Которосль
Осиновыми вешками означена в заснеженном поле тропа. Коля и деваха идут от полустанка к даче. Остылое солнце плывёт сбоку, невысоко, на ветру покачиваются мёрзлые метки-прутья, заботливо указуя путь, и Коле охота скорее оказаться в тепле и тиши дома. Нередко и с удовольствием он уединялся там, благо сродники отдыхать выезжают из города не раньше мая, однако на этот раз решил коротать выходные с девахой. Одному стало тоскливо: накануне его выгнали из духовной семинарии.
Реку перешли по узкому деревянному мосту – у берегов подмёрзла, а посередь парит чёрной промоиной. От давешних неурядиц и близости хладных вод Коле беспокойно, и деваха, впереди идущая над студью теченья, кажется ему заранее омертвелой. «Надо бы помочь ей, растленной, по-новому жить», – думает Коля.
В доме первым делом он печь затопил. Принёс воды из колодца. Сидит на поленьях, курит. Деваха хозяйствует возле электроплиты.
Снега голубеют от ранних сумерек. Яблони сада – голые, чёрные. Соседние дачи покинуты до весны.
В топке гудит и потрескивает. Заняться пока вроде нечем, и Коля решил оживленье содеять. Десяток уснувших мух перенёс с холодного подоконника на стол, под лампу, чтоб отогрелись.
Ужинать сели. Деваха подала яичницу с колбасой и любовно смотрит, как вкушает Коля; но и пища ему не в радость… Прежде не волновало так предстояние за цельность вопреки плоти, а тут будто исчезла завеса слепоты.
Прожевав, он рёк:
– Если очиститься, тогда и… тогда уповать не стыдно. Уяснила?
– Хватит, Коль. Отдохнуть же приехали.
– Каждому отдых положен, но только там, где надобности в покое, наверно, нет… Ой, что говорю-то? Тьфу! – Коля набрал в кружку воды из ведра, взял с вешалки девахин шарфик и стал крест-накрест кропить им кухонные углы. – Вот, учись отваживать напасти, – обрызгал деваху.
– Давай как люди будем, а? – она вытерла капли со щёк и лба.
– Даже в лучшие времена не стану я скакать со свирелью по лугам и сатаниновым кущам, – Коля и себя окропил, ликом от этого просветлев, но всё равно страдая.
Не поборов соблазна, достал из шкафа припрятанную до случая бутылку перцовки. Налил в кружку, из которой кропил.
– Тоже отравушки охота? – вопросил деваху.
Та отказалась.
Закусил. Чуть полегчало, и Коля решил, что по весне надо будет совсем оставить мирскую маету ради лесного покоя. Сокрыться в чащобе, избушку построить, консервами запастись. Только бы не обмануться соблазном: ведь иногда уйдёт человек жить в природную пустошь, познает нужду и, ослабнув, творит себе мелких идолов. Но если вытерпеть такое отшельничество хотя бы полгода, самые свирепые супостатные псы и желтоглазые лешаки побегут от тебя, хвосты поджав.
Всё ладно в задумке, но места' здесь не столь глухи. Грибники прибредут, уединенье нарушат. Или лесничий, или ещё кто. Не унять потом искусительные слухи, что, дескать, затворник объявился. Посему лучше далече направить стопы…
Чтоб отвлечься от извечной заботы духа, Коля мух осмотрел: лежат, будто насовсем усохшие. Спрыснул их водой, и одна – лапкой дрыгнула. Коля призвал деваху порадоваться.
– Оставь мух в покое, – ответила она. – У тебя тут даже телевизора нет, как дикий, живёшь… Скучно.
– Сей словоблудный ящик я недавно порушил молотком.
Деваха сникла, и Коле от этого немного стало совестно. Впрочем, деваха – не малое дитя, уже понимать должна… И он решился:
– Пойдём.
– Куда? – удивительно ей.
– Погуляем.
– Не хочу, там холодно. И стемнело.
– Вставай, – настойчиво глаголел Коля. – Вместо ботинок валенки надень, вон те, как раз впору должны быть.
– Чего ты пристал со своими валенками? – деваха посмотрела зло. – Не пойду. Понял?
Колю это обидело. Улыбнулся вяло, молвил:
– Ночью хорошо, сферы видны. – И приблизился, обнял деваху. Ласкается, льнёт, небритый, к её лицу.
– Отстань. Лезешь, как кот… Ну всё, всё. Ладно.
Деваха неспешно одевается. Коля подкинул дров в печь, сходил в сарай, взял там моток толстой верёвки и колун. Ждёт на крыльце, покуривает.
За пустующими дачами – чёрная кайма леса. Небо осеяно созвездиями. Отдалённо – перестук и гудок электрички.
Коля затягивается сигаретой и думает, что порою легко пребывать в потёмках человеку, хоть как-то, хоть самую малость утверждённому духом… Если же исподволь, окольно подкралось сомненье, хочется с лукавостью покончить враз и наяву.
Деваха собралась наконец. Спросила:
– Топор зачем?
– Не топор, а колун. Топор меньше и острей.
– Ой, глупый ты у меня. – Деваха взяла Колю под руку, приклонила голову на его плечо. – Дай, что ли, сигарету.
– Ладно, хватит задымляться, бесам кадить, – он щелчком пульнул окурок в сугроб. – Лучше погляди: луны нема, а светловато.
Совету воздержаться от ядовитой забавы деваха не вняла и за своими сигаретами сходила в дом. Сказала, прикуривши:
– Чё, так и будем стоять? Гулять же собрались.
Коля не ответил, в нощи умом витая.
– Да-а, заучился ты совсем в этой… семинарии. – Не знала она об изгнании обидном; Коля хмуро взглянул на неё и, нащупав в кармане куртки верёвку, представил, как переиначится скоро многое.
– Коль, не бери колун. Мало ли – увидят? – просит деваха.
– Окромя зверей и сто́рожа на горе, в округе никого нет. – И, запев начало первой кафизмы Псалтыри, он напрямки, увязая в снегу соседского огорода, направился к реке.
Деваха пошла следом, глядя на согбенного, с колуном на плече Колю, гадая, почему он не хочет в уюте и покое расслабляться, а с пением прёт куда-то по сугробам.
Иногда удавалось ему такое моленье, когда привычная юдоль вдруг отступает. От пения псалма Коле стало вдруг радостно, и он попросил деваху:
– Прости меня. Помрачаюсь порой.
– Может, назад пойдём? А, Коль?
«Так надо ли творить обмыв чужой души? – опять подумал Коля. – Сам-то ведь терзаем пороками».
– Страшно? – спросил он.
– Нормально, – деваха слабину не выказала.
– И слава богу, – Коля от её смелости обнадёжился. – Мы уж добрели почти. Вон, за деревьями берег. Там удобно.
– Что?
Он промолчал. Лесной покой вновь пригрезился… Сейчас-то в чаще морозно и дремуче, а к лету оттеплеют подходящие места.
Позади темнеют дома посёлка, и зримы всего два огня: сторожка на горе и, ближе, жёлтое окно дачи. Свой свет со стороны тоже почему-то чужим показался Коле.
На подходе к реке Которосли, у прибрежных кустов, пролегла лыжня. Коля осторожно перешагнул этот одинокий путик. И деваху понудил:
– Не затопчи.
– Тебе лыжня дороже меня, – обиделась деваха.
Он очи горе возвёл – там звезда алой вспышкой упала за лес слева, где болото.
– Видала? – спросил он деваху.
– Нет.
– Да вот же, только сейчас… Звезда канула… Алая почему-то. – Коля удобнее перехватил колун. Руки зябли. «Надо было рукавицы надеть», – подумал.
Впереди, у брода, река замёрзла во всю ширь, светлела меж дерев ровно оснеженным руслом.
– И зачем мы сюда пришли? – спросила деваха.
– Погоди-ка…
Близ берега Коля разгрёб ногами снег, освободив пятачок гладкого чёрного льда.
Ещё малость поразмыслил, глядя на поодаль стоящую деваху. Размахнулся, с плеча хряпнул по льду колуном – в лицо брызги, мелкое крошево. До воды не достал, а под снегом – длинно и глухо хрустнуло.
– Смотри не провались, – остерегла деваха. Опять ударил: всплеск, и колун чуть было не выскользнул из рук в дыру.
Чтобы расширить отверстие, Коля края обколупал; чёрная, вязкая от хлада вода струится в проруби.
Отбросил колун. Хотелось быстрее закончить. Нерешительно потоптался и, укорив себя за промедление, деловито молвил:
– Иди сюда.
– Зачем?
– Ты молодая, тебе жить. Быстро всё сделаем, и, считай, очистишься. И заново… – Коля, нервничая, сам подошёл к девахе, достал верёвку. – Снимай одежду. Привяжу тебя, держать буду, чтоб под лёд не утянуло. Окунёшься, ныне вода целебна: праздник же, Крещение.
Деваха отступила на шаг, но Коля взял её за руку и потянул к проруби.
– Пусти! – Она хотела вырваться и упала. – Отцепись!
– Чего орать-то? А?! – Коля ухватил деваху за воротник, поволок по снегу. – Уймись, глупая, для тебя же… Не веришь?
Она билась, кричала. Коле неприятно было видеть деваху такой очумелой. Навалился, стащил с неё пальто и свитер, объясняя:
– Крещенская вода непроста. Тут дно чистое, ни стекла, ни топляка, по грудь будет. Да не голоси ты! – И Коля стукнул деваху легонько, для острастки. Та умолкла, но вдруг больно укусила его за запястье и высвободилась…
– Ну и беги! Беги, малодушная! – Коля одышал ладони, замёрзшие от возни на снегу, и, стоя у проруби, подумал с досадой: «Не поверила… Э-эх, не смогла».
Укушенная рука ноет. Лес на том берегу непрогляден, а река – снеговая дорога – будто подсвечена изнутри. Коля собрал девахины вещи, взвалил на плечо колун и пошёл к дому.
Она заперлась в комнате.
– Открой, – взывал Коля. – Ну открой, слышь?
Деваха не отвечала, плакала.
Усталый, он прилёг на кухонный диван. Под гуд мушиный потекла мглистая накипь пережитого, сны потекли, по-обычному морочные; в печи прогорело, и дом быстро отпускал тепло в трубу, понеже запамятовал Коля прикрыть заслонку.
Назад: Хозяин леса
Дальше: Провал
