Книга: Телепат
Назад: Хапров Алексей Телепат
Дальше: Часть вторая

Часть первая

— 1 —
Было время, когда я искренне завидовал людям, которых природа наделила какими-нибудь уникальными способностями, выделяющими их из общей массы. Таких людей в обиходе называют экстрасенсами. Завидовал, наверное, как и всякий простой человек, напрочь лишенный какого-либо таланта. То, что нам недоступно, всегда является предметом вожделения. Как же, экстрасенс! Как далек он от нас, заурядных обывателей. Жизнь экстрасенса представлялась мне раньше сплошным праздником. Он не чувствует себя мелким винтиком в большом механизме. Он способен этим механизмом управлять. Он знает себе цену, ибо не может не ощущать своего превосходства над другими людьми. Я тогда и подумать не мог, что экстрасенс может быть глубоко несчастным человеком, и отчаянно, беспомощно завидовать жизни простых людей. Я тогда очень плохо представлял себе, что такое Система. Столкнувшись с ней, и позволив ей втянуть меня в себя, я в полной мере ощутил, как она способна сделать человека несчастным. Как она может сломать любого, даже экстрасенса.
Я очень хорошо помню тот день, который изменил всю мою жизнь. Это был обычный будний день моего серого и убогого существования. Я уже четко осознавал, что жизнь у меня не задалась, и, как это было ни тяжело, даже свыкся с этим фактом. Мне стукнуло уже почти сорок лет, а похвастаться было нечем. Я видел, в основном, только две вещи. Днем — свой рабочий стол, а вечером и по выходным — телевизор. Даже ежегодный отпуск не вносил в мою жизнь особого разнообразия. Поехать куда-нибудь на море, на курорт, я не мог. На это элементарно не было денег. Я был обычной мелкой сошкой в планово-экономическом отделе небольшого опытно-механического завода, куда попал сразу же после окончания института. Зарплата у меня была небольшая, да и та выплачивалась нерегулярно, ибо наш завод едва сводил концы с концами. Так что все курорты посещались мной, не выходя из дома, посредством программ телепутешествий.
Недостаток жизненных средств наложил свой отпечаток и на мое семейное положение. Единственным членом моей семьи был пушистый, черный, и прожорливый кот по кличке Маркиз. Женой, увы, даже и не пахло. Все мои романы заканчивались довольно быстро. Я совершенно не умел знакомиться с понравившимися мне девушками. Стоило какой-либо из них оказаться передо мной, как я буквально впадал в панику. Меня охватывала страшная растерянность, я начинал чувствовать себя абсолютным идиотом, и, как следствие, замыкался в себе, вместо того, чтобы непринужденно беседовать и шутить, что полагается делать в таких случаях. Надеяться, что попавшая в мое поле зрения представительница прекрасного пола возьмет инициативу в общении на себя, не приходилось. Потенциальных невест я не привлекал. Ни тех, кто стремился к браку по расчету, ни тех, кто хотел замуж по любви, ибо я не располагал ни к тому, ни к другому. У меня не было ни положения, ни денег, ни внешности. Я был непривлекателен, и влюбиться в меня было трудно. Во всяком случае, на трезвую голову. На меня клевали только возрастные дамы из нашего заводского общежития, которым грозило навечно остаться в старых девах, и без нормального жилья. Их, конечно, в первую очередь интересовала моя жилплощадь. Но такой вариант не устраивал уже меня. Лучше уж оставаться холостяком, чем заключать заведомо несчастливый брак.
Итак, в тот весенний апрельский день я, как обычно, приехал к восьми часам на завод, предварительно пройдя получасовой ободряющий массаж в переполненном пассажирами автобусе, прошел через проходную, и, после череды подъемов и поворотов в здании управления завода, оказался в родном планово-экономическом отделе.
Родной планово-экономический отдел встретил меня пустой двухлитровой баклажкой из-под «Кока-колы», которую мне решительно протянула наша старейшая сотрудница Клавдия Трофимовна. Это была шестидесятилетняя дама с хищными глазами, острым маленьким носом, и довольно неприятным резким голосом.
— Илья Сергеевич, Ваша очередь идти за водой.
Илья Сергеевич — это я. К слову, фамилия моя Воробьев.
Повесив на вешалку свою джинсовую куртку, и положив в холодильник захваченные из дома в качестве обеда, и завернутые в полиэтиленовый пакет бутерброды, я покорно взял баклажку, вышел из отдела, и направился в умывальник, располагавшийся в конце коридора, по пути почтительно раскланявшись с нашей заведующей Татьяной Петровной, женщиной невысокого роста с прической под каре.
— Не успел день начаться — уже пить чай, — проворчала Татьяна Петровна.
Я вежливо улыбнулся и продолжил свой путь. Подобные замечания Татьяны Петровны на наши утренние походы за водой были обыденным явлением, и на них серьезного внимания уже давно никто не обращал.
Вернувшись, я вылил содержимое баклажки в стоявший на подоконнике электрический чайник, помнивший еще времена царя Гороха, сел за стол, вытащил из ящика бумагу, калькулятор, и принялся за работу. В тот день мне предстояло рассчитать стоимость вала, заявка на изготовление партии которого накануне, ко всеобщей радости, поступила к нам со станкозавода. Ко всеобщей радости потому, что давала надежду на получение зарплаты за март.
— Через две недели майские праздники, — вздохнула Ирочка, наша самая молодая сотрудница, с ярко выраженным кокетством и стремлением к частому разнообразию в нарядах, подкрашивая губы у висевшего на стене зеркала. — Хоть бы что-нибудь дали.
— Да, праздники без денег — и не праздники, — согласилась Клавдия Трофимовна.
Я ничего не сказал. Я сидел и молча занимался расчетами. К чему эти пустые разговоры? Они зарплату не ускорят. Зачем тогда зря душу бередить? К тому же, с некоторых пор, я старался не открывать рот лишний раз в присутствии любимых сотрудниц. Клавдия Трофимовна и Ирочка были женщинами, а женщины, как известно, любят посплетничать. Им, порой, раз плюнуть отыскать в человеке какие-нибудь недостатки, которых у него отродясь не бывало. Мне уже доводилось попадать в ситуации, когда мои не очень осторожные высказывания перевирались, перекручивались, приукрашивались, и в извращенном виде доводились до сведения руководства. Особенно поусердствовала в этом Клавдия Трофимовна. Это был ее излюбленный способ защищать свое место от возможных посягательств. Сделать потенциального конкурента в глазах руководства дураком — что может быть эффективней? Способ срабатывал. Я до сих пор сидел в должности рядового инженера, а она, несмотря на свой преклонный возраст, — главного специалиста. Разница в наших обязанностях заключалась в том, что я работал, она проверяла, а наша начальница Татьяна Петровна, сидевшая отдельно от нас в соседней каморке, именуемой кабинетом, торжественно относила бумажку со сделанными мной и проверенными Клавдией Трофимовной расчетами на второй этаж, где обитала вся элита нашего завода. Что касается Ирочки, то ей серьезную работу никогда не поручали. И потому, что она ничего не умела. И потому, что она являлась дальней родственницей какого-то городского чиновника, ввиду чего входила в «касту неприкасаемых».
Я продолжал производить расчеты, а Ирочка с Клавдией Трофимовной, завершив макияжные процедуры, занялись поглощением женских романов. Надо же им было что-то делать на работе. При этом книги располагались у них на коленях под столом. На столе же лежали только деловые бумаги. Это на тот случай, чтобы создать видимость занятости, если в отдел вдруг забежит Татьяна Петровна.
Дверь открылась. Ирочка с Клавдией Трофимовной, как по команде, перенесли взгляды с женских романов на чертежи, но тревога оказалась ложной. Это была не наша начальница. Это нас почтил своим визитом Валерий Семенович Наливайко, начальник третьего цеха. К слову, его фамилия с поразительной точностью соответствовала его жизненным интересам. Любезно поздоровавшись с дамами, Валерий Семенович кивнул мне головой, предлагая выйти в коридор. Я с неохотой поднялся с места. Я догадывался, зачем я понадобился начальнику третьего цеха. Валерий Семенович был субъект довольно ушлый. Если принять во внимание, что изготавливать валы для станкозавода предстояло именно третьему цеху, а их стоимость зависела от меня, то можно было безошибочно определить, что его интерес к моей скромной персоне был неслучаен.
Валерий Семенович был в коридоре не один. С ним стоял еще какой-то гражданин цыганской национальности, который улыбался мне ослепительной златозубой улыбкой. Он и Валерий Семенович почтительно пожали мне руку, укрепив мои подозрения, что им от меня что-то нужно, и, скорее всего, не очень законное. Задав дежурные вопросы про здоровье-настроение, Валерий Семенович перешел непосредственно к делу.
— Заработать хочешь? — прямо спросил меня он.
Я вздохнул, понимая, в каком русле последует продолжение.
— Значит, смотри, — произнес Валерий Семенович, предусмотрительно понизив голос. — Есть возможность пропустить эти валы через Степана.
Он кивнул на цыгана, лицо которого снова озарилось ослепительной улыбкой.
— Все очень просто. Ты сейчас делаешь расчет по максимуму, и рисуешь станкозаводу самые высокие цифры, какие только сможешь. Затем ты получаешь запрос на эти валы от Степана, и делаешь расчет с минимальной трудоемкостью. Степан выходит на станкозавод, рисует им цену, чуть меньшую, чем твоя максимальная цена, и мы продаем им валы через Степана. Разница в ценах — это наша прибыль, двадцать пять процентов которой — твои. Идет?
— Не идет, — твердо ответил я.
— То-есть, как не идет? — изумился Валерий Семенович.
— А вот так и не идет, — повторил я. — Я сделаю расчет строго по нормативам, без всяких занижений и завышений. А вы, если хотите, договаривайтесь с моей начальницей. Я химичить не буду.
Ослепительная улыбка с лица Степана мигом исчезла, и его лицо приняло естественное выражение, которое наводило на мысль об уголовном кодексе.
— Ой, дурак! — картинно схватился за голову Валерий Семенович. — Тебе, что, деньги не нужны?
— Деньги мне нужны, — пояснил я. — Мне не нужны проблемы.
С этими словами я зашел обратно в отдел и закрыл дверь.
Не будь у меня такой сотрудницы, как Клавдия Трофимовна, я, может быть, и согласился бы на эту аферу. Зарплаты на нашем заводе были небольшими, поэтому у нас химичили многие. Но у них не было Клавдии Трофимовны. А у меня была. Договориться с Клавдией Трофимовной было нереально. Она помимо зарплаты получала еще пенсию, и жила припеваючи. Ей нужно было только одно — чтобы ее как можно дольше держали на заводе. Поэтому она всячески старалась доказать свою полезность и незаменимость. Разоблачение заговора мошенников на ниве завышения-занижения себестоимости продукции было бы для нее сущим подарком. Но этот подарок я дарить ей не хотел.
— Что ему было нужно? — поинтересовалась Клавдия Трофимовна, подозрительно глядя на меня.
— Да так, деньги нужны. Ищет, где бы взять, — ответил я, и по сути это была чистая правда. Я снова углубился в расчеты, а Клавдия Трофимовна, еще раз просверлив меня своим колючим взглядом, вернулась в страдания женского романа. Я не сомневался, что мои расчеты по этому валу она теперь будет проверять с удвоенным рвением. Что ж, пусть проверяет.
После обеда к нам зашла Эльвира Степановна, энергичная, бойкая женщина с забавным лицом. Забавность ее лицу придавали, в основном, большие выразительные глаза и высоко посаженные брови. Глядя на Эльвиру Степановну, создавалось такое впечатление, что она вечно чем-то удивлена. Эльвира Степановна работала в бухгалтерии и была подругой Клавдии Трофимовны.
— Вы этого придурка видели? — выпалила она прямо с порога.
— Какого именно? — уточняюще спросила Клавдия Трофимовна, ибо, по ее мнению, на заводе было много придурков, в число которых, несомненно, входил и я.
— Датчанина, — ответила Эльвира Степановна, закрыла за собой дверь, уселась на стул, после чего добавила, — из Дании.
Можно было подумать, что датчане бывают откуда-нибудь еще, например, из Папуа-Новой Гвинеи.
— Нет, — ответила Клавдия Трофимовна. — А откуда он взялся?
— Вот я и говорю, откуда он взялся, — рассмеялась Эльвира Степановна. — Наверно, из психушки. Вы представляете, приехал на наш завод, чтобы продать нам импортный пресс за несколько миллионов долларов!
И Эльвира Степановна рассказала нам увлекательную историю о похождениях торгового представителя из Дании по коридорам управления нашего завода.

 

Торговый представитель был очень галантен, приветлив, вежлив, обаятелен, улыбчив, из чего можно было совершенно безошибочно заключить, что явился он к нам не для того, чтобы что-то у нас купить, а для того, чтобы что-то нам продать. Этим «что-то» был пресс усилием 800 тонн. Те, кто работал на заводах, наверняка знают, что представляет из себя пресс усилием 800 тонн. Для тех, кто на заводах никогда не работал, поясню. В общем, если под этот пресс, размером с трехэтажный дом, поставить любимого начальника, а затем нажать на красную кнопочку, то от любимого начальника останутся приятные воспоминания.
Поскольку иностранцы на нашем предприятии были гостями более, чем редкими, наш Генеральный директор Петр Филиппович решил провести встречу с «инопланетянином», приняв беспрецедентные меры безопасности: трезвым, и без мата.
Разложив на столе рекламные проспекты, датчанин заявил Генеральному директору, что считает наш завод одним из лучших в мире. Это есть такой известный торговый прием: хочешь что-нибудь продать клиенту — похвали его. Наш Генеральный директор, конечно, обалдел от такого признания, и даже растерялся. Ну, не мог же он сказать этому капиталисту, что у «одного из лучших заводов в мире» нет денег не то, чтобы на пресс, а даже на зарплату рабочим. Но наш директор — калач тертый. Он быстро нашелся. Он сделал важный вид и заявил, что, безусловно, высоко оценивает все преимущества пресса усилием 800 тонн. Что именно пресса усилием 800 тонн так не хватает нашему заводу для производства кухонных кастрюль, ставших основным видом его деятельности после конверсии. И что именно пресс усилием 800 тонн позволит нашему заводу сделать свои кастрюли самыми раскастрюлистыми кастрюлями в мире. Так что вопрос о приобретении пресса он обязательно рассмотрит. Но только после того, как даст «добро» главный технолог.
Датчанин, который не имел ни малейшего понятия о процветающем на нашем заводе «футболе», радостно бросился к главному технологу. Он битый час расхваливал пресс, прыгал вокруг главного технолога, словно молодой кенгуру, показывал таблицы, схемы, графики. Главный технолог внимательно слушал, кивал головой, даже задавал вопросы. А когда совершенно обессиленный датчанин замолк и уставился на него глазами, полными надежды, спокойно сказал, что уважаемый господин обратился не по адресу, и что подбором оборудования на заводе занимается главный механик.
Бедный датчанин пошел к главному механику, и снова битый час расхваливал свой пресс, прыгая вокруг главного механика, словно кенгуру, но только теперь уже не молодой, а весьма почтенного возраста, показывал таблицы, схемы, графики. Главный механик внимательно слушал, кивал головой, даже задавал вопросы. А когда совершенно охрипший датчанин замолк и уставился на него глазами, полными мольбы, спокойно сказал, что уважаемый господин обратился не по адресу, и что по вопросу оборудования лучше всего обратиться к главному инженеру.
Обомлевший датчанин едва не потерял сознание. Он пошел к главному инженеру, и из последних сил битый час снова расхваливал свой пресс, прыгал вокруг главного инженера, словно кенгуру-инвалид, показывал таблицы, схемы, графики. Главному инженеру, как и главному механику, а также главному технологу, тоже было нечего делать. Поэтому он внимательно слушал, кивал головой, даже задавал вопросы. А когда полумертвый датчанин замолк и уставился на него глазами, которые уже абсолютно ничего не выражали, спокойно сказал, что уважаемый господин обратился не по адресу, и что ему следует пройти к главному технологу.
Несчастный датчанин опять побрел к главному технологу. Тот снова послал его к главному механику. Главный механик опять послал его к главному инженеру, затем снял телефонную трубку и «послал» главного технолога. Главный инженер послал датчанина обратно к главному технологу, снял телефонную трубку, «послал» главного механика, затем пошел к главному технологу, и тоже его «послал». Затем они вместе с главным технологом «послали» главного механика, после чего втроем пошли к Генеральному директору, «послали» друг друга в его присутствии, и наконец сообща решили, что подбором оборудования на заводе должен заниматься начальник отдела снабжения, который накануне ушел в отпуск…

 

Клавдия Трофимовна и Ирочка смеялись над рассказом Эльвиры Степановны до слез. У них даже потекла косметика. Что касается меня, то я не смеялся. Мне было жаль бедного датчанина, который думал, что приехал в нормальную страну, зашел на нормальный завод, и который, наверное, теперь понял, как он ошибся, и почему в нашу экономику так плохо поступают иностранные инвестиции. К тому же у меня в расчетах возникла проблема чисто инженерного характера, и я с ужасом почувствовал, что без консультации Валерия Семеновича мне не обойтись. Предвкушая, какой «теплый» прием ждет меня с его стороны, я взял чертеж, вышел из отдела, и пошел в третий цех.
Мой путь лежал через девятый цех. Именно девятому цеху я оказался обязан своим перерождением. Там на меня упала кран-балка. Ну, не совсем, конечно, на меня. Случись это так, от меня точно осталась бы лепешка. Точнее будет сказать, что кран-балка упала рядом со мной. Но какой-то своей частью она задела мою голову. В результате я оказался без сознания. Помню только, что сначала сверху раздался какой-то грохот, затем я ощутил сильный удар по голове, в моих глазах заплясали звездочки, потемнело, после чего наступила мертвая тишина…
— 2 —
Когда я очнулся, первым делом у меня возник вопрос, что со мной произошло, и где я нахожусь? Голова страшно гудела, во рту пересохло, а представшая перед моими глазами белая дверь с небольшим окошечком посередине, из которого пробивался тусклый электрический свет, как-то не особо вязалась с той картиной, которая запечатлелась в моей памяти перед тем, как я потерял сознание: заводской цех и испуганные глаза рабочих, смотревших куда-то поверх меня.
Я пошевелился. Подо мной заскрипело. Я понял, что лежу на пружинной кровати. Я поднял руку и провел ею по лицу. Моя голова была обмотана бинтом. Я покрутил головой и посмотрел по сторонам. Выкрашенные синей масляной краской стены, узкие металлические кровати, неказистые тумбочки, а также своеобразный хлорный запах, присущий в основном медицинским учреждениям, не оставляли сомнений, что я нахожусь в больничной палате. Сзади меня послышалось какое-то движение.
— Что, очнулся, милый? — донесся до меня низкий женский голос с характерной хрипотцой, присущей обычно людям старшего возраста. — Ну и слава богу.
Я скосил глаза и увидел невысокую пожилую женщину лет шестидесяти, в серой шерстяной кофте и черной юбке. Частые и глубокие морщины на ее лице давали достаточно точное представление об ее возрасте — лет пятьдесят пять — шестьдесят. Она сидела на стуле возле соседней кровати и смотрела на меня.
— Пить, — попросил я, почувствовав невыносимую жажду.
— Сейчас, сейчас, касатик, — ласково сказала женщина, налила воду из стоявшего на тумбочке графина в стакан, и поднесла ко мне. Я приподнялся, взял стакан, и стал жадно пить.
— Ну, вот и хорошо, что очнулся, — улыбнулась женщина. — Будет теперь моему деду с кем поговорить.
Выпив воду, я отдал ей стакан, который она снова поставила на тумбочку, вытер губы и оглянулся. Позади меня, на соседней кровати, полулежал худощавый бородатый старик в полосатой больничной пижаме, и с интересом смотрел на меня.
— С возвращением на этот свет, — бодро воскликнул он.
— Здравствуйте, — ответил я.
То, что рассказали мне Мария Петровна и Степан Тимофеевич, — именно так звали моих новых знакомых, — заставило меня содрогнуться. Оказывается, я пролежал без сознания целых два дня, врачи поставили мне диагноз «сильное сотрясение мозга», и вывели неутешительный вердикт: жить будет, но может остаться дурачком. Последняя перспектива меня, конечно, обеспокоила, хотя в данный момент никакого помутнения рассудка я не ощущал.
— Пойду-ка, дежурного врача позову, — сказала Мария Петровна и вышла из палаты.
— Ну, как самочувствие? — поинтересовался Степан Тимофеевич.
— Нормально, — ответил я. — Только голова что-то очень гудит.
— Повезло тебе, — усмехнулся Степан Тимофеевич. — Еще бы чуть-чуть, и с Господом Богом бы общался. Есть хочешь?
После этого вопроса я ощутил, что жутко голоден. И это было неудивительно. Если я пролежал без сознания два дня, и мой желудок все это время оставался без работы, то его бурное недовольство было вполне естественным. Я утвердительно кивнул головой и спросил:
— А когда здесь обед?
— Обед уже прошел, — ответил Степан Тимофеевич. — Теперь только ужин. В семь часов он будет, через сорок минут. Хочешь, пока бутерброд с колбасой дам?
Как ни соблазнителен был для меня этот бутерброд, я отрицательно помотал головой. Неудобно как-то. Все-таки, чужие люди.
— Да чего ты стесняешься? — удивился Степан Тимофеевич. — Подумаешь, какой-то бутерброд! Держи, не стесняйся. Подкрепись.
Степан Тимофеевич поднялся и, прихрамывая, подошел ко мне. Бутерброд выглядел так аппетитно, а мой желудок так сильно возмущался своей пустотой, что я, скрепя сердце, все же взял предложенную мне еду, мысленно поклявшись, что обязательно каким-нибудь образом отблагодарю своего соседа по палате за его доброту. Когда я съел этот бутерброд, у меня появилось такое ощущение, что вкуснее него я ничего в жизни еще не ел. Тем временем дверь палаты открылась, и к нам, вместе с Марией Петровной, зашел усатый молодой человек с кавказскими чертами лица. Судя по белому халату и белой шапочке, это и был дежурный врач.
— О, он уже трапезничает! — весело воскликнул он, глядя на меня.
Я дожевал последний кусок бутерброда и поздоровался.
— Ну, как мы себя чувствуем? — спросил врач, наклонился ко мне, отогнул большими пальцами обеих рук мои веки, и внимательно стал рассматривать мои зрачки.
— Дмитрий Вахтангович как узнал, что Вы пришли в себя, тут же отложил все свои дела и бросился к Вам, — со значением произнесла Мария Петровна.
Я ответил Дмитрию Вахтанговичу, что чувствую себя нормально, но пожаловался на нудный гул в голове.
— Это пройдет, — ответил врач. — День-два, и все будет в норме. Резких болей в голове не ощущаете?
— Нет, — ответил я.
— А в спине?
— Нет.
— А ну-ка, встаньте с кровати и пройдитесь.
Я поднялся и прошелся по палате взад-вперед. Прошелся, правда, несколько неуклюже. Из-за того, что я лежал без сознания два дня, мои ноги затекли, и не очень хорошо меня слушались.
— Прекрасно, — сказал врач. — А теперь встаньте прямо, закройте глаза, вытяните руку вперед и попробуйте дотронуться указательным пальцем до кончика своего носа.
Я закрыл глаза и выполнил просьбу Дмитрия Вахтанговича.
— Все нормально, — сказал он. — Позвоночник у Вас не задет, координация движений хорошая. Садитесь на кровать.
Я присел. Врач взял стул и сел напротив меня.
— Сейчас я буду задавать Вам вопросы, а Вы будете мне на них отвечать. Итак, как Вас зовут?
— Воробьев Илья Сергеевич, — ответил я.
— Сколько Вам лет?
— Тридцать семь.
— Где Вы живете?
Я назвал свой домашний адрес. После этого Дмитрий Вахтангович спросил, где и кем я работаю, как зовут моих сослуживцев, мой домашний телефон, в какой я учился школе, какой окончил институт, помню ли я события того дня, когда со мной произошло несчастье. На все его вопросы я дал точные ответы. Врач облегченно вздохнул.
— Ну, слава богу. С памятью у Вас тоже все в порядке.
После этого Дмитрий Вахтангович стал ощупывать мою забинтованную голову.
— Здесь больно?
— Нет.
— А здесь?
— Нет.
— А вот здесь?
— Больновато, — признался я, отшатнувшись, ибо последнее прикосновение руки Дмитрия Вахтанговича в область темени действительно причинило мне некоторую боль.
— Это место ушиба, — успокоил меня доктор. — Заживет. Я думаю, долго Вам у нас лежать не придется. Подержим Вас здесь недельку, максимум полторы, после чего отпустим Вас на волю.
Он поднялся со стула и направился к выходу из палаты.
— Если вдруг почувствуете что-то не так, сразу обращайтесь, — бросил он, едва повернув голову, и закрыл за собой дверь.
— Ну, вот и славно, — обрадовалась Мария Петровна. — Все с Вами будет в порядке. У моего Степана Тимофеевича хуже было. Его машина сбила. Перелом берцовой кости. Уже третий месяц здесь лежит. Еще не скоро обещают выписать. А Вам всего неделю здесь куковать. Это ерунда.
Мы еще поговорили о том да сём, сходили на ужин в больничную столовую, Степан Тимофеевич проводил супругу, после чего мы легли спать.

 

Странности начались на следующий день. Когда я утром проснулся, я почувствовал, что гул в моей голове заметно ослаб. Это меня обрадовало. Похоже, я действительно быстро иду на поправку. Я поднялся, надел пижаму, взял полотенце, которое висело на спинке моей кровати, и отправился умываться. Но едва я вышел в коридор, который был наполнен больными, получавшими у стойки медсестры свои лекарства, как в моей голове снова как будто заработал трансформатор. Сквозь весьма неприятное жужжание прорывались какие-то звуки, напоминавшие треск и щелчки, как в радиоприемнике, который настраивают на определенную волну. Нет, они не были сильными, они не сводили меня с ума. Просто, все это было как-то странно и непривычно. Я в испуге остановился. Такого со мной еще никогда не случалось. Проходившая мимо санитарка внимательно посмотрела на меня.
— Вам плохо? — спросила она.
— Да нет, ничего страшного, — соврал я. — Голова просто немного закружилась, и только.
— Бывает, — заметила санитарка. — Может, Вам лучше пока посидеть?
Я присел на стоявшую у стены тахту. Санитарка еще раз окинула меня тревожным взглядом и пошла дальше по коридору. Гул в голове не умолкал. Треск тоже. Мимо меня проходили больные, медсестры, врачи. Я заметил, что когда кто-либо из них ко мне приближался, треск в моей голове усиливался, а когда отходил — треск ослабевал. Все это было странно и непонятно. Скоро будет утренний обход. Нужно обязательно все рассказать врачу. Может, у меня и правда что-то серьезное? Я еще немного посидел, затем поднялся и пошел в умывальник.
Умывшись, я вернулся в палату и снова лег на кровать. Едва я принял горизонтальное положение, как гул и треск в моей голове заметно стихли. Может, мне пока противопоказаны движения? Может, будет лучше, если я весь день проведу в палате?
На соседней кровати заворочался просыпающийся Степан Тимофеевич.
— Уже полдевятого? — произнес он сонным голосом. — Однако, пора подниматься. Через полчаса завтрак. А ты давно встал?
— Нет, — откликнулся я. — Минут двадцать назад.
Степан Тимофеевич надел пижаму, застелил постель, взял свое полотенце, и вышел из палаты. А я продолжал предаваться беспокойным размышлениям. Что со мной такое происходит? Что означают этот гул, и эти пощелкивания? Почему они то появляются, то исчезают? И от чего все это зависит? А вдруг у меня и правда «поехала крыша»? Так это, или нет, но со мной явно творилось что-то неладное, и это было очевидно. Я попытался себя успокоить, для чего раза три глубоко вдохнул и выдохнул. Есть такой известный способ борьбы с волнением. Но он не помог. Моя тревога не ослабла. Она была слишком сильной, чтобы ее можно было унять таким простым образом. Но у меня при этом появилась интересная мысль. Точнее, догадка, которую необходимо было проверить. Я поднялся с кровати и вышел в коридор. Гул и треск в моей голове усилились. Затем я вернулся в палату. Гул и треск стихли. Разница между коридором и палатой была только одна. В палате, кроме меня, больше никого не было, а в коридоре находились люди. Что же это такое получается? Неужели мой мозг, каким-то образом, стал улавливать чужие биотоки? Но это же невероятно! При всей кажущейся логичности такого объяснения, я не мог в него поверить.
Дверь открылась, и в палату вошел Степан Тимофеевич. В моей голове снова затрещало.
— Ну, что, пошли завтракать? — весело окликнул он меня. Я заставил себя улыбнуться и встал с кровати. Мы вышли из палаты и направились в столовую.
Завтрак только усилил мое волнение. Столовая была переполнена. В моей голове гудело и трещало, не переставая.
— Что с тобой? — с тревогой спросил Степан Тимофеевич, сидевший напротив меня. — На тебе лица нет. Тебе плохо?
— Голова что-то разболелась, — выдавил я.
Сидевшие рядом с нами за столом еще двое больных посмотрели на мои бинты, и сочувственно вздохнули.
— Сейчас, после завтрака, будет обход. Обязательно про это скажи, — напутствовал меня сосед по палате.
Доев манную кашу, бутерброд с маслом, и выпив какао, составлявшие завтрак, я вернулся в палату, и с облегчением почувствовал, что мучившие меня шумы снова исчезли. Сомнений не оставалось. Причиной всех этих потрескиваний действительно, каким-то образом, являлись другие люди.
Когда к нам в палату зашла врачебная бригада, я не стал ничего от них скрывать, и рассказал все как есть.
— Ну, это Вы, батенька, хватили! — улыбнулся уже знакомый мне Дмитрий Вахтангович. — Если Вы способны улавливать чужие биотоки, то Вы — самый, что ни на есть, уникум. Тут и до телепатии недалеко. Объяснение ваших шумов, скорее всего, очень простое. В результате травмы у Вас в черепе образовалась небольшая трещинка. И именно она является корнем всех Ваших проблем. Каким образом? Поясню. Мозг — орган очень чувствительный. Когда рядом с Вами, например, кто-то разговаривает, происходят колебания воздуха, которые Вы не ощущаете, но которые через эту трещинку чувствует Ваш мозг. Вот Вам и кажется, что у Вас в голове и гудит, и трещит. Сейчас, когда я говорю, Вы слышите треск?
— Слышу, — признался я.
— Ну вот, видите. Не беспокойтесь, это все временно. Трещинка зарастет, и у Вас снова будет все в порядке.
— Ему делали рентген? — строго спросил невысокий пожилой врач в очках с позолоченной оправой, являвшийся, судя по всему, заведующим отделением.
— После поступления больного в бессознательном состоянии рентген был сделан сразу же, — отчиталась медсестра. — Каких-либо серьезных нарушений костного покрова не выявлено.
— Снимки после обхода мне на стол, — распорядился завотделением.
Медсестра послушно кивнула головой.
— Хорошо, Иван Иванович.
— А Вам, уважаемый, — обратился Иван Иванович уже ко мне, — я бы советовал без нужды лишний раз в коридор пока не выходить.

 

Предположение Дмитрия Вахтанговича о том, что в моем черепе образовалась трещина, меня, конечно, не обрадовало. Но, как это ни парадоксально, оно меня успокоило. Как-никак, а трещина — это все же вполне реальное объяснение моих проблем. Нужно только подождать, пока она зарастет, и в моей голове все сразу придет в норму. Никакого гула, никакого треска, причиняющих мне такой дискомфорт, я больше не услышу. Я усмехнулся. Надо же было с перепугу до такого додуматься. Чужие биотоки!
— Чего усмехаешься? — спросил Степан Тимофеевич.
— Да так, — ответил я. — Смешно стало, что едва себя радиоприемником не возомнил.
— А-а-а, — понимающе протянул Степан Тимофеевич, который, конечно, слышал мой разговор с врачами. — В жизни так часто бывает. Самые невероятные явления имеют, порой, самое банальное объяснение. Про Лох-Несское чудовище слышал?
— Это про древнего динозавра? Конечно, слышал, — ответил я.
— А разгадку знаешь?
Я отрицательно помотал головой. Честно говоря, я не был любителем таинственных историй про всяких призраков, чудовищ, НЛО, и тому подобное. Поэтому, никаких телепередач, посвященных им, я не смотрел, и никаких статей в газетах и журналах не читал.
— Обманом все это оказалось, — охотно разъяснил Степан Тимофеевич. — Нашлись в Шотландии несколько мошенников, которые решили завлечь туристов в свою глушь, и, соответственно, подзаработать деньжат. Сделали куклу, сфотографировали ее в воде, а затем разнесли по всему миру, что в озере Лох-Несс чудовище видели. Туристы толпами повалили. А мошенникам только того и надо. Денежки считали, и посмеивались.
Я улыбнулся. Объяснение, и впрямь, было оригинальным. Как говорится, нарочно не придумаешь.
— Или, вот, как американцы на Луне высаживались, — продолжал демонстрировать свою эрудицию Степан Тимофеевич. — Туфта это все. Ни на какой Луне они не были. Это уже доказано.
— Вот как? — удивился я. — А как же документальные кадры, где они по Луне гуляют?
— Брехня эти кадры. Их, на самом деле, снимали в Неваде, на секретном полигоне. А затем за съемки на Луне выдали. Только не все мелочи учли. Знаешь, на чем прокололись?
— На чем?
— На флаге. Помнишь, там астронавты флаг на поверхности закрепляли?
— Ну, помню.
— А ты обратил внимание, что он колышется, как будто на ветре? Откуда на Луне может быть ветер? Там же нет атмосферы. Там безвоздушное пространство.
Степан Тимофеевич взял в руки газету и принялся разгадывать кроссворд. Что-что, а разгадывать кроссворды он любил. Мария Петровна, приходившая навещать мужа практически ежедневно, всегда приносила ему целую пачку. Я же устроился на подушке, заложил руки за голову, закрыл глаза и решил просто подремать. Гул и треск в голове я по-прежнему ощущал, но уже не придавал этому серьезного значения. Мне ведь объяснили, что все это временно, и скоро пройдет.
Я лежал и думал о том, как хорошо, что утром того дня, когда на меня свалилась эта проклятая кран-балка, я, уходя на работу, выгнал своего кота на улицу. Теперь, по крайней мере, он не умрет с голоду. Покопается в помойке, авось и найдет себе что-нибудь поесть. Конечно, Маркизу будет неприятно после теплой квартиры некоторое время пожить на улице. Ну, что ж, потерпит. Его бездомные собратья всю жизнь живут на улице, и ничего. Живы, здоровы, не умирают.
Интересно, кому наша заведующая Татьяна Петровна поручила довести до конца расчет стоимости вала? Неужели Ирочке? Бедный вал! Уж она ему там насчитает. А может, Клавдии Трофимовне? Вот было бы забавно. Та же взбесится. Она уже давно привыкла только проверять. И как там Валерий Семенович? Нашел, через кого провернуть свою аферу, или нет?
Так я лежал, размышляя о том да сем, пока непрекращавшийся в моей голове треск снова не привлек мое внимание. Мне вдруг показалось, что он имеет некую стройность и осмысленность. Он то стихал, то возобновлялся, то усиливался, то слабел. В общем, вел себя, как радиоволна при неустойчивом приеме. И это при том, что в нашей палате стояла абсолютная тишина. Но ведь Дмитрий Вахтангович утверждал, что все шумы в моей голове возникают от звуковых колебаний, проникающих в мой мозг через трещину в черепе. Что же это такое получается? Степан Трофимович молчит. Из коридора тоже не доносится никаких разговоров. А шумы в моей голове не прекращаются. Может, Дмитрий Вахтангович все же неправ? И со мной, действительно, происходит что-то неподдающееся привычному объяснению.
Я сосредоточился и внимательно прислушался к треску в своей голове. Чем глубже я в него проникал, тем отчетливее он напоминал человеческую речь. Мне даже показалось, что я различаю отдельные слова. Вот те раз! А может, мой мозг, каким-то образом, и вправду стал принимать радиоволны? Слова становились все отчетливее и отчетливее. До меня явно доносились рассуждения какого-то человека.
Я повернул голову. Степан Тимофеевич сидел с задумчивым видом и хмурил лоб. Я еще больше напрягся, и вдруг услышал: «Род войск, шесть букв, третья „х“. Шесть букв. Что же это может быть?».
— Пехота, — сказал я вслух.
Степан Тимофеевич вздрогнул и посмотрел на меня.
— Чего? — переспросил он.
— Ну, род войск из шести букв, третья «х». Пехота, — пояснил я.
Степан Тимофеевич растерянно посмотрел в кроссворд, потом опять на меня.
— Подходит, — изумленно сказал он. — А разве я что-то говорил?
— Я слышал, — ответил я.
— Странно. Увлекся, наверное, — пробормотал Степан Тимофеевич, и снова уткнулся в кроссворд.
Мое сердце заколотилось, как сумасшедшее. Неужели мне удалось прочесть мысли своего соседа по палате? Это было невероятно. Я никак не мог в это поверить. А может, все-таки, это случайность? Я решил попробовать еще раз. Сосредоточившись, я снова посмотрел на Степана Тимофеевича, который опять сидел в глубокой задумчивости, и нервно грыз кончик карандаша. «Сдельная зарплата за сверхплановую продукцию, начисляемая по возрастающим расценкам, — донеслось до меня. — Двенадцать букв. Первая „п“. Премия? Нет, не подходит. Тогда что?».
Я знал ответ на этот вопрос. Но, чтобы не травмировать своего соседа по палате, произносить подсказку сразу не стал, и предварительно спросил.
— О чем Вы снова задумались, Степан Тимофеевич?
— Да вот, не могу никак сообразить, — откликнулся он. — Слушай. Сдельная зарплата за сверхплановую продукцию, начисляемая по возрастающим расценкам. Первая «п». Сразу говорю, «премия» не подходит. Здесь двенадцать букв.
— Прогрессивка, — сказал я.
— Точно, — обрадовался Степан Тимофеевич. — Конечно же, прогрессивка. Как же я сам не догадался. Ведь двадцать лет на заводе проработал. Вот что значит десять лет на пенсии. Все позабыл.
Степан Тимофеевич продолжил разгадывание кроссворда, а я поднялся с кровати и вышел в коридор. Неторопливая прогулка по коридору привела меня в бурный восторг. Мне удавалось узнать, о чем думает каждый, к кому я приближался. Старичок, сидевший на тахте с костылем в руке, и задумчиво глядевший перед собой, вспоминал свою молодость. Он прокручивал в мыслях какую-то давнюю вечеринку в парке культуры и отдыха, где он, совсем еще юный, танцевал в обнимку с белокурой девушкой под типичный вальс довоенных лет, и получал от этого огромное удовольствие. Шедший мне навстречу детина с царапиной на лбу и с загипсованной рукой, волновался, не найдет ли его супруга заначку в тысячу рублей, которую он прятал от нее в зимнем ботинке, стоявшем в домашней кладовке. Сидевшая на посту медсестра, опершись головой о кулак, с удовольствием вспоминала прошедшую ночь. Воспоминания были очень интимными и очень личными. Мне стало совестно, и я постарался пройти мимо нее побыстрее. А вот мысли санитарки, мывшей в коридоре полы, мне не понравились. Они меня даже возмутили. Санитарка ждала, когда из процедурного кабинета выйдут две болтавшие о чем-то медсестры, чтобы, проникнув туда якобы для уборки, тайком отлить медицинский спирт в уже приготовленную стеклянную баночку из-под майонеза, которая лежала у нее в кармане халата. Во мне вдруг вспыхнул азарт защитника правопорядка, и я демонстративно уселся на тахте, стоявшей как раз напротив процедурной. Санитарка с недовольным видом покосилась на меня.
— Что ты здесь расселся? — проворчала она. — Ступай в свою палату и не мешай мне.
Я насмешливо посмотрел на санитарку и спокойно сказал:
— Где хочу, там и сижу. И я Вам не мешаю. А то, что Вы воруете спирт в процедурной, уже все отделение знает. Иван Иванович во время обхода лично просил нас за Вами присмотреть.
Санитарка густо покраснела.
— Ничего я не ворую, — пробормотала она.
— Конечно, Вы берете взаймы, — иронично заметил я. — А для чего Вам баночка из-под майонеза, которая лежит в кармане Вашего халата?
Санитарка открыла рот, но не смогла больше ничего сказать. Она со страхом посмотрела на меня и принялась быстро домывать полы, старательно поворачиваясь ко мне спиной.
Я был в восторге. В тот момент я, наверное, чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Неожиданно открывшаяся во мне способность читать чужие мысли давала мне в руки очень сильное оружие. Я впервые в жизни ощутил, что значит иметь превосходство над другими людьми. Я пока еще не знал, как распорядиться этим превосходством. Я пока не представлял, как оно может повлиять на мое более чем скромное положение в обществе, на материальное благополучие, и на многие другие факторы, составляющие мой образ жизни. Но в то мгновение у меня промелькнула мысль, что этот дар может дать мне все. Абсолютно все, чего я только пожелаю.
Мои приятные размышления прервал голос медсестры, раздавшийся с другого конца коридора:
— Воробье-е-ев!
Я поднял руку, давая понять, что я ее слышу.
— К завотделения!
Я поднялся с тахты и направился в ее сторону, где располагался кабинет заведующего отделением.

 

Иван Иванович сидел за своим рабочим столом, и вместе с медсестрой, которая стояла с ним рядом, задумчиво разглядывал рентгеновский снимок. Кивком головы он предложил мне сесть на стул. Я сел. Иван Иванович снял очки и посмотрел на меня.
— Я внимательно изучил Ваш снимок, — сказал он. — Никаких нарушений костного покрова Вашей головы я на нем действительно не вижу. Поэтому, принимая во внимание Ваши жалобы, я хочу Вас осмотреть. Люда, сними с него бинт. Только осторожно.
Медсестра подошла ко мне и принялась аккуратно разматывать повязку на моей голове. И тут вдруг до меня отчетливо донеслись мысли Ивана Ивановича. То, о чем он думал, меня просто поразило. Иван Иванович явно переживал вторую молодость. А может, даже уже и не вторую, а третью, четвертую, пятую. Он мысленно раздевал Люду, поочередно снимая с нее все детали одежды, и рисовал в своем воображении, как она будет выглядеть без нее. Вот вам и Иван Иванович! От кого-кого, а уж от него я такого не ожидал. Пожилой человек, убеленный сединой, казавшийся мне ярым поборником пуританских правил, на самом деле был не лишен некоторого легкомыслия. Что ж, верно говорят, седина в бороду — бес в ребро.
Я не смог сдержаться, и прыснул. Люда отстранилась и вопросительно посмотрела на меня.
— Щекотно, — объяснил я.
— Щекотки боитесь? Ай-яй-яй! — иронично покачала головой медсестра и продолжила снимать с меня бинт. Интересно, как бы она отреагировала, если бы узнала, что действительно меня рассмешило?
Закончив возиться с повязкой, Люда отошла в сторону, предоставив меня заботам заведующего отделением. Иван Иванович выбросил из головы свои эротические фантазии, подошел ко мне и принялся осторожно щупать мою голову. Надо отдать ему должное, он делал это со всей тщательностью и добросовестностью. Все его мысли теперь были направлены на изучение моего черепа.
— Если будет больно, даже чуть-чуть, обязательно скажите.
Должен признаться, что в тот момент меня охватила некоторая нерешительность. А стоит ли мне помогать Ивану Ивановичу искать эту трещину, если именно благодаря ей у меня появилась способность к телепатии? Что будет, если эта трещина зарастет? Смогу ли я после этого читать чужие мысли? Терять этот внезапно открывшийся дар мне не хотелось. Я уже успел почувствовать, какую он может принести мне пользу. Но что будет, если эту трещину скрыть? Не приведет ли это к какому-нибудь серьезному осложнению?
Я метался в поисках верного решения, а Иван Иванович, тем временем, поочередно ощупывал все участки моей головы. Но все его нажимания и поглаживания мне никакой боли не причиняли. И только когда он дошел до здоровенной шишки, располагавшейся чуть ниже ко лбу от темени, я почувствовал дискомфорт и отстранился.
— Кроме этого места больше нигде не больно? — спросил Иван Иванович.
Я ответил, что нет. И это была чистая правда.
— Сейчас немного потерпите, — предупредил меня завотделением. — Я буду щупать очень осторожно.
И он стал исследовать мою шишку. Изучив ее миллиметр за миллиметром, он бросил медсестре:
— Заматывай.
Люда подошла, и стала аккуратно обматывать мою голову бинтом. Иван Иванович вернулся за свой стол.
— Никаких нарушений я не обнаружил, — сказал он. — Так что, живите спокойно. Все эти шумы, которые Вам слышатся, скорее всего происходят из-за разрывов в тканях Вашего мозга. Возможно, в результате сотрясения у Вас оказались повреждены какие-то кровеносные сосуды. Но это все пройдет. Поврежденные участки зарастут, кровоснабжение восстановится в полном объеме, и в Ваших ушах снова появится тишина. Девяносто девять процентов из ста, что услуги нейрохирурга Вам не понадобятся. Так что через неделю-две мы с Вами скорее всего попрощаемся. Однако про этот один процент забывать все же не стоит. Кто его знает? Поэтому, повторяю еще раз: если Вы почувствуете, что с Вами что-то не так, немедленно обращайтесь либо ко мне, либо к Дмитрию Вахтанговичу. Пока все. Можете идти.
Я поблагодарил Ивана Ивановича и вышел из кабинета.
«Правильно ли я поступил, что ничего ему не рассказал? — думал я. — Ведь появившиеся у меня телепатические способности как раз и относятся к разряду „что-то не так“, о котором он упомянул. А если бы я все же про них рассказал, как бы он на это отреагировал? Воспринял бы всерьез, или тут же отправил бы меня в „психушку“? Допустим, он в это поверит. Что ждет меня в дальнейшем? Роль подопытного кролика в научных исследованиях? Ведь меня непременно станут изучать. Человек, получивший сильный удар по голове, вдруг начинает читать чужие мысли! Чем не тема для диссертации? Ученым обязательно захочется выяснить, почему такое произошло, и что изменилось в строении моего мозга. А меня категорически не привлекает становиться предметом исследований. Я хочу жить свободной жизнью. Интересно, были ли еще когда-нибудь подобные случаи? Что-то я о них не слышал».
Занятый этими размышлениями, я открыл дверь своей палаты. Степан Тимофеевич оторвал взгляд от кроссворда и спросил.
— Ты в «приемном покое» был?
— Нет, — ответил я. — Меня завотделением вызывал.
— Тогда иди в «приемный покой». К тебе там пришли.
Недоумевая, кто бы это мог быть, я стал спускаться на первый этаж. Семьи у меня не было, а от сослуживцев трудно было ожидать такого благородства. Неужто это мой кот Маркиз сподобился навестить больного хозяина?

 

Войдя в «приемный покой», я увидел нашего начальника отдела по технике безопасности, высокого, долговязого субъекта с впалыми щеками и активно развивающейся с темени лысиной. Его звали Виталий Андреевич. Начальник по ТБ имел весьма обеспокоенный вид, и я сразу понял, что его визит ко мне не случаен. Ведь несчастный случай на производстве сулил неприятностями в первую очередь именно ему.
— О-о-о! — расплылся в лучезарной улыбке Виталий Андреевич, завидев меня. — Ну, прямо, как раненый герой. Здравствуй, дружище, здравствуй. Присаживайся рядом.
Мы обменялись рукопожатиями, и я сел.
— Ну, как самочувствие, как здоровье? — спросил Виталий Андреевич с подчеркнутой заботливостью. «Господи, только бы инвалидности не было», — уловил я мысли, одновременно пронесшиеся в его голове.
— Пока обследуют, — ответил я, и не без коварства добавил. — Сотрясение мозга есть, это точно. Будет ли инвалидность — станет известно в ближайшие дни.
Лицо Виталия Андреевича помрачнело. Если мне дадут инвалидность, ему точно не сдобровать.
— Ну, ты кушай, кушай, — засуетился он, вытаскивая из пакета что-то обильно завернутое в фольгу, и распаковал. В фольге оказалась тушеная курица.
— Моя жена для тебя приготовила, — пояснил Виталий Андреевич. — Она у меня просто мастер кулинарии. Ты давай, не стесняйся.
Я и не стал стесняться. Мне не часто доводилось вкушать пищу, приготовленную умелыми женскими руками. Ведь я был холостяк. А у холостяков пища большей частью примитивная: бутерброды, концентраты. В общем, то, что попроще. Тем более, что курица выглядела очень аппетитно, была еще горячая, и источала такой аромат, от которого текли слюнки.
Пока я поглощал тушеную курицу, Виталий Андреевич, сам того не подозревая, дал мне полное представление о своих планах.
«Такого уломать будет не трудно, — думал он. — Валерка был прав. Прост как валенок. И слава богу. Умный денег потребует, или продвижения по службе. А этого одной курицей купить можно. И зачем я всю принес? Вполне бы половинки хватило».
Его мысли меня, естественно, взбесили. Кому приятно, когда его приравнивают по стоимости с половинкой тушеной курицы? Я старательно не поднимал головы, чтобы выражением своих глаз не выдать ту ярость, которая кипела в тот момент в моей душе. Прост как валенок, говоришь? Одним дружелюбием купить можно? Ну что ж, посмотрим. Сейчас я покажу тебе «дружелюбного валенка».
Обглодав последнюю косточку, и мысленно сосчитав до десяти, чтобы унять клокотавшее во мне возмущение, я тщательно вытер руки бумажными салфетками, которые протянул мне Виталий Андреевич, и тепло поблагодарил его за столь обильный обед.
— Ну что ты, что ты, — с улыбкой протянул начальник по ТБ. — Какие могут быть благодарности? Право же, не стоит. На заводе о тебе все очень беспокоятся. Сам Генеральный интересовался твоим здоровьем. Завтра утром буду ему о тебе докладывать. Сотрудницы твои тебе привет передавали. Просили, чтобы быстрее поправлялся. Им без тебя скучно.
«Не иначе, как Ирочка самостоятельно вал рассчитать не может», — мысленно усмехнулся я.
— Да, заварила нам кашу эта чертова кран-балка, заварила, — продолжал со вздохом Виталий Андреевич. — Надо же было такому случиться, чтобы она именно на тебя упала. Лучше бы она на Орлова, начальника девятого цеха, свалилась. Он ведь за этой кран-балкой недоглядел. Кстати, он тебе привет передавал. Так мне и сказал: лучше бы, говорит, эта кран-балка на меня упала, чем на такого хорошего парня, как Илюха. На Орлова сейчас смотреть страшно. Ходит, как в воду опущенный. Расстроен. Ему уже из инспекции по труду звонили. Проверку делать собираются. Загрызут, уж поверь, как пить дать. А если тебе инвалидность присвоят — без прокуратуры не обойдется. Жалко Орлова. Хороший мужик. Двое детей. Вот так, ни за что, ни про что пропасть может.
Виталий Андреевич картинно вздохнул и посмотрел на меня, явно ожидая предложения замять инцидент с кран-балкой. Но я сидел и молчал, не проявляя абсолютно никаких эмоций.
— М-да, — крякнул он, не дождавшись от меня какой-либо реплики, при этом мысленно обругав меня нехорошим словом. — Ты знаешь Орлова? Знаком с ним?
— Знаю, — спокойно ответил я. — Ну и что?
— Тебе его не жалко?
Виталий Андреевич взял меня за локоть, что, видимо, означало проявление высшей степени дружелюбия.
— Ты же понимаешь, что это случайность. Столько лет уже на заводе вместе работаем. Мы единый сплоченный коллектив. Ведь так? Зачем нам друг друга топить? Согласен?
— С чем? — невозмутимо спросил я.
Начальник по ТБ снова мысленно обругал меня нехорошим словом, но на его лице не дрогнул ни один мускул.
— С тем, что Орлова тебе топить не надо, — терпеливо пояснил он. — Хороший мужик. Двое детей. Как знать, может он тебе еще пригодится.
— А Вы? — спросил я, выразительно глядя ему в глаза.
— Что я?
— Вы мне тоже пригодитесь? За техническую безопасность на заводе в первую очередь отвечаете Вы, а не Орлов. Это не Орлов недоглядел. Это Вы недоглядели. Отвечать придется в первую очередь Вам, а не Орлову.
И я улыбнулся лучезарной улыбкой, чтобы несколько смягчить жесткость произнесенного.
Виталий Андреевич внимательно посмотрел на меня.
«Э-э-э, — подумал он, — а ты не такой уж простой, каким казался вначале».
«Да, представь себе, — подумал я в ответ. — Одной тушеной курицей не обойдешься».
Виталий Андреевич вздохнул, и решил предпринять еще одну попытку уломать меня «малой кровью».
— Илья, — сказал он, — ну, посуди сам. Если из-за тебя на заводе кто-то пострадает, как к тебе будут относиться остальные?
— А мне это безразлично, — ответил я, решив сблефовать. — Я решил уйти с завода. Я не хочу работать на предприятии, на котором на работников сверху сваливаются кран-балки. Вот так в заявлении и напишу, что прошу меня уволить в связи с тем, что на заводе не соблюдаются элементарные правила безопасности труда, в результате чего люди получают производственные травмы. И в инспекции по труду это скажу. А если понадобится, и в прокуратуре.
В глазах Виталия Андреевича блеснул испуг, и я понял, что мой блеф достиг цели.
— Ну, ты не кипятись, не кипятись, — пробормотал он. — Зачем тебе с завода уходить? Столько лет уже работаешь. Всех знаешь, и тебя все знают.
— А что я теряю? — возразил я. — Я работаю на рядовой должности, у меня мизерная зарплата. А некоторые шестидесятилетние тети, которым уже давно пора быть на пенсии, до сих пор сидят на стуле главного специалиста, и разносят обо мне по заводу всякие сплетни и несуразицы.
Виталий Андреевич еще раз внимательно посмотрел на меня.
— А если тебя переведут на должность главного специалиста, останешься? — спросил он.
— Подумаю, — уклончиво ответил я.
— Решим, — сказал Виталий Андреевич, после чего мы тепло попрощались.
Этот разговор вызвал во мне двойственные чувства. С одной стороны, я повел себя, может быть, не совсем красиво. А с другой, давать себя в обиду тоже нельзя. Виталий Андреевич, как и многие другие, относился к той категории людей, которые не понимали таких слов, как порядочность и бескорыстность. Бескорыстный человек воспринимался им как дурак. Прост, как валенок — ведь именно так он меня охарактеризовал. Что ж, я сыграл с ним по тем правилам, которые он сам же и установил. Что касается Клавдии Трофимовны, то по отношению к ней никаких угрызений совести я не испытывал. Она достаточно попила у меня крови. Не всегда же мне терпеть от нее подлости в свой адрес. Когда-нибудь нужно и сдачи дать.
— Эй, паря, иди сюда! — окликнул меня кто-то.
Я обернулся. В противоположном углу сидел тот самый детина с царапиной на лбу, которого я уже встречал сегодня в коридоре. Рядом с ним сидела женщина, являвшаяся, судя по всему, его женой. Детина бесцеремонно протягивал мне наполненный чем-то пакет.
— Отнеси ко мне в палату, — произнес он тоном, не терпящим возражений.
У меня внутри снова все забурлило, и мне понадобилось некоторое усилие воли, чтобы удержать себя в руках и не сорваться. С так называемой прагматичной категорией населения я только что общался. Ее представитель уже ушел. Но у населения есть и другие категории, одна из которых хамы. И ее типичный представитель сейчас сидел передо мной. Хамы берут напористостью, рассчитывая на скромность собеседника, и его неуверенность в собственных силах. В другой момент я ответил бы ему тем же. Просто говоря, послал бы. Но сейчас, когда я стал обладать гораздо более мощным оружием, чем оружие заурядного хама, зачем устраивать перепалку? Я счел излишним вступать с ним в диалог, и вежливо обратился к его жене.
— Когда Вы придете домой, — сказал я ей, — загляните, пожалуйста, в кладовку, и найдите зимние ботинки Вашего супруга. Очень может быть, что в одном из них лежит свернутая в трубочку тысячерублевка.
У детины отвисла челюсть. Насладившись растерянностью, вспыхнувшей в его глазах, я вышел из «приемного покоя».
— 3 —
Как и обещал Иван Иванович, в больнице я долго не задержался. Ровно через неделю мне выдали закрытый бюллетень для предоставления по месту работы, пожелали здоровья, успехов, и отпустили на все четыре стороны.
Выйдя на улицу, я вдохнул полной грудью, наслаждаясь весенним ароматом, и пошел домой. Настроение у меня было прекрасное. Я предвкушал, какая у меня теперь начнется интересная жизнь. За эту неделю я уже успел привыкнуть к своим новым возможностям. Посторонние шумы в голове больше не доставляли мне такого дискомфорта, как поначалу. Я научился их регулировать, а то и попросту не замечать. Осознание того, что я способен читать чужие мысли, внушало мне уверенность в своих силах, и даже некоторое чувство превосходства.
Дома меня ожидала трогательная встреча с Маркизом. Когда я подошел к двери своей квартиры, мой кот лежал рядом с ней на коврике, и смотрел перед собой грустными глазами. Он поднял голову, чтобы взглянуть, кто это нарушил его покой, и после этого коридор огласился восторженным «мяу».
Маркиз был котом с характером. Радость от того, что я вернулся, и что он снова сможет зажить привычной домашней жизнью, не помешала ему выразить свое недовольство неделей, проведенной на улице, обычным для котов способом. Вечером я обнаружил, что мой ненаглядный Маркиз нагадил мне в ботинок.
Наступило утро следующего дня. Я позавтракал, оделся, и отправился на работу.
За время, проведенное в больнице, я успел уже порядком соскучиться как по своему дому, так и по окружавшей меня обстановке. Меня вдруг охватила сентиментальность. Я радостно смотрел на наш двор, на растущие в нем деревья, кусты, на детский городок, на знакомых мне людей, как будто не видел их уже много лет. Даже местная шпана, которая, невзирая на ранний утренний час, уже сидела за дворовым столиком и, потягивая пиво из бутылок, глушила похмелье, не вызывала во мне обычного раздражения.
Пока я шел по улице к автобусной остановке, я невольно узнавал тайны, замыслы и проблемы обгонявших меня, или идущих мне навстречу людей. Это было забавно и интересно. Девочка в синей куртке по пути в школу мысленно повторяла отрывок из «Евгения Онегина». Шедший позади нее подросток был полон похабных мыслей, а также озабоченностью, у кого бы списать домашнее задание по алгебре. Модно одетая женщина крыла на чем свет стоит какую-то Клаву, из-за которой у нее недостача. Очевидно, она работала в магазине.
Ехать в автобусе было не менее интересно. Стоявший рядом со мной студент повторял тему по «сопромату». Сидевший у окна дикого вида гражданин переживал о том, что накануне вечером они с каким-то Колей купили вскладчину бутылку портвейна, но мерзавец Коля выпил на целый стакан больше. Женщина, стоявшая сзади меня, мысленно душила опостылевшую ей свекровь, и получала от этого удовольствие. Я с трудом удержался, чтобы не обернуться и не посмотреть на столь кровожадную особу.
Приехав на завод, я убедил искренне беспокоившуюся о моем разуме и здоровье контролершу тетю Олю, что со мной все в порядке, прошел через проходную и направился в свой планово-экономический отдел.
В отделе меня встретили перемены. Они были заметны невооруженным глазом. Клавдия Трофимовна поменяла дислокацию. Она теперь сидела за моим столом. А ее стол, который по размерам превосходил мой в два раза, был свободен. На нем стояла моя чашка, лежали мой ежедневник и калькулятор. По этим признакам я догадался, что стол главного специалиста освободили для меня.
— Ой, Илюшенька, здравствуй! — фальшиво обрадовалась Клавдия Трофимовна, скрипя от ярости зубами. — Мы так о тебе беспокоились! Слава богу, что все обошлось!
«Жалко, что эта кран-балка тебя не прикончила», — тем временем думала она.
«Явился — не запылился», — прочел я в мыслях Ирочки, которая также, как и Клавдия Трофимовна, лицемерно мне улыбалась.
Я поблагодарил Клавдию Трофимовну за то, что она все эти дни так обо мне «беспокоилась», и спросил, не удержавшись от ноток издевки.
— А почему это Вы сидите не на своем месте, Клавдия Трофимовна? Вам там, что, дует?
— А это теперь твое место, Илюшенька, — пропела ангельским голоском Клавдия Трофимовна, мысленно желая, чтобы меня разорвали черти. — Старая я стала. Пора давать дорогу молодым. А мы, ветераны, будем вам помогать.
«Ты даже не представляешь, как мы тебе поможем», — одновременно подумала она.
«Спасибо за предупреждение», — подумал я в ответ и усмехнулся.
В отдел заглянула наша заведующая Татьяна Петровна.
— О, пришел, наконец-то! — воскликнула она, увидев меня. — Тебе Клавдия Трофимовна уже сказала, что мы перевели тебя на должность главного специалиста?
— Сказала, — ответил я.
— Вот и прекрасно. Петр Филиппович об этом лично распорядился, — пояснила со значением Татьяна Петровна. — Кстати, он просил, чтобы ты к нему зашел.
— Хорошо, зайду, — сказал я и придал своему лицу озабоченное выражение. — Перед Клавдией Трофимовной как-то неудобно получается. Она сделала столько полезного, сидя за этим столом. Выходит, что я ее подсидел.
— Ну что ты, Илюшенька, что ты! — картинно всплеснула руками Клавдия Трофимовна. — Выбрось эти глупости из головы.
— Клавдия Трофимовна всячески поддержала твой перевод на должность главного специалиста, — сказала Татьяна Петровна. — Так мне и заявила, мол, что-то засиделся наш Илюша на рядовой должности. Пора бы его и продвинуть. Заслужил.
Произнося эти слова, Татьяна Петровна невольно вспомнила, что на самом деле заявила ей Клавдия Трофимовна, когда ей предложили освободить для меня стол, и какой она при этом устроила визг. Ее воспоминания меня весьма позабавили.
— Ну, ты идешь к Петру Филипповичу? — спросила Татьяна Петровна.
— Иду, — ответил я.
— Пойдем, я тебя провожу.
— Передайте ему от меня привет! — воскликнула Клавдия Трофимовна. — Обязательно передайте!
Можно было подумать, что ее привета наш Генеральный Директор ждет, как манны небесной.
Кстати, несколько слов о Петре Филипповиче. Вид у него был по-настоящему директорский, то бишь, важный. Чувство важности особенно подчеркивал его могучий живот. У тех, кому довелось слышать его голос, громкий и грубый, а также его манеру изъясняться, — мат через каждые два-три слова, — не оставалось никаких сомнений, что перед ними настоящий руководитель.
Татьяна Петровна завела меня в директорский кабинет буквально за руку.
— Петр Филиппович, я его привела. Знакомьтесь, Воробьев Илья Сергеевич, собственной персоной. Цел и невредим.
Генеральный Директор посмотрел на меня.
— А-а-а, это наш пострадавший, — протянул он. — Ну, садись.
Я сел. Петр Филиппович посмотрел на Татьяну Петровну.
— Тань, ты иди. Мы тут сами поговорим.
— Зайди потом ко мне, — бросила мне Татьяна Петровна и послушно удалилась. Петр Филиппович положил развернутые локти на стол, чуть наклонился вперед и приветливо мне улыбнулся. Меня обдало перегаром.
— Ну, как самочувствие?
Я сказал, что хорошее.
— Может, коньячку? — предложил он.
Я поблагодарил, но отказался.
— А что так? — удивился Генеральный Директор.
— Да я не любитель, — честно ответил я. — И мне еще работать весь день. Нужна ясная голова.
— Правильно, — сказал Петр Филиппович. — Работа прежде всего. Люблю таких сотрудников. Кстати, о работе. Освоился на новом месте?
— Да, честно говоря, пока еще не успел. Только пришел, как Татьяна Петровна сразу к Вам повела.
— Освоишься, — сказал Петр Филиппович. — Скажи мне честно, ты от этой кран-балки сильно пострадал?
— Да как сказать, — ответил я, поняв, куда он клонит.
— А вот так и скажи. Ты жив?
— Жив.
— Здоров?
— Здоров.
— Работать можешь?
— Могу.
— Вот и замечательно. Понимаешь, эта чертова кран-балка может навлечь на нас серьезные проблемы. Проверки, объяснения, штрафы. В общем, не приведи господь. Наших ротозеев я уже выдрал так, что им мало не показалось, будь уверен. И выговоры получили, и премий лишились. Наказал я их хорошо. Но если бы дело было только в них. Дело ведь здесь во всем заводе, и во мне лично. Понимаешь?
Я кивнул головой.
— Просьба к тебе есть, — вздохнул Петр Филиппович. — Давай это как-нибудь замнем, а? Не против?
Я пожал плечами, давая понять, что я не против.
— Вот и замечательно! — обрадовался Петр Филиппович. — Мысль, как это сделать, у меня есть. Смотри. На днях сюда придут из инспекции по труду с проверкой. Давай им скажем, что в цехе шли работы по ремонту кран-балки, что ты, проходя через цех, задумался, не увидел предупреждающих знаков. И именно поэтому под кран-балку и попал. То-есть, по собственной неосторожности. Идет?
— Идет, — согласился я.
— Вот и отлично, — улыбнулся Петр Филиппович. — Ты умный человек, Илья Сергеевич. Я это ценю.
Мы пожали друг другу руки, и я вышел из директорского кабинета. Что и говорить, мне действительно грех было сетовать на этот несчастный случай. Ведь я имел от него только пользу, как не эклектичны по отношению друг к другу были эти два понятия. Даже двойную пользу. Получил повышение по службе — раз. Стал телепатом — два. На что тут жаловаться? Я усмехнулся, прокручивая в мыслях разговор с Петром Филипповичем. Хорошо хоть, что он не предложил мне признаться в том, что я своими руками свалил эту кран-балку себе на голову.
После визита к Генеральному Директору я зашел к Татьяне Петровне, чтобы получить наставления касательно объема работ и моих первоочередных задач в качестве главного специалиста. Как я и ожидал, весь объем работ нашего отдела по-прежнему состоял из расчета того самого вала, с которым Ирочка безуспешно билась уже целую неделю. А моей единственной первоочередной задачей являлось сдать этот расчет сегодня, ибо сегодняшний день был отведен как последний срок.
— Ну, что, все решили с Петром Филипповичем? — спросила напоследок Татьяна Петровна.
Я угукнул и вышел из кабинета.
В отделе меня буквально на пороге встретил вопрос Клавдии Трофимовны.
— Ну, как, передали от меня привет Петру Филипповичу?
— Передали, — соврал я.
— И как он отреагировал?
— С недоумением, — ответил я и добавил. — Спросил, а кто это такая?
Лицо Клавдии Трофимовны буквально позеленело от злости. Ее явно задело, что после более чем внушительного количества добросовестных доносов, Генеральный Директор отреагировал на ее привет столь прохладно.
— Кстати, как у нас с расчетом вала? — спросил я.
— Работаем, Илюшенька, работаем, — протянула Клавдия Трофимовна. — Ирочка в поте лица уже целую неделю сидит.
— Неделю?! — картинно воскликнул я. — Здесь работы на один день.
— Ну мы же не такие умные, как Вы, Илья Сергеевич, — кокетливо улыбнулась Ирочка.
— Чтобы сегодня расчет был закончен, — сказал я.
— Есть! — отрапортовала Ирочка с еще бСльшим кокетством.
Едва я уселся на свое новое рабочее место, намереваясь разложить все бумаги удобным для себя образом, как дверь приоткрылась, и в отдел просунулась ушлая физиономия Валерия Семеновича.
— О, Илюха, привет! — воскликнул он. — Как дела?
— Нормально, — сдержанно ответил я.
— Выздоровел?
— Выздоровел.
— Ну, давай!
Валерий Семенович исчез, но от меня не ускользнуло, что перед тем, как закрыть дверь, он хитро переглянулся с Клавдией Трофимовной. Это меня насторожило. Я не сомневался, что отставная главная специалистка уже придумала какую-нибудь подставу для меня, и, по всей видимости, подстава эта заключалась в неправильном расчете стоимости вала. Сделав вид, что я полностью поглощен раскладыванием бумаг на столе, я тщательно настроился на размышления Клавдии Трофимовны, и получил подтверждение своих подозрений. К счастью, все ее мысли в тот день были заняты не очередным женским романом, а вынашиванием хитроумных планов, как свести со мной счеты, и вернуть себе утраченную должность. Пока я лежал в больнице, она договорилась с Валерием Семеновичем, что обеспечит завышенную стоимость вала. То, что Валерию Семеновичу как раз и было нужно для его аферы, и с чем он первоначально подходил ко мне. Обеспечить неверный расчет было нетрудно. Пользуясь технической безграмотностью Ирочки, она дала ей ошибочную методику, и сейчас у Ирочки стоимость вала получалась чуть ли не наполовину выше, чем должна была быть. Замысел Клавдии Трофимовны был прост. Я подписываю расчет, отдаю его заведующей, та несет его руководству. Через некоторое время бдительная Клавдия Трофимовна обнаруживает ошибку, устраивает вселенский скандал, выливает на меня ведро помоев, и убеждает руководство, что на руководящих должностях должны работать старые проверенные кадры.
Что ж, Клавдия Трофимовна была профессоршей по части коварства. Интриги, подставы всегда считались ее коньком. Но она рано торжествовала. Она даже не представляла, какое жестокое поражение ждет ее в конечном итоге. Во мне проснулось дремавшее много лет честолюбие.
Ближе к концу дня Татьяна Петровна влетела в наш отдел, как ошпаренная, и возмущенно выдохнула.
— Вы хоть о чем-нибудь думаете? Уже четвертый час. Где расчет вала?
— Расчет уже готов, Татьяна Петровна, — защебетала Клавдия Трофимовна, не дав ни мне, ни Ирочке даже рта открыть. — Илья Сергеевич сейчас Вам его занесет.
— Давайте быстрее, — бросила заведующая и вылетела из отдела.
Клавдия Трофимовна по-молодецки подскочила к Ирочке, забрала у нее расчет и поднесла ко мне.
— Возьми, Илюшенька, — заботливо пропела она. — Подписывай и неси быстрее, не гневи начальство. Здесь все правильно, можешь не сомневаться. Я проверила.
— Спасибо, Клавдия Трофимовна, спасибо, — ласково улыбнулся я ей в ответ, но подписывать расчет не стал, а просто взял бумаги и вышел из отдела.
— Подписать не забудь! — крикнула Клавдия Трофимовна мне вдогонку.
Подойдя к кабинету заведующей, я собрался с мыслями и распахнул дверь.
— Татьяна Петровна, — сказал я. — Я не могу подписывать неправильный расчет. Похоже, кроме меня в этом отделе определить стоимость вала никто не может. Ирина насчитала на сорок процентов больше, чем он действительно стоит.
Татьяна Петровна нахмурила лоб, взяла у меня бумаги, изучила, затем придвинула к себе калькулятор, постучала по нему, и в ее глазах вспыхнула ярость.
— Зови ее сюда.
Ирочка вошла в кабинет заведующей без тени страха в глазах.
— Ты делала расчет? — спросила Татьяна Петровна.
— Я, — ответила Ирочка.
— Почему стоимость завышена на сорок процентов?
Глаза Ирочки округлились от удивления.
— Я все делала так, как объяснила Клавдия Трофимовна, — заявила она.
— У тебя своя голова на плечах есть? — повысила голос заведующая.
Я понял, что настал момент для решающего удара.
— Татьяна Петровна, — произнес я, — можно два слова наедине? Ирина, выйди, пожалуйста.
Ирочка недоуменно пожала плечами и вышла. Я присел напротив заведующей.
— Татьяна Петровна, — сказал я, доверительно глядя ей в глаза, — Ирочка здесь ни при чем.
— Как это ни при чем? — раздраженно бросила заведующая.
— Все дело в Клавдии Трофимовне, — ответил я. — Видимо, ее очень обидело, что Вы отправили ее в отставку, и она решила Вам отомстить. Я не сомневаюсь, что она намеренно подсказала Ирине неправильную методику расчета, чтобы подставить Вас, как заведующую отделом. Это счастье, что я сегодня вышел на работу и все проверил. Вы представляете, какой бы случился прокол, отнеси Вы этот расчет на второй этаж? Не сочтите меня за стукача, но я…
— Это не стукачество, — оборвала меня Татьяна Петровна. — Это правильное информирование руководства о неблагонадежности сотрудника. Иди в отдел, особо ничего не болтай, а с Клавдией Трофимовной я разберусь сама.
Татьяна Петровна сдержала свое слово. На следующее утро она вызвала Клавдию Трофимовну к себе и положила перед ней приказ, подписанный Генеральным Директором. В приказе значилось: «Уволить в связи с достижением предельного возраста».
Но это было только на следующий день. А в тот день мне предстояло пережить еще одно приключение.
— 4 —
Домой после работы я возвращался в приподнятом настроении. Впервые за столько лет мне удалось отбить атаку Клавдии Трофимовны. И не просто отбить, а еще и нанести эффективный контрудар. До этого дня мне приходилось только залегать в окопе. Сегодня же, выражаясь военным языком, я перешел в наступление. Я вспомнил ее растерянное лицо, которое увидел, когда вернулся обратно в отдел, и мне стало смешно. Пока я беседовал с Татьяной Петровной, Ирочка, судя по всему, уже высказала ей свою «благодарность», и Клавдия Трофимовна была явно обескуражена, что ее номер с неверным расчетом вала не прошел. И не просто не прошел, а обернулся против нее самой. Она терялась в догадках, как мне удалось до всего докопаться, и не находила ответа.
Кто-то, прочтя эти строки, наверное усмехнулся и осуждающе покачал головой. Мол, как можно быть таким злобным, и радоваться столь мелочной мести? Согласен, месть действительно мелочная. А чтобы понять, как ей можно радоваться, нужно просто побыть в моей шкуре, и проработать пятнадцать лет с Клавдией Трофимовной. Никаким другим образом этого, увы, не осознать.
Я шел по улице, наслаждаясь теплым весенним вечером, как вдруг со стороны дома, мимо которого я проходил, донесся отчаянный женский крик. Надо сказать, что с тех пор, как я ощутил в себе способность к телепатии, во мне явно прибавилось смелости. И если раньше я бы просто прошел мимо, как это делали сейчас другие прохожие, не желающие связываться с тем, что их не касается, то теперь во мне поселилось обостренное чувство справедливости. Поэтому я, не долго думая, свернул с дороги и зашел во двор дома, из которого доносился крик.
Там моим глазам предстала следующая картина. Молодая девушка, лет двадцати пяти, невысокого роста, одетая в белую куртку, отчаянно держала за шкирку какого-то лохматого юнца в потрепанном черном джинсовом костюме и зеркальных солнцезащитных очках, и ни в какую не желала его отпускать. Лицо юнца показалось мне знакомым. Я вспомнил, что время от времени видел его в компании той шпаны, что собиралась во дворе нашего дома. Юнец отчаянно вырывался, но как он ни старался, он ничего не мог поделать с хрупким созданием, вцепившемся в него мертвой хваткой.
Я подбежал и тоже схватил юнца за шкирку. Увидев, что к девушке в белой куртке подоспела помощь, юнец прекратил сопротивление.
— Что случилось? — спросил я.
— Они украли мою сумочку, — всхлипывая, объяснила девушка. — Там вся моя зарплата.
— Кто они? — попросил уточнить я.
— Этот, и его друг, — пояснила девушка. — Тот с сумочкой убежал, а этого я задержала.
— Ха-ха-ха! Да врет она все! — громко рассмеялся юнец. — Ничего я у нее не крал. Я наоборот пытался задержать того, кто выхватил у нее сумку. Но он вырвался и убежал. А она почему-то решила, что мы с ним заодно.
Во дворе показались два милиционера. Они бежали в нашу сторону. Очевидно, их сориентировал кто-то из прохожих. При виде двух сержантов юнец совсем стих. Милиционеры подбежали, козырнули, и спросили, в чем дело. Девушка в белой куртке им все объяснила. Юнец продолжал нервно смеяться, и признавать себя виновным отказывался наотрез.
— Да говорю же вам, — убеждал он стражей порядка, — я здесь абсолютно ни при чем. Я наоборот хотел задержать грабителя. А эта особа меня ни за что, ни про что обвиняет. Да ей сейчас все равно, кого поймать, лишь бы деньги свои вернуть.
То, что он врал, было понятно с первого взгляда. На следствии, наверное, ему удалось бы вывернуться. Явных доказательств его причастности к ограблению не было. И юнец это понимал. Он стоял, сохраняя спокойный и насмешливый вид, и мысленно представлял, как он, отвязавшись от этой девицы, пойдет домой к своему приятелю, скрывшемуся с места преступления, и как они вместе поделят добычу. Образ его приятеля показался мне очень знакомым. Высокий, чернявый, похожий на цыгана, подросток, на лице которого уже уверенно пробивались борода и усы. Да это же Руслан, от которого стонала вся наша округа! Неформальный предводитель местной дворовой шпаны. Он жил в крайнем подъезде нашего дома.
Отозвав одного из милиционеров в сторону, я тихонько посоветовал ему сходить по названному мной адресу.
— Я эту компанию знаю, — сказал я. — От них уже многие пострадали.
Милиционер поблагодарил меня и направился к моему дому. Я же, вместе со вторым сержантом и девушкой, которую, как выяснилось, звали Таня, повел юнца в дежурную часть, располагавшуюся неподалеку.
В дежурной части юнец вел себя очень агрессивно. Он ругался, бранился, твердил про беззаконие и произвол, обещал натравить на милиционеров адвокатов, прокуратуру и подразделение собственной безопасности. Но когда через некоторое время в дежурную часть вошел сопровождаемый первым сержантом Руслан, державший в руках черную дамскую сумочку, в которой Таня тут же опознала свою, юнец побледнел, затрясся и замолк.
На допросы, объяснения, оформление всех бумаг, касающихся этого происшествия, ушло около двух часов. Когда мы с Таней, наконец, вышли из милиции, было уже темно.
— Спасибо Вам большое, — скромно улыбаясь, сказала мне она. — Вы мне очень помогли. Просто не знаю, что бы я без Вас делала.
— Да ничего, не стоит благодарности, — ответил я. — Вы где живете?
Таня назвала район, который находился в другом конце города.
— А что же Вас сюда занесло? — удивился я.
— Я здесь в поликлинике работаю участковым терапевтом, — пояснила она. — Вот, как раз с вызова возвращалась, когда эти недоумки налетели.
— Может, давайте я провожу Вас до остановки, — предложил я. — Уже темно. А то вдруг на Вас налетят какие-нибудь другие недоумки. Здесь их много.
Таня не возражала, и мы вместе пошли по улице.
Я почувствовал, что от этой девушки исходит какая-то положительная аура. Мне было приятно идти рядом с ней. Она обладала каким-то особенным очарованием. В ней чувствовалась одухотворенность, вдумчивость, а вместе с этим смелость и решительность. Не каждая девушка отважится вступить в бой с грабителем, от которого можно ожидать чего угодно. Таня была не лишена привлекательности. У нее были ясные карие глаза, миловидное лицо с тонкими, правильными чертами, которое окружал ореол каштановых волос. Я был не против продолжить наше знакомство, но не знал, как ей это предложить. Я уже отмечал, что меня всегда смущали такие моменты, как знакомство с женщинами. Я при этом всегда чувствовал себя как-то неуютно, не знал, что говорить, что делать. В общем, элементарно стеснялся. Кроме этого, мне не хотелось быть навязчивым. Я реально оценивал свою скромную персону, понимая, что по своей внешности я далеко не Ален Делон, а мои финансовые возможности далеки от возможностей Билла Гейтса. Таня же была достаточно красивой девушкой, поэтому не было ничего удивительного в том, если она не сочтет меня своей парой. Но, к своему изумлению, я почувствовал, что ее от меня не отталкивает. Мало того, в своих мыслях она даже надеялась, что я, может быть, приглашу ее посидеть в кафе. Ну, коли так, то была — не была! Я набрался духу и произнес.
— Что-то я проголодался. Может, зайдем, немного перекусим?
Таня с радостью согласилась, и остаток вечера мы провели в респектабельном кафе, попавшемся нам по пути. Сидя вместе за столиком, мы познакомились поближе. Ей было 27 лет, и она была не замужем, что, не скрою, меня обрадовало.
Таня оказалась достаточно эрудированной девушкой. Она увлекалась литературой, любила театр, была неравнодушна к живописи. И ей было очень приятно, что во мне она встретила интересного собеседника со схожими вкусами. Нет, я конечно не был подкован в этих вопросах так же, как она. Но я мог читать ее мысли, поэтому мне не составило большого труда поддерживать с ней беседу на интересующие ее темы. Мы расстались в двенадцатом часу ночи, обменявшись телефонами и договорившись на днях обязательно созвониться. Я проводил Таню до остановки, посадил в маршрутное такси, и как на крыльях полетел домой.
У двери квартиры меня встретил Маркиз. Он посмотрел на меня осуждающим взглядом. Совсем ты, мол, хозяин испортился, прочел я в его глазах. То тебя неделю нет, то аж за полночь возвращаешься. Низвел меня до участи бездомного кота.
— Извини, дружок, — сказал я ему, отрезая для него на кухне солидный кусок ливерной колбасы, в которой он души не чаял. — Тут сейчас такие дела творятся. Не до тебя.
Заснуть ночью я не смог. Слишком много возбуждений довелось мне пережить в этот день. В попытках отойти ко сну я проворочался на кровати до самого утра.
— 5 —
На следующее утро я с ужасом разглядывал себя в зеркало. Боже мой! На кого я стал похож? Как я мог себя так запустить? Неряха из нерях! Аноха из анох! На голове — непроходимые джунгли, сваленные в кучу. Одет черт знает во что. Серые потрепанные брюки, блеклый свитер, дешевые ботинки, которые, к тому же, не чистились обувным кремом уже несколько лет. Самое настоящее чучело! Удивительно, как накануне Таня смогла меня вообще воспринять. Нужно срочно заняться собственной внешностью. Я залез в «кубышку», находившуюся у меня между страницами одной из книг, отсчитал несколько купюр, и твердо решил после работы заскочить в магазины обуви, одежды, а также в парикмахерскую. Позавтракав, побрившись, и тщательно начистив ботинки обувным кремом, я отправился на работу, предварительно выгнав на улицу кота Маркиза. Маркиз, памятуя о моем вчерашнем загуле, выходить из дома категорически не хотел, и старательно прятался от меня под шифоньером. Мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы вытащить его оттуда и выставить за дверь.
На заводе в тот день царил полный шурум-бурум. Сначала мне пришлось пережить сцену увольнения Клавдии Трофимовны. Вернувшись от Татьяны Петровны, которая сообщила ей, что с завтрашнего дня она на заслуженном отдыхе, Клавдия Трофимовна была вне себя. Слезы и сопли разлетались во все стороны. Она метала на наши головы гром и молнии, побежала к Генеральному Директору, и поняла безвозвратность ситуации только тогда, когда Петр Филиппович отказался ее принять, сославшись на занятость. После этого Клавдия Трофимовна вернулась в отдел, собрала свои вещи, и молча, с достоинством, удалилась, ни с кем при этом не попрощавшись.
Затем на завод нагрянули проверяющие из инспекции по труду. Это были два жуликоватого вида субъекта. Звали их Иван Степанович и Тимофей Спиридонович. Оба были невысокого роста, плешивые, с острыми колючими глазками и ищущими взглядами, которые отчетливо свидетельствовали о том, что оклады в инспекции по труду — маленькие.
Едва появившись на заводе, Иван Степанович и Тимофей Спиридонович, невзирая на приглашение нашего начальника по технике безопасности Виталия Андреевича отобедать, сразу потребовали аудиенции со мной. Аудиенция должна была состояться в «красном уголке» профкома, куда Виталий Андреевич привел меня лично.
— Илья Сергеевич, Вы уж не подведите, — нашептывал он мне по пути. — Мы Ваши пожелания выполнили. Выполните и Вы наши. Хорошо?
— Хорошо, хорошо, — успокаивал я не на шутку взволнованного «техбеза». — Не беспокойтесь, все будет нормально.
Когда я зашел в «красный уголок», Иван Степанович и Тимофей Спиридонович тут же окружили меня своим вниманием и заботой. Они очень пристально меня рассматривали, и еще более пристально интересовались состоянием моего здоровья. Они буквально забросали меня вопросами, не болит ли у меня хоть что-нибудь, и были очень огорчены, когда раз десять подряд я произнес слово «нет». В действительности же им на мое здоровье было, конечно, наплевать. Оно интересовало их только с одной целью: прикинуть, какую сумму «отступных» нарисовать Генеральному Директору, чтобы смягчить акт проверки. Сумма, понятное дело, находилась в прямо пропорциональной зависимости от степени тяжести полученных мною увечий. Когда они выяснили, что никаких увечий у меня нет, и придумывать я их не собираюсь, их лица заметно погрустнели. У них осталась только одна надежда — уличить завод в злостном несоблюдении правил техники безопасности.
— Как Вы думаете, что явилось причиной падения кран-балки? — допытывался у меня Иван Степанович.
— Думаю, что чистая случайность, — ответил я. — Ее в этот момент ремонтировали, а она взяла и упала.
— Ремонтировали?! — возмутился Тимофей Спиридонович с радостью в глазах. — Какое они имели право ремонтировать кран-балку, не приняв необходимые меры предосторожности? Под ней ведь ходили люди!
— Да они приняли меры предосторожности, — ответил я. — Я сам виноват.
— Сами виноваты? — недоуменно спросил Тимофей Спиридонович. — Каким образом?
— Ну, они перед тем, как начать ремонт, участок, который находился под кран-балкой, отгородили красной лентой, и повесили табличку «Внимание! Опасная зона!». А я, когда проходил через цех, о чем-то задумался, табличку не заметил, перешагнул через красную ленту, а кран-балка взяла и упала в этот момент. Причем мне и сверху кричали, чтобы я за ленту не заходил, и в цехе со всех сторон кричали. Но я не среагировал. До того сильно задумался, что сам удивляюсь. Так что, как говорится, поделом мне.
Иван Степанович и Тимофей Спиридонович смотрели на меня с досадой от несбывшихся надежд. Они понимали, что я говорю так не случайно, что со мной уже «поработали», кое-чего предложили, но ничего поделать не могли.
— А, может, все-таки было не совсем так? — вкрадчиво, с последней надеждой, спросил меня Иван Степанович. — Может, все было по-другому? И ремонта никакого не было. И никакой участок никто не огораживал. А кран-балка просто взяла и упала. А упала она потому, что разгильдяи с отдела техники безопасности забыли вовремя проверить ее крепления. Может, все было именно так, а?
— Нет, — решительно сказал я. — Все было так, как я рассказал.
— Согласны ли Вы официально засвидетельствовать, что на Вас не оказывалось никакого давления со стороны руководства завода с целью скрыть истинные обстоятельства этого происшествия? — строго спросил Тимофей Спиридонович. — Что Вас ничем не запугивали, и не обещали какой-либо выгоды, если Вы предоставите нам недостоверную информацию?
Я поймал себя на мысли, что он в этот момент чем-то похож на судью. Мол, клянетесь ли Вы говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды?
— Клянусь, — сказал я вслух.
— Чего? — переспросили проверяющие.
— То-есть, согласен, — поправился я.
Иван Степанович и Тимофей Спиридонович посмотрели друг на друга, тяжело вздохнули, и принялись излагать мое объяснение на листке бумаги. Я понимал их расстройство. От одного уплыл новый телевизор, от другого — ремонт квартиры. С таким объяснением, которое я дал, им с Петра Филипповича и рубля не стрясти. Так что уйти с завода им придется не солоно хлебавши.
Через час после того, как представители инспекции по труду с печальными глазами вышли за проходную, мне позвонили из бухгалтерии и попросили зайти за премией. Петр Филиппович распорядился, объяснили они.

 

Походы по магазинам, предпринятые мной после окончания рабочего дня, совершенно вывели меня из равновесия. Я чувствовал себя полным идиотом. Я слишком долго не покупал обновку в модных магазинах, предпочитая посещать вещевые рынки, где было подешевле. Поэтому, заходя в магазин, я чувствовал себя, что называется, не в своей тарелке. Мою неуверенность усиливало то, что для визита в солидный магазин я был неподобающе одет. Едва я заходил, как за мной тут же начинал пристально наблюдать охранник, не стащу ли я чего. А продавцы-консультанты, оглядев меня с головы до ног, улыбались мне весьма натужно, и отвечали на мои вопросы только ввиду служебных обязанностей. Что они в этот момент обо мне думали, упоминать не буду. Слово «крестьянин» было самым мягким из всего перечня терминов, которыми они мысленно меня награждали.
Продавщица обувного магазина едва не лишилась дара речи от изумления, когда я попросил ее принести для примерки туфли нужного мне размера из самого дорогого модельного ряда. Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами и спросила:
— Вы хотите просто примерить эти туфли?
— Нет, — сказал я. — Я хочу их купить.
Продавщица окинула меня недоверчивым взглядом.
— Вы их цену видели?
— Видел, — ответил я, чувствуя нараставшее во мне раздражение.
Продавщица удивленно хмыкнула, но туфли для примерки все же принесла. Пока я их надевал, она стояла у меня над душой, и не отходила буквально ни на шаг. Меня это сильно нервировало, из-за чего у меня даже стали трястись руки.
— Ну? — услышал я, закончив завязывать шнурки. — Не жмут? Может, принести что попроще?
Как мне в этот момент хотелось ответить ей каким-нибудь хамством. Но я сдержался. Я встал, потоптался, убедился, что туфли подходят мне по размеру, и произнес:
— Я их возьму.
Взгляд продавщицы заметно смягчился.
— Подходите к кассе, — вежливо сказала она. — Вы в них и пойдете?
— Нет, — ответил я. — Я их одену завтра.
«Жениться, что ли, собрался?» — пронеслось в мыслях у продавщицы.
Расплатившись за туфли, я взял пакет, в который была уложена обувная коробка, и с чувством облегчения вышел на улицу. Первый барьер я взял. Теперь мне предстояло еще одно испытание — магазин модной мужской одежды.
В магазине одежды было примерно то же самое, что и в обувном. Единственная разница заключалась в том, что я провел там гораздо больше времени, тщательно выбирая вариант сочетания пиджака и брюк. Продавцы давали мне все для примерки с опаской, и постоянно норовили заглянуть за шторку примерочной кабинки, чтобы убедиться, что я не делаю с одеждой ничего худого. Во мне буквально бушевала ярость, но я заставлял себя сдерживаться. Я понимал, что винить в таком подозрительном отношении к себе со стороны торгового персонала должен только самого себя, ибо только я, и никто больше, был виноват в том, что меня воспринимали, как подозрительную личность.
Остановив свой выбор на темно-коричневом пиджаке и бежевых брюках, я, к великой радости продавцов, расплатился за выбранную одежду, вышел из магазина нагруженный пакетами, и направился к следующей запланированной точке моего сегодняшнего «шопинга» — парикмахерской. По пути в парикмахерскую я не удержался и купил на уличном лотке шикарные солнцезащитные очки, показавшиеся мне прекрасным дополнением к новому гардеробу, а также маленькую барсетку, которая должна была добавить мне солидности.
— Под «канадку»? — спросила меня парикмахерша, оценив на глазок по моему внешнему виду степень моей платежеспособности, когда я уселся в кресло.
— Модельную, пожалуйста, — ответил я.
— Хорошо, — невозмутимо сказала парикмахерша, и застрекотала своими ножницами.
«Ох, весна, весна, — мысленно вздыхала она. — Даже такие тюфяки влюбляются».
Через сорок минут на меня из зеркала смотрел уже не тюфяк, а нечто более человеческое. Парикмахерша хорошо владела своим ремеслом. Я преобразился буквально до неузнаваемости. Высушив мою голову феном, парикмахерша приняла у меня деньги, отсчитала сдачу, и пожелала успехов, не уточнив при этом, в чем именно.
Не удержавшись от визита в парфюмерный магазин, где я приобрел хорошо пахнувшую туалетную воду, я, наконец, вернулся домой.
Маркиз тщательно обнюхал все принесенные мной пакеты, и с удивлением уставился на меня. Он явно не привык к тому, чтобы его хозяин приносил с собой такую кучу бесполезных, с его точки зрения, запахов. Вот если бы из всех пакетов пахло ливерной колбасой, тогда другое дело.
— Все, дружок, — заявил я ему. — Я больше не буду ходить, как драный кот. Я начинаю новую жизнь.
Маркиз фыркнул, прыгнул на диван, и свернулся там калачиком.
Не успел я снять с себя ботинки, как в дверь кто-то позвонил. Я открыл замок. На пороге стоял один из двух сержантов, которые накануне помогли нам задержать Таниных обидчиков.
— Привет, — улыбнулся он. — Слушай, друг, ты извини. Понятой нам нужен. Вот, тебя из окна увидел, и решил позвать. Мужик ты, вроде, нормальный. Помоги, а.
Я вздохнул. Мне, конечно, хотелось в первую очередь поужинать и отдохнуть, но я решил не огорчать улыбчивого сержанта отказом.
— Это надолго? — спросил я, снова обуваясь.
— Да нет, — ответил сержант. — Пять минут, не больше. Здесь, в соседнем подъезде, труп нашли. Жена вернулась домой и обнаружила мужа мертвым, с ножом в спине. Нужно просто засвидетельствовать.
Я поморщился. Час от часу не легче. Только трупов мне сегодня и не хватало.

 

В квартире, где произошло убийство, стоял дикий вой. Это хозяйка убивалась по постигшей ее утрате.
— Какая сволочь это сделала? — в истерике кричала она. — Убью, задушу собственными руками, и суда дожидаться не буду. Кому мой Володя сделал что-нибудь плохое? За что его убили? У кого поднялась на него рука?
Хозяйка сидела на кухне. Рядом с ней стояла медсестра, протягивала ей стакан воды, и старалась как-то успокоить. Но хозяйка была безутешна.
Сержант позвал меня в комнату. Я зашел. Там, на полу, в луже крови, лежал мужчина средних лет в верхней одежде. Его ноги и руки были сведены судорогой, глаза выпучены, рот открыт. Зрелище явно было не для слабонервных. Меня передернуло, и я поспешил вернуться в прихожую.
— Посмотрел? Пойдем, подпишешь протокол, — сказал сержант, и мы прошли на кухню.
Пока сержант за кухонным столом записывал мои данные, мне пришлось стоять возле хозяйки. Я невольно уловил ее мысли, и был просто поражен. Ее мысли явно расходились с тем горем, которое она разыгрывала. Да, да. Именно разыгрывала. Потому, что думала она не об убитом супруге, а о том, как оформит на себя квартиру, дачу, машину, деньги, и прочее имущество, принадлежавшее ее мужу, который был весьма обеспеченным человеком, и содержал ее много лет, отчего у нее никогда не возникало необходимости где-нибудь работать. Настроившись на мысли хозяйки более тщательно, я смог увидеть ее глазами картину произошедшего убийства. Убийцей была она. А произошло это так. Несколько дней назад ее муж уехал погостить к родителям, и хозяйка осталась дома одна. Накануне вечером она пригласила к себе в гости некоего Максима, своеобразного альфонса, бывшего ее давним любовником. После небольшого застолья Максим остался у нее ночевать, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но рано утром неожиданно вернулся муж. Увидев, что в постели, рядом с его супругой, лежит мужчина, он, естественно, пришел в ярость. Между ним и Максимом завязалась борьба. Хозяйка поняла, что развод неминуем. А вместе с разводом, скорее всего, придет конец и ее беззаботной жизни. Отнюдь не обрадованная такой перспективой, она решила действовать. Она побежала на кухню, схватила большой кухонный нож, вернулась в комнату, и, улучив момент, ударила со всего размаха супруга ножом в спину. Затем, успокоив насмерть перепуганного Максима, она убедила его, что так будет лучше, дала ему крупную сумму денег, и попросила покинуть наш город, обещав, что они скоро воссоединятся. После того, как Максим ушел, хозяйка тщательно протерла тряпкой рукоятку ножа, оделась, поехала к портнихе, и провела у нее большую часть дня. Вечером она вернулась домой, сделала вид, что только что обнаружила мужа мертвым, вызвала милицию, скорую помощь, и теперь изображала перед всеми убитую горем вдову.
Я был просто поражен ее цинизмом и коварством. Оставлять такое безнаказанным было нельзя.
— А куда уехал Максим? — как бы невзначай спросил я хозяйку.
Та замерла от неожиданности и с испугом посмотрела на меня.
— Какой Максим? — пролепетала она.
— Ваш давний приятель, — ответил я. — Который вчера вечером пришел к Вам в гости. С которым Вы пили шампанское. Который затем остался у Вас ночевать. Который боролся с Вашим мужем Володей, когда тот сегодня рано утром вернулся домой и обнаружил Вас с ним в постели. Который своими глазами видел, кто именно убил Вашего мужа кухонным ножом.
Хозяйка квартиры побелела, как полотно.
— Кто Вы? — прохрипела она.
Сержант оторвался от протокола и тоже смотрел на меня с изумлением. На кухне воцарилась тишина.
— Вы не знали, — продолжал я, — что перед своим отъездом Володя оборудовал квартиру скрытыми камерами видеонаблюдения. Камеры зафиксировали все, что здесь произошло. Отпираться бессмысленно. Кстати, чистосердечное признание смягчает вину.
Хозяйка квартиры схватилась за голову и отчаянно застонала.
— Как же я упустила эти видеокамеры?
Сержант отложил протокол в сторону, и смотрел на меня с широко открытым ртом. Я взял бумагу, расписался там, где он успел поставить галочки, и вышел из кухни. Сержант последовал за мной, предоставив записывать признания хозяйки своему напарнику.
— Слушай, — спросил он, когда мы вышли из квартиры, — а ты это правда, про скрытые видеокамеры?
— Нет, — сказал я.
— А как ты тогда все это узнал?
— Да просто показалось, — попытался отговориться я. — Блефанул, и попал в самую точку.
— Ну, ты прямо экстрасенс! — восхищенно произнес он и протянул мне руку. — Павел. Это меня так зовут. Спасибо тебе. Слушай, а можно будет тебя в случае чего еще привлечь? Может, ты и с другими делами нам поможешь?
— Нежелательно, — помотал головой я. — У меня и своих дел хватает.
Я, действительно, не имел ни малейшего желания становиться внештатным консультантом милиции, поэтому поспешно попрощался с Павлом и пошел домой.
— 6 —
На следующий день я оказался в центре всеобщего внимания.
После того, как утром я вышел из дома в новом наряде, где бы я потом ни появлялся, — на автобусной остановке, на заводе, на улице, — я явственно ощущал на себе изумленные взгляды. Когда знаешь человека на протяжении многих лет, пусть даже чисто визуально, и все это время он выглядит закоренелым неряхой, к этому как-то невольно привыкаешь. Но когда вдруг видишь этого неряху аккуратно подстриженным, чисто выбритым и модно одетым, столь резкая перемена в его образе не может не удивлять. Народ пребывал в полном недоумении, гадая, что это со мной вдруг такое произошло. До меня доносились мысленные вариации, объясняющие мое столь внезапное преображение, которые, в основной своей массе, разнообразием не отличались. Практически все они сводились к тому, что на меня действует весна, и что я влюбился. Что ж, это действительно было так. Не отрицаю.
Когда я пришел на завод и появился в отделе, у Ирочки глаза едва не вылезли из орбит.
— Илья Сергеевич, это на Вас повышение по службе так подействовало, или Вы жениться собрались?
— Повышение по службе, — ответил я.
«Ну-ну, — подумала Ирочка, — оно и видно. Интересно, в кого это он втюхался. Надеюсь, не в меня».
Я не сдержался и улыбнулся. Ох, Ирочка, Ирочка! Она явно была слишком высокого о себе мнения.
Весть о моем чудесном преображении мигом облетела все подразделения завода. В первой половине дня наш планово-экономический отдел буквально истоптали. К нам поочередно заходили сотрудницы самых различных служб, начиная с охраны, и кончая бухгалтерией, заводили о чем-нибудь разговор с Ирочкой, и при этом глазели на меня.
Я старательно не обращал ни на кого внимания, делая вид, что что-то рассчитываю, и молил бога, чтобы этот поток любопытных дам поскорее иссяк.
После обеда, улучив момент, когда Ирочка вышла из отдела, я поднял телефонную трубку, и набрал служебный номер Тани.
— Поликлиника, — раздался ее голос.
Мое сердце бешено заколотилось.
— Привет, — сказал я. — Это я. Узнала?
— Узнала, — обрадовалась Таня. — Привет. Как дела?
— Да вот, весь день чувствую себя обезьяной в зоопарке, — ответил я.
— Да ну! — удивилась она. — Это почему же?
— В наш отдел с самого утра заходят все, кому не лень, и лишь с одной единственной целью — посмотреть на меня.
— И что в тебе такого необычного?
— Мой новый имидж.
— Это как?
— Ну, позавчера у меня был имидж драного кота. А сегодня я его сменил, и стал очень даже галантным кавалером.
— Вот бы посмотреть! — воскликнула Таня.
— Без проблем, — сказал я. — Я работаю до пяти.
— И я до пяти.
— Значит, в шесть можно встретиться.
— Давай в центре, у фонтана, — предложила Таня.
— Давай, — согласился я.
Мы попрощались, я положил трубку, и только после этого заметил, что возле двери стоит Ирочка и с озорным выражением на лице смотрит на меня. Увлеченный разговором, я даже не заметил, как она вернулась.
— Что ты на меня так смотришь? — рявкнул я.
— Да так, ничего, — игриво протянула Ирочка, и снова выпорхнула из отдела.
Я вздохнул. Через двадцать минут весь завод будет знать, что у меня с кем-то роман.
Я не ошибся. Когда рабочий день закончился, и все направлялись к проходной, приходившие к нам утром в отдел дамы говорили мне «до свидания» с каким-то особым значением. А Эльвира Степановна из бухгалтерии пожелала мне завтра не проспать. Мне оставалось только отдуваться и терпеть. Ох, и язык у этой Ирочки! Как помело у Бабы Яги, ей богу.

 

Вокруг фонтана было шумно и многолюдно. И это было не удивительно. Погода стояла прекрасная, теплая и солнечная. Усидеть дома в такую погоду было очень тяжело. Все скамейки парке были забиты, все участки перед фонтаном заполнили небольшие компании, поэтому ходить свободно было практически невозможно, все время приходилось кого-то огибать. Но нам с Таней это не мешало. Мы никого не замечали. В этот вечер для нас больше никого не существовало. Мы гуляли вместе, и были этим счастливы.
Она, конечно, тоже была поражена произошедшей во мне переменой. Она меня даже сначала не узнала. А когда поняла, что я — это я, долго не могла оправиться от удивления.
— Ты сегодня совершенно другой человек, — сказала она. — На твоем фоне теперь я — драная кошка.
Ее мысли наполнились восхищением мной. Я почувствовал, что именно в тот момент она ощутила ко мне нечто большее, чем простую, обычную симпатию. Я вдруг поймал себя на мысли, что у меня полностью исчез комплекс собственной непривлекательности. Я держался легко и уверенно. Не скрою, это воодушевляло.
Мы гуляли по центру города, говорили о том да сем, о живописи, кино, литературе. Но все эти разговоры были всего лишь внешней оболочкой нашей встречи. В глубине души эта встреча порождала чувство необыкновенной теплоты, которую мы дарили друг другу. И этим она была ценнее всего. Мы расстались лишь около полуночи, договорившись, что на следующий день снова встретимся у фонтана. Таня изъявила желание сходить в театр. Я был не против. Я уже очень давно не был в театрах, и горел желанием почувствовать себя культурным человеком, не игнорирующим светскую жизнь.

 

Как и предрекала Эльвира Степановна, на следующее утро я действительно проспал. Как я ни торопился, а избежать опоздания на работу мне все же не удалось. Но на мое опоздание все посмотрели сквозь пальцы. Никто мне не сделал даже простого замечания. На проходной тетя Оля, едва сдерживая в себе смех, с благосклонной улыбкой выдала мне пропуск. Татьяна Петровна и Ирочка вели себя так, как будто ничего не произошло. И если бы не смешки, раздававшиеся мне в спину, когда я проходил по коридору, можно было бы подумать, что моего нарушения трудового распорядка и в самом деле никто не заметил.
К счастью, работы в тот день было немного. Мое возбужденное состояние совершенно не располагало к труду. Экономические расчеты просто не лезли мне в голову. Я с нетерпением ждал вечера. Я ждал встречи с Таней, беспрерывно поглядывал на часы, досадуя, что стрелки идут так медленно. Когда рабочий день, наконец, подошел к концу, я, буквально сломя голову, помчался в центр города. Таня уже ждала меня в условленном месте у фонтана. В этот вечер она была ослепительно хороша. Белый брючный костюм, розовая блузка делали ее просто неотразимой.
Мы не стали менять принятого накануне решения, и пошли в театр. В театре в тот вечер показывали какую-то забавную комедию. Переполненный зал буквально умирал от хохота. Но мы с Таней плохо воспринимали происходившее на сцене. Мы сидели, держали друг друга за руку, и получали от этого наслаждение.
Спектакль закончился. Мы вышли из театра и медленно пошли по улице. Было темно. На землю постепенно опускался туман. Мы дошли до центрального парка, который являл собой своеобразный островок тишины и покоя среди бурлящего вокруг водоворота машин, и сели на пустую скамейку. Вокруг шумели деревья, верхушки которых сливались с ночным небом. Стоявшие в два ряда уличные фонари сияли нимбами света, который растворялся в густеющем тумане. Мы сидели и молчали, обняв друг друга. Нам не нужно было о чем-то говорить. Мы были вместе, и это было главным. Я посмотрел на Таню. Вот она, рядом со мной, красивая, молодая, задумчивая, словно бабочка, случайно залетевшая в мою убогую, серую жизнь. Таня повернула голову и тоже посмотрела на меня. Ее взгляд был выразительным. Он был наполнен нежностью и ожиданием. Я вдруг почувствовал, что меня бросило в жар. Мое лицо стало горячим. Я явственно ощутил, как запылали мои щеки. Дальше произошло все как-то само собой. Мои губы потянулись к ее губам, наши глаза закрылись, и мы слились в страстном поцелуе. Стало тихо, уличный шум исчез, и все, что находилось вокруг, для нас словно умерло…
Назад: Хапров Алексей Телепат
Дальше: Часть вторая