Разгром Абхазии

Уважаемый и дорогой Нестор!.. Будучи в Сочи, видел Сталина в доме отдыха ЦИКа, расспрашивал все время, где Вы, приедете ли, да здравствует Абхазия, кричал и пел абхазские песни.

По каким-то позициям взгляды отца и Лакобы совпадали, по другим они спорили, но на их дружбе, отношениях между ними это не сказывалось. Отцу, знаю, импонировало, что Лакоба искренне хотел процветания Абхазии. Это был человек дела, пусть и увлекающийся, но последовательный и деятельный.

Берия внешне находился в хороших отношениях с Нестором Лакобой – председателем Совнаркома Абхазии, – а фактически очень плохо относился к Лакобе. Это я знаю потому, что еще при жизни Лакобы Берия в моем присутствии в разговоре с И. В. Сталиным рассказывал ему о Н. Лакобе в плохом освещении. Берия, например, говорил о каком-то восстании абхазцев (Дурипшский сход февраля 1931 г. – Авт.) и что впереди вооруженных абхазцев шла мать Н. Лакобы, чтобы в нее и, следовательно, в повстанцев отряды НКВД не стреляли, так как ее знали.

Поскольку я находился в течение длительного времени на ответственной партийной работе, то мне известно, как происходила борьба против Н. Лакобы и его сторонников. Должен прежде всего сказать, что центральным вопросом, вокруг которого происходила борьба, – это было открыто не высказываемое нигде мнение о том, что Абхазия должна входить непосредственно в РСФСР, не быть в составе Грузинской ССР. Поэтому прошлое руководство Грузии, и в частности Берия, боялись, как бы Абхазия не вышла из состава Грузинской ССР. Поэтому принимались все меры к тому, чтобы опорочить Нестора Лакобу.

Кажется, в 1935 г. были введены единые номерные знаки для автомашин с надписью «Грузия» для Грузии с автономными республиками. Как только получили эти знаки в Сухуми, Н. Лакоба воспретил автоинспекции их реализовывать, а сам начал телеграфно ставить вопрос перед Тбилиси о введении для Абхазии отдельных номерных знаков с надписью «Абхазия». Этого он добился.

Лакоба Нестор был захоронен в Ботаническом саду. Спустя месяц примерно после похорон… было объявлено, что он является врагом народа. По приказанию Пачулии (нарком внутренних дел Абхазской АССР) я лично участвовал в переносе праха Нестора Лакоба из склепа… Останки его были перевезены на Михайловское кладбище, а могила в Ботаническом саду была снесена.

Должен сказать, что когда мы закапывали труп Нестора Лакобы на Михайловском кладбище, то неожиданно к месту нового захоронения прибыли жена Нестора Лакобы и его мать, а также жена Михаила или Василия Лакобы… Как они могли узнать о том, что останки Нестора Лакобы переносятся, я точно не знаю.

Я смутно помню похороны Лакобы, помню толпы людей на улицах. И помню, что это, конечно, никто не говорил, я во всяком случае этого не слышал, что Берия его отравил. Говорили, что он умер, погиб. Отсюда ну такое очень большое мрачное оживление людей. Вот это я помню. Очень много людей было на улицах. А больше ничего не помню. Возможно, мои родители, близкие, уже из боязни, что я невольно кому-нибудь расскажу, при мне об этом не говорили. Я ничего не знал. Ну, что мне было там 37-й, 38-й год – девять-десять лет.

Лакобу Берия вызвал срочно. А это был конец декабря, холодная погода, даже мелкий снег иногда сыпал. Он тепло оделся, вызвал своего шофера. А шофер был его как бы телохранитель. Свидетель всего. Он боялся ехать в Тбилиси, это чувствовалось. Сария быстро оделась, а мы все стоим, смотрим, мать, я, родственники. А он повернулся и говорит: «Сария, ты сейчас со мной не поедешь». «Как не поеду? Как не поеду, Аполлонович?», она его так называла. «Не поедешь. Все в Тбилиси смеются, когда я с тобой еду. Жену сделал телохранителем. Мне надоело эти упреки слышать. Категорично. Не поедешь и всё!». И даже провожать не разрешил. Только он вышел в коридор, спустился по лестнице и бух! – выстрел. Сария закричала: «Ой, Боже мой! Нестора убили!». Быстро мы все выскочили. Даже вспоминать страшно. А он стоит, дверь парадная открыта, играет с пистолетом. «Это я стрелял. Сария, я теперь понял, что если со мной что-нибудь случится, ты не переживешь». Улыбается. А у нее слезы текут. Зима, холод. Укутали ему ноги, и все. Это последнее было прощание, и машина уехала.

На второй или на третий день Берия его вызвал к себе. О чем они говорили, его шофер не слышал, потому что двери плотно закрыли. Нестор выскочил оттуда ни живой ни мертвый. И за сердце схватился, ему плохо стало. А он остановился в гостинице «Ориант» и шоферу говорит. «Знаешь, ты меня одного не оставляй. Куда бы я ни шел, будешь свидетелем. Этот человек коварный». И прилег отдохнуть. Через некоторое время телефонный звонок. Нестор приподнялся, взял трубку, а разговаривала с ним жена Берии. Она говорит: «Нестор Аполлонович, – это шофер рассказывал потом, – Нестор Аполлонович, кабинетные ссоры пусть не вмешиваются в нашу семейную дружбу. Мы накрыли стол, я вам пожарила любимую рыбу форель. Приезжайте немедленно». А Нестор говорит: «Я очень усталый, мне очень плохо, я не могу приехать». Она опять позвонила, а потом мать Берии, но ему неудобно стало – старуха просит его. И он говорит своему шоферу: «На минутку меня не оставляй». Поехал, конечно. А куда деваться? Сидели только Берия, жена и Нестор. А шофер крутился где-то, потому что Берия не мог его открыто прогнать.

Стол шикарно был накрыт. И Нина говорит: «Нестор Аполлонович, покушайте что-нибудь». Нестор говорит: «Нет, спасибо, я недавно плотно поужинал». «Ну, хоть рыбу попробуйте, вы же любите форель». Принесла в тарелочке рыбу. А он не прикасается, почему-то у него предчувствие было. «Ну, съешьте хоть немножко». Тогда он взял не голову, а хвостовую часть, немножко поел, как они ни приставали. Берия налил коньяк, выпили за Сталина. Как видно, в этом бокале уже была отрава. Потому что через несколько минут Нестор сказал, повернулся к шоферу: мне, говорит, плохо, поедем в гостиницу. А жена: «Нестор Аполлонович, ну что вы? Вы же гость у нас?». «Я устал. Я должен отдохнуть». В общем Берия свое дело сделал, но, как видно, он мало съел, и на него смертельного действия не было.

Поехали они в гостиницу. Только он лег отдыхать, а уже вечер, Берия звонит: «Нестор, приходи в театр, сегодня новая опера». Нестор встал, по-абхазски выругался и говорит: «Что он ко мне прицепился? Поедем, ты должен быть со мной». Он говорит: «Чего ехать, тут пять шагов». Они спокойно пришли в театр и первый акт посмотрели. А потом они пошли, где сцена, в комнату для больших людей. Берия его пригласил. В это время находилась там жена Шлатэ. А Шлатэ в Сухуми занимал большую должность. Несколько минут прошло – вдруг шум поднялся. Что такое? Нестору плохо! Оказывается, Нестор выпил коньяк, уронил бокал и упал без чувств. Он потерял сознание. Его вначале повезли в гостиницу, а потом Берия ему приставил своих врачей. Он еще живой был, он сказал по-абхазски – «сершид» (убили меня) и потерял сознание. И в 4 часа ночи Нестор был уже покойник. Его анатомировали. «Еще не остыл – анатомировали», – это сказал шофер.

Ночью в Сухуме в квартире звонки. Это было где-то начало седьмого, шесть часов, а мы слышим страшный крик. Выскочила девушка, которую взяла моя свекровь на воспитание. «Ой, вставайте все! Тетя Сария так кричит, что ее держат мужчины. Полный двор народу». Оказывается звонили, что Нестор от сердечного удара скончался. Но они все поняли, в чем дело. Все вошли во двор со слезами, плачут, шапки сняли. «Кто его убил? Кто его убил?»

Теперь Берия, он дальновидный, устроил в Тбилиси похороны. Вот такую пачку фотографий, снимали, как его несли, как его в поезд положили, как народ провожал, как все плакали. И поезду дано указание – на каждой станции останавливаться до Сухума, и чтобы встречали с цветами и с музыкой. В этот день такой снег шел, народу! Все рыдают, все плачут, а я молодая, не пойму в чем дело, почему все люди плачут. Вот так его, оказывается, любили все. Все национальности. Привезли его домой. Но когда шофер ей дал понять, что он не умер собственной смертью, Сария ночью послала своего младшего брата, по телефону не стала, к врачу. Рядом на нашей улице жил Семиржиев, врач, который дружил с ним. Она его вызвала и спросила его: «Я тебя прошу, вскрой его, определи, действительно ли отравлен или от сердца?». Он до рассвета рассматривал всё и нашел в горле. Он говорит, салициловая, или, как его называется, кислота какая-то. Что он действительно отравлен, пятно осталось. И она, видно, поделилась с кем-то, и этот слух дошел до Берии. Мерзавец! Везде шпионы были.

Прошло какое-то время, портреты Нестора стали исчезать. И уже где-то в середине января первый секретарь обкома был, которому Нестор что-то хорошее сделал, или он его хорошо знал, уважал – не знаю, он вызвал Сарию. «Немедленно зайди». Она мне говорит: «Диля, идем со мной, кто его знает, зачем меня зовут». Еще арестов не было. Мы с ней прибежали, он посмотрел и сказал мне: «Вы посидите в приемной, а я с ней должен поговорить». Секрет. Она зашла. Ну, минут пятнадцать, наверно, разговор шел. А я жду, думаю, зачем он ее вызвал? Вдруг она выскочила, волосы растрепаны, красная, трясется. Извините меня, я подумала, что там роман какой-то был. Оказывается, он ей сказал: «Сария Ахметовна, немедленно выкопай труп, хотят его публично придать оскорблениям и сжечь».

Сария срочно послала вызов матери Нестора, чтобы она немедленно приехала. Вечером уже поздно, темно – мать и она берут сумочки и уходят. И через некоторое время приходят, а в сумочках белые камушки. Оказывается, они ходили на берег, чтобы никто их не видел, белые камушки собирали. Набрали эти сумки и исчезли днем. Куда-то уехали. Как потом выяснилось, они поехали на Михайловское кладбище. Потому что до этого Берия успел выкопать Нестора из могилы в Ботаническом саду и оттуда с позором перевезти его на Михайловку. Сария и мать поехали с камушками на кладбище, а кладбищенский сторож очень уважал Нестора и он знал, где его похоронили ночью. Она ему говорит: «Я тебя прошу, вот эти камни – обложи могилу, потому что ночью мы не сможем найти. И мы придем, его надо выкопать и убрать отсюда». Ночью она, мать и мой муж, еще кто-то – не помню, поехали на кладбище. Нашли могилу. Выкопали Нестора, вытащили с гробом. А машина была «эмочка» называлась. Нестор маленький, маленького роста. Они его положили, прикрыли. Поехали в Гудауты.

В Гудаутах Сария сказала: «Знаешь, дорогой мой брат, ты уезжай. Мы будем хоронить с матерью. Нас, даже если будут истязать, мы никогда не скажем – где. А тебя могут заставить сказать». И он вернулся. Один. Грязный. Под утро пришел. Я слышу разговор в комнате. Я вышла из спальни. А он матери своей все это рассказывает. Как они выкопали, как сторож помог, как они повезли. И когда он повернулся, меня увидел: Адели, ты ничего не слышала. Я говорю – не волнуйтесь. Я нигде это не скажу.

Где похоронили Нестора, никто не знает, но слух разнесся. Как бешеный Берия приехал. Около десяти машин поехали на кладбище. Могила была просто засыпана. Схватил сторожа и сказал – мерзавец. И сторожа убили, и семью уничтожили. Вот как получилось. Это было где-то в конце апреля, может, в начале мая. Мы все убитые сидим. Знаем, что Берия все равно не оставит в покое. Уже открыто говорили: Нестор – враг народа. Нестор – предатель. Первого в семье арестовали младшего брата моего мужа. Который строил дорогу Сухум – Рица. И до августа месяца больше никого не трогали. Но аресты шли. В августе мой муж со своей сестрой Назией поехали в Батум. Прислал письмо, чтобы я поехала к нему в Батум. И я 2 августа пошла на пристань. А навстречу идет мой товарищ. Мавро. Грек. Он меня остановил. Вернись. Почему? Возьми себя в руки, я тебе сейчас страшную вещь скажу. Только что я был в порту. И вижу – с парохода сошли твой муж и брат его. Хаки. Уже арестованы.

А мой муж его знал хорошо, что он мой товарищ. Он ему так знак сделал, что, мол, сообщи. И я в ужасе страшном вернулась домой. Сария говорит: Что случилось? Случилось страшное. Сария, возьми себя в руки. Эмди арестовали, Хаки арестовали. Только что Мавро передал. Сария так кричала, так кричала, так плакала. Она села. И нам говорит: садитесь все. Сейчас расскажу вам сон, какой я видела страшный. И мой сон исполняется. В зале я, говорит, Раусик маленький, держу в руках. И как будто бы метаюсь. Кругом все горит. Не могу найти выход, чтоб спасти ребенка. И, когда я голову подняла, где меньше огонь, голова Эмди, голова Мечиты, голова Хаки, голова Лутви. Всех братьев, говорит, увидела. Моя мама стала успокаивать. Сария, не надо реагировать. Нет! Что-то с братьями случится. Так кричала, так плакала. И 17 августа пришли за ней. И потом пошли массовые аресты. Моего отца с братом посадили. Они погибли в Магадане. Назию арестовали. Фамилию Берия люди боялись говорить. Боялись. Он пол-Гудауты арестовал. Скажите, где похоронен этот негодяй?!

Бывший председатель Совнаркома Абхазии, ну, естественно, уже после гибели Лакобы, был такой старый в Тбилиси Михаил Элбар, он перед смертью мне рассказал о том, как происходила его встреча со Сталиным. Как он приехал туда с Мгиладзе и Сталин принял их. И потом неожиданно вдруг спросил: а как Лакоба? Ха, представляете, это был сорок девятый год! Элбар, естественно, стал ругать Лакобу, говорить о том, что Лакоба это не абхазский народ. Сталин повернулся к окну и задумчиво сказал: бедный Нестор, бедный Нестор. И ушел. Причем они очень долго его ждали, потом пришла охрана и сказала уходить. Вот и вся встреча. То есть видите, сорок девятый год. Ну конечно, Сталин мог играть, но вместе с тем он мог и посентиментальничать, может быть, вспоминая, как его принимал Лакоба. И все эти так называемые сталинские дачи – это дачи Лакобы, там Нестор подбирал все эти места. И Холодную Речку, и Рицу, и Мусеру, Афонскую дачу – в общем-то все дачи ему показал Нестор Лакоба. И самый светлый-то период его жизни, он, наверное, был именно с этим временем связан.

Я наблюдал, что Берия и Лакоба внешне соблюдали хорошие отношения, а после смерти Лакобы Берия на бюро ЦК стал прямо заявлять, что в Абхазию нужно больше посылать работников мингрельцев, так как в Абхазии абхазцев мало и чуть ли не меньшинство. Ранее этого Берия не заявлял.

Я хочу отметить, что Н. Лакоба правильно проводил национальную политику в Абхазии. В период его деятельности в СНК Абхазии его заместителями были греки, армяне, мингрельцы. Но после «лакобовского процесса» в 1937 г. стала проводиться со стороны Берии такая политика, что армянин, русский, грек не могли найти работу в Абхазии. Все ответственные посты стали заниматься только грузинами, мингрельцами.

Н. Лакоба рассказывал Г. Мгалоблишвили о том, что им ведется активная подрывная диверсионно-вредительская работа в сельском хозяйстве Абхазии в целях свержения советской власти и создания «самостоятельной» Абхазии под протекторатом Англии или Турции.

Лакоба рассчитывал, что в случае провала организации он уйдет в Турцию, где у него приготовлено убежище среди проживающих там лазов и абхазцев…

Считаю необходимым также арестовать и после следствия выслать за пределы Закавказья жену и мать Н. Лакоба, которые тесно были связаны с группой ныне арестованных членов к.р. группы Н. Лакобы и ведут себя очень подозрительно.

Питая животную ненависть к грузинскому народу, к грузинской культуре, разнузданный пошляк Зантария, будучи в течение 5-ти лет наркомпросом Абхазии, особенно пытался дезорганизовать учебу и организацию грузинских школ. Но настало время, партия разоблачила мерзавца Зантарию – этого душевно и физически разложившегося дегенерата.

Данными следствия установлены конфиденциальные встречи с Ломинадзе в Сухуми, совместная «встреча Нового года» в Москве.

Я тогда был слишком мал, чтобы в этом разбираться. Но, по каким-то шепоткам, я чувствовал, что в моем окружении взрослым не нравится все, что делается. И потом взяли моего дядю, который, оказывается, учился с Берией в одном учебном заведении. И меня попросили, может, думали, что, читая письмо ребенка, он разжалобится – написать письмо Берии. Я, как сейчас помню, писал что-то вроде того, что «дорогой дядя Берия», но это уже писал в Москву, по-моему. «Вот мой дядя, такой-то с вами учился и так далее, я думаю, он ни в чем не виноват. Пожалуйста, узнайте все и отпустите его». Но, конечно, никакого воздействия мое письмо не могло иметь. И он погиб в лагерях. Помню его адрес последний – бухта Нагаева, Магадан. В общем, конечно, это невероятно страшное время было.

В той жестокости, с какой расправились со всей семьей Лакобы, я думаю, что, может, известную роль сыграло потрясающее мужество Сарии – жены Лакобы, потом вдовы, которая должна была на процессе выступить как свидетельница и сказать, что да, он был, кажется, турецким шпионом. Но она с этим не согласилась, несмотря на безумные формы, выпавшие на ее голову, такого жестокого и дурного отношения. Она всегда придерживалась того, что муж ее ни в чем не виноват, а все это клевета. В общем, ее пытками довели до того, что, говорят, она с ума сошла в тюрьме и уже в безумии умерла.

Когда уже начали людей арестовывать, расстреливать. Люди, как бы с подорванным сознанием, с подорванной душой, начали обращать внимание на нацию друг друга. На их разные нации, может быть, в поисках тех, кто в этом виноват. Я так думаю. Ну, это потом усиливалось, усиливалось. И усиливалось главным образом за счет жесткого давления со стороны тбилисского начальства. Они убрали всех негрузин, отогнали от власти. Посадили везде грузинов. Потом, в развитии этого националистического дела, закрыли абхазские школы, что было самым большим преступлением. Под видом того, что абхазский и грузинский язык – это одно и то же, это я помню. Я был маленький, но поражался. Ну, я абхазский знаю как родной язык, и грузинский чуть-чуть знал. Они ничего общего абсолютно не имеют. Это разные языки и с разным формальным развитием. Но это говорилось для того, чтобы оправдать вот эту беспощадную грузинизацию Абхазии.

Я, Барциц Виктор Мамсирович, был арестован органами НКВД, лично наркомом Пачулия и Абазовым, 4.IV.38 г. В ночь моего ареста, поговорив со мной, Пачулия и Абазов в течение 10–15 минут посадили в карцер без обуви и вещей, оставив на мне нижнюю рубашку, кальсоны и брюки. Находился в этом карцере 16 суток, т. е. до 20 апреля. Из карцера не выпускали, не разрешали руки мыть, только выносил парашу через 2–3 суток. 16 суток провел я в карцере, сидя и стоя, поскольку на цементе лежать было невозможно, как кормили – я не помню. От холода и одиночества у меня все смешалось в голове и, когда привели на допрос к Абазову и спустили в камеру, не знаю, о чем говорил.

С 20 по 25 апреля я не вызывался на допрос, и 25 апреля вызвали меня в кабинет Стрельцова, где присутствовали 3–4 человека, и начали репрессировать и снова били. 26 апреля вызвали в кабинет Абазова, в присутствии Наркома Пачулия репрессия началась ударами по щеке, стояли вокруг меня 3 человека. Потом положили на пол. Двое били резиной и веревкой по ногам, двое стали прижимать пальцы каблуками к полу и один наступил ногой на грудь. В другую ночь вторично через час вызвал Абазов и снова бил по ногам и один раз по голове слегка веревкой. 27 апреля я имел передышку, кроме вызовов, репрессии не применялись до июня месяца, не помню, какого числа, после чего посадили в водяной карцер на 8 суток без еды и питья. Глубина воды в карцере до 15 см, грязно, арестованные там же оправляются. Я, пока был в сознании, стоял, облокотившись к стенке, или ходил по воде. На этот раз я опять почувствовал себя плохо от жажды, я вынужден был пить эту грязную воду с человеческими отходами.

24 августа был вызван в кабинет другого следователя, фамилию которого не знаю. Этот следователь требовал признаться, он предложил встать, принести венский стул с тонкой подстилкой. И повернув спинку стула задом ко мне, предложил лечь, положив на спинку хребет, приподняв одну ногу и руку, что я и выполнил, продержался минут 20–25. В это время подсел близко ко мне и стал плевать в лицо, ударять по животу и губам крышкой от графина и тушить папиросы на лбу. После этого предложил заниматься гимнастикой, т. е. становиться в стойку ногами вверх, что я и пытался сделать, но от бессилия мучился, с переменами, около 1,5 часа. Но встать все же не смог, тем самым не смог стать «чемпионом» по физической культуре, как он выразился после. После пошел и принес «историческую палку», как он ее называл, ножку от венского стула, и, положив меня на пол, стал бить по ногам, рукам и коленям. Посадил за столом другого, он сел возле меня на диван и стал заставлять частыми ударами дать показания. В конце репрессии зашел нарком Пачулия, который дважды ударил по щеке и предложил лицам, репрессировавшим меня, продолжать избиение и избить до бессознания.

Таким образом, я дал показания 24 августа. 25 августа меня посадили в карцер уже с вещами. В карцере просидел до 8 сентября без разрешения врачебной помощи и всякой прогулки…

После указания Рухадзе начались массовые избиения арестованных и применение к ним мер физического воздействия. Били всех арестованных, которые не давали показаний. Каждый сотрудник сделал себе соответствующее «орудие» в виде веревки, обмотанной проволокой, шнуром, палки, самодельные резиновые дубинки из автопокрышек и т. д. Арестованных били днем и ночью. При этом нужно заметить, что крики избиваемых были слышны на улице и жителям примыкавших к горотделу домов.

После избиений арестованных заставляли длительное время стоять на ногах с поднятыми вверх руками. Такие «стояния» продолжались долго, причем у этого арестованного попеременно дежурили сотрудники горотдела. Были случаи, когда арестованные падали от изнеможения, их поднимали, давали немного передохнуть и вновь ставили в такое положение.

Рухадзе лично истязал арестованных, причем делал это в наиболее изощренных и зверских формах. Рухадзе, я это видел лично, бил Леткемана кулаком в живот и по голове, бил его веревочным шнуром, а однажды дошел до того, что привязал к половым органам Леткемана шпагат и стал дергать его, требуя показаний от Леткемана. Я в это время составлял протокол допроса Леткемана и лично видел эту картину.

В одном помещении находилось по 30–40 и более арестованных, причем арестованные, подвергавшиеся избиению на следствии, возвращались в помещение, где находилось много других арестованных, в том числе и таких, которые проходили по одному делу. Видя избитых на следствии арестованных, другие, боясь применения к ним таких же мер физического воздействия, были готовы давать любые показания, которые требовало следствие.

19 марта 1937 г. рапортом на имя наркома внутренних дел СССР Ежова… мною было донесено о явном вредительстве в следственных делах Гагринского отдела НКВД… Ответа на свой рапорт я не получил, но вижу и своим партийным чутьем, и чекистским опытом, что вредительство в следработе, в создании заведомо дутых и «липовых» дел продолжается, причем это вредительство осуществляется оперработниками, для которых подхалимство и погоня карьеристического свойства «за орденами» – все…

Началось с выставления в угол с поднятыми вверх руками и с лишения пищи, питья и возможности оправиться… Второй период – битье: …раздевали совершенно догола и били по нескольку часов подряд по чему попало… Допускались такие «методы» – делалась веревочная петля, которая одевалась на половые органы, а потом эта петля сдавливалась. Били по голове резиновой плетью (не думаю, чтобы от такого воздействия показания были яснее), давили на ноги каблуком сапога и т. д. Словом, в кабинете днем и ночью стоял сплошной вой, крик и стоны…

Однажды я зашел в кабинет оперуполномоченного Серебрякова (осужден), у которого сидел на допросе один из арестованных (эстонец), и на мой вопрос Серебрякову, как дела, он ответил, что арестованный молчит и не отвечает на вопросы. Я посмотрел на арестованного, он был мертв. Тогда я спросил Серебрякова, что он с ним сделал, и он мне показал свернутую проволочную плеть пальца в два толщиной, которой он бил этого арестованного по спине, не заметив того, что тот уже мертв.

На допросах арестованные в результате избиений и истязаний называли целыми списками своих знакомых и родственников, которые в протоколах допроса оговаривали новых лиц. Показания их не проверялись, и производились все новые и новые аресты.

…Кобулов Амаяк лично избивал арестованных, фальсифицировал протоколы допросов и допускал другие нарушения закона. При Кобулове в 1937 году у арестованных получались показания путем вымогательства и избиений. Я лично несколько раз видел, как Кобулов А. в своем кабинете в Гагринском горотделе НКВД сам избивал арестованных палкой, предварительно укладывая арестованных на пол…

Все-таки главным виновником репрессий был, конечно, сам Сталин. А Берия, когда управлял Грузией в Тбилиси, он просто старался угодить Сталину. Ну, прежде всего, самому себе, конечно, но и Сталину. И делал, как он полагал, то, что Сталину понравится. Делал, видимо, достаточно последовательно. Потому что Сталин его не убирал, а наоборот, возвысил. Я думаю, он возвысился благодаря совершенно абсолютной беспощадности и отсутствию любого оттенка осторожности, боязни взять или расстрелять невинного человека. Он грубо и прямо шел, насколько понимал. Он понимал, что хочет Сталин. Отсюда его такое огромное возвышение.

Умел, когда это ему было надо, и нравиться людям, потому что он смог каким-то образом же очаровать Лакобу, что тот в какой-то момент посчитал, что он может его продвигать перед Сталиным. Известно, что Орджоникидзе к нему тепло относился. В конце концов, он расправился и с Лакобой, и с семьей Орджоникидзе.

У него было способностей немало, и особенно способностей к беспощадной жестокости. Это при Сталине как бы была практическая сторона принципиальности. Он так хотел понравиться Сталину. И ему казалось, что его беспощадность – это ближайший путь к сердцу Сталина. И в принципе это оправдалось. Невероятная беспощадность все-таки говорит о том, что для него власть сама по себе уже была абсолютным достижением, выше которой ему ничего и не надо было.

Может, он умел перед какими-то людьми казаться обаятельным. А в человеке, я думаю, знаете, страх и желание любить – где-то очень близки. Чтобы отодвинуть страх, человек подсознательно заставляет себя любить этого человека. Недаром все-таки миллионы и миллионы людей любили Сталина. А что он им дал, что он им делал? Ничего. Это такое свойство человека – страх и любовь близки. В политике особенно. Сталину, чтобы укрепляться в своей власти, оставаться при своей власти, нужен был огромный страх всей страны. И он достиг этого. Этот огромный страх, несмотря на все сложности жизни, этот страх отчасти превращался в любовь. Его в своем роде, конечно, любили миллионы людей. Они считали, что без него все было бы еще хуже. Он был, конечно, невероятно хитрый и в своей политике умел скрывать очень грубые, бросающиеся в глаза ошибки, и это способствовало его огромной популярности. Ну, я уже не говорю о том, что он заставил всю прессу писать о себе, хвалить его и так далее. Это все удалось. Ну, вопрос настолько глубокий. Я даже думаю отчасти сказать, что все-таки победа революции – это была победа черни. К сожалению, все мыслящее, все нравственное, вместе с дворянством было уничтожено. Те, кто остались, они ушли, уехали в Гражданскую войну. И страна осталась без целого класса, который при всех своих, может быть, и ошибках, и дурных сторонах все-таки поддерживал в стране определенную нравственную высоту. Такого падения нравственности, какая была в России после 17-го года и кончая смертью Сталина, я думаю, никогда не было.

Отправить