Лохматые звёзды
Февраль, ночь, подмосковный посёлок. Из темноты за мной следит Иван Денисович. Я сварил для него кастрюлю пельменей. Учуяв еду, от радости он принялся забегать в свою конуру, гремя цепью, и тут же выскакивать обратно.
Его глаза вспыхивают голодным зелёным огнём. Вокруг безлюдно. Иду с кастрюлей, от неё валит пар. Не доходя до пса, опускаю кастрюлю в снег, чтобы пельмени остыли.
Хозяин (мой сосед Андрей, одинокий алкаш) его почти не кормит. В дом не пускает даже в сильный мороз. И постоянно держит на цепи, потому что Иван Денисович может совершить побег.
И я стал называть Ивана Денисовича Иваном Денисовичем. Он откликается.
Он рвётся к кастрюле, лает. Наконец пельмени остыли, подношу ему кастрюлю. Обхватив её передними лапами, Иван Денисович жрёт.
Через пару минут кастрюля опустела. Я достаю айфон, нахожу в меню альбом «Reinkaos» шведской группы «Dissection». Выбираю композицию «Maha Kali», делаю максимальную громкость.
Звучит прекрасная тяжёлая металлическая музыка. Ритм такой, будто вколачивают гвозди в гроб последнего праведника. Солист Йон Нёдтвейдт поёт на английском:
«Маха Кали, тёмная мать, танцуй для меня!..»
Иван Денисович начинает подвывать.
«Маха Кали, аморфный дух, разрушительница иллюзий!»
Это заключительная композиция альбома.
«Без страха я буду танцевать со смертью и скорбью!»
Иван Денисович уже воет изо всех сил, будто к покойнику. Зажглись окна дома напротив, на крыльце появился Андрей, он в майке и трусах, из которых торчат худые, как у клиента концлагеря, ноги.
«В твоей левой руке ключ к бесконечной победе!»
Я выключил музыку. Иван Денисович умолк и, увидев хозяина, спрятался в конуру.
Андрей улыбнулся мне своей лживой алкогольной улыбкой и сказал:
– Соседушка, ё-моё… дай двести рублей, христом богом заклинаю, через неделю верну, ё-моё!
Я не ответил и пошёл в избушку.
Затопил печь. Когда приезжаю сюда в мороз, топлю её один раз, после этого тепло поддерживают электрообогреватели.
Моя избушка на краю посёлка. Я сегодня приехал из города на три дня поработать, на следующей неделе буду принимать экзамены у первого курса в Институте журналистики.
Нужно вспомнить «советскую официальную литературу» и «современную русскую маргинальную поэзию». Два экзамена. В методичке есть нужные имена по первому предмету, много имён. А вот современная поэзия – и маргинальная, что прекрасно – полностью на моё усмотрение. Справимся. Знаю многих роскошных фриков, и все пишут.
К полуночи избушка прогрелась, я подкинул в печь берёзовых поленьев и уселся на кухне под лампой. Включил ноутбук, разделил писателей на живых и мёртвых и начал с мёртвых.
У меня солидный биографический словарь в электронном виде. Дело идёт. Вот, например, Пастернак. Весь какой-то овощной и выхоленный, к тому же притворялся дураком, писал: «И смех у завалин, и мысль от сохи, и Ленин, и Сталин, и эти стихи». Ещё у него есть роман, который читают все без исключения трепетные, интеллигентные люди, им это необходимо, иначе их затопчут свои же. Читают без удовольствия. Остальные могут не читать и пользуются этой возможностью.
Ужасная бабушка Ахматова.
Корней Чуковский, единственное достоинство которого – ничего святого.
Но большинству не повезло стать героями методических пособий.
Лампочка в комнате мигнула, погасла и зажглась через несколько секунд.
В посёлке перебои с электричеством.
Что дальше? «Шестидесятники»: Окуджава, Вознесенский, Аксёнов и другие ручные советские зверьки.
Иван Денисович спит в конуре, свернулся кренделем. Он в безопасности, но тревожно поскуливает во сне. Его конура летит сквозь враждебный космос, где нет никаких запахов.
В свете вышеизложенного заслуживает внимания интервью Йона Нёдтвейдта, которое он дал для одного русского сайта. Излагая свою последовательную антикосмическую позицию, Йон убеждён, что даже звёзды являются узницами глубоко порочной вселенной. Ущербное сознание – вот враг; застрелись, если хочешь внести свинцовую лепту в казну Светлой Дивизии Последнего Дня.
Ничего не предвещает.
В избушке гудит печка.
Бог – старый похотливый клоун-убийца – достал из кармана комбинезона спичечный коробок и высыпал из него звёзды, которые тут же равномерно распределились в пространстве. Но он никого этим не удивил. Фокус не удался, апатия, забытьё, клоун просыпается в номере дешёвой гостиницы, ему уже не догнать свой собственный цирк.
За окном избушки безыдейный мрак.
Запоминаю тексты, биографии, интересные факты. И всюду Иван Денисович. Например, советский литератор К. Симонов покупает в московском универмаге жене шубу, а в меху вдруг обнаруживаются глаза Ивана Денисовича. В них нет осуждения, только желание съесть дешёвых пельменей.
Ещё живы и функционируют два знаменитых советских поэта-жополиза. Они скоро умрут. Иван Денисович тенью ходит за ними.
В это самое время парни из «Dissection» репетируют, закончена работа над двумя песнями нового альбома. Но Йон Нёдтвейдт убивает араба-гомосексуалиста и садится в тюрьму. Неравнодушный русский мир с сочувствием следит за тем, как он мотает срок.
Я подогрел на сковороде котлету, заварил крепкий чай, поел и снова переключился на прозаиков.
Группа некрофилов, вступив в предварительный сговор, выкопала из могилы мощи советского писателя В. Катаева, Иван Денисович грызёт эти мощи.
Писатель В. Солоухин, «Записки начинающего коллекционера». На чёрной доске иконы проступила ушастая морда Ивана Денисовича.
Повесть писателя Г. Владимова наводнена врагами Ивана Денисовича – собаками, служащими государству.
Графоман-монстр Л. Леонов построил пирамиду, на вершину которой взобрался Иван Денисович и воет на луну.
Пионеры едут верхом на Иване Денисовиче в гости к Лесному Царю.
И т. д.
С прозой заканчиваю под утро.
Маргинальными поэтами займусь завтра.
Выключаю ноутбук, свет, ложусь на кровать, на старую пуховую перину, проваливаюсь чуть ли не до преисподней и сразу засыпаю.
Очнулся к полудню.
Попил воды, сделал гимнастику.
Можно проверить почту и заглянуть в соцсеть. Или выйти почистить дорожки от снега. Или сначала потренироваться в стрельбе из моего пистолета Walther РРК калибра 7,65 – изумительная штука, необходимая, когда живёшь среди таких жутких рыл, вскормленных советской литературой.
Достаю Walther из кармана куртки, держу в руке – безотказная немецкая машина, трофей, какой-то полковник инженерных войск Туманов привёз из Германии в сорок пятом году. Спрятал вместе с документами на чердаке и умер. Семьдесят лет пистолет лежал там под слоем опилок, завёрнутый в промасленные тряпки, с двумя полными обоймами.
Патроны к нему можно купить на вернисаже в Измайлово.
Жаль, старина Гитлер был сумасшедшим. Малость здравого смысла к его талантам, ещё немного военной удачи – и советская литература без раздумий стала бы его верной компаньонкой.
Вышел с пистолетом в сад. Там перед кирпичной стеной дежурит чучело в рваной шинели с картонной мишенью на груди. На голове чучела будёновка с большой тряпичной красной звездой, купленная в сувенирной лавке домодедовского аэропорта.
Расстояние пятнадцать шагов, стреляю три раза, сухие хлопки выстрелов глохнут в сугробах. Подхожу, смотрю. Пули легли кучно.
Вальтер надёжен, движение его составных частей совершенно, как движение планет. С его помощью можно проложить дорогу сложным концептуальным идеям. Глядя в дуло, субъекту легче избавиться от естественной установки сознания.
Вернулся в избушку бодрый, заварил чай, полистал добрую высокохудожественную книгу, накануне подаренную мне одним вечно неудовлетворённым писателем, с автографом.
Сунул книгу в жерло печки, внутри ещё тепло. Вечером затоплю её опять, и сотни тысяч букв радостно вылетят в трубу искать себе более достойное применение.
Надо сходить за продуктами в магазин на другую сторону оврага.
Одеваюсь, запираю избушку, выхожу на улицу.
Иван Денисович лает.
Приветствует меня.
Облачно.
–10°.
Иван Денисович лает и лает, рвётся и рвётся с цепи.
Какая-то старуха идёт мимо по тропинке. Иван Денисович стал лаять на неё. На лице старухи тоскливая озабоченность. Я стал думать об этой старухе. О том, пережила ли она своего старика, о том, как её зовут, потом подумал о другом старике – писателе Солженицыне. Однажды я хотел отрезать пучок волос от бороды Солженицына, для магического обряда. Но узнал, что попасть к нему нельзя. Он живёт за городом, никого не принимает. Я хотел пойти неофициальным путём, перелезть через забор, но выяснилось, что его дом охраняется, как зона, на заборе колючая проволока, а внутри сторожá. То есть Солженицын как бы всё ещё сидит.
Но сколько можно сидеть? Такое ощущение, что все сидят, а тот, кто не сидит, обязательно сядет, цирковые кони русской истории скачут по кругу.
Я подошёл к конуре и спустил Ивана Денисовича с цепи.
Йон Нёдтвейдт на сцене исступлённо жарит гитарное соло, в дыму сверкает его лысый череп. За кулисами ждёт своего выхода специальный гость – советский поэт, лауреат Сталинской премии Микола Нагнибеда, он должен выплеснуть в ликующую толпу целое ведро настоящего человеческого кала.
Пусть новую музыку играет судьба Ивана Денисовича. Его срок кончился, и он побежал вдоль забора. Его ждёт другая жизнь и любовь, и вот мы видим, как он вскарабкивается на сучку.
С тех пор все умерли: Нёдтвейдт застрелился, Солженицын – естественным путём (да, «естественность» – дикое слово), Андрея зарезали возле магазина в пьяной драке, а русская литература перестала существовать как феномен, то есть интересна здесь лишь горстке извращенцев.
Назад: Ступня
Дальше: Отмена посадки
