12
Колонны портика храма сияли белым мрамором, над ним раскинулось ярко-синее безоблачное небо. Черты лица Синтии исказило выражение ужаса. Я обернулся. За моей спиной безумного вида малый тащил из-за пояса тесак, не уступавший размерами короткому мечу гладиаторов. Время остановилось. Я видел, как сантиметр за сантиметром показывается из ножен клинок. Блеск его завораживал. Стоял и смотрел, как убийца поднимает над головой кинжал. Черты его обожженного солнцем лица дышали ненавистью, на губах выступила пена.
В следующее мгновение все изменилось. Словно дикий зверь в момент смертельной опасности я превратился в сжатую до предела пружину, почувствовал каждую мышцу напрягшегося тела. А еще злую радость от предстоящей схватки, она меня переполняла. Последовавшие за этим события могли бы впечатлить любого из инструкторов рукопашного боя. Издав дикий крик, я оттолкнул от себя женщину, поднырнул одним движением под нападавшего и перехватил его занесенную руку. Вертанул наружу державшую оружие кисть. Широкий мясницкий нож со звоном ударился о землю. Попятился. Лицо безумца с белым шрамом через щеку оказалось очень близко. Его губы прыгали, глаза вылезали из орбит. Навалившись на меня всем телом, он обеими руками вцепился в мою тунику…
Ошибся!.. Искусство самообороны я постигал в институтские времена, когда записался по дурости в студенческий оперотряд. Состоял в нем в течение недели, на большее меня не хватило. Учил нас милицейский прапорщик, учил по-простому, показывая приемы на нас самих. Квадратный — что поставить, что положить — расшвыривал учеников, как котят, но кое-что, как оказалось, из его занятий я все-таки вынес. Если противник прет на тебя, как на собственный буфет, объяснял прапор более доходчивыми словами, проводишь прием «мельница». Ногу между его ног, рвешь гада на себя и одновременно падаешь на спину.
Именно это я в точности и проделал, и мой противник, светлая, должно быть, ему память, просвистел надо мной в полете, как выпущенный из пращи камень. С приземлением парню тоже не повезло, врубился головой в постамент статуи Юпитера. И это было бы еще терпимо, если бы мстительный супруг Юноны не рухнул на него всей своей каменной тяжестью.
Готовый продолжить схватку, я уже стоял на ногах, но поверженный противник не подавал признаков жизни. Зато пришедшая в себя Синтия была живее всех живых. Вцепившись мертвой хваткой в руку, она с неженской силой потянула меня в кусты, но вовсе не для того, о чем могла подумать начавшая собираться толпа. Стоило зеленой стене скрыть нас от глаз зевак, как со скоростью иноходца мы припустились к выходу из парка. Увидев свою госпожу участвующей в забеге, восьмерка рабов понеслась по улицам Рима так, что я едва мог за ними поспевать. Судя по тому, как разбегались встречные, они принимали нас за машину со спецсигналом или за стрит-рейсеров.
Не прошло и четверти часа, как, оказавшись у подножья холма, мы с Синти начали подниматься к сияющему белизной храму Весты. Сказать, что я тяжело дышал, значит ничего не сказать. Моя же спутница всходила по мрамору лестницы как истинная королева. Вступив под своды святилища, приблизилась с покорным видом к жертвеннику и замерла, беззвучно шевеля губами. Вокруг, поддерживая вечный огонь, сновали женщины в белом, но она вряд ли их замечала. Если во время марафона по Вечному городу я считал, что мы убегаем от ответственности, то теперь понимал: Синти спешила с мольбой к заступнице. Не посмев последовать за ней, я остался стоять у распахнутых в небо дверей храма. Произносимых ею слов слышать не мог, но мне казалось, что молитва каким-то образом касалась и меня.
Был уверен, что никогда не узнаю, о чем она просила покровительницу, однако стоило нам начать спускаться с холма, как Синти сама об этом сказала:
— Просила Весту тебе помочь! Заметил, наверное, как смотрят на тебя люди, а кое-кто и здоровается…
Наблюдений по части приветствий у меня не было, но что прохожие поглядывают с любопытством, отмечал. Природу его объяснял себе тем, что выгляжу не как все, хотя разномастная тусовка Вечного города была сравнима с лондонской толпой в час пик.
— А знаешь почему? — не то улыбнулась, не то прищурилась Синтия. — Ты похож на близкого друга императора… — и со значением добавила: — Покойного! — Продолжила, на этот раз уже точно с усмешечкой: — Факт его смерти могут подтвердить сотни свидетелей.
Обмахиваясь веером, заглянула мне в лицо. Красива была, негодяйка, немерено, и так же беспардонна. За ходом ее мысли, если таковая имелась, я проследить не мог и не пытался. Постарался звучать беззаботно:
— И что с того? Зачем ты мне это говоришь?
— Так, — усмехнулась она, — чтобы знал! — И с каким-то даже восторгом в голосе заметила: — А здорово ты того парня с ножичком отделал! Воевал?
Я мог бы сказать, что участвовал в штурме Трои с Агамемноном и руководил фронтовой разведкой Александра Македонского, но лишь скромно потупился. Оставив носильщиков ждать, Синтия вступила под тень деревьев начинавшегося тут же сада. Пройдя в его глубину, остановилась, обернулась. Ждала, что поведаю ей о своих подвигах, но с ответом я не спешил. Не было желания признаваться, что по жизни я гражданская штафирка и из оружия лучше всего владею ложкой. Хорошее о тебе мнение всегда неприятно развеивать. Если не считать Василича, у меня и в знакомых военных не водилось, да и тот был соседом по подъезду. Боевой офицер, он вернулся из Афгана без ноги, случалось, я помогал ему по мелочи. Однажды посидели вместе за бутылочкой и, расчувствовавшись, майор подарил мне настоящий бронежилет. Я, как мог, отнекивался, но он и слушать не хотел. Выбросить дорогой ему артефакт рука не поднималась, и он висел теперь где-то в чулане под одной из старых курток.
— Да, было дело!.. — протянул я как бы нехотя, но и не без загадочности в голосе. — Есть одна горная страна на Востоке… — И, понимая, что в детали вдаваться не стоит, этим ограничился. — Как думаешь, почему этот придурок мамин полез на меня с тесаком?
Синтия пожала беломраморными плечами богини.
— Кто его знает! Может, сезонное обострение, а то и личные счеты с окружением императора. Терроризм нынче на подъеме, жизнь человеческая ломаного сестерция не стоит… — Бросила на меня томный взгляд с поволокой, сопроводив его взмахом длинных ресниц. — Есть у меня одно предположение, только это строго между нами…
Пошла танцующей походочкой по саду, предоставив мне возможность пристроиться рядом. Шум оживленной улицы стих, гомон птиц в кронах деревьев стал слышнее.
— В благословенные времена республики, — начала она тихим голосом, уверенная, что я ловлю каждое ее слово, — лет семьсот назад, Сенат Рима был единственным источником легитимной власти. Корнями он восходит к совету старейшин и оттуда черпает свою силу и уважение народа. В него входили лучшие люди государства, самые честные, доказавшие своей жизнью право распоряжаться судьбой страны. Его постановления имели силу закона, он объявлял войну и заключал мирные соглашения… — вздохнула, — но те легендарные дни миновали. Теперь вся власть находится в руках императора, а Сенат — лишь декорация, штампует решения монарха и развлекается фракционной борьбой. В народе бытует пословица: врет, как сенатор, но и у этих ребят есть ностальгия и понимание собственной ущербности…
Синтия замолчала и повернула голову в сторону, откуда раздался шорох. Готовый отразить нападение, я напрягся. От выброса адреналина стучало в висках и сердце ухало в груди паровым молотом. Но все было тихо и, немного выждав, она продолжала:
— Только полный кретин, каких вокруг пруд пруди, может не заметить близость распада империи, не почувствовать гнилостный аромат разложения общества. Картину деградации дополняют инфантильный менталитет плебса и погрязшая в коррупции корыстная власть…
Пейзаж был знаком до боли, до мозолей на чувствах горечи и стыда.
— Ладно, Синти, хватит рвать душу! У нас такие разговоры ведут на кухне под стаканчик чего-нибудь покрепче той бурды, которой ты меня поила…
Сказал и наткнулся на ее взгляд. Умолк на полуслове, так много было в нем едва сдерживаемого бешенства. В следующий момент можно было ждать ногти на лице, но Синтия вдруг улыбнулась. Улыбка ее могла легко принадлежать главе средневековых испанских инквизиторов. Процедила сквозь белоснежные зубки:
— Стоит помолчать, когда говорю я!
Но тут, пожалуй, несколько переборщила! Я, конечно, понимаю, глухие времена, давит рабовладельческий строй, однако надо знать меру. Человек по жизни уравновешенный, потерял над собой контроль. Схватив за плечи женщину, хорошенько ее встряхнул и снова поставил на ноги. Подался вперед и навис над бедолажкой коршуном.
— Что же ты не добавишь: раб! Фильтруй базар, кошелка, видела, что я сделал с тем сумасшедшим?
Синтия сжалась, словно в ожидании хорошей трепки, только я в жизни не ударил женщину даже цветами. Хотя, возможно, стоило бы попробовать! И не одну и не раз, и не обязательно веником из орхидей. Закурить было самое время, но в тунике не делают карманов, а до появления в Европе табака оставалось двенадцать столетий.
Синтия между тем пришла в себя и, как все представительницы своего пола, сменила кнут на пряник. Залебезила:
— Ты, Сереженька, меня неправильно понял, я же пошутила! Проверяла тебя на вшивость, но ты не такой!
— Какой есть! — буркнул я, подозревая, что теми же словами на моем месте воспользовался бы любой мужик. — Тебе все шуточки, а нам без стакана водки говорить о родине нет возможности! Ну, что еще хотела сказать?
Женщина сразу приосанилась, но посматривала на меня с опаской.
— Не знаю, как теперь и начать-то! Понимаешь, сенаторы не такие дураки, возможно, у Теренция есть какой-то план, в котором тебе отведена роль…
Я слушал ее внимательно, но до ясности в голове было еще далеко.
— Ты уже об этом говорила, дальше-то что?
— А то, — передразнила, наглея на глазах, Синтия, — что, подослав к тебе отставного легионера, Теренций хотел тебя проверить! Ему нужен решительный человек, который в критический момент не дрогнет.
Я взял ее за руку, нежно, доверительно. Заглянул в глаза.
— И, зная об этом, ты подставила меня под нож?
Она не смутилась, только уголки губ дрогнули в слабой попытке улыбнуться.
— Знать не знала, но догадывалась… — Усмехнулась язвительно. — Как хочешь, Дэн, только ты не очень умный человек! За нами наверняка следили, а взглядом я тебя предупредила. Для этого и напросилась тебя сопровождать, без меня все могло закончиться по-другому.
— И тогда вам с Теренцием пришлось бы искать другого христианина?
— Не мне, Сережа, ему! — поднявшись на цыпочки, она обвила мою шею руками и прошептала: — Горькой будет шутка богов, если я в тебя влюблюсь…
Человек слаб, судьба играет им, словно игрушкой. И не только судьба. Я обнял Синтию, прижал к себе, и мир перед глазами качнулся. Прижался губами к уху:
— Это будет трагедией, достойной пера Софокла…
На виллу Теренция мы вернулись ближе к ночи, когда клонившееся к закату солнце окрасило ее стены нежно розовым. Вечный город готовился ко сну, чтобы подняться с рассветом. Прогулки по его ночным улицам романтическими назвать было трудно, утром на их мощенных булыжником мостовых находили трупы, и не только бродяг. Встретивший нас у порога раб проводил меня в отведенную комнату, где уже стояли таз и кувшин с водой. После умывания, и все так же молча, предложил следовать за ним в одно из дальних помещений, которое, как я понял, можно было считать личными покоями хозяина. В центре маленького зала был накрыт стол и стояло три табурета. Есть хотелось страшно, но отщипнуть от сухой лепешки или кинуть в рот финик я постеснялся.
Так и слонялся в одиночестве из угла в угол, рассматривая на стенах фрески, пока в дверях не появились Синтия и сенатор. Женщина выглядела скованно, в то время как на отяжелевшем лице Теренция при желании можно было прочесть нечто похожее на дружелюбие. Если такое в принципе возможно. Сев за стол, он пригласил нас к нему присоединиться и хлопнул в ладоши. Все тот же согбенный раб внес в зал кувшин с вином, которым мы и запивали трапезу. Ели чинно, в молчании, изредка обмениваясь с Синтией быстрым взглядом. Сенатор вкушал еду, глядя себе в тарелку. Наконец грудой мяса и жира выпрямился и уперся в меня глазами. Произнес веско, как человек, привыкший, что словам его внемлют со вниманием:
— Синтия мне рассказала! Возможно…
— Дэн! — привычно подсказала женщина, попадая в ритм его речи.
— Возможно, Дэн, я должен был бы перед тобой извиниться, но, когда ты меня выслушаешь, поймешь, почему я этого не делаю. Ты человек неглупый и, как оказалось, решительный, так не будем ходить вокруг да около. Пространные речи хороши, когда надо заболтать до неузнаваемости правду, мне же нужна ясность. Мир, в котором мы живем, превосходит жестокостью схватки бойцовых псов. Людям, исповедующим благородные принципы, надо держаться друг друга. Власть императора, да пошлют ему боги здоровье и процветание, каменной плитой лежит на плечах народа, а находятся еще и краснобаи, отбивающие на ней чечетку. В сравнении с их аппетитами пир хищников представляется трапезой времен великого христианского поста. Идеалы, о которых говорит Бог твоих единоверцев, попраны и забыты, а все потому, что власть сконцентрирована в руках группки негодяев, заботящихся лишь о собственной наживе… — Теренций промочил горло глотком вина. — Я говорю тебе об этом, потому что, надеюсь, мы разделяем базовые человеческие ценности. Ты мне сразу приглянулся: открытое лицо, честные глаза, а теперь я знаю, что на тебя можно в трудном деле положиться. А от дела этого, говорю без ложного пафоса, зависит будущее Рима, а может быть, и всей европейской цивилизации…
В зал вошел раб с новым, расписанным красками кувшином. Сенатор замолчал и хранил молчание всё то время, пока слуга разливал по кубкам вино. Поднес свой к губам.
— Фалернское! — Посмотрел с прищуром вслед слуге. — Так вот…
— Дэн! — вставила Синтия, не дожидаясь приглашающей паузы.
— Как ты знаешь, — не обратил на ее подсказку внимания Теренций, — рыба тухнет с головы! Император Домицил, да пошлют ему боги здоровье и процветание, в сестерций не ставит мнение лучших умов государства, откровенно пренебрегает Сенатом. Сволочь, между нами говоря, отъявленная, каких поискать. Народ под ним кровью харкает, нет его страданиям ни конца, ни края. Видя страшную несправедливость общества, не потерявшие совесть люди пришли к мнению, что единственная возможность вернуть страну на путь демократических преобразований — убрать Домицила, да пошлют ему боги здоровье и процветание! Идеал республики, каковой был Рим во времена своего становления, живет в сердцах лучших его граждан…
Теренций нахмурился и совсем другим, деловым, тоном осведомился:
— Понимаешь, о чем веду речь?
Под его пристальным взглядом я почувствовал себя неуютно.
— Завтра, — продолжал сенатор, — выпадает редкий случай, когда Домицил, да пошлют ему боги здоровье и процветание, обратится с ежегодным посланием к стране…
— Но меня к нему и на версту не подпустят! — пожал я плечами. — Меня, чужака…
Теренций согласно кивнул:
— Верно говоришь, после той неприятности, что случилась с Цезарем, императоры в Сенат без охраны ни ногой! К слову сказать, Юлий тоже пострадал за амбиции стать единоличным хозяином страны и основать правящую династию. Но тут есть один нюанс… — Бросив взгляд на Синтию, сенатор неожиданно улыбнулся. — Ты, Дэн, как две капли воды похож на его усопшего знакомого! Любопытство заставит императора приблизиться, он хорошо знал покойничка…
Не большой любитель рыбалки, я тем не менее слышал о ловле на живца. Отведенная мне роль особого энтузиазма не вызывала: не успеешь хвостом вильнуть, как тебя проглотят, а в моем случае проткнут железом. А если после этого выживешь, не раз об этом пожалеешь.
— У меня есть выбор?
Сенатор покачал головой.
— Но мне хотелось бы, чтобы ты отчетливо понимал, ради чего рискуешь жизнью, — простер по-отечески руку, но я сидел слишком далеко, чтобы меня обнять. — Не так часто выпадает человеку шанс сделать что-то для народа! Только представь, пройдет тысяча лет, пройдет две, а люди с благодарностью будут вспоминать, что ты избавил мир от кровопийцы Домицила, да пошлют ему боги здоровье и процветание. Мы все уйдем в небытие, а ты останешься жить в веках, твоим именем назовут города, улицы, пароходы…
Последние, возможно, я добавил от себя, голова шла кругом. Есть те, кто в историю входят, я вечно в нее влипаю. Перевел взгляд на Синтию. Она прятала глаза, притворялась, будто рассматривает свои холеные, унизанные кольцами пальцы. Не то чтобы я Теренцию не поверил — не верят, когда тебе обещают жизнь, он же посылал меня на смерть. Сложившийся образ сенатора плохо вязался с выспренним тоном его речи. Впрочем, моя реакция могла быть вызвана свойственной нормальным людям аллергией на политиков. Понимая сказанное им умом, я чувствовал, что сердцем не могу проникнуться благородством цели. Хотя, если честно, моего согласия никто и не спрашивал.
Сидевший памятником себе, Теренций порылся в складках тоги и положил перед собой нож. Подтолкнул его по столешнице ко мне. Действуя как сомнамбула, я вытащил клинок из ножен и внимательно его осмотрел. Обоюдоострый, с желобком посредине лезвия, он был красив. Если оружие убийства может быть красивым.
Сенатор внимательно за мной наблюдал.
— Всего один удар, Дэн, на второй не будет времени! Вход в Сенат с оружием запрещен, Юлия Цезаря закололи заточенными палочками для письма. Я передам тебе кинжал в колоннаде, перед тем как представить императору…
Еще вопрос, хватит ли времени на первый! — мелькнуло у меня в голове, но отстраненно, как если бы убивать предстояло кому-то другому. Вложил нож в ножны и протянул Теренцию. Прежде чем спрятать, тот взвесил его на ладони. Поднялся с жалобно скрипнувшего табурета и облаченной в тогу тушей двинулся к двери.
Обернулся, сложил губы в подобие улыбки:
— Думаю, желать вам двоим спокойной ночи было бы лицемерием!
