Глава 32
Квин услышал шевеление на кухне и вошел туда. Поцеловал мать, жарившую бекон, в щеку и налил себе чашку кофе, четвертую по счету. Он стоял, опершись на буфетную стойку. При дневном свете дом казался еще более пустым. Он понимал, что мать чувствует это еще сильнее, чем он. Прикидывал, что бы сказать. Пил кофе, пока она поджарила ему яичницу из пары яиц.
– Ты наклеила здесь новые обои? – спросил он.
– Тебе нравится?
– Розовый пудель.
– Такие же обои Элвис наклеил в Грейсленде для Глэдис.
– Ты поедешь в Мемфис на день его рождения? – поинтересовался Квин. Он не разделял ее обожание короля рока, но понимал, что это приносит ей удовлетворение и успокаивает.
– Конечно, – подтвердила мать. – Почему бы нет? Ты тоже?
Он кивнул, не прекращая есть.
– Хотя мне это не нравится.
– А мне приятно, – не согласилась она. – Единственная польза от статуса сестры шерифа заключается в том, что я не испытываю недостатка в поддержке. Твой дядя дал Уэсли работу, когда тот был безработным, собирая мусор.
Квин улыбнулся:
– Прости за Джейсона.
– Он вернется.
– Ему будет не сладко.
– Она позаботится о нем, – возразила мать. – Не будь слишком строгим.
Квин взял свою кружку кофе и, приподняв занавеску, выглянул в переднее окно. Он увидел, как Леонард готовится выбраться из патрульной машины, разговаривая с Уэсли Рутом. Тот опередил его. Рядом с Леонардом Уэсли выглядел великаном. У него были мощная грудь и бицепсы. На лице широкая улыбка. Если не учитывать выпирающий живот, Уэсли выглядел атлетом.
Квин опустил занавеску и сказал матери, что отлучится ненадолго.
– Куда ты едешь?
– Хочу запереть дом на ферме и закрыть ворота, – пояснил он. – И проверить, не появился ли Хондо.
Мать кивнула. Они оба понимали, что собаки нет в живых, но это было последнее, что он мог сделать для своего дяди. Может, он увидит канюков, кружащих вокруг фермы, и сможет найти и похоронить собаку.
– Пока буду искать, никуда не уходи отсюда.
– Обещаю.
– И я собираюсь нанять доверенного для борьбы со Стэгом, – добавил Квин. – Мы доведем это дело до конца. Договорились?
Джонни Стэг открыл ворота для скота в угодья судьи Блэнтона и медленно поехал по гравиевой дорожке. Его «кадиллак» преследовала с лаем пара питбулей, кусая шины. Он подъехал к старому дому белого цвета. Из трубы валил дым. Собаки не отставали от него, пока он не остановил машину, вылез и стал прогонять их. Стэг удивился, не обнаружив признаков присутствия судьи. Он звонил все утро, но не мог найти судью ни дома, ни в офисе.
Стэг постучал в дверь, но никто не отозвался. Дверь, однако, была не заперта, и он вошел внутрь. У стены, под картиной с охотничьим сюжетом и полками, заполненными редкими томами, работал большой газовый обогреватель. От камина несло запахом горелого кедра.
Тишина была столь гнетущей, что потрескивание чурбаков заставило Джонни вздрогнуть.
Стэг позвал судью.
Тот откликнулся из глубины дома.
Судья находился в кабинете. Его окружали горы книг, канцелярских папок и нераспечатанных бюллетеней и писем. Все четыре стены комнаты занимали провисшие полки с книгами по истории и праву, напоминающие о прошлом. Блэнтон сидел, уставившись в экран компьютера, но встал, когда вошел Стэг. Поздоровался за руку и предложил коктейль.
– Пока рано, судья.
– Разве?
– Еще нет и девяти утра.
Судья Блэнтон потер небритые щеки и включил настольную лампу. Зеленоватый свет осветил его налитые кровью глаза и седую голову, подстриженную «под ежик». Волосы выросли ровно настолько, чтобы стоять торчком. Высокий хрустальный бокал со льдом, отсвечивающий бурым цветом, стоял на краю стола. Стэг заметил на стене черно-белое фото. Оно изображало молодого Блэнтона, стоявшего в окружении друзей-морпехов. Прочел надпись.
– Вы были в Корее? – спросил он. – Действительно становится холодно.
– Давайте я приготовлю кофе.
– Мне нужна ваша помощь, судья.
Судья сел и кивнул в знак внимания.
– Хочется, чтобы эти ребята из Мемфиса исчезли.
Судья еще раз кивнул.
– Они могут прикончить меня, – высказал опасение Стэг, чувствуя, как дергаются его щеки. – Они ставят Говри мне в вину, и я спиной ощущаю опасность, словно стал мишенью.
– Что они говорили?
– Когда я позвонил, Кэмпо не ответил, – сказал Стэг. – Я звонил ему сотню раз. Час назад кто-то ответил и сказал, чтобы я больше никогда не звонил по этому номеру.
– Что это значит?
– Это значит, что они собираются подтереть пол моей задницей, – выругался Стэг. – Я не могу достать столько денег. Даже когда хотел, не мог выбить и гроша из Говри. Одного гроша. Черт!
Блэнтон покачал головой и достал из тумбы стола бутылку виски. Он налил его в стакан и снова предложил Стэгу. Тот отказался. У Стэга текли слюнки, когда Блэнтон опорожнял стакан, его кадык ходил вверх-вниз. Он обонял запах выдержанного виски.
– Пожалуй, я выпью кофе, – сказал Стэг.
– Джонни, позволь мне спросить, каким образом ты связался с этими людьми? – поинтересовался Блэнтон. – Ты нас подставил.
– Вы сами знаете.
– Да, знаю. Но что они тебе обещали?
– Деньги. Услуги. Надежного парня.
– В другой банк не обращался? – спросил Блэнтон. – Никто бы тебя не винил за то, что сделка не состоялась. Ты никогда не обещал нам стопроцентной выгоды.
– Боже правый! – воскликнул Стэг, потирая руками лицо и шею. – Вы знаете положение лучше, чем кто-либо еще. Кэмпо пообещал вещи, за которые невозможно расплатиться. Не надо быть наивным.
– Джонни, я сказал бы, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. – Блэнтон встал и направился к двери. – Кто эти люди?
– Вы знаете их лучше меня, судья. Вы приобрели золотой ключик уже давно.
– Я приготовлю кофе. Расскажи обо всем, что ты знаешь.
– Это не мой план. Не мой и провал.
– А Хэмп Бекет? – спросил Блэнтон. – Что обещали ему?
– Пока ему регулярно платили, он ни о чем не беспокоился, – сказал Стэг, покачивая головой. – Его приглашали в Билокси, принимали как важную персону. Деньги его и сломали. Они снесли ему мозги, судья.
– Ты кому-нибудь говорил об этом?
– Конечно нет, – заверил Стэг. – Но он оставил записку.
Блэнтон покачал головой. Вокруг его налитых кровью глаз обозначились черные круги. Джонни Стэг почувствовал, как его лицо залила краска возбуждения, как у человека, на чьи дорогие восточные ковры высыпали мусор.
Квин встретил Уэсли у переднего подъезда, указав кивком на черный «камаро» Говри 1969 года выпуска, припаркованный у другого подъезда.
– Как тебе нравятся мои колеса?
– Когда ты вернулся?
– Сегодня.
– Ты собираешься вернуть машину назад, в Колумбус?
– Это важно?
– Очевидно, – сказал Уэсли. – Это ведь улика. Мы думали, с автозаправки ее угнали, но, по словам Лили, воспользовался ею ты.
– Полагаю, что в таком случае ее лучше подогнать к офису шерифа.
– Машина может претерпеть изменения во время перегона.
– Конечно может.
Уэсли ухмыльнулся.
– Да, черт возьми! – воскликнул Квин, запрыгивая на переднее сиденье. Он завел двигатель и дал задний ход. Они проехали мимо помощника шерифа Леонарда Макмина и помахали ему рукой.
Макмин наклонил голову, как собака, слушающая пронзительный звук, и помахал рукой в ответ.
Уэсли набрал из переднего кармана своего кителя немного жевательного табака и помял его пальцем.
– Быстрее, – сказал он.
Квин резко надавил педаль газа и сорвался с места, прежде чем перейти на первую скорость. «Камаро» сделал великолепный рывок, пахнув в лицо Леонарда черным дымом.
Они смеялись всю дорогу до Главной улицы, затем поехали за город по длинной-предлинной дороге на предельной скорости. Они знали, что никто их не остановит. Квин чувствовал себя школьником, только в этот раз в компании с полицейским, пристегнувшим ремень безопасности.
– Еще больше удовольствия, чем на пожарной машине.
– Несомненно, – согласился Квин.
Он поймал радиостанцию, передававшую музыку кантри. По ней горланили песни из забытого репертуара прошлого. Они носились по неприметным проселочным дорогам, проезжая заброшенные кладбища и автозаправки. Перед глазами мелькали земля и гравий. Квин поменялся местами с Уэсли. Тот перескочил с дороги в заросшее сорняками поле, порушил прогнивший забор и скользил по грязи, пока не застрял в овраге. Однако, включив двигатель на полную мощь и изо всех сил нажимая на педаль, ему удалось вывести машину на проселочную дорогу, ведущую к ферме.
Оба смеялись до упаду.
По радио передавали песню Хаггарда «Думаю просто остаться здесь и пить». Квин не мог не смеяться, видя, как будущий шериф округа буйствует на проселочных дорогах. Они проехали поворот, и Уэсли резко прибавил газу, взбираясь по склонам холмов, окружающих ферму. «Камаро» разбрасывал гравий и грязь вдоль узкой дороги.
– Кто, черт возьми, доверил нам ответственную работу?! – воскликнул Уэсли.
– Несчастные люди, – ответил Квин.
– Да поможет нам Бог, – сказал Уэсли, опустив стекло и сплюнув.
Он пронесся на скорости вдоль забора из колючей проволоки, кажущегося сплошным пятном. Дорога поднялась к гребню холма, и они выехали на другую дорогу, которая вела к ферме его дяди, расположенной на расстоянии около мили. Здешнюю землю арендовал охотничий клуб, ее владельцем была лесозаготовительная компания. Поэтому по дороге попадались штабеля старых бревен. Квин вспомнил, как вывозили лес с бывшего участка Маккибена. Уэсли повернул на север. Затем снизил скорость, проехав по краю холма. Есть ли у таких людей, как Стэг, душа, думал Квин.
– Ты будешь приглядывать за моей мамой? – спросил Квин.
– Конечно.
– Постарайся это делать лучше, чем Леонард.
– Обещаю.
– Говри вернется, – сказал Квин.
– Почему ты так думаешь?
– Он не оставит все как есть.
– Ты чересчур беспокоишься, Квин.
Уэсли замедлил ход на следующем пригорке, у того последнего изгиба в холмах, который вел на восток и далее спускался в долину к ферме. Он снизил скорость и нажал на тормоз в месте, где на обочине дороги приютились два грузовика.
Квин никого не заметил вблизи и подумал, что грузовики принадлежали паре охотников, которые поленились поискать более удобную парковку. Уэсли резко остановился, сзади выхлопные трубы дымили на холостом ходу.
– Что за черт! – воскликнул он, открывая дверцу со стороны пассажирского сиденья.
Квин заметил, что он держит руку на служебном револьвере.
– Постой, – сказал Уэсли, натягивая на голову кепку шерифа.
Квин не слушал. Он обогнул «камаро» сзади и обнаружил Говри и костлявого парня со сломанным запястьем, шедших к двум грузовикам. Третий парень, вялый и толстый, с окровавленной рукой и пустыми глазами, со зловещей улыбкой держал ружье 12-го калибра.
Квин был без оружия и чувствовал себя так, будто у него спадают штаны.
Он взглянул на Уэсли. Тот ответил ему коротким встречным взглядом.
– Я обещал сохранить мир.
– Сукин сын, – успел выругаться Квин, прежде чем Уэсли присоединился к Говри, а парни начали стрелять.
Толстяк разрядил свое ружье, ранив Квина картечью в ногу и ягодицу. Говри стрелял из револьвера, пуля царапнула бок рейнджера. Он тяжело упал на твердый и острый гравий.
– Доброе утро, солдат, – поздоровался Говри, смеясь.
Квин полз позади «камаро», двигатель еще работал. Он слышал, как переговаривались его противники. Уэсли что-то говорил о завершении дела.
– Будь уверен, – ответил Говри.
– Давай, пусть все выглядит как в жизни, – сказал Уэсли. – Прострели мне икру или ягодицу. Я взял с собой пистолет 22-го калибра.
Квин сел и прислонился к «камаро».
Он заглянул за край массивной машины и увидел спину Уэсли. Тот протянул руку с небольшим пистолетом, чтобы передать его толстяку.
Говри был в джинсах, заправленных в сапоги. Он небрежно держал револьвер 45-го калибра и улыбался.
– Будь спокоен, босс.
Бандит поднял пистолет и выстрелил прямо в голову и сердце Уэсли. Бывший футболист упал на дорогу.
– Куда ты пропал, солдат? – обратился Говри к Квину.
Рейнджер слышал, как по гравию шуршат шаги людей, обходящих «камаро». Он прикидывал, где Уэсли выронил пистолет. Но затем решил пройти с другой стороны машины, полагая, что сможет выхватить оружие из-за пояса убитого и выйти в тыл бандитам. Но даже если бы это удалось, он мог сделать немного, поскольку все они были вооружены.
Квин заметил примерно в двадцати шагах ряд деревьев, где ленивые провинциалы сваливали разный хлам. Там были брошены ржаветь и гнить отслужившие свой срок холодильники и плиты, банки, бутылки, игрушки, оленьи кости и мясо. От мяса исходил приторный запах.
Его ранили, но он мог еще поискать укрытие, мог скрыться от них в лесу.
Квин побежал к лесу и месту свалки. Вокруг него свистели пули, громыхали выстрелы.
Он продолжал бежать. Нельзя останавливаться.
Еще один выстрел ранил его в спину. Плечо словно треснуло, и он упал ничком. Стал ползти по кипам сгнивших газет и оленьей требухи, по бутылкам из-под пива и непригодным деталям автомобилей. Он укрылся за старой плитой, осматривая гребень холма сквозь поросль вновь высаженных сосен в человеческий рост. Он мог бы ползти дальше, к окружной дороге рядом с домом дяди, и подождать там чьей-либо помощи.
Говри подозвал своих парней свистом и сказал, что видел, как рейнджер побежал вон на ту вонючую свалку.
Квин почувствовал легкое головокружение, когда отполз от плиты. Ногу залила кровь. Он полагал, что пуля могла пробить бедренную артерию. Тогда ему конец. Оторвав рукав рубашки, крепко перевязал бедро. Спина тоже была в крови, но у него не было времени об этом думать. Левая рука не поднималась, но он мог шевелить пальцами.
В полевых условиях ему бы разрезали камуфляж и обработали рану кровоостанавливающим препаратом, порошком, спасшим ему жизнь во время боя у плотины Хадиса и в афганских горах Армы.
В этот раз у него не было ни бронежилета, ни оружия. И медаль «Пурпурное сердце» не получишь за смерть на мусорной свалке.
Квин услышал дыхание толстяка раньше, чем его тяжелую поступь. Но первым оказался перед Квином костлявый парень с черными глазами и импровизированной повязкой на запястье. Он пнул окровавленную ногу рейнджера. За ним появился толстяк, вспотевший и запыхавшийся. Он обтирал лицо полой рубашки, демонстрируя жирный белый живот.
– Как это тебе? – спросил толстяк, разбинтовав культю, на месте которой раньше был большой палец.
Толстяк пнул ногой Квина. Оба парня держали свои пушки и улыбались.
