Глава 3 СВАДЬБА
В землях Света царила поздняя осень. Холодный воздух, напоенный ароматом прелой листвы, пробирался под одежду и заставлял двигаться быстрее и быстрее. Под ногами чавкала грязь, в которую после обильного дождя превратилась неплохая дорога. Но трое суток ливня сделали из утоптанной колеи глубокую ловушку для тяжелых фургонов. Колеса завязли едва ли не по самые оси.
Я наворачивала круги по обочине, стараясь не попадаться под ноги озабоченным купцам, раздраженным охранникам и унылым паладинам. Бросать попутчиков на произвол судьбы и мерзкой осенней погоды не хотелось. Завывающий в макушках отчаянно скрипящих деревьев ветер все более набирал силу и лупил по лицу ледяными плетями, намекая на то, что скоро начнется буря. Снежная. Первая в этом году.
Люди рубили и таскали хворост да тонкие молодые деревца, ругались. Ржали утомленные лошади, хлестали по опорам покрытия какого-то фургона. Хм, кто так плохо закрепил полог?
Поежившись, я отошла подальше, осторожно нащупывая посохом тропу. Вслушалась в завывания ветра. Покачала головой.
Совершенно точно грядет буря. И скоро.
Привычно выделив в шуме целенаправленное движение, я обернулась к подошедшему мужчине, удерживая нейтральное выражение на лице. Кто идет? Лязгнув кирасой, — по такой погоде надевать полный доспех было бы издевательством над собой, — паладин остановился рядом. Замер ненадолго, пережидая особенно сильный порыв ветра. Вздохнул. Я вопросительно вздернула брови, потирая леденеющие руки. Паладин еще помялся, и на плечи неожиданно легла теплая ткань, дохнувшая табаком и смородиновым листом.
Благодарно кивнув, я закуталась в плотный плащ, украдкой проведя кончиками пальцев по грубоватой, в рубчик, подкладке. Пальцы чуть кольнуло. Какие-то чары, сухости или тепла, наверное.
— Айе Солья, — пробормотал Мартель, младший послушник, вежливый до тошноты, правильный, но добрый мальчишка, — не стоило вам нас сопровождать. Пожалуй, сами бы вы уже добрались до Картисса. А мы застряли.
— Все может быть… С другой стороны, не зря же ходят слухи о разбое на этой дороге. Случиться могло и такое, что не добралась бы.
Это звучало очень похоже на утешение, обижать паладина не хотелось. Неплохой ведь юноша, искренний. Надеюсь, не испортит его дальнейшая служба в ордене Света.
Мартель дернул рукоять мизерикорда, сталь с шорохом покинула ножны, потом со щелчком вернулась обратно. Он помялся, переступая по грязи и все сильнее увязая в глинистой размазне.
— Вы что-то хотели спросить, Мартель?
— Ну… да. Что слышно?
— Бурю снежную слышно.
— И скоро?
— На закате скорее всего.
— О, а до заката…
— Да, недолго. Так что пусть господа купцы поторопятся, пора уж выдвигаться в сторону города, хоть как-нибудь.
— Благодарю, айе. — Молодой паладин еще чуть помялся рядом, вежливо коснулся моего плеча и потащился в конец каравана, торопить и так работающих из последних сил людей.
Хм, я бы на их месте фургоны разгрузила. И ходу, ходу!
Развернувшись, я двинулась было к своему месту, но застыла на полушаге. Вслушалась в завывания ветра. Нервно вздрогнула и торопливо отошла подальше от шумного каравана. Застыла, вцепившись в посох, старательно отрешаясь от близких пронзительных окриков возниц, грохота вываливаемых на обочины ящиков и бряцанья железа.
Осталась один на один с ветром, рвущим одежду, бьющим в лицо наотмашь, хлестко, больно. Решительно скинув капюшон чужого плаща, задрала лицо к небу.
Может, мне почудилось?
Но, разбирая атональный мотив надвигающейся бури, с холодком убеждалась, что нет, не почудилось.
Хруст ломающихся ветвей, скрип дрожащих под ударами стихии стволов, свист снежной пелены, врубающейся в ряд деревьев, дрожь кустарника, нервно цепляющегося за землю тонкими корнями…
И вой. Отдаленный, но оттого не менее пугающий. И да, приближающийся. Надрывный, хищный, вплетающийся в мелодию ветра вой опасной твари, идущей по следу добычи. Кровь, голод и смерть звучали в нем. Я знаю, слышала похожий не раз в лесах вокруг Азурока.
Я попятилась, кутаясь в плащ. Перехватила посох и потрусила к фургонам в поисках паладина. Мартель, пожалуй что, и поверит мне…
Едва не попав под копыта храпящим от усилий тяжеловозам, по узкой обочине добралась до паладинов, подпирающих храмовый фургон. Увязающий в грязи посох оттягивал руки, и, встряхнув, я заложила его за спину, в петлю. Тут же поехала куда-то под откос, схватилась за какой-то ящик, встала. Подобрала полы плаща, неудобно съехавшего на одно плечо. Придержав за рукав юного борца с Тьмой, спросила, перекрикивая хлопки перетягиваемого работниками полотнища:
— Волки есть?..
— Что? — Мартель обернулся, перехватывая мое запястье.
— Волки! Здесь! Есть?..
— Нет!
— Но воет же кто-то!.. — прямо в ухо.
Молодой паладин выпрямился, тревожно выругался:
— Точно?
— Слышу!.. Приближаются!..
Ветер рвал слова с губ, не давая их даже произнести до конца.
— Так уж и волки? — Старший паладин придержал меня за плечи, не давая упасть.
Дернула плечом:
— Я слепой бард, я их слышу…
Мартель недоверчиво хмыкнул, но я услышала звук вытаскиваемого из ножен клинка. По спине побежали мурашки. Расходящаяся вокруг ледяная волна светлого благословения заставила вздрогнуть.
— Волков здесь нет, — медленно повторил Мартель.
— Но неподалеку был храм Шурра… — закончил его напарник и куда-то побежал, на ходу начиная раздавать команды.
Я вцепилась в опору фургона:
— Гончие Шурра?
Иногда уничтожение культа и бога оправдано, иногда… Но что бы я делала, останься именно кровавый Шурр, а не относительно мирный Азур последним темным? Осмелилась бы я проигнорировать пожелание Равновесия и провалиться в тартарары вместе со всем этим миром? Не знаю, не хочу гадать и не буду. Смерть любителя массовых человеческих жертвоприношений и пыточных ритуалов решила этот вопрос.
Но вот его гончие…
Вой приближался, наливаясь дикой силой, напитывая ужасом ветер, пытаясь продавить полог светлого благословения.
Паладины сгоняли людей в круг. Скрипели фургоны; те, что могли двигаться, переставлялись, вероятно, в защитный контур. Или в защитную стену…
Так. Аккуратно сняв чужой плащ, сложила и сунула в ближайшую нашаренную щель между бортовыми досками. Занозистое скользкое дерево царапнуло пальцы. Если выживу, найду и отдам. Наполовину стянутое с фургона полотнище хлопало на ветру, норовило хлестнуть по лицу. Скользнувшую по запястью веревку я намотала на какой-то выступ и затянула.
Вверх?
Вслушавшись в приближающийся вой, кивнула. Вверх.
По распоркам взобравшись на крышу, я застыла, балансируя на широких жердинах. Заняв место в импровизированном оборонительном круге, вытащила посох, крутнула, приноравливаясь.
Старший паладин, расположившийся справа на крыше еще одной повозки, ругнулся, когда длинный тяжелый набалдашник пронесся у него над головой.
Меньше размах?
Сквозь какофонию надвинувшейся вплотную бури я разобрала четкое стаккато удаляющегося конского топота… Назад, по нашим следам? За помощью послали? Она в любом случае опоздает.
Начинаю про себя обратный отсчет.
Оковы виснут на запястьях бесполезными железками.
Посох вращается, расшвыривая ледяную крошку, секущую лицо.
Вой приближается.
Вдох, выдох…
Что-то мокрое, грязное и мохнатое проносится мимо в длинном прыжке, обдавая запахом мокрой шерсти, крови и горячей смолы.
Я отшатываюсь, балансируя на прогибающейся крыше.
Сзади раздались хруст и чавканье, по-военному четкие команды. Мощную тушу приняли на пики караванные наемники.
Паладин на соседнем фургоне вновь обнажил благословенный меч. Мы готовы.
И раз…
Посох раскручивается, разрезая снежную пелену.
И два…
Я слышу, как…
Под завывания бури на нас стремительно накатывается серая лоснящаяся волна хищных тварей.
И три…
Рычание, встречный удар. Замах, удар.
Напирает пахнущая железом и мокрой шерстью туша.
Рычание, резкий разворот, удар.
Назад.
Замах, удар.
Рычание, хруст, чавканье, скулеж.
Вой.
Носок, окованный железным ободком, врезается в жесткое, мохнатое, пропитанное злобой и тьмой.
Ломается под посохом череп. Тварь скребет когтями по деревянным брусьям и сползает вниз.
Замах, удар.
Чавканье позади, крики.
Благословение света вымораживает внутренности.
Ветер рвет одежду.
Над землей поднимается запах горячей человеческой крови.
Короткий кинжал встречает тварь в прыжке. Темная ядовитая кровь льется из распоротого бока. Клинок впивается в торопливо нащупанную глазницу. Мертвое тело скользит вниз.
Тягучая жидкость жжет пальцы.
Замах, удар.
Руки тяжелеют, но посох все так же стремительно и упрямо взрезает воздух, разбрызгивая летящий с неба мокрый снег.
В конце концов это моя жизнь.
Рычание, мощные удары, хлюпанье кровавой грязи под ногами людей, лошадей, зверей.
Я уже не разбирала, что, где и как. Просто каждую тушу, наваливающуюся на фургон, встречала прямым ударом в морду. Ногой, посохом, кинжалом… изо всех сил, не жалея ни рук, ни оружия. И крутилась, раз за разом уворачиваясь от бросков.
Казалось, они со всех сторон.
Тяжелый мускусный кровавый дух. Холод. Рычание. Вой. Треск дерева.
И опора под моими ногами неспешно проваливается вниз.
Я не успеваю.
Еще миг балансирую на рвущемся пологе и падаю, ловя на вздернутое навершие посоха очередную тварь. Сквозь клацнувшие у самого лица клыки обдает жаром, выпущенные когти дотягиваются до груди.
Больно.
Холодно.
Темно.
Первыми вернулись ощущения. Тянущая боль в спине, покалывание в голове, что-то упруго-мягкое под ладонями и лопатками. Грубо сотканная шершавая ткань под щекой. Чуть шевельнула головой, с хрустом промяв соломенный валик под шеей. Онемевшее тело по самую грудь было завернуто во что-то мягкое и пушистое. Ноги же будто колодой придавило.
Почему-то было зябко и очень хотелось пить.
Прислушалась.
Сквозь тихий гул крови в ушах и дробный частый стук собственного сердца с трудом различила чье-то легкое дыхание.
Шевельнувшись, я попыталась вытащить руки и задела плечом стену. Камни. Крупные, шершавые, даже пористые, уложенные так плотно, что щели почти не прощупываются. Растерев между пальцев крошку раствора, хмыкнула. Суставы ныли, под кожей будто иголки засели. Ощущение, будто дней пять неподвижно лежала, затекло все. Зашипев сквозь зубы, принялась разминать запястье, второй рукой шаря по меховому одеялу. Терпковатый мятно-полынный аромат, густая короткая шерсть. Долго лежавшая где-то в сундуке шкура.
Нащупав чей-то рукав, обшитый по краю жесткой грубой нитью, тронула острый локоток, обвела контур расслабленной ладони, неожиданно запуталась в густых длинных волосах, скрепленных деревянным гребнем.
Дернула.
Ойканье, стремительное движение, хрусткий шелест недорогой ткани. Из-под руки исчезает пышная копна, но гребень я успеваю выдернуть.
Лежу, отсутствующе улыбаясь в потолок и слушая, как звонко тараторит сиделка, мечась по небольшой комнате, шурша пышными юбками и звякая стеклом.
— Ой, как хорошо, что вы очнулись, а то уж пятый день все лежите и едва дышите, мы уж переживать начали. Я сейчас…
Девушка натыкается на что-то деревянное, охает.
— Я сейчас, побегу мэтра позову!
Каблуки отстучали еще один круг по каменному полу, пустив гулять короткое эхо. Скрипнула, взвизгнула и хлопнула дверь, стремительные шаги затихли эхом в конце длинного коридора, и снова воцарилась тишина.
Зябко.
Передернувшись, снова спрятала одну руку под одеяло.
Прислушалась.
Тишина. Сонное потрескивание свечей, гул ветра за стенами, шорох… мыши? Далеко-далеко, на границе восприятия ритмично поскрипывали деревянные затворы. Двери, наверное?
Место, где я очнулась, было погружено в дремотный покой. Из щелей прикрытого ставней узкого окна тянуло холодком, пронзительно-осенним, ледяным. С ним в комнатку пробирались запахи конюшни, оружейной смазки, натертой дегтем кожи. Крепкий дух, доносящийся обычно с заднего двора любой крепости. Азурок ли это или громада, принадлежащая Светлому ордену? К счастью моему, зловоние перебивается ароматом мятных притираний, горьких порошков и мазей, толкущихся в плошках и пузырьках совсем рядом, на расстоянии протянутой руки.
Любопытные пальцы пробежались по резьбе на тонких деревянных ножках, по краю полированной столешницы. Граненые флаконы с притертыми пробками. Фарфоровые мисочки. В одной…
Я задумчиво облизала испачканный палец, сняла с губы каплю тягучей сладости.
Сироп, приторный, с горьковатым травяным привкусом.
Интересно, где я?
В приближающихся шагах мне слышится четкая парадная поступь паладинов. Уверенный барабанный перестук подкованных сапог, сопровождаемый частящей дробью женских туфель, заполняет коридор, резонирует в воздухе.
Дверь резко, шумно распахивается, и комната наполняется… просто наполняется. Шелест одежды, голос, движения… все такое… реальное, привязывающее к здесь и сейчас.
Мужчина сел на край ложа, я невольно вздрогнула, отшатываясь. Практически осязаемая аура его силы окутала холодом. Сиделка замерла у дверей, практически не дыша.
— Что тут у нас? — Приятный голос, проникнутый профессиональным равнодушием, как и у всех целителей.
Шершавые пальцы касаются запястья, считая пульс, щупают лоб, постукивают по груди. Движения сопровождает едва уловимый аромат лимонника.
— Вы наконец-то нас порадовали, айе Солья. Мы уже почти перестали надеяться, что вы очнетесь.
Я хмыкнула, прокашлялась. Нет уж, не дождетесь…
По легкому кивку целителя голову чуть приподняли и к губам поднесли стакан. Глотнув воды, я благодарно улыбнулась. Сиделка вновь замерла в углу.
— Кх, где я и сколько времени прошло?
— Вы в малой резиденции Пресветлой Аллиры, айе, и прошло уже ни много ни мало пять дней, как вас доставили сюда.
— А караван?
— По большей части все выжили, к счастью… А сейчас вам стоит продолжить отдых и лечение, я рекомендую полный покой как минимум еще на полдюжины дней. Очень, очень странная реакция на эликсиры…
Ну еще бы, я же не Свет и не Тьма, я Равновесие, и попытка исцелить раны, нанесенные гончей, с помощью благословения Пресветлой, — не лучший вариант…
Стоп. Пресветлой Аллиры.
Я задумалась, медленно отрешаясь от реальности и позволяя дремоте вновь уволочь меня в Зазеркалье.
Как удачно попала! Давно хотела с ней пообщаться. Задать пару вопросов…
Сквозь сон расслышала, как мужчина дает подробные указания молодой сиделке, а та только поддакивает:
— …конечно, мастер Витар… разумеется, мастер Витар…
О, сам глава целителей ордена!
Какая честь для простого барда.
Через пару дней, когда я начала вставать, ноги привели меня в святилище. Конечно же малое. Цепляясь за стену, с трудом передвигаясь из-за головокружения и дрожащих коленей, я бы далеко не ушла.
Два не особенно длинных коридора, три двери — вот каков оказался мой предел.
В маленьком полукруглом зале, прятавшемся за узкой дверкой у входа в целительское крыло, было пусто. Тихо потрескивали свечи в двух канделябрах, настенные панели, украшенные мозаикой, холодили кончики пальцев острыми гранями мелкой плитки. Пахло мятой. Прохлада силы овевала кожу. Действующее святилище, замечательно!
Осторожно присев на выступ у ровной стены, я прислонилась к алтарному возвышению. По навощенному дереву панелей тянулись узоры, складываясь в слова традиционных благопожеланий. К сожалению, большая их часть не имела уже смысла.
Помолчав еще немного, я полезла в карман и, покатав между пальцев мешочек с сушеными травами, выложила его на столик для подношений, в керамическую миску, полную жирного ароматного пепла.
— Ну что, — прошептала задумчиво, — ты рада, Аллира Пресветлая, Матерь всеобщая, плодородия покровительница? Стало тебе житься лучше и проще, когда исчезли темные боги?
Я прикусила губу, давя раздражение. Петь в полный голос будет здесь неуместно.
— Вот скажи, Светом одаренная, доставило ли тебе удовольствие твое предательство? Да, исчезли кровавые монстры, но братья, супруги, возлюбленные, родители? Ты счастлива, что нет больше Ллида, верного приятеля, покровителя посмертия и перерождения? А Пирус, Недара, Виррия? Вдовствующая богиня, поговори со мной.
Злое шипение вырвалось из груди. Я резко поднялась, вцепилась в стену.
— Поговори со мной, богиня, если осмелишься! Равновесие взывает к тебе, обвиняет и выносит приговор! Явись! Ну же, трусиха!
И я увидела, как скрутилась, собралась в плотный, яростно сверкающий ком сила. И вспыхнула, словно маленькое солнце, разлетаясь по святилищу каплями ледяного дождя, застывая на камнях жемчужными каплями. Миг спустя гнев Аллиры ручейками сбежал со стен, впитавшись в щели между плитами пола.
И снова в святилище воцарился блаженный покой, короткий, но бурный всплеск божественного возмущения затих, так и не вырвавшись из-за крепких дверей.
Подышав на заледеневшие руки, я улыбнулась.
Не пришла? Ну и что. Долг с богини светлой я взыщу и так, издалека. Бард я или не бард? Спою, услышит, не сможет отказаться… явится. Но не сейчас, время еще ждет.
Золотистый отсвет силы медленно угасал вместе со зрением, но эта неожиданная вспышка неожиданно добавила телу здоровья. Ноги дрожать перестали, исчезли слабость в руках и головокружение, посему путь до моего закутка прошел куда продуктивнее. И мастера Витара я встретила вполне бодрым приветствием. Чем, кажется, его разочаровала, ибо он пришел с бутылем, побулькивающим новым укрепляющим травяным настоем, терпкий аромат которого начал щекотать нос шагов за десять.
На расспросы мастера просто призналась, что ходила в святилище. И это помогло. Но напиток в узком стеклянном бокале приняла беспрекословно, с благодарным кивком. Осторожно покатала на языке горьковатую густую жидкость, пробуя мельчайшие частички трав, просочившиеся через фильтр. Сглотнула и удивленно улыбнулась.
Где же вы, мастер, нашли травы болотные и мхи снежные? В голове от них светлее и яснее взор. И вот уже я, став благодушнее, согласилась перед скорым отъездом сходить на храмовую службу, послушать хоровую распевку местных мастериц накануне больших праздников. В оплату за лечение почему и не послушать? Доброе деяние к Повороту года только мне на пользу пойдет да паладинов успокоит.
Так что вырвалась я из этой обители лишь ко второму снегу. До Поворота и назначенного на него торжества в Азуроке оставалось всего две дюжины дней. А у меня все так же не было подарка. Впрочем, в ближнем городке, не самом маленьком, обещалась ярмарка.
А все оттого, что я неожиданно увлеклась полифоническим хором прекрасной Аллиры. Пусть среди послушниц и служек не было великих талантов, усидчивость и внимательность с лихвой их заменяли. А уж акустика…
Это было нечто новое, незнакомое. Необычное…
Когда, стоя посреди огромного полукруглого зала, своды которого уходили ввысь, смыкаясь где-то в поднебесье в острый шпиль, я пропела первую ноту, поняла, что простой спевкой ограничиться просто не смогу.
Звук лился, тек, дробился о колонны, отражался от стен и витражей, возвращаясь раз за разом, расцветая новыми оттенками. Простые гаммы, упражнения для младших учеников, светские гимны и божественные благословения — я перепробовала все.
Святилище гудело, звенело и дрожало. И не единый бог не посмел спуститься и наказать нарушительницу покоя.
Потом было прослушивание. И вот тогда я поняла, какую ошибку сделала, распевшись в голос при открытых дверях. Меня боялись, моих слов страшились, моего недовольства опасались, от критики прятались.
Каждого служку успокоить, напомнить о главном — о вере в Пресветлую, воодушевить…
«Важно не идеальное исполнение, — говорила я. — Ваша цель — не сразить звучанием, немногие среди приходящих за благословением в самом деле могут различить переливы голосов среди большого хора. И не так важно умение солиста.
Искренность в стремлении, честность в словах и делах, ясный и открытый призыв к братству, надежда на будущее, на возрождение, вот что должно под сводами святилища посвящать Пресветлой. Радость Аллиры — в рождении нового, гимн ли это или дитя, принесенное под ее светлые очи».
Я говорила и сама верила. Великая сила убеждения!
Но хор сложился, пусть и с изрядной задержкой. Музыка ожила в мыслях и голосах людей, накрепко поселилась в святилище и в памяти забредших как-то на звуки репетиции юных паладинов.
В итоге я стояла на заснеженной дороге одна, без подарка, без возможности незаметно и быстро пробраться в Азурок, хотя и с благодарностью от настоятеля обители. И плюсов только и было, что местность знакомая, от городка до герцогства не так уж далеко. Может, там меня кто и дожидается… Да совершенно точно, меня там ждут не дождутся.
Тонкий снежный покров хрупнул под ногами, короткая мелодия унеслась вдаль, заметалась среди голых ветвей. Привычно крутнув родной посох, мерно зашагала по выложенной каменной щебенкой дороге, вдоль ряда стройных сосен. Вокруг царила тишина, и, поддавшись ее завораживающему покою, я на миг сбросила с плеч вечные заботы. На морозе смолистый аромат старой коры и не обобранных белками шишек скрадывал близость обитаемых земель. И звуки, и запахи как-то терялись, размывались, оставляя один на один с мыслями, почему-то на редкость умиротворенными.
А ведь свадьба эта — такая авантюра, не дай боги светлые прознают!
Ну и ладно, разберемся как-нибудь и с богами…
Я прибавила шагу.
Ярмарку было слышно издалека. Протяжная перекличка торговцев плыла над крышами городка вместе с дымом растопленных печей, гуляла между стен и створок распахнутых настежь ворот.
Отступив к обочине, я пропустила неторопливо поскрипывающую телегу. Прислушалась, хмыкнула. И лошадка, и возница на удивление всхрапывали практически однозвучно.
По хрусткому насту добралась почти до стены, по широкой дуге огибая наполненный звонким бряцаньем оружейный ряд, напоенный резкими запахами загон с тоскливо мекающими овцами, прошлась мимо ткацких прилавков, мимолетно огладив разложенные ткани.
И застыла рядом с ювелирным рядом, среди толчеи и шума выловив мелодичный перезвон. Развернувшись, протолкалась к прилавку, откуда доносились заманчивые звуки. Шум голосов, шорох снега и вкусные запахи, вьющиеся дымком от лотка разносчика, отошли на второй план.
Щербатое дерево прилавка под руками, бархатные лотки с дешевыми серебряными побрякушками. Над головой — стеклянные, фарфоровые и деревянные игрушки для колыбелей на любой вкус и кошелек. Чуть дальше — колокольчики, звонкие, разноголосые.
Вот оно!
Облокотившись на стол, с довольной улыбкой вперила неподвижный взгляд в хозяина. Он молчал, делая вид, что его тут как бы нет, но дышать-то не перестал.
И тишина… относительная, конечно.
Э, это к чему бы?
Задумчиво вздохнула.
Выпрямилась.
— Ну, если вам клиент не нужен, я, пожалуй что, пойду.
Шагнула обратно в толпу, разворачиваясь.
— Почтенная айе, постойте, всего лишь милость я прошу, — раздалось сипловатое, извиняющееся.
Резко развернувшись, я отшвырнула посох, кинулась на знакомый голос. Перемахнув через прилавок, врезалась в торговца. Резво ощупала узкое худое лицо, скользнула по плотному шершавому сукну зимней куртки, по гильдейской граненой бляхе. Дернула за отросшие волосы.
— Хисс, гад этакий, жив! Гад! — Хотелось плакать, хотелось орать и лупить этого идиота чем под руку подвернется.
— Соль, Соль, извини, не прав был…
— Да! Ты же нам друг! И исчез, ни письма, ни весточки! Бросил нас!
— Ну все уж, больше не исчезну!
— Да попробуй только!
Да как он вообще додумался до такого? Сбежать? Бросить друзей, мы же почти семья! Помогли бы! Подумаешь, голос потерял, месяц на койке провалялся с воспалением, от труппы отстал! Нашли бы и к делу по душе пристроили!
А он сбежал да гильдию сменил, ювелиром обернулся…
— Мы же тебя почти похоронили! — едва не прорычала я, зло дергая Хисса за отвороты куртки. — Напиши, паршивый ювелиришка, хоть в труппу, они в столице осели!
— Тшш… — Хисс перехватил мои руки. — Тшш, напишу, обещаю. Не кричи, горло береги.
— Рр!
Он потащил меня вглубь лавки, крикнул кому-то:
— Закрыто! — и захлопнул ставни, отгораживаясь от ярмарочной суеты, погружая нас в теплый, наполненный ароматами горячего металла и смазки замкнутый мирок.
Меня усадили в полотняное креслице, сунули в руки кружку, полную травяного чая. Звякнуло тонкое стекло, скрипнул деревянный верстак. Хисс присел рядом, на расстоянии тепла.
— Ну вот и встретились…
— Да уж. Ты-то тут какими судьбами?
Вот кто бы говорил! Потеряли мы этого барда на одном конце страны, а нашелся он на другом! Путешественник… Что же это получается, он так через все города и веси проскочил, специально избегая гильдейских гостевых домов? Обидно, право слово… Уж я главе отпишу, пожалуюсь!
— Долечивалась в местной обители Аллиры. Налетели целым караваном на остатки темных тварей.
— Слышал, слышал. Целый отряд паладинов отрядили зачищать лежбище. Рад, что ты цела.
Я ответила на дружеское касание, погладила Хисса по руке.
Помолчали. Тишина, напоенная свистом вновь закипающего на спиртовке чая, не давила, наполняя уютным спокойствием.
— Ты все же напиши, а?
— Обязательно.
Снова звякнуло стекло.
— Так что же ты хотела купить, что по ярмарке пошла гулять, Соль? Я же помню, как не любишь ты толпы.
Да, Хисс, я помню, ты никогда не любил тянуть с делами.
— То была золотая идея, как видишь. Подарок мне нужен. К свадьбе друга.
Серебряные колокольчики мелодично позванивали в такт шагам. Звонкие ноты второй октавы идеальной канвой ложились на зимний городской шум.
Промерзший камень мостовых, какофония печных огней… треск деревянных перекрытий и шорох черепичных крыш. Летний город совсем другой, более громкий и резкий. Сложно подобрать слова. И абстрагироваться от людской глупости.
Хиссовы поделки помогали. Привешенные к посоху ландыши на цепочках-нитках я категорически решила оставить себе, а вот стеклянные, надежнейше упакованные в вату и стружку, покоились в мешке. Третья октава, цветное стекло, тонкая выдувка с золотой гравировкой. Рябина, любимое дерево невесты, и кольчужные кольца для жениха, суть которого — все же сражение, а не творение.
А вот бывший бард — настоящий художник. И лучшим в этих местах мастером гильдейским его заслуженно считают.
Но как же жаль, что мы его потеряли как певца. И даже в голову нам не пришло, что мог Хисс податься в работники по золоту. Впрочем, он как раз, получается, больше по стеклу специалист?
В гильдию бывший бард писал при мне, я внимательно слушала, как поскрипывало перо по дорогой плотной бумаге, лично запечатывала, капнув на конверт горячим воском, и проверяла, чтобы послание попало на полуденный почтовый обоз до столицы.
Никто из нас теперь не позволит пропасть члену одной большой семьи, пусть и отмежевавшемуся.
Неторопливо ложащаяся под ноги дорога все дальше уводила меня от города. По обочине за кустами неторопливо скользил вальяжный волчище. Старый матерый оборотень ждал меня на дороге за последними предместьями. Услыхав фырканье, я свернула с пути, пробралась, едва не увязнув в сугробе, через канаву, посохом раздвинула кусты. И едва успела увернуться от влажного языка и тяжелых лапищ знакомого хищника. Присела. Погладив покрытую рельефными шрамами морду, вздохнула. Ближайший помощник моего герцога, правая рука, друг и почти брат, первый после бога, то есть посвященного, Рей Шир… Это словно сам владетель встречает меня, ведь действующему служителю темного бога опасно выходить сейчас на свет так близко от скрытого убежища.
— Ну простите, — ответила я на тихое укоризненное ворчание. — Постараюсь больше не волновать вас… пошли уж.
И мы пошли.
Дорога пуста, и, кажется, ничто не мешает мне раствориться среди заснеженных деревьев. Вот только едва-едва затих конный топот промчавшегося мимо патруля. Бряцающие доспехами паладины, десяток стражников местного лорда… Если я к ночи не доберусь до деревушки, где они квартируют, возникнут подозрения. Тут недалеко до нашего герцогства, и если на этой дороге слишком часто начнут пропадать люди, никакой полог не поможет, ни забвения, ни тайны. Это ведь не тракт — так, проселок. Придут светлые, посвященные, полные сил и праведного гнева. А мы все еще балансируем на кончике иглы, слишком мало нас, увы.
Стоит поостеречься. Но что-то ведь торопит, зовет, тянет домой. Свистнув волку, я присела на промерзший поваленный ствол и задумалась, вцепившись в теплый мех.
Пожалуй, стоит переночевать в том же гостевом доме, что и стражники, а потом вернуться. А патруль скорее всего поскачет дальше. Значит, в деревню… Уточнить маршрут паладинов и пойти в другую сторону.
Волк тихонько фыркнул в ухо, подталкивая меня к дороге.
— Ну-ну, на один день мы можем себе позволить задержаться…
Поправить дорожную сумку, одернуть теплую куртку, прислушаться. И снова под ногами мерно скрипит снежная пороша, постукивает посох, мелодично звякают колокольчики. То тут, то там, за канавой, подрагивают с шелестом веточки кустов, тронутые осторожным зверем, в глубине леса долбит звонкую древесину дятел.
Солнце клонится к закату, отдавая последнее тепло, ветер меняет направление и, овевая лицо, доносит до меня запахи жилья.
Деревня. Руана, названная в честь Золотой Руаны, темной богини, покровительницы гроз. Мертвой, преданной, почти забытой.
Три дюжины деревянных домов, гостевой в центре, на каменном фундаменте, оставшемся от святилища, разваленного ударами светлых мечей паладинов. Я всем телом чувствовала призрачный жар, слышала стоны и причитания последних посвященных, совсем молоденьких девиц, над телами павших защитников.
Добрести до стены, упереться горячим лбом.
Выпустить посох.
Крики, гарь, боль, насилие. Призраки хороводом закружились в сознании. Прикрыв загоревшиеся золотом глаза, замереть, вцепившись в дверной косяк сведенными судорогой пальцами. Дерево вмялось под ногтями.
Тише, тише…
Спите…
Придет еще время суда Равновесия…
Спите.
В себя меня привел хлопок двери и молодой голос:
— Все ли с вами в порядке, айе?
— Да-да… просто притомилась что-то… Есть у вас еще места свободные? А то зал-то полон, я слышу.
Развернувшись, перехватила тонкое запястье, осторожно погладила расшитый рукав. Провела по стилизованным молниям, оплетающим тонкую линию шва.
Мальчик шумно выдохнул:
— Для вас-то найдется, айе барда, да.
— Вот и хорошо, — следуя за ним в задымленное, прокуренное помещение, пробормотала я. — Травок заварите мне летних да чего поплотнее на ужин. Переночую, а потом снова в путь-дорогу, песни да истории собирать.
— Но перед сном-то вы нас порадуете, айе? — рыкнул знакомый уже голос. Старший страж встреченного патруля.
Рука-лопата легла на спину, меняя направление движения, и миг спустя приземлила на широкую скамью меж кольчужных боков.
— Что ж не дали подбросить-то? Нам не в тягость… — Какой-то не испорченный еще служением паладин.
— Не люблю лошадей.
И это истинная правда. И в мелочах себе попустительствовать не люблю, потом может боком выйти. Но пока голоса живых заглушают крики мертвых, я позволю себе поверить, что все будет хорошо.
— Так споете нам, барда?
— Спою, пресветлые господа, спою…
Вот только настроения нет что-то веселое играть, все больше на печальное да на дерзкое тянет.
Горечь побед и пепел выигравших…
Пусть будет баллада об осаде крепости Илластир, героическая и величественная в воспевании Света. Бард я или не бард, в конце концов? Чего я стою, если не смогу сместить акценты так, как желается?
Теплый отвар отогрел ладони. И спустя еще пару кружек помягчели связки. Мелодия же словно сама выросла из говора и звяканья посуды, из скрипа дерева и шелеста огня.
Слушайте и не говорите, что не слышали
О том, как восход загорался над стенами крепи,
Как горны трубили атаку и схватку клинков,
Как рушились башни и лопались крыши,
Горбыли мостов и своды святцев…
Поздний рассвет застал меня на узкой лесной тропе, проложенной оголодавшими волками. Впрочем, пока впереди и чуть слева стелется по снегу оборотень, серые не рискнут заступить дорогу.
Мерное движение чуть притупляет внимание, и несколько часов проходят почти незаметно, только усталость копится в теле. Рей Шир легко ведет меня к дому, моховая подстилка, слегка присыпанная снегом, легко стелется под ноги.
Овраг, бурелом. Нагнуться, пропуская над собой еловую ветвь, посохом отвести ежевичную плеть, по камням перебежать звонкий незамерзающий ручей. Отцепить от сумки колючий побег дикого шиповника…
Прохладно, пахнет подмерзшей корой. За тихим хрустом заснеженной травы под лапами оборотня и моими сапогами слышится птичья перекличка, стук дятла.
Я не вслушиваюсь, стремительно скользя по проложенной зверем тропе.
Не стоит опаздывать к обряду одному из главных свидетелей.
Позднее холодное утро, как водится, застало меня на крыше надвратной башни Азурока. Поеживаясь от порывов ветра, все же зима на носу, я вслушивалась в разносимые им звуки.
Замок готовился к церемонии.
На кухне громыхали посудой, в оружейной — сталью. Носились по двору дети, отчаянно мешая и путаясь под ногами. Шуршал снег, перемешанный с травой, вытаптываемый кругами на большом поле нервничающими оборотнями.
Их будет три, обрядовых круга. В самый первый и широкий встанут подданные, волки и гвардия, просто люди, живущие под сенью темного бога. Второй, меньшего диаметра, займут друзья и свидетели. Внутренний — для родственников и первосвященника, ведущего церемонию. В центре расположатся желающие вступить в брак под сенью богов. И вот тут была проблема. Светлого мы вряд ли можем ожидать, учитывая, что празднуют свадьбу затаившиеся посвященные Тьме.
Впрочем… не буду загадывать.
Как, интересно, справляются там, в большом мире? Церемониал сохранился еще с довоенных времен, но вряд ли Азур отзывается на призыв. Он еще слишком слаб, чтобы так демонстративно заявить о себе, не зря мы храним в тайне свое существование.
Наверное, эдиктом уцелевших орденов браки с неполным благословением признаются законными?
Как это люди принимают, интересно? Те, кто еще помнит буйство сил, сливающихся во время призыва в круге.
От святилища взвился легкий дымок возжигаемых благовоний. Потек над крышами, разносимый ветром. Лучи негреющего солнца легли на землю, разгоняя туман и разбрасывая бледные искры отражений от мелкой перламутровой гальки, натасканной с горных отрогов.
Я увидела, как медленным торжественным шагом из леса вышли оборотни в цветастых камзолах. Стоящие в воротах люди в строгих одеяниях цепочкой потянулись к большому кругу. Негромкая тягучая музыка растеклась над замком, словно укутывая всех ватной пеленой. Воздух сгустился, ощутимая тяжесть присутствия легла на плечи, мир утратил призрачную осеннюю яркость, прозрачность и свежесть раннего утра. Раскрашенный в оттенки серого и черного, он все еще был соразмерен и прекрасен, но по-другому.
Пора.
Золотая волна силы понесла меня вниз и вперед, неспешно и плавно, мимо хмурого герцога в черном, до земли, парадном одеянии, мимо замершей, взявшись за руки, встревоженной пары. Артир, закусив губу, упрямо смотрел вперед, принцесса, нет, просто Риана по третьему, самому домашнему имени, едва заметно улыбалась.
Прекрасная пара. Оба в светло-голубых одеяниях, девушка с черными шелковыми лентами в волосах, ученик — с гильдейской бардовской бляхой.
Обреченности в них нет, только готовность к борьбе. Совместной, со зримым или незримым врагом, и если надо, то и со всем миром разом.
Они даже двигаются в унисон.
Интересно, как бы мы с моим герцогом… нет. Позже.
Три дюжины шагов, аккуратно переступая через блестящие границы, между плавно расступающимися друзьями, знакомыми, соратниками.
Владетель Азурока следом за мной прошел в круг, замер напротив, перебирая четки из зеленого камня. Он будет звать темного, впрочем, тот уже наготове.
Я отстраненно улыбалась, мне казалось, что вот-вот случится… что-то. Последний рывок? Знакомое чувство смутной обреченности медленно наполняло сознание. Пора… уходить? Уже? Но…
Сила переполняла меня, оковы обжигали запястья, в глазах, наверное, полыхало пламя. Опустив голову, я ждала. Вслушивалась в шелест одежд, в шуршание гальки под ногами свидетелей, вдыхала аромат благовоний, немного горьковатый, тяжелый, прочно запавший в память вместе с Кираном. И его служением.
Ивер. Неистребимо витающие вокруг него запахи оружейного масла и стали. Стоит рядом по праву наставника, символически же выполняя роль отца невесты. Откуда здесь взялись бы настоящие родственники Рианы?
Старательно отводя глаза, я вслушивалась в колебания сил. По коже прошелся ветерок, когда полог раздвинулся, пропуская в центр будущих супругов.
А я уж постараюсь, чтобы этот брак был заключен по всем правилам, хотя очень жаль… не хочу уходить. Рано, столько еще неспетых песен, отложенных разговоров, подавленных желаний. Я все это забуду?
Какая разница, шанса выяснить это все равно не будет.
Искоса, сквозь ресницы, взглянула на герцога. Потом на замершую в центре пару.
Они сосредоточенно следили за владетелем Азурока, начавшим канонный призыв.
Тишина.
Кажется, все, кто стоят вокруг нас, в замке, в лесу, затаили дыхание. Да весь мир замер! Мы снова балансируем на кончике иглы.
Я судорожно стиснула за спиной пальцы. Краем глаза заметила, как Артир вцепился в запястье своей принцессы.
Мой ученик, бард, принц… и посвященная Тьме. Это судьба.
Моя же судьба стояла напротив, и за спиной владетеля сгущался сумрак. Просьба благословить союз, короткий выдох, речитатив связующий, на который можно и нужно отвечать только согласием. Кулаки Кирана стискивали пряди энергии, удерживая Азура от полноценного проявления. С трудом, до крови из-под пальцев.
Благословения нам? Всего лишь! Темнейший, кажется, пошел вразнос… Отчего?
Сила закручивалась в воронку, концентрируясь вокруг бледнеющей Рианы.
И некому было уравновесить энергию.
Почему некому?
Я вскинула руки.
Я — равновесие этого мира!
Я — бард!
Боги отзываются на наш призыв!
Солье Ривер есть кого просить об услуге.
Ивер отшатнулся, когда из меня волной выплеснулась сила. Выплеснулась с криком, почти разодравшим горло, с кровью, брызнувшей из-под оков.
Аллира Пресветлая!
Долгом твоим взываю к тебе, приди!
Длинная звонкая нота золотой иглой прошила небо, не нарушая полога, но позволяя осторожно пройти, будто в гости, по приглашению.
От ощущений тела меня отрезало мгновенно. Осталась только пронзительная вибрирующая мелодия, нить силы, ведущая куда-то вовне, и словно отдачей обрушившееся присутствие. Раздраженное, немного виноватое, полное надежды…
Во тьму, клубящуюся в круге, будто влилась тонкая серебристая струйка, сплелась с мохнатыми прядями.
Держать!
Сила вытекает из сознания, оставляя только гулкую пустоту.
Держать, ну же!
Боги ведь обязаны выплачивать долги, как и мы, смертные…
Энергия свернулась в парные браслеты черненого серебра, проявляющиеся серым узором на запястьях вцепившихся друг в друга уже супругов.
Благословения нам.
Вспышка света окатила холодом с ног до головы. Словно молоком умыла лица, тела, камни и землю, очищая и не давая скатиться вниз.
Все?
В последнем всплеске силы еще ощутила, как утихает ледяной ветер, безжалостно рвавший одежду. Клочья белой ткани оседают на землю снежной пеленой.
Вот и все…
