Глава 2 ПЕРЕМЕНЫ
Грандиозные перемены в моей жизни случались всего дважды. Впервые, когда меня, пятнадцатилетнего мальчишку, на юниорских соревнованиях сбросила лошадь. Конечно, того, кто натянул проволоку над барьером, засудили, а того, кто оплатил ловушку, лишили лицензии, но мне это не помогло.
Никакого больше конного спорта, ибо теперь моим спутником была пожизненная хромота, хотя врачи и собрали кости левой ноги по кусочкам.
Во второй раз все произошло столь же быстро. Стучала колесами расхлябанная электричка, в темном окне мелькали огни фонарей, расплывчатые силуэты домов и деревьев. В стекле отражалась моя худая унылая физиономия, коротко остриженные светлые волосы стояли дыбом, изображая ангельский ореол. Бледная кожа, белесые брови, серые, глубоко посаженные глаза, острый подбородок и кривой нос. Красавец.
Поджав губы, я возил пальцем по раме и ежился от пробирающегося под пальто холода. Жизнь была отвратительна. Холодная зима, отмеченный в одиночестве день рождения, надвигающееся увольнение. Последнее особенно печально.
Частная конюшня сменила хозяина, а новая метла, как известно, метет совсем по-другому. Уже сменили двух из трех тренеров, ветеринара и, похоже, добрались до обслуги.
Пора, пора искать новую работу.
Прикрыв глаза, я вслушался в стук колес и, кажется, начал задремывать.
Потом помню только скрежет сминаемого железа, грохот, короткое ощущение полета в никуда и острую боль.
В густой тьме, окружившей меня, я ощутил тепло. Почти обжигающее на запястьях, но расходящееся мягкими волнами по всему телу, ласкающее кожу, нежно согревающее.
Внезапно зачесалось в носу. Резко дернувшись, я смахнул с лица какую-то травинку и скатился вниз.
Вместо промозглой зимы было начало осени, а я находился посреди скошенного луга. Над головой гордо реяли по синему небу тучки, совсем рядом высились деревья. Лес, и какой! Столетние сосны с золотыми стволами, густой ало-желтый подлесок.
Удивление, страх, недоумение спрессовались в комок где-то в груди, но зарождавшуюся истерику погасили поток чужих-своих воспоминаний и половина разворошенного стога, свалившегося на голову.
Пока выбирался, успел и позлиться, и смириться, и даже полюбоваться на светлые браслеты-змейки, прячущиеся под рукавами грубой рубахи.
Вылез, отряхнулся, подобрал наплечную сумку и теплый плащ и похромал к дороге. Смысла сидеть, мерзнуть и переживать я не видел. Лучше двигаться вперед. Тем более путь известен.
Не могу сказать, что место, в которое я попал в результате двухдневного путешествия, мне понравилось.
В долине меж двух холмов догорала усадьба. Стены еще стояли, но провалившаяся крыша оголяла закопченные ребра стропил. Вокруг пожарища кружили верховые, звонко и мелодично перекликаясь. Нелюди, потому что люди все же предпочитают седлать лошадей. А сами кони! Ах какие стати! Какая грация, какое изящество. Горделивый изгиб шеи, хищный профиль, летящие по ветру серебристые гривы, тонкие сильные ноги, способные без устали нести всадника сутки, а то и двое.
Чем-то они напоминали текинцев, но видно было, что рука человека ни разу не касалась гладкой светлой шерсти.
«Элфлинги, — всплыло в голове название. — И хозяева их, роэйли».
Аккуратно пристроив на землю сучковатый костыль, я вжался в склон холма. И принялся тщательно осматривать долину. Должны быть выжившие, должны.
Пустое, засыпанное пеплом подворье, вытоптанные огороды, поваленный плетень. Низенькие кусты, усыпанные черными ягодами, в три ряда тянутся попрек луга. Пожухлая трава стелется по земле желто-зеленым покрывалом, кое-где торчат куртины ало-фиолетовых мелких цветов.
В одной такой, ровно на полпути от сгоревшего дома к проходу между крутых склонов, кто-то шевельнулся. Мелькнуло что-то коричневое, почти сливающееся с осенним покровом долины, светлая кожа. Ребенок, похоже, и достаточно большой, чтобы понимать, в чем дело.
Прячься же!
Я медленно пополз вниз, прижимаясь к земле и стараясь, чтобы ни единая травинка не выдала шуршанием моего присутствия. А роэйли тем временем перестали кружить у гари, собравшись возле подножия холма. О чем-то разговорились. Певучие голоса завораживали. Часть нелюдей спешилась, они разошлись кругом, озирая долину, двое погрузили на элфлинга длинный сверток. Довольно большой, словно ковер скатанный. Опа!
Ноги с одного конца торчат, явно женские, насколько я могу разглядеть сквозь заросли мелколистного сизого кустарника. А с другого — волосы, длинные черные пышные кудри, цепляющиеся за луку седла и стремя.
И рядом еще один пристраивают, поменьше, ремнями перетягивают.
На одного коня столь большой груз? Впрочем, мое ли это дело?
Вздохнув, признал, что мое, и сполз вниз еще на пару шагов. Колючая стерня впивалась в бок и раздирала рубаху.
Но как, как мне вытаскивать этих невезучих пленников? Да еще ребенок, что на лугу прячется!
Браслеты потеплели.
Ладно. Варианты?
Неслышно выдохнув, я ужом скользнул ближе. И затаился, оказавшись на самом краю осыпи, совсем рядом с фыркающими конями и буквально над головой у молодого роэйли-охранника. Тот брезгливо кривил идеально красивое лицо, смотря куда-то в направлении пожарища. Ветерок трепал ему волосы, длинные светлые пряди струились, мешая смотреть по сторонам. Я мысленно усмехнулся. Цвет лошадиной гривы почти идеально совпадал с цветом шевелюры роэйли.
Меня нет, нет меня!
Элфлинг покосился в мою сторону темным глазом.
Сейчас…
Один рывок.
Нелюди вернулись, о чем-то довольно переговариваясь.
Я принялся рассчитывать бросок, в весьма и весьма бессмысленной надежде вытащить пленников, но замер, едва приподнявшись. И вновь прижался к холодной влажной земле.
На мгновение прикрыл глаза и щекой ощутил едва заметную дрожь. И она нарастала. Чтобы пару ударов сердца спустя разнестись по долине дробным глухим рокотом.
Роэйли мгновенно оказались в седлах.
А я — на ногах.
Шум стремительно нарастал.
От моего долгого пронзительного свиста над головами элфлинги даже присели, прижимая уши, и взвились на дыбы, сбрасывая всадников.
Я спрыгнул вниз. Нога подвернулась, от колена до самого затылка прострелило болью, но руки сами вцепились в гривы ближайших коней.
Короткий пинок отправил ближайшего шевельнувшегося роэйли в забвение. Я взлетел в село, перехватывая повод.
В это мгновение конная лава перевалила через вершину холма напротив. И вскочила во весь свой невеликий рост девочка, прятавшаяся на лугу.
Сердце замерло.
Чужой конь подо мной встал на дыбы.
Шепнув: «Прости», — я дернул поводья, едва не разорвав элфлингу нежные губы, стиснул бока и рванул навстречу линии, закованной в серебристую броню.
Он рванул вперед так, что мне едва не выломало руку. Нагруженный пленниками красавец, повинуясь поводу, полетел следом.
Ошметки земли взметнулись из-под копыт.
Ветер в лицо. Грохот, несущийся навстречу.
Блеск копий.
Оглушающий вой магического вихря за спиной.
Галоп.
Нет.
Полет. Ровный, стремительный.
Впервые за много лет я ощущал себя цельным.
Сильным, мощным, могущественным.
Мир вокруг будто замер в бесконечном тягучем мгновении.
Застыл в неустойчивом равновесии, словно давая нам время на выбор.
Я мягко погладил элфлинга по шее, приказывая повернуть.
В галопе мы уходили по широкой дуге, меж двух бед.
Мимо проносились искривленные в крике лица, взмыленные морды лошадей, вихрились осколки магии роэйли, мешаясь с железом и плотью атакующей конницы, с серой дымкой возведенных щитов и блеском оружия.
Но я видел только девочку. Маленькую испуганную темноглазую девочку, замершую на смычке смертоносных стихий.
Она стояла, ветер трепал длинные темные волосы и подол короткого, расшитого золотом платья. Мир сузился до ее прерывистого дыхания, до слез, прочертивших на пыльной коже короткие дорожки.
Тишина…
Только топот копыт, перекатывающиеся под шкурой мышцы, жар в запястьях. Красавец с грузом летел следом, не отставая.
Переступив в стременах, я свесился вниз, вытягивая руку.
Маленькая ладошка доверчиво потянулась вверх.
В миг, когда я, пролетая мимо, вцепился в тонкое запястье, вздергивая девочку в седло, отпущенное нам время вышло.
В плече буквально подброшенной вверх малышки что-то хрустнуло. Сквозь шум и грохот конницы, сквозь взрывы и гудение пламени я различил тихий вскрик.
Рывком выпрямился, перехватывая обвисшее тельце. Нащупал стремя.
Вспышка. Сбившись с галопа, мы шарахнулись в сторону, загарцевали. Атакующая линия всадников заворачивала полукольцом, вот-вот грозя захлестнуть и подмять, раздавить, растереть, не заметив.
Зажмурился, сглотнул, пристраивая пассажирку поперек седла.
— Выноси! — прошептал сбито, хватая ртом горячий воздух.
Элфлинг упрямо мотнул головой, подпаленная грива легла рваными клочьями. Роняя пену с морды, он скользнул над землей белой молнией. Вновь набирая немыслимую скорость…
Галопом, к выходу из долины…
Успели?!
Между молотом конницы и наковальней магического удара, по узкой изрытой тропе меж двух холмов…
За спиной жахнул мощный удар, в спину толкнул обжигающий ветер магической отдачи. Пыль и комья земли.
Быстрее!
Дальше!
Лишь изрядно отдалившись от долины, на мгновение остановившись на песчаном откосе, я осмелился оглянуться.
Трепещущее алое зарево стояло высоко в небе.
До самого заката мы не останавливались, и только лишь когда ярко-красный диск солнца коснулся краем далекого горизонта, я бросил поводья и осторожно спешился.
Узкая лощина, поросшая по склонам густыми кустами с ало-фиолетовой по осени листвой, как я понадеялся, укроет нас надежно. Под ногами звенел ручей, подсохшая трава тихо похрустывала под копытами утомленных элфлингов. Медленно темнело небо.
Расстелив плащ, я аккуратно пристроил на нем девочку и занялся свертками.
Будем знакомиться, госпожа, будем знакомиться.
Полночи прошло в заботах. К утру трое моих подопечных забылись наконец сном, а морок, наложенный на них пленителями, осыпался вместе с пеплом небольшого костра.
Женщина, дремлющая у огня, походила на статую из черного дерева. Тонкая, изящная, благородная. В длинных темных волосах мерцали золотистые искры, по отливающей синевой коже пробегала дрожь. Островатые уши, ногти, слишком похожие на когти, и что-то странное в чертах лица отчетливо говорили — нелюдь. Обманчиво простое длинное платье из плотного материала, измятое, обгорелое и растерзанное, все еще сохраняло налет достатка.
«В сознании, — решил я, — она была бы величественна».
Дети же, несмотря на светлую кожу, были очень на нее похожи. То же изящное, тонкокостное телосложение, коготки, немного неправильные очертания скул, широко поставленные раскосые глаза.
Дочери или племянницы?
Ну, если задуматься, есть ли для меня разница? Нет.
Пожав плечами, я завернулся в плащ и сел поближе к огню. Пламя тихо потрескивало, где-то в небе завывал ветер, гоняя по небу тучи. Пофыркивали кони. По ложбинке растекался аромат мяты, вскипевшей в небольшом котелке.
Хотелось спать, а еще тянуло куда-то за горизонт очень отчетливо.
Но как же бросишь беспомощных больных? Тем более детей?
Девочке, которую выдернул с поля, я плечо вправил и перебинтовал. У бедной даже слезы на глазах выступили, даром что она так и не очнулась. Вторая, чуть старше, была в порядке, только не просыпалась все еще. Я их укрыл, как смог, конечно, так что не мерзли мелкие.
В жизни для меня не было ничего хуже ожидания.
Когда на рассвете, залившем мир нежно-персиковой солнечной волной, женщина тихо что-то простонала, шевельнулась и раскрыла глаза, я облегченно выдохнул.
Пересев ближе, откинул покрывало, подхватил под голову, приподнял, поднося к пересохшим губам берестяной стакан с отваром.
— Тише, тише, — прошептал я, глядя в золотистые, с вертикальными зрачками, глаза. — Тише. Все хорошо. Дети живы.
И почувствовал, как обмякли напряженные мышцы под тонкой кожей. Выпоив весь чай, я уложил ее обратно.
— Ты кто? — прошептала женщина, едва шевеля губами.
Осторожно повернув голову, она посмотрела на девочек, мирно сопящих под попоной. Потом внимательный, все более ясный взгляд сместился ко мне.
— Лад, — криво улыбнувшись, представился я. — Бывший конюший боярина Тампы.
— Но что… произошло?
— Я не знаю. — Пожав плечами, аккуратно подложил пару веток в костерок.
Трепещущие языки пламени взвились в воздух оранжевыми остромордыми саламандрами, разгоняя сумрачную прохладу отступающей ночи.
Недоверчивый хмык.
Пожав плечами, я улыбнулся. И рассказал то, чему был свидетелем. И в чем участвовал.
Помнится мне, это был долгий разговор. Госпожа Ракита, ноэйли-изгнанница, никому не верила. Не поверила бы и мне, но куда деваться?
Впрочем, травница, а ноэйли по призванию оказалась именно травницей, быстро оправилась от телесной немощи, а с силой пришло и чутье. Нелюдь — она нелюдь и есть. И это не в укор происхождению.
Ракита и ее дети думали быстро, принимали решения стремительно и привязывались намертво.
Вот для того, чтобы признать меня самым лучшим, им хватило одного утра, долгого разговора, двух котелков чая и вороха трав, нашедшихся в моей сумке.
Я стал им другом. В один миг. Так странно! При всей их недоверчивости, при исходящих кровью свежих душевных ранах… Что во мне разглядели золотоглазые чужачки? А как с собой звали!
Но нам было не по пути, увы.
Так, отдав Раките элфлингов, Ивочке — случайно завалявшуюся атласную ленту, а Травинке, все баюкающей руку, — серебряную заколку, и проводил их в полдень.
Помню, стоял на краю лощины, а девочки долго, обернувшись, махали мне на прощанье.
Меня же ждала княжья дорога.
Каурый холощеный жеребец нервно гарцевал в пыли. Всадник в алом кафтане безуспешно пытался его успокоить, но тот, блестя в ярком свете серебристой гривой, все месил копытами землю. Утоптанная, она на каждое соприкосновение с подковами отзывалась отчетливым звоном.
Не выдержав раздражения, каурый мотнул головой и сорвался в галоп.
Спустив с плеча сумку, я шагнул с обочины на середину колеи. Дорога была пуста, только почти в полуверсте медленно, позвякивая колокольцами, пара волов тащила пестроверхий потрепанный фургон, торопясь попасть в город до заката. Поля по обочинам были скошены и пусты, а до слободы кожемяк, хотя запашок на ветру характерный ощущался, было еще далеко.
Мир словно застыл, пряный аромат ранней осени загустел, превращаясь в сладковатое смородиновое желе.
Рывок.
Вскинув руки, я повис на узде, едва не выворачивая плечи из суставов. Каурый протащил меня с полдюжины шагов, потом поник, пригибая голову к земле.
— Ну вот и все, малыш, тише… — пробормотал я, вставая и поглаживая коня по морде.
С трудом увернулся от сапога спешившегося мужчины. Тот грузно притопнул, не глядя на меня, перехватил поводья. Что-то неразборчиво прорычал про паршивую невыезженную тварь.
Свистнул расчехленный кнут.
Перехватив руку, я не дал плети коснуться лощеной шкуры.
Тяжелый взгляд прирожденного властителя всех окрестных земель, князя, пригвоздил меня к земле, но, склонив голову и удерживая в захвате конец хлыста, я сказал спокойно, уверенно:
— Не стоит огульно обвинять и наказывать ни в чем не повинного.
Терпеть не могу, когда за грехи человеческие страдает благородное животное.
— Наглец, — протянул почти ласково всадник. — Сам плети захотел? Не посмотрю, что…
Проведя ладонью по шее, я осторожно перебрал гриву, скользнул пальцами под попону, нагнувшись, ослабил подпруги. Еще раз скользнул рукой по потному хребту.
Не глядя на хозяина каурого, но слыша его тяжелое дыхание… Давящее чувство слегка отпустило, князь, похоже, заинтересовался происходящим.
Хм…
Покачав головой, укоризненно вздохнул:
— Вот так вот. — Мельком глянув на князя, коснулся пальцами губ, облизнул, сплюнул: — В конюшнях у вас непорядок. Кто же так седлает? Соль горькую под попону подсыпает…
— Ах ты ж!.. — Хозяин отшвырнул кнут.
Темно-синие глаза налились гневом, в грубоватых, будто вырубленных топором, а потом слегка подтесанных рубанком, чертах лица проступило что-то дикое, хищное, злое и безрассудное.
Чисто медведь спросонок, только холеный да сытый.
Я отступил обратно к обочине, подобрал мешок. И осторожно присел. От рывка, резкого разворота и удара снова разболелось колено. Закатав пропыленную штанину, достал ароматную травяную мазь в горшочке и узкую длинную холстину.
Торопиться некуда, нить пути застыла в ожидании, да и шагов удаляющихся я не слышал. Зато в поле зрения возникли начищенные сапоги.
— Ты кто вообще, бродяга? — Немного любопытства, скука.
— Лад.
— Кто по призванию? — Раздражение.
— Не имею чести знать, господин. Раньше конюшим был, старшим. Еще раньше выездкой занимался.
— Где?
— В вотчине Тампы Одноухого…
— Отчего же ушел оттуда? — Деловитый расспрос продолжился.
— Старик умер, наследники распродают имущество, а уж как пометет новая метла… — Я был откровенен и честен. С какой стороны ни посмотри.
А князь, поглаживая тяжелую золотую подвеску с темным сапфиром, задумчиво и согласно кивнул.
Воздух завибрировал. Рукой, приложив ладонь к земле, ощутил едва заметную дрожь. А вот и кавалерия приближается. Охрана первого среди равных спешит догнать своего подопечного.
Князь постоял рядом, похлопывая кнутовищем по ладони. Я методично продолжал бинтовать колено. Человек, возвышающийся надо мной, начал что-то говорить, но замолк, обернувшись в другую сторону.
С шумом и криком налетела конница. Замельтешили гнедые бока, застучали копыта, сизые кафтаны стрельцов закружили рядом, словно стая вспугнутых голубей. Суету прорезал мощный глас князя, раздающего уверенные приказы.
Я же, встав и подобрав вещи, прохромал к каурому, понуро стоящему в отдалении.
Расседлаем тебя, малыш. Вот так… Звякнули пряжки, громыхнули стремена, и седло плюхнулось в пыль. Теперь промокнуть натертую, хорошо еще не до крови, спину и мазью как следует намазать.
Сосредоточившись на приведении в порядок серебрящейся шкуры, на ободряющем нашептывании в нервно стригущее ухо и аккуратной ласке, упустил из вида окружающий мир.
И когда над ухом рявкнули неожиданно громко:
— Это еще кто?! — резко развернулся, вбивая локоть в чью-то грудь.
Инстинкты, однако, у меня…
А пока я недоуменно смотрел на согнувшегося, задыхающегося стрельца, сквозь зубы цедящего ругательства, получил новую работу.
— Это мой новый конюший, Рон, — прогудел князь, воздвигаясь за моей спиной. — Лад…
— Пепелищный, — добавил я смиренно.
К зиме я уже был связан кольцом советника.
