15

Люди не готовы к Судному дню, поэтому он все время откладывается. Когда одну молодую женщину приговорили к смертной казни, за остававшиеся до ее исполнения две недели она сумела прожить долгую жизнь и взошла на эшафот глубокой старухой. Со мной ничего подобного не случилось. Проснулся утром, посмотрел на календарь… а там пятница! Неожиданно и очень некстати. И пожаловаться на такую несправедливость некому. Уехав, как он сказал, на денек, любезный хозяин дачи так ни разу больше и не проявился. Не звонить же в самом деле обеим Анькам, чтобы они меня пожалели!

Пряча лицо под полями Гришкиной шляпы, до города добрался на электричке. Чтобы не светиться в метро, взял на вокзале такси. Хоть и оброс серебрившейся щетиной, любопытствующие узнать могли. Чувствовал, что в манере себя вести появилась какая-то неуверенность, а это то, на что клюет полиция. Отвезут для выяснения личности в отделение, и с участием в шоу можно будет проститься.

Потерявшие мой след журналисты сняли осаду дома. В подъезд я скользнул серой мышью, как вдруг что-то необычное заставило меня обернуться. На своем обычном месте у мусорных баков замер оранжевый мусоровоз. Аристарх сидел у забора детского сада и не спеша покуривал. С неба сеял через мелкое сито нудный дождичек, но его это не трогало. В непромокаемой куртке цвета любимой машины и бейсболке с длинным козырьком он не уступал спокойствием египетскому сфинксу. Задумчив был и грустен, я заметил это сразу, стоило мне опуститься рядом с ним на скамейку. Руки сложил на груди, сигаретка в зубах, созерцал с видом ценителя живописи пейзаж с помойкой.

Не отрываясь от этого занятия, заметил:

— Я так и думал, что ты скоро появишься!

— Что вдруг в неурочное время? — поднял я воротник плаща.

— Жильцы нажаловались, мол, гремлю с ранья железом, мешаю спать… — Помолчал, прежде чем продолжить. — Последний день работаю. Компанию по вывозу мусора, она принадлежала мне, продал, теперь сам увольняюсь. Одно дело ездить по притихшей Москве на рассвете и совсем другое нюхать часами в пробках бензиновую гарь…. — Скривил в усмешке губы. — Хотя, если честно, причина в другом! Грязь не на улицах, грязь в душах, моими стараниями ее оттуда не выскрести. Когда начинал возить мусор, думал, будет хоть немного чище… не получилось! — Снял бейсболку, провел влажной ладонью по коротко стриженной двуцветной голове. Лицо его, и без того худое, еще больше осунулось, щеки ввалились. — Осень на дворе, надо что-то решать!

Какой-то жирный прыщ на джипе отчаянно сигналил, требовал, чтобы мусоровоз освободил дорогу. Вылез, кряхтя, из машины и с грозным видом направился к нам. Аристарх и ухом не повел. Сплюнул на землю.

— Не маленький, объедешь!

И посмотрел на мужика так, что тот понял: семь верст для бешеной собаки не загогулина. Здоровьем решил не рисковать.

— А у меня сегодня… — начал было я, но Аристарх бесцеремонно перебил:

— Знаю! Твоими фотографиями в газетах можно стены обклеивать. Как поганый ящик ни включишь, бухтят про ваше долбаное шоу. Ребята в гараже скинулись по двести целковых и поставили в тотализаторе на то, что большинство скажет «да», уж больно ты надоел. Жаль только, выиграют гроши, все мои знакомые уверены, что тебя вздернут, и правильно сделают.

— Это почему же? — удивился я, не скрывая обиды.

— Да потому, что нормальному человеку в российском шоу-бизнесе делать нечего, — отрезал Аристарх, — а ненормальному так и надо! — Посмотрел в затуманенную дождем даль, как если бы стоял на мостике корабля. — У меня на авианосце есть доверенный человечек, за хозяйством приглядывает. Вчера позвонил, говорит, люди на борт просятся, те, кому невмоготу в гребаном обществе жить. Спрашивает, гнать их взашей или принять. Как думаешь?

Посмотрел на меня с прищуром.

— Я бы… я бы разрешил остаться, идти им больше некуда…

— Только не им, Дэн, а нам!.. Так я ему и ответил. Кто бы мог подумать, что превращусь в наследника старика Ноя, а моя посудина — в новый Ковчег! Не заметили мы за суетой, а потоп-то уже в самом разгаре… — Поднялся с лавки и нахлобучил на глаза бейсболку. — Позвони, когда закончится твой балаган! Билет на самолет забронирован, а там вертолетом…

Достал из нагрудного кармана комбинезона и сунул мне в руку визитную карточку. Под именем и фамилией стояло золотом: мусорщик, а ниже, маленькими буковками: кандидат биологических наук, профессор.

Могло случиться, что расстаемся ненадолго, но я все равно его обнял. Аристарх похлопал меня по спине:

— Давай, Дэн, удачи!

И шагнул к машине, но я его окликнул:

— Слушай, ты ведь не веришь в предрассудки, правда? Женщина на корабле беду не приносит…

На губах Аристарха проступила медленная, немного грустная улыбка.

— Никаких проблем, будет тебе второй билет! В Библии сказано: семь пар чистых и семь нечистых, а уж какие вы, разбирайтесь сами!

И полез в кабину. Двигатель дыхнул солярой, и мусоровоз отвалил от помойки, как уходит в плавание океанский корабль. Туда, где поет в снастях тугой, теплый ветер, где по ночам фосфоресцирует море и хочется дышать полной грудью. А я пошел бриться и приводить себя в порядок. Такова традиция: моряки перед тем, как принять бой, переодеваются во все чистое. Стоял под душем и думал о том, что ни о чем не хочется думать. Время, перестав делиться на часы и минуты, застыло студнем. Я отогревал его горячими струями, но оно вконец обленилось и отказывалось идти. Потом долго и тщательно скоблил бритвой подбородок. Цветущим меня никто никогда не называл, но до теней под глазами раньше как-то не доходило.

Телефонный звонок застал меня за кофе. Майский сказал, что машина придет в четыре и посоветовал хорошенько отдохнуть.

— Не хочу расстраивать, но томным вечер не будет.

Остряк-самоучка! Второй звонок раздался тут же после первого, и я подумал, что тезка кота хочет меня еще чем-то порадовать, но это был не Леопольд. Совсем не Леопольд.

— Здравствуй, Дэн, — произнес женский голос тихо, как если бы пробился ко мне через толщу столетий, — это я!

Именно эти слова мне очень надо было услышать! Дыхание перехватило, но старчески сентиментальным я еще не стал, и до слез я не докатился. Хотя они готовы были навернуться.

— Ну, слава Богу, — продолжала Аня, — столько раз звонила, но ты не брал трубку…

Ответ был готов: я так тебя ждал! Но в горле пересохло, и удалось лишь выдавить:

— Я уезжал из Москвы! — Надо было еще что-то сказать, но, кроме погоды, как при первой встрече, ничего в голову не приходило. — Странно, правда, все лето мечтали о дожде, а не успел пойти, как уже надоел. Кстати, в Индии в сезон муссонов телефоны работают из рук вон плохо…

— Ты что, летал в Индию? — удивилась Аня. — В газетах об этом ни слова.

— Нет, отсиживался у приятеля на даче. — Немного помедлил. Очень хотелось спросить, но досчитал до десяти и не спросил. — Представляешь, стены храмов Каджурахо сплошь расписаны сценами соития… — Но вопрос душил, жег язык: — Поняла?

— О чем ты? — удивилась она.

— О тебе! Сказала, требуется время себя понять…

Анька рассмеялась, и у меня с души свалился камень. Человеку вообще мало надо, а женский смех высокая награда. Везунчик ты, Серега, сказал я себе и постучал по деревяшке, не каждому дано услышать радость в смехе женщины.

— Поняла! Иначе бы с тобой не говорила… — запнулась и продолжала уже другим, озабоченным, тоном: — А еще поняла, чем ты платишь за мою свободу. Я права?

Красиво сказано, надо бы записать! Мне ли, историку, не знать, что за нее во все времена приходилось платить, а в наше — и подавно. Впрочем, как и за все в этой жизни.

— Помнишь, как мы стояли с тобой под дождем и что было потом…

— Перестань, — рассердилась она, — что за дурацкая манера все время перебивать! Мне такая жертва не нужна!

Я сделан из кружки глоток и поискал глазами сигареты.

— …камасутра отдыхает!

Погорячился, не стоило, наверное, так говорить, потому что Анька сорвалась на крик:

— Отмени шоу, слышишь — отмени!

Никогда ее такой не видел. Впрочем, мы и виделись-то всего пару раз. Положил мобильник на стол, отработанный прием, когда говоришь с женщиной. Не спеша закурил и только потом прислонил трубку к уху.

— Сереженька, миленький, — лопотала Анюта, — мы как-нибудь справимся! Беда-то какая, они же проголосуют…

— Не боись, прорвемся! Фредди пел: шоу маст гоу он, а покойник знал в этом толк. Ты вот что, ты лучше будь все время на телефоне, а еще… купи себе новый сарафан. Знаешь, такой открытый, в каком я тебя первый раз увидел. Незабываемое по силе эстетического воздействия зрелище! И держи под рукой загранпаспорт, полетим с тобой к теплому морю…

Вообще-то я не сомневался, что Анька позвонит. Или если и сомневался, то не очень. В любом случае надеялся, благо надежда умирает последней. Посмотрел на себя в зеркало совсем другими глазами и пошел выбирать прикид. Внимание населения страны, рассуждал я, перебирая шмотки, не повод изменять себе и уж тем более заниматься украшательством. Король, он и в рубище монарх. Остановился на не слишком потертых джинсах, брюки давно не ношу, и тонкой водолазке, с успехом заменявшей мне рубашку. С пиджаком тоже проблем не возникло, снял с плечиков тот, что ближе висел, зеленоватый в тонкую красную клеточку. Слегка поношенный, но зато любимый. Получилось, оделся, как если бы предстояло тащиться в офис к Феликсу. Он, кстати, мог бы и проявиться, но телефон глухо молчал. Совсем забыл, что, поговорив с Анютой, я его отключил. Автоматически, а это верный признак, что нервишки пошаливают.

Машина пришла, как было обещано. В телецентр провели какими-то подземными ходами, и все равно под вспышки многочисленных камер. Мне всегда хотелось знать, чем кормятся в мое отсутствие комары, теперь интерес распространился и на папарацци, им для размножения тоже нужна была свежая кровь. Встретивший меня за кулисами зала Майский производил впечатление электрического веника, от него, словно искры, разлетались с безумными глазами люди. Пружина созданного им механизма сжалась до естественного предела и в любой момент была готова лопнуть. По крайней мере, мне так казалось, в то время как Леопольд чувствовал себя как рыба в воде и еще успевал говорить по телефону и интересоваться в паузах моим самочувствием. Умевший делать три дела одновременно, Юлий Цезарь в сравнении с Арнольдычем был сущим ребенком.

Если не принимать во внимание ту мелочь, что я плохо понимал происходящее, чувствовал себя неплохо. Чтобы окончательно не подорвать раздерганную психику, Леопольд завел меня в артистическую уборную и сунул в руки последний вариант тронной речи.

— На, познакомься! — И, перескакивая в очередной раз с «ты» на «вы», продолжал: — Сейчас сюда принесут телевизор, вам надо будет следить за происходящим в зале. Сценарий за счет рекламы пришлось уплотнить, так что на сцену выйдешь всего два раза: в начале шоу и на финальной стадии… — Бросил мельком взгляд на дисплей мобильника, но на вызов не ответил. — Располагайся по-хозяйски, с минуты на минуту тобой займутся гример и моя ассистентка, а я побежал. — И уже от дверей предупредил: — В коридоре два охранника. Не бойся, это еще не конвой, за кулисы могут прорваться поклонницы…

И испарился, будто и не было его в природе, оставив после себя отчетливый запах серы, а точнее, черного сигарного табака. Оно и понятно, человек бросает курить. Но тут же вернулся.

— Да, чуть не забыл! — Полез в карман бирюзового на этот раз пиджака и извлек на свет сложенные втрое листы бумаги. — Контракт и кое-какие бумажки, Феликс Адрианович велел подписать! Я одним глазом взглянул на цифру… — Майский воздел очи к небу, — прямо скажу: впечатляет! Даже по меркам нашего безумного бизнеса. Свезло вам иметь такого друга, а я, старый дурак, еще отговаривал!

Положил на стол авторучку и в следующее мгновение скрылся за дверью. На этот раз надолго. Я остался наедине с бумагами. Читать их было выше моих сил, подписал не глядя. Впрочем, делать это мне бы все равно не дали. Несмотря на видимость хаоса, все происходило в точном соответствии с указаниями главного режиссера. Телевизор с огромным экраном установили, в коридоре за открытой дверью мелькнул двухметровый охранник, а не прошло и четверти часа, как в моем убежище уже щебетали две прелестницы. Одну из них я знал, это была помощница Майского, вторая, похожая ухоженной внешностью на актрису, оказалась гримершей. Посмотрела на меня как на неодушевленный предмет и открыла чемоданчик, содержимому которого позавидовала бы любая женщина.

Я лишь слабо протестовал:

— Может, не стоит, а?

— Гляньте на себя в зеркало! — поставила меня на место несостоявшаяся актриса. — С таким лицом не то что на публику, на улице стыдно показаться.

И продолжила прерванный моим дурацким вопросом рассказ:

— Этот подлец и говорит…

История ее была из тех маленьких трагедий, до которых перо Пушкина не дотянулось. Меня гримерша не стеснялась, как не стыдится дворник пробегающей мимо бродячей собаки. Не слишком молодая и не слишком умная хищница попыталась устроить свою жизнь, сломав жизнь другим, а в результате облом. Не надо было обладать даром провидца, чтобы понять, что с ней станется. Законы Ньютона приложимы к человеческому обществу, всякому действию найдется противодействие, поэтому, как предупреждал Исаак, нанося удар, подумай о последствиях.

Стоило двум дурехам покинуть мою келью, как я обнажился до пояса и тщательно и с удовольствием умылся. Возможно, прилизанный и напудренный выглядел лет на десять моложе, но свой возраст мне скрывать еще рано, тем паче что многим женщинам нравятся зрелые мужчины. Причесывался перед зеркалом, когда в гримерную с кличем индейцев кечуа ворвался Майский.

— Врубай ящик, началось! — Бросил на меня оценивающий взгляд. — Что значит умелый грим, совсем другое лицо…

И включил телевизор. Экран поупрямился и вспыхнул. Камера брала крупным планом мужчину в костюме с искоркой и женщину в вечернем платье с декольте на двенадцать персон. Слегка к ней повернувшись, а больше обращаясь к залу, ведущий в манере рассказчика анекдотов повествовал:

— Один американский конгрессмен решил баллотироваться в президенты и разъезжал по стране. Случилось так, что ему пришлось выступать в тюрьме перед заключенными. Зная, что речь заготовлена, он бодро поднялся на трибуну, достал из кармана текст и только тут к своему ужасу заметил, что в нем нет обращения к аудитории. Назвать преступников джентльмены?.. Но они не джентльмены! Друзья?.. Газеты станут кричать, что все его друзья за решеткой! Тогда он улыбнулся белозубой улыбкой и начал свое выступление словами: «Я рад, что вы все здесь собрались!»

Хохотнув первым, мужчина широко распахнул объятия и повторил:

— Мы рады, что вы, наши дорогие зрители, проведете этот замечательный вечер с нами! Сегодня нам предстоит нечто совершенно необычное, чего никогда не было и что вряд ли когда-нибудь повторится. Судьба человека — ее можно решить лишь единожды! Вы почувствуете на себе, каково это — распоряжаться жизнью и смертью себе подобных. У каждого из вас, как на трибуне римского Колизея, будет возможность поднять большой палец вверх или опустить его вниз. Что это означает для нашего героя, вы прекрасно знаете, но, прежде чем познакомиться с ним лично, давайте посмотрим, как Сергею Денникову жилось…

В зале, где находилась телекамера, погас свет, и на большом экране пошли мои детские фотографии. Их глубоким бархатным голосом комментировала ведущая. Я видел все, как если бы сидел в седьмом ряду, за исключением самого правого края авансцены, где, как можно было догадаться, находилось показывающее результаты голосования табло. Оно было установлено так, что с любого места на сцене цифры тоже не были видны.

— Ладно, — махнул рукой Леопольд и выключил ящик, — про себя ты все и так знаешь! После слайдов пойдут в записи интервью с учителями и директором школы, за ними беседа журналиста с твоей первой любовью, Анной Новосельской…

— Вы и ее сумели раскопать! — Удивлению моему не было предела.

— А как же, в нашем деле мелочей не бывает! У зрителей должен сформироваться образ, для этого все средства хороши. Помнишь, на первом курсе института ты ломал ногу? Хотели найти рентгеновский снимок лодыжки, но в больнице его давно уничтожили. Предложили нам похожий перелом, но подделками мы не занимаемся.

— А анализы? Ну там кровь, моча, за отдельную плату можно и остальное? Для создания имиджа я уж расстараюсь.

— Остришь? — улыбнулся Леопольд. — Это хорошо! Ведущие — ребята опытные, но и им надо помогать, а то юмор в прямом эфире имеет свойство замыливаться. Если хочешь, можешь повидаться с этой твоей Новосельцевой, она в зале…

— Вы же говорили, интервью в записи!

— Пригласили на случай, если тебе приспичит с ней прилюдно поцеловаться, она, кстати, изъявляла желание. Сцена получится — пальчики оближешь, женщины старшего бальзаковского возраста обрыдаются в платочек… — Как если бы подрабатывал в свободное время сводником, Майский оживился. — Что тебе, трудно? А можем привести сюда, поболтаете, вспомните молодость…

Какую молодость? Я влюбился в нее во втором классе, а в четвертом она перевелась в другую школу! Вспоминать-то нечего, разве только то мое светлое чувство, так оно и так всегда со мной. Вряд ли выросшая девочка Анечка помнит застенчивого мальчика Сережу. Я любил ее безответно, издали.

— Как она выглядит?

— Ну-у… — коротко задумался режиссер и, показывая женские формы, начал водить в воздухе руками. — Дама, можно сказать, дородная, в хорошем теле. Блондинка. Крашеная. На голове хала…

Я смотрел на Майского и с трудом сдерживался, чтобы не сказать ему, что он скотина. Причем крупная и рогатая. Как можно говорить такое человеку про его первую любовь? Где его чутье художника? Где деликатность и умение беречь чужие чувства? Это все равно что сказать слепому, что его избранница уродлива! Подумал бы немного, прежде чем щелкать клювом и рисовать портрет хабалки с выкрутасами на голове, какие встретишь только на рынке и в Государственной Думе. Врезать бы ему в челюсть, чтобы прикусил свой поганый язык.

С другой стороны, сам виноват: не спрашивай и не получишь ответа.

— Слушай, Леопольд, — отбросил я за ненадобностью интеллигентские примочки, — ты что, нарочно меня дразнишь? Я что тебе, бык, устраиваешь тут корриду?

Майский за мной внимательно наблюдал. Усмехнулся глумливо, но оборону на всякий случай занял ближе к двери.

— Таким, Сергей, ты мне больше нравишься! А дразню я не тебя, а с твоей помощью зрителей, к которым ты скоро выйдешь. Людей надо заставить сопереживать, почувствовать, каково это быть в твоей шкуре! Именно первое знакомство определяет впечатление от человека. Они должны нервом чувствовать напряжение, а ты спишь на ходу. Разозлись, Сергей! Можешь на меня, а лучше на себя, в конце концов, речь идет не о моей жизни, а о твоей…

Я невольно улыбнулся. Нескладный и трогательный Майский в кричащего цвета пиджаке был похож на оперного Дон Кихота. Не хватало копья и таза вместо шлема, зато на петушиной шее болтался ярко-красный платок, а на требующем внимания, воздетом к потолку пальце красовался золотой перстень.

— Понимаешь, о чем я! Как еще тебя расшевелить?

Славный малый, я был ему благодарен. Казалось бы, с точки зрения красочности шоу лучше было бы меня вздернуть, а он заботится о впечатлении, какое произведу я на людей. Плейбой на пороге дышащей в затылок старости, хватающийся из последних сил за возможность удержаться в профессии. А где-то совсем рядом молодые, охочие до славы волки уже сжимают кольцо, ждут, когда он ослабнет и можно будет броситься и перегрызть ему горло, выкинуть на свалку истории.

Двигаясь подчеркнуто неспешно, я подошел к Леопольду и положил руку на его ватное плечо.

— Спасибо, Арнольдыч, я сумею за себя постоять! Что там у нас дальше по сценарию?

Майский посмотрел на часы.

— Сейчас пять минут рекламы, затем дефиле в бикини… — Развел беспомощно руками. — Рейтинг, он и в Африке рейтинг! Зритель любит голое женское тело, особенно когда его много. Ты думаешь, почему по всем каналам столько шуток ниже пояса? Каков народец, такие и песни! Пойди попробуй пустить в прайм тайм заставляющий думать сюжет, завтра же окажешься на улице. Никто ничего не хочет знать, а только глазеть без мыслей на мелькание картинок. Потому и любят засмотренные до дыр фильмы, что все заранее известно, а значит, не страшно, ничего плохого не случится. Короче, проводим в рамках шоу финал конкурса «Бюст России», с тем чтобы победительница…

Леопольд запнулся и, если бы не утратил способность, наверное, бы покраснел.

— Ну что же вы! Начали, так продолжайте…

Дернул головой, как если бы жал воротничок.

— Легко тебе говорить! Результат голосования… тогда победительница конкурса…

— …наденет мне на шею веревку! — подсказал я, прекращая его мучения.

— Не то чтобы буквально… — с неохотой согласился он и тут же сплюнул. — Типун тебе на язык!

Умолк, отводя в сторону глаза. Я протянул ему сигареты, щелкнул зажигалкой.

— Ну а потом?

— Что потом? — вскинулся Леопольд. Брошенный на меня взгляд был дик. — Кто знает, что будет потом? Потом тишина!..

— В смысле, после дефиле?

Скрывая замешательство, Майский принялся усиленно кашлять в кулак.

— Потом… кхе, кхе!.. за «бюстом»… кхе, кхе!.. твой выход… — Утер платком начавшие слезиться глаза. — Интервью с ведущими и ответы на вопросы зрителей…

Умолк, в комнате серой тряпкой повисла тягостная тишина. Курили, не глядя друг на друга, в две трубы, как будто для того и собрались. Первым не выдержал Арнольдыч, включил ящик. По сцене, ступая по-журавлиному, расхаживало с десяток красоток. С первого взгляда было видно, что грудями мать-природа их не обделила, а над некоторыми еще и пошутила.

Майский счел нужным пояснить:

— Природа здесь ни при чем, спонсор занимается имплантатами!

Наши мысли, по-видимому, облекались в одни и те же слова. Готовый развить тему, Леопольд уже поднес растопыренные пятерни к лацканам пиджака, но тут под потолком ожил динамик, и приятный женский голос произнес:

— Господин Денников, ваш выход через три минуты!

Сообщение, в общем-то ничего особенного, отозвалось во мне мелкой дрожью. Не знаю, как я при этом выглядел, но, думаю, Леопольд смотрелся не многим лучше меня. Дернул нервно шеей. Продекламировал явно не к месту:

— Пора, мой друг, пора… — Раздавил в пепельнице сигарету. — Надо идти, такая, Сергей, у нас с тобой судьба!

И мы пошли. По пустому коридору. Туда, откуда доносились звуки музыки. Плечом к плечу, шаг в шаг. У выхода на сцену маячил охранник. Еще один расположился в кулисах неподалеку от режиссерского пульта, за которым стояла миловидная женщина. Картинка на ее мониторе была в точности такой же, как на экране телевизора в гримерке. Майский перекинулся с ней парой фраз, и я узнал вогнавший меня в озноб голос. Претендентки на роль подручной палача уже покидали видимое мне пространство сцены. Провожавший их масленым взглядом ведущий повернулся к залу и поднес к губам микрофон:

— А теперь, дамы и господа, пришло время познакомиться с героем нашего шоу! Встречайте… — задержал дыхание и с поднятием руки выкрикнул: — Сергей!.. Денников!..

Майский до боли сжал мне локоть.

— С Богом! — И вдруг быстро приобнял за плечи. — Все будет хорошо!

Я сделал шаг на сцену. В цирке в таких случаях рубит по нервам барабанная дробь. Еще шаг. Вступил в освещенное юпитерами пятно и под аплодисменты зала направился к ведущим. При ближайшем рассмотрении они выглядели не заводными манекенами, а вполне обычными людьми. Красивые, ухоженные, наверняка не новички, умело скрывали испытываемое напряжение. Шоу смотрела вся страна, не говоря уже о Европе и Северной Америке! В стеклянных отсеках на галерке, как на международных конференциях, работали синхронные переводчики. К экранам телевизоров, стараясь не пропустить ни слова, прилипли десятки миллионов зрителей.

Казалось бы, от одного этого должны были подкоситься ноги, я же почему-то успокоился. Человек далекий от публичности, непринужденно улыбнулся женщине, пожал руку мужчине. Все происходило будто не со мной, я видел себя со стороны. Как садился в высокое кресло у стойки, как располагались напротив ведущие. Видел забитый народом зал с десятком разбросанных по нему телекамер, видел телецентр и мог бы, наверное, бросить взгляд на всю страну и на планету, но заставил себя сконцентрироваться. Играть с сознанием было не время.

Тем более что мужчина в блёстком костюме уже задавал вопрос. Прозвучал он, я бы сказал, не без человеческой теплоты:

— Скажите, Сергей, мы многое о вас узнали, но что заставило хорошо образованного и в целом успешного человека, стать героем экстремального шоу?

А действительно — что? Подкравшийся ко мне с камерой на плече оператор брал меня самым крупным из возможных планов.

— Вы хотите, чтобы я соврал?

— Ну, зачем же! — развел руками ведущий. — Нам нужен искренний ответ! Да и, как известно, перед…

Не закончив фразы, умолк. Продолжения и не требовалось. Дразнил он меня, как до него Майский, или напоминал зрителям о возможном исходе шоу, только в разговор вступила женщина:

— Люди хотят знать правду и только правду, ведь им решать вашу судьбу.

Я ей улыбнулся, она была мне симпатична.

— В таком случае, ответ один: личные обстоятельства! Они и заставили. И, знаете… — выдержал паузу, — каждый, кто нас сейчас смотрит, может оказаться на моем месте.

Лицо ведущей отразило испытываемое ею недоумение.

— Я не совсем вас поняла, не могли бы вы уточнить.

— Это не так просто сделать…

Это не так просто сделать, произнес тот, который на сцене, и задумался. Я видел, что ему трудно, видел как он вытащил из кармана платок и без необходимости поднес к губам. Завел речь о том, что человеку во все времена приходится защищать тех, кого он любит, и расплачиваться за допущенные ошибки. Говорил сбивчиво, сумбурно, так что складывалось впечатление, будто все дело в деньгах, и он пытается это скрыть. Да и надо ли было спрашивать, если известен из газет размер гонорара!

Ведущие переглянулись. Мужчина хмыкнул:

— Ну, допустим!

Чаша зала утопала в темноте, видеть ее мешали огни рампы. Взгляды присутствующих, как я понял, были прикованы к табло. Пробежавший по рядам кресел шепоток свидетельствовал, что реакция зрителей на мои слова была резко негативной. Действительно, кому могло понравиться беспомощное блеяние! Люди чувствуют, когда им врут или что-то недоговаривают. Сказать, что меня заставили, было бы неправдой и повлекло за собой дополнительные вопросы. Если бы я даже захотел поведать миру о планах Котова и компании, мне бы не дали. Да я и не хотел, не гожусь для роли рыцаря без страха и упрека! Прав был Леопольд, вечер вряд ли выдастся томным.

Зал между тем, отрабатывая пятьсот рублей, разразился по команде режиссера аплодисментами.

— А вы знаете, — заметила, сглаживая неприятное впечатление, ведущая, — мне ваш ответ где-то даже понравился! Действительно, что бы мы ни делали, нас подталкивает к этому жизнь. У вас философское видение мира, но на этот раз вам однозначного ответа не избежать… — замолчала, интригуя. — Сергей, вы человек верующий?

Интересно, думал я, разглядывая ее красивое лицо, соврал Майский или моя школьная любовь где-то в зале? Наплела небось журналистам сорок бочек арестантов, а сама и вспомнила-то меня с трудом и по фотографии. Теперь родственники ею гордятся, муж ревнует, всё как у людей. А мне бы еще хоть раз увидеть ту тоненькую девочку с огромными удивленными глазами!

— Задумались? — вернула меня к действительности ведущая. — Вопрос, конечно, не из простых, тут чувство юмора не поможет…

Почему свет в лицо? Зрительный зал? Чего они хотят? Ах да, я же участвую в шоу!

Улыбнулся светло, как это умею.

— Я бы так не сказал! Среди моих знакомых есть два священника, и оба считают, что у Господа чувство юмора развито чрезвычайно, так что и нам, окаянным, к нему прибегнуть не грешно. Что ж до веры… — отпил глоток воды из кружки с эмблемой телеканала. — Да, я считаю себя верующим! Верю, что каждому из нас воздастся за то, как он распорядился дарованными ему временем и способностями. Христос показал нам путь, остальная атрибутика — дело рук человеческих…

И тут произошло нечто, чего я сразу не понял. Женщина резко повернулась и, не говоря ни слова, направилась за кулисы к Майскому. Говорила громко, не стесняясь способной услышать ее публики:

— Неужели вы не видите, этот идиот намыливает для себя веревку!

Я смотрел на нее и думал, что надо купить Анюте такое же вечернее платье. Она будет здорово смотреться в нем на палубе авианосца и на набережных Рио-де-Жанейро. Подскочившая к мужчине гримерша промокнула его лицо салфеточкой, провела по нему мягкой кистью. Не обращая на нее внимания, тот делал мне знаки. Я приблизился.

— Кончай умничать, — прошипел по-змеиному ведущий, — говори так, чтобы люди тебя понимали!

— А это… — только и смог я выдавить из себя, показывая рукой на телекамеры.

Мужчина недовольно скривился.

— Три минуты рекламы! — и, обращаясь к вернувшейся к стойке ведущей, пожал раздраженно плечами. — Странный малый, ему бы каждым словом бороться за жизнь, а он тут выёживается. Будь моя воля, я бы его…

Ведущий широко улыбнулся и снова стал благодушным и доброжелательным. Поднял к лицу микрофон и повернулся к залу.

— Итак, мы продолжаем шоу «Жребий фортуны»! Присылайте нам ваши сообщения, звоните в студию, а главное — голосуйте! Может быть, у кого-то есть к Сергею вопросы?

Среди рядов кресел, как по команде, поднялся лес рук.

Двадцатью минутами позже Майский принимал меня в кулисах в полубессознательном состоянии. Сгреб в охапку и поволок в гримерную. Усадив в кресло, принялся метаться по комнате. Схватившись за сердце, замер на бегу.

— Нет, с твоими выходками я своей смертью не умру! Тебя не тормошить надо было, а дать ведро элениума. Боюсь, ведущие не станут дожидаться конца шоу и сами тебя замочат! И народ, между прочим, их поймет… — с трудом перевел дыхание. — Что? Статистика голосования?.. Какая, к черту, статистика! Посмотри на лица людей, вот тебе и вердикт! На хрена ты, вместо того чтобы коротко ответить, затеваешь с каждым дискуссию? Им наплевать, что ты думаешь и думаешь ли вообще, они за вопрос деньги получат… — Рухнул с обреченным видом во вращающееся кресло, вытряхнул из пачки сигарету. Смял ее в кулаке и кинул в корзину для бумаг. — Откуда эта бравада! Ты что, специально нарываешься? Может, тебе жить надоело?

Мне было его жаль, только что я мог сказать? Не было никакой бравады, а только появившаяся неизвестно откуда лихорадочная веселость, источник которой лежал за гранью моего понимания. По этой грани или по какой-то другой я давно уже разгуливал, балансируя над пропастью с грузом мыслей и сомнений.

— Все в порядке, Леопольд, не переживай!

— Твой порядок, — хмыкнул тот, — называется хаосом или бардаком! Уйми ты наконец свою фантазию, от нее все беды. Пойми, телевидение — искусство грубое, требующее однозначности. Для этого и аплодисменты по команде, и смех в записи. Зрителю все подскажут. Если тебя подмывает высказаться, пиши книги, их все равно никто не читает… — Подъехал ближе ко мне на кресле. — Вот смотри, элементарный, казалось бы, вопрос о первых впечатлениях детства! Зачем надо было говорить, что они у тебя, как у всех, только грудь была без имплантантов? Рекламодателю такая залипуха вряд ли понравится…

Он конечно же был прав, только не стану же я рассказывать толпе, как стоял мальчонкой у промерзшего по зиме окна и тайком от взрослых отколупывал от стекла льдинки. И про красный шар солнца на улице, и про запах снега и оттаивающей в комнате елки. Это мое, не тяните к нему руки.

— Ну хорошо, — вздохнул Майский, хотя за километр было видно, что ничего хорошего в том, что он намеревался сказать, быть не могло, и не было. — Бог с ним, с детством, тебя попросили рассказать, чем ты зарабатываешь на хлеб…

— А что, разве я этого не сделал?

— Сделал-то ты сделал, — вздохнул тяжелее прежнего Леопольд и скривился, будто разжевал лимон, — только как! — В голосе его появились умоляющие нотки. — Объясни мне, старому недоумку, кто тебя дергал за язык сказать, что снабжаешь убогую власть идеями? Это ведь твои слова! Зачем дразнить гусей? Говоришь, всё чистая правда? Так вот сверни ее аккуратненько трубочкой и засунь себе в жопу! И не в том дело, что народ наш любит власть, а многие любят, он на дух не переносит тех, у кого есть собственное мнение. Золотой мой, бриллиантовый, надо же соображать, что несешь на публике… — начал было успокаиваться Майский. Закурил, но вдруг подскочил, как укушенный. — А стишок! Кто тебя просил его декламировать?

— Как кто? Ведущая в декольте! Спросила, люблю ли поэзию, — перешел я в наступление. — Я, что ли, писал «Асцендент Картавина», какие ко мне претензии?

Хотя, судя по реакции зрителей, Майский был прав, читать стихотворение из романа, возможно, не стоило. Шебаршившийся до этого зал как-то разом притих, а кое-кто начал рыскать глазами, куда бы спрятаться. Это я потом заметил, а в тот момент ничего перед собой не видел, бубнил в микрофон, как глухарь на току:

Погорячился! С кем не бывает…

Сидевший напротив меня Леопольд пригорюнился.

— Не работать мне больше на нашей сцене, ох не работать! Придется подаваться на заработки в Пасадену… — Неожиданно улыбнулся. — А и черт с ним! Обрыдло все, про свечу верно сказано. Сколько можно плавать баттерфляем в фекалиях…

Я и сам видел, старик на меня не в обиде. Правильный Арнольдыч мужик, от этих его слов мне тоже полегчало. Настолько, что я ощутил себя плавающим в невесомости, вот только на языке появился неприятный металлический привкус. Бескровные губы Леопольда шевелились, но я не мог разобрать ни слова. А жаль, и себя мне было жаль и его…