Глава 27

Потом всегда было так же. Возвращение домой по той же тихой улочке, взгляды незнакомцев. Как быстро восторг сменялся стыдом. Мужчины в чайных, женщины, отскребающие ступеньки на парадном крыльце своего дома, – все, все смотрели на него. И все, казалось ему, знали, чем он только что занимался.

Дуглас Тремэйн забрался в трамвай. Народу было полно. Со всех сторон его стискивали чужие тела. Мужские тела. После всего он принял душ, и его собственная кожа была мягкой и женственной на ощупь. Он чувствовал, что от него пахнет душистым мылом, что волосы на затылке, прямо над воротничком рубашки, еще не высохли после мытья. Все пялились на него, и это было невыносимо. Незнакомцы. Турки. Англичанин в коричневых туфлях-брогах и бордовых вельветовых брюках. Твидовый пиджак в Стамбуле. Тремэйн любил одеваться красиво, но всегда ощущал, что люди в трамвае как будто бы осуждают его.

События прошлой ночи беспорядочно крутились в голове. Все как всегда, по давно знакомому образцу. Они уже начинали сливаться. Иногда он забывал, где был, что конкретно произошло, даже в каком он находился городе. Он знал все нужные места в Турции.

И всегда перед тем, как окончательно терял контроль над собой, возникало это чувство беспомощности. Как будто его лучшая часть сдавалась, растворялась. Он просто должен был сделать это, не мог не сделать. Без этого он не сумел бы обрести ни покоя, ни душевного равновесия, ни хладнокровия. Тремэйн считал это зависимостью и пристрастием и относился к себе соответствующе, хотя никогда, ни разу за свою жизнь не сказал об этом ни единой душе. Не мог признаться.

Откуда в человеке такие желания? Почему он свернул на этот путь? Почему, ну почему всегда принимает дурные, грязные решения?

Трамвай остановился. Вдали виднелся минарет. В Стамбуле, где бы ты ни находился, отовсюду торчал какой-нибудь минарет. На остановке в вагон втиснулось еще больше народа. Еще больше незнакомцев. Запах утреннего пота и запах его собственной надушенной кожи. Странное смешение. Тремэйн снова потрогал затылок – волосы были все еще мокрыми – и подумал, что, возможно, на этот раз его все-таки засекли. Проследили за ним. Сфотографировали. Сняли на камеру.

Может быть, именно этого он и хотел. Освободиться от своей тайны. Освободиться от вины. От стыда.