В день мирного марша в Сан-Франциско я проснулась полная ненависти и страха. Честно говоря, надеялась обнаружить себя в печальной элегантности Вирджинии Вульф, а вместо этого пыхала гневом на то, что лидеры страны запугиванием и подкупом вымостили себе путь к «упреждающей» войне. Бить первым – всегда было фирменным знаком зла. Не думаю, что хоть один великий религиозный или духовный мыслитель утверждал иное. Они, представители разных традиций, сходятся на пяти пунктах. Правило 1: Все мы – одна семья. Правило 2: Пожинаешь то, что посеешь, то есть тюльпаны из семян цукини не вырастишь. Правило 3: Старайся делать вдох примерно каждые несколько минут. Правило 4: Безусловно полезно сажать луковичные растения во тьме зимы. Правило 5: Бить первым безнравственно.

Я пыталась отделаться от страха и ненависти молитвой, но разум снова превратился в пейнтбольный автомат обвинений. Посадила луковицы несколько месяцев назад, но они еще не зацвели, и выбираться из постели не хотелось. Как и все, я была угнетена войной. И сомневалась, что еще верю в Бога. Казалась смехотворной эта убежденность в том, что есть невидимый жизненный партнер и все мы – часть некой изолированной от зла истины. Я лежала, скрипя зубами, уверенная, что получаешь лишь то, что видишь. Вот и все. Эта земля, эта страна – здесь и сейчас. Не самое легкое место, но – значительное.

Я стиснула в объятиях кошку, как делала, когда ссорились родители, – спасательный плотик в холодных глубоких водах.

Но потом – маленькое чудо – начала верить в Джорджа Буша. Честное слово! К своему ужасу, стала гадать: вдруг он умнее, чем мы думали, и обладает интеллектом и тонкостью, далеко превосходящими мое собственное понимание или мнение блестящих мыслителей нашего времени?

А потом я подумала: кто – Джордж Буш?! И облегчение накатило, точно мягкий прибой, потому что верить в Джорджа Буша настолько абсурдно, что вера в Бога кажется почти рациональной.

И решила начать с самого начала, с простой молитвы. «Привет!» – сказала я.

Кто-то или что-то нас слушает. Я не так много знаю о его природе, но когда взываю, оно меня слышит, придвигается ближе – и я чувствую себя не такой одинокой. Становится легче. И в то утро я почувствовала себя лучше, начиная заново. В этом нет позора – святой Августин говорил, что приходится начинать свои отношения с богом с самого начала, каждый день. Вчерашняя вера не ждет тебя, точно пес с тапочками и утренней газетой в зубах. Ты ее ищешь и – ища – находишь. В эпоху Возрождения брат Джованни Джокондо писал:

«Никакой рай не сможет снизойти к нам, если сердца наши не найдут в нем сегодня отдохновения. Возьмите рай!

Никакой покой не ждет нас в будущем, если он не скрыт в этом нынешнем крохотном мгновении. Возьмите покой!»

Так что я подняла себя с постели и поехала встречаться с друзьями в Сан-Франциско.

Мы кружили вокруг Эмбаркадеро, откуда видно бесконечное небо и залив, и лента Мебиуса шестидесятых – огромная толпа – снова собралась на священной земле. Ораторы выступали перед нами из разных звукоусиливающих систем, усовершенствованных за последние тридцать пять лет, точно музыка в стиле хеви-метал, проигрываемая на неверной скорости. Но энергия, и плакаты, и лица в толпе были заразительным бальзамом; с помощью некоего чудесного йоговского упражнения на растяжку мы перестали вычислять, с кем и с чем согласны и кто здесь негодные элементы: ораторы-социалисты? «Панки за мир», которые пришли подготовленные, с рюкзаками, полными булыжников? Ненавистники Израиля? Правые сионисты? Надо было просто расслабиться, поскольку Маркет-стрит была достаточно широка для всех. И мы начали марш, где каждый – маленькая частичка одного большого тела, восхитительно неподконтрольного.

Это море людей было похоже на огромный цирк: множество буддистов, люди против союзов, церквей и храмов, панки и раввины, стареющие хиппи, монахини, ветераны – все выплеснуты на асфальтовую лужайку Маркет-стрит. Мы делали маленькие шаркающие шажки, как дзенские монахи в многолюдной свадебной процессии. Это было все равно что оказаться на ленте конвейера: страшно, потому что можно споткнуться и на тебя наступят. Казалось, одновременно пытаешься похлопать себя по голове и погладить по животу.

«Я» превратилось в «мы». Шагаешь вперед с друзьями – с одинаковой скоростью, в ритм биению ударных. Видишь знакомых и некоторое время тусуешься с ними, потом они уходят дальше, и новые люди идут в ногу с тобой, делятся замечаниями и жевательной резинкой. Кто бы ни шел с тобой, он – рядом. Добрая воля дарит чувство безопасности в толпе – пузырьковую эйфорию, несмотря на мрачную реальность времени. Пели песни, которые я любила десятилетиями, и топали дальше; волна марша за мир вздымалась, радостный ропот солидарности рябью расходился от переднего края – его подхватывали те, кто сзади.

Толпа увлекала с собой, но у нее был самокорректирующий механизм: время от времени она выпускала из себя то, что было чуждо: грубые гневные элементы, пронзительные и сеющие распри. Это был парад Золотого правила: поступаешь так, как хочешь, чтобы поступало правительство: с добротой и уважением. Группы отщепенцев, которые потом обезумели и стали крушить все подряд, были мирными, пока оставались с нами. Я видела только дружелюбие, печаль, доброту – и воистину театральное действо. Больше всего мне понравились люди, одетые, как овцы на ходулях; они напоминали гигантских маскарадных пришельцев, с рогами и кудрявой шерстью – как марионетки, которых мог бы заказать Людовик XIV. Никто понятия не имел, почему они оделись овцами или почему они на ходулях. Может, изображали агнцев мира, может, просто хотели лучше видеть.

«Матери в черном» торжественно двигались в середине толпы, размеренно и серьезно, ратуя за мир. Они были одеты в черное – и останавливали взгляд своим присутствием, точно знаки пунктуации; заставляли вспомнить, зачем ты здесь.

Две вещи одержали верх: наше громкое «нет» власти и монолитное товарищество. Мы были печальны и напуганы, но совершили дерзкий поступок: явились сюда, не зная, что еще можно сделать, и без особой надежды. Это все равно что устроить пикник в тумане, надеясь, что пройдешь сквозь него к чему-то светлому. В наших голосах и шагах была слышна мантра: «У меня хорошее предчувствие!» Подспудное же бормотание было таковым: «А какой смысл в том, чтобы не делать ничего?»

На этот раз были сломаны все баррикады: между расами, цветом кожи, возрастами, полами, классами, нациями. Для этого – довольно мало возможностей: поначалу возникает ощущение «мы и они», затем обнаруживаешь себя плечом к плечу с десятками тысяч людей; вы читаете плакаты друг друга – пронзительные или заставляющие громко хохотать. Вы третесь плечами, ощущаете запахи тел, травки, мочи, благовоний и страха – и течете вдаль. И ты – часть потока, и в этом – жгучие зеленые побеги надежды. Ощущение может возникнуть всего на миг. Но это – квантовый момент: он может случиться снова и распространяться дальше; нет никакого суждения, никакого выяснения – только кипучий и долгий путь: шаг, шаг, шаг.

Люди пели, и младенцы плакали, и ноги начинали болеть, и хотелось пойти домой, и как раз тогда широкозадые палестинки начали распевать: «Вот как выглядит демократия. Вот как выглядит демократия».

Ого! Это молитва, которую я повторяла все утро после марша мира: ого! Я чувствовала себя приободренной этими людьми, идущими вместе по Маркет-стрит, воспоминаниями о собаках «мирников» с повязанными на шеях платками, о «Матерях в черном» и о славных овцах. А потом, как ни удивительно, всего пару дней спустя начали расцветать первые луковицы. Не прошло и недели, как в саду уже были десятки нарциссов. Когда это случается – каждый год в конце зимы, – я поражаюсь. К тому времени я уже успеваю сдаться. В ноябре и декабре, сажая их, увлекаюсь фантазией о том, что земля после стольких дождей будет жирной и вязкой. Высадка луковиц кажется романтическим и приятным занятием, но никогда таковой не бывает. Земля твердая, каменистая, в ней полно корней, сплошная глина, однако ты все равно копаешь лунки для уродливых сморщенных луковиц, бросаешь в них по горсточке маковых семян, зарываешь все это и знаешь, что больше никогда их не увидишь. Руки исцарапаны камнями, ногти черны от земли. Декабрь и январь были такими мрачными, силы все истощались и истощались, и все обезумели, точно крысы. Однако вот они мы, в феврале: с боевыми барабанами и нарциссами, а за кулисами ждут своего выхода маки.