в том, что я буду выступать в «Университетском вызове».

– Что, в этой передаче по телику? – спрашивает дядя Дес.

– Ага! Я в команде!

Тут мама начинает смеяться и смотрит на дядю Деса, который тоже смеется.

– Поздравляю, Брай, – говорит он, кладя вилку, чтобы освободить руку для взъерошивания моих волос, – это отличная новость, просто отличная…

– Боже мой, какое облегчение, – вздыхает мама, делает большой глоток вина и кладет руку на грудь, чтобы успокоить сердце.

– А ты что подумала?

– Честно говоря, дорогой мой, я подумала, ты скажешь нам, что стал гомосексуалистом! – восклицает мама, снова смеется и смотрит на дядю Деса, который смеется так сильно, что я начинаю бояться, как бы он не подавился капустой.

Вечером, после того как мы попробовали индейку, дядя Дес наливает себе большой стакан шотландского виски и закуривает тонкую «Панателлу» , а мама закуривает «Ротманс», и мы смотрим приторно-слащавые «Лучшие песни года». Дядя Дес громко охает каждый раз, когда камера крупным планом показывает едва одетую певицу из подпевки, а мама снисходительно хихикает и хлопает его по руке. Мама методично уничтожает маленькие шоколадные бутылочки с ликером из большой коробки – откусывает шоколадные верхушки бутылочек и выпивает различные виды спиртных напитков с таким видом, словно это изысканнейшие вина. Это новый, странный поворот в отношении мамы к выпивке, и я не знаю, как к нему относиться, но не хочу оставаться в стороне от праздника и поэтому продолжаю работать над своей упаковкой из четырех банок светлого пива. Поскольку я молодой всезнайка и знаком с современными музыкальными течениями, я помогаю узнавать исполнителей песни «Знают ли они, что сегодня Рождество?» , потом мы смотрим обращение королевы к нации, потом дядя Дес уходит навестить свою престарелую маму, но обещает вернуться к шести часам, чтобы доесть все, что было приготовлено, и сыграть в нашу традиционную бесконечно длинную партию «Монополии», которую дядя Дес неизбежно выиграет, но лишь объявив себя банкиром и присвоив себе казенные деньги.

Потом, пока еще не слишком стемнело, мы с мамой надеваем пальто и выходим на улицу. Мама берет меня за руку, и мы идем около мили на кладбище, чтобы возложить цветы на папину могилу. От холодного сырого воздуха маму еще немного развозит, так что приходится наклоняться к ней, чтобы понять, что она говорит. Пахнет от нее полынью, луком и кофейным ликером.

Как обычно, я какое-то время стою с мамой и замечаю, что могила все еще хорошо смотрится, а затем отхожу немного в сторону и жду, пока мама поговорит с папой. Мне всегда не по себе, когда приходится ждать без книги под рукой, поэтому я пытаюсь различить птиц, но это всего лишь грачи и сороки (из семейства corvidae), скворцы (sturnus vulgaris)и воробьи (passer domesticus),и я задумываюсь, почему на кладбище всегда прилетают такие жалкие, мерзкие чертовы птахи. Примерно через десять минут мама заканчивает свою речь, слегка касается надгробной плиты и уходит прочь, склонив голову, берет меня за руку и некоторое время молчит, пытаясь восстановить нормальное дыхание, потом снова начинает говорить. Уже темно, но парочка мальчишек разъезжает по дорожкам кладбища на новеньких велосипедах ВМХ, которые им подарили на Рождество, то и дело ударяя по тормозам, чтобы бросить велик в занос, разбрасывая гравий вокруг себя. Мама, все еще заплаканная и немного пьяная от ликерных шоколадок, расстраивается и начинает кричать на мальчишек: «Нельзя здесь кататься, это же кладбище, надо уважать мертвых», на что один из пацанов выбрасывает растопыренные в виде буквы V пальцы в воздух и проезжает мимо мамы, выкрикнув: «Пошла на хрен, корова тупая!» Я чувствую, что мама снова начинает плакать, и неожиданно меня охватывает непреодолимое желание догнать этого пацана, схватить его за капюшон куртки, стащить с велика, упереться коленом в спину, сунуть мордой в грязь и посмотреть, долго ли он еще будет смеяться. Затем, так же внезапно, возникает новое желание – мне хочется оказаться далеко-далеко отсюда и лежать неподвижно в кровати, ощущая рядом другое тело, и засыпать.