ГЛАВА 3

Брить или не брить – вот в чем вопрос.

– Ты никогда не замечала жуткой закономерности?

Голова Лерки, обмотанная полотенцем на манер восточного тюрбана, высунулась из приоткрытой двери ванной комнаты. Мы с ней решили не раскошеливаться на одноместные люксы и по студенческой привычке поселиться вместе. Хорошо, что номера в пятизвездочном отеле «Времена года» были просторными.

– Стоит тебе побрить перед свиданием ноги, как все, секс срывается. Что-то происходит – ему надо срочно куда-то уезжать, или у тебя начинаются месячные, или ты вообще понимаешь, что этот мужик тебя больше не возбуждает.

Лера рассуждала о законе подлости и одновременно втирала в обгоревшие на солнце щеки какую-то дурно пахнущую сероватую субстанцию. Кажется, это была успокаивающая маска, жутко дорогая.

– Зато, если под твоими брюками притаились волосатые лапы, вот это будет верняк! Подходящая для суперсекса ситуация. Но тебе придется отказаться, соврать, что голова болит. А на самом деле все дело в твоих небритых ногах. Поэтому я всегда перед свиданием думаю – брить или не брить? – Она вновь скрылась в ванной.

Я сидела на кровати и бездумно таращилась в телеэкран. Показывали «Бойцовский клуб» – естественно, на греческом языке. Брэд Питт кричал: «Паракало!

Паракало!» Или что-то вроде этого. В любом случае смотрелось это странно.

Честно говоря, я из последних сил держала себя в руках. Все эти дни мои нервы были натянуты как гитарные струны. Мы с Леркой ездили на экскурсию в горный монастырь, и объедались морскими деликатесами, и даже пробовали петь караоке в одном из местных баров. Невесело на Кипре в конце апреля. Одним словом – не сезон. Пляжи были пустынными, большинство симпатичных ресторанчиков еще не открылись. Я купалась в неожиданном одиночестве, как в успокаивающей ванной, зато Лерке отчаянно не хватало общения и веселья. Она, как могла, пыталась меня расшевелить. Она заставляла меня носить ее кошмарную розовую мини-юбку, она с упорством, достойным лучшего применения, подливала в мой стакан терпкого вина «Херитаже» – ей хотелось, чтобы я вместе с нею напилась до состояния шального, необузданного веселья.

«Мы поставим весь Кипр на уши!» – время от времени боевито вскрикивала она. Но прошло уже три дня с тех пор, как мы прилетели на родину Афродиты, а для постановки острова на органы слуха еще не было предпринято ничего. Надежды на сегодняшний вечер Лера возлагала колоссальные. Мы должны были отметить день ее рождения в рыбном ресторанчике Паникоса, имя которого она произносила с периодичностью раз в минуту.

Честно говоря, я бы куда с большим удовольствием осталась в номере. Накупила бы в супермаркете шоколадных кексов и расслаблялась бы в свое удовольствие перед телевизором. Мое настроение было на нуле, из головы никак не шел укоризненный взгляд Эдика и его неуверенное прощание. Самое страшное, я до сих пор так и не решила волнующую дилемму – готова ли я стать невестой или хочу по-прежнему пребывать в состоянии свободного полета? Три дня я напряженно думала о наших с Эдуардом отношениях, но так и не смогла решить, люблю я его, черт побери, или не люблю?!

Конечно, я не могла обидеть Леру и не появиться на ее празднике. Хотя, откровенно говоря, мое присутствие будет лишь формальностью – ведь именинница всерьез увлечена пляжным королем Паникосом и явно нацелилась на секс – в противном случае, чего бы ей торчать в ванной целых полтора часа, приводя в порядок и без того холеное тело?

– Знаешь, как я поступаю в таких случаях? – прокричала Лера из ванной.

О чем это она?… Ах да, мы же обсуждаем животрепещущую тему – удаление волос на нижних конечностях. Правда, наше обсуждение выражается в том, что Лера трещит без умолку, а я лишь изредка вставляю «угу» или неопределенно мычу «мммм…».

– Я беру бритву с собой! Прячу ее в сумочку. Если понимаю, что секс все-таки состоится, то ухожу в туалет и там быстренько обрабатываю ноги. Я уже так наловчилась. Правда, зимой неудобно. Воевать с колготками в общественном туалете – это высший пилотаж. Ты не находишь, Кашеварова?

– Одноразовая бритва – вот талисман девушек нашего поколения, – уныло провозгласила я, – наши мамы тайно носили в портмоне фотографии любимых. А мы прячем в потайном отделении сумочки бритвенный станок. Так, на всякий случай. Чтобы не лишить себя возможности расслабиться, если что.

Лера вновь выглянула из ванной – только для того, чтобы бросить в мою сторону подозрительный взгляд.

– Что-то не нравится мне твое настроение. Надеюсь, в твои планы не входит срыв вечеринки?

– Не волнуйся, Лерчик, – я заставила себя улыбнуться, – не обращай на меня внимания. Это твой вечер. Извини, я не в духе.

Я виновато улыбнулась. Я прекрасно понимала, что веду себя как стерва, но ничего поделать не могла.

Лерку и так нервирует сам факт ее тридцатилетия. Ей так нужна дружеская поддержка – а тут я со своей кислой миной.

– Что ты, я все понимаю… Хочешь, дам свое серебряное платье?

– У меня нет настроения наряжаться.

На мне были белые джинсы и обычная футболка с изображением Фредди Крюгера на груди. Это было решающее доказательство в пользу моей депрессии – в хорошем настроении я бы ни за что такое не надела. Я вообще не помню, как эта вещь оказалась в моем шкафу. На Кипр я взяла ее специально – футболка напоминала, что приехала я сюда не развлекаться и романы крутить. Сами посудите – ну кому захочется приставать к девушке, с груди которой зловеще улыбается кинематографический монстр с перекошенным от кровоточащих шрамов лицом?

– Ты что, собираешься пойти в ресторан в этом?! – двумя наманикюренными пальчиками Лера подцепила край моей футболки и тут же брезгливо отдернула руку.

– А что? Насколько я понимаю, мы не в «Максим» идем. Нормальный наряд для дружеской вечеринки, – возразила я.

– Скорее, это наряд, чтобы мужиков отпугивать! Ты в курсе, что я собираюсь надеть красное вечернее платье? То, с голой спиной.

– А это не слишком?

Лерино платье больше напоминало наряд исполнительницы стриптиза на шесте. Откровенно говоря, это и не платье было, а так – хитросплетение миниатюрных лоскутков, этакий художественно порванный наряд балетной Жизели.

– Пока у меня ноги красивые, надо пользоваться, – решительно заявила Лера, – к сожалению, красота проходит. Мне уже тридцать!

Я не могла не улыбнуться. Лера панически боялась этой цифры – тридцать – и пыталась доказать всему миру и самой себе, что разменять четвертый десяток можно и в красном мини-платье. Причем выглядеть при этом потрясающе.

– На контрасте со мной ты будешь смотреться глупо в своей жуткой майке, – ныла Лерка, – и потом, там же будет друг Паникоса, его приведут специально для тебя. Что он подумает?

Я знала, какими словами ее утешить.

– Зато ты на контрасте со мной будешь ослепительна. А на друга Паникоса мне наплевать.

– Да? – повела бровью Лера, придирчиво рассматривая в зеркало свои бедра. – Слушай, а может, сказать Паникосу, что мне исполняется только двадцать девять?

– Может быть, тебе лучше побыстрее собираться? – внесла я более рациональное предложение. – Ты в курсе, что они нас уже пятнадцать минут ждут?

– Да мне собраться – только подпоясаться!

Лерка изрекла этот знаменитый афоризм, после чего скрылась в ванной еще на сорок минут.

Мы появились в рыбном ресторанчике с непритязательным названием «Октопус» с эффектным опозданием в пятьдесят пять минут. Лера выглядела как кинозвезда, как королева, она гордо несла свое выхоленное тело, едва прикрытое вызывающим красным платьем, и весело помахивала крошечной вечерней сумочкой, которую я торжественно вручила ей утром в качестве подарка к тридцатилетию.

Мне же ничего не оставалось, кроме как плестись позади. Наверное, в тот вечер мы напоминали классическую цирковую пантомиму – «черный и белый клоуны». Моя лучшая подруга была бодра и игрива, как трехмесячный щенок лабрадора. В какой-то момент я поймала наше отражение в зеркальной витрине, и крошечный червячок сомнения нежно ужалил мое вздремнувшее было самолюбие. Я подумала – а может быть, не стоило идти в ресторан в мятой пижамной футболке? Но я решительно приказала взбунтовавшемуся самолюбию замолчать. Ради кого я должна наряжаться? Вообще-то если я и ношу красивую одежду, то только для самой себя. Так почему я должна изменить правилам на этот раз – уж не из-за того ли, что приторно-слащавый Паникос обещал привести своего друга? Уверена, что друг этот мало чем отличается от самого Паникоса – не в меру загорелый, с буйной растительностью на груди; весь вечер он будет на ломаном английском восхищаться красотой моих глаз, в то время как его потная ладонь под столом будет подбираться все ближе к моей коленке.

Но ничего у него не выйдет! Уж я-то знаю, как обращаться с такими типами!

– Саша, у тебя такой свирепый вид! – хихикнула Лерка. – Что случилось, зубы болят?

– Сама знаешь, что случилось. Не хочу встречаться ни с какими его друзьями! Это уже слишком. Перебор. Ты что, забыла, зачем я сюда приехала?

– А ты что, забыла, что у меня сегодня день рождения? – похлопав ресницами, половина из которых были накладными, передразнила меня Лерка. – И потом, тебя же никто не заставляет закрутить с ним роман. Повеселишься, выпьешь, поешь вкусно. А вдруг он симпатичный?

– Сомневаюсь, – хмыкнула я, – скорее всего, он такой же, как этот твой пляжный мальчик…

Мне пришлось замолчать, потому что мы как раз подошли к ресторану. А что, вполне миленькое заведение. Небольшой зал с потухшим камином и деревянными столиками и уютная веранда, выходящая на море. Для нас был забронирован столик на веранде – уже только за это Паникосу можно было сказать спасибо. Потрясающий вид, открывшийся с ресторанной веранды, немного примирил меня с действительностью. Что ж, буду молчать, пить вино и смотреть, как красная солнечная дорожка на морских волнах незаметно превращается в серебряную лунную.

– Лера! Саша! – Распахнув благоухающие туалетной водой «Ямамото» объятия, на нас надвигался Паникос. – Мы так рад вас видеть! Вы опоздать! Мы проголодаться. Лера – божественно красив.

Паникос расцеловал мою подругу в обе щеки (щеки, кстати, у нее были подозрительно красными). Потом он перевел взгляд на меня и, странно булькнув, умолк. Наверное, у него язык не повернулся сказать, что я тоже «божественно красив». Я без особенного энтузиазма пожала его руку (опять потная ладонь! Неужели Лерка не обращает на такие мелочи внимания?!).

Ну и ладно, ну и обойдемся без ваших переслащенных комплиментов. Я и без вас прекрасно знаю, что выгляжу сегодня не ахти.

Зато Паникос расстарался так, словно ему предстояло побывать на королевской аудиенции. На нем были черные брюки, узкие, как балетное трико (что же это за манера такая – выпячивать на всеобщее обозрение части тела, которые их гордый обладатель явно считает лучшими? Или у них так принято?!), и белая шелковая рубаха с вырезом практически до талии. Он являл собою что-то среднее между исполнителем танца фламенко и стриптизером из дорогого клуба. Лера была в полном восторге. Она хозяйским жестом взяла его под руку.

– Идем со мной! Я знакомить Саша с моя друг! – радостно объявил Паникос.

Улыбаясь, я послушно последовала за ними.

Я предвкушала, какое разочарование ожидает друга Паникоса. Наверняка ему было обещано, что придут две русские красавицы – ведь Паникос видел меня всего однажды, и я была в купальнике (и не просто в купальнике, а в купальнике «Селин»!). А теперь вот выяснится, что одна из красавиц представляет собою мымру в жуткой футболке. Почему-то эти мазохистские мысли доставляли мне смутное удовольствие.

– Моя друг. Майкл Рикман. Саша. Саша – тоже моя друг, – церемонно объявил Паникос.

Я вскинула глаза – передо мной стоял загорелый блондин с пронзительно-голубыми глазами.

У него были светлые длинные ресницы – это придавало его лицу некую трогательную детскость. Почему-то я не ожидала, что друг Паникоса может оказаться европейцем. На этом Майкле Рикмане были простые выцветшие джинсы и просторная белая футболка. Он не был похож ни на пляжного Аполлона, ни на ветреного южного искателя приключений. Ладно уж, не буду юлить вокруг да около, скажу вам напрямую – этот Майкл Рикман был роскошным мужиком. Как раз в моем вкусе. И если бы не Эдуард, который ждал меня в далекой Москве…

Опомнись, Кашеварова! О чем ты думаешь? Ты приехала на Кипр, чтобы обдумать предложение Эдика. В первый раз в жизни тебе, дубине стоеросовой, предложили руку и сердце. И вместо того, чтобы вдумчиво взвесить все «за» и «против», ты пялишься на первого встречного мужика.

– Саша. – Моя улыбка была холодноватой, светской.

Так и положено улыбаться невестам.

Он вежливо пожал мою руку. Ладони у него, кстати, были сухими. Но это я так, к слову.

– Саша? – переспросил он, сделав ударение на последний слог. – Красивое имя.

В отличие от Паникоса Майкл Рикман говорил на английском бегло, у него было безупречное оксфордское произношение. И это неудивительно, потому что, скорее всего, он…

– Майкл, вы ведь британец? – спросила я.

– Да, – немного удивленно подтвердил он, – но временно работаю здесь, в Лимассоле. В банке. У моих родителей здесь дом… А у вас каникулы?

– Что-то вроде того.

– Что же мы стоять? – Паникос сверкнул двумя рядами белоснежных крупных зубов. В тусклом вечернем свете он казался темнокожим. – Пройти за стол. Наша форель. Для Саша – баран!

Мы уселись за стол. Причем Лерка плюхнулась на колени к Паникосу. С ума сойти, а ведь она даже еще ничего не выпила. Поллитровая бутылка «Херитаже», уничтоженная нами в номере, не в счет. Что же будет, когда моя подруга окажется в плену шального алкогольного куража, – неужели они займутся любовью прямо среди тарелок? А мы будем лакомиться мясом и светски делать вид, что ничего особенного не происходит…

Проворный официант поставил перед нами тарелки, от содержимого которых я старалась не отрывать взгляда. Почему-то мне было стыдно смотреть на Майкла Рикмана, сидевшего напротив меня. Он казался таким милым, приятным человеком, а я… Мой вид мог кому угодно испортить настроение. Футболка с Фредди Крюгером – еще полбеды. Я даже не удосужилась промыть волосы от морской соли. У меня короткая стрижка, которая обычно выглядит стильно, но в тот вечер жесткие от соли волосы встали дыбом, и я вполне могла сойти за члена мультипликационного семейства Симпсонов. В центре стола стояло огромное блюдо, накрытое мельхиоровой куполообразной крышкой. В блюде я увидела собственное отражение – да-а-а-а, если бы меня пригласили сниматься в фильме ужасов, киностудия могла бы здорово сэкономить на гримере.

– Саша, ты чем-то расстроена? – Ладонь Майкла Рикмана (сухая!) накрыла мою руку.

– Нет, с чего ты взял? Я довольна и счастлива, – бодро улыбнувшись, я отправила в рот кусочек баранины.

К сожалению, мясо оказалось чересчур горячим. В других обстоятельствах я бы выплюнула его в салфетку. Но вы только представьте себе встрепанную даму в безразмерной футболке, обгоревший нос которой полыхает, точно китайский праздничный фонарь;

мало того, что эта особа уродлива, так она еще и не умеет вести себя за столом!

Из сострадания к ближнему – то есть Майклу Рикману – я, выпучив глаза, прожевала обжигающее мясо.

– Все в порядке? – заволновался он.

– Д-да… Извини меня. Вообще-то я не собиралась сегодня никуда идти. Но у моей подруги день рождения, и я не могла…

– Понимаю. Хотя рискну предположить, что подруге было бы хорошо и без тебя. – Майкл Рикман покосился на Лерку, которая самозабвенно облизывала мочку уха Паникоса, будто бы это и не ухо вовсе было, а изысканный морской деликатес.

Я отвела глаза. Вот в этом вся Лерка. Наверное, ей надо было родиться мужиком. Потому что для представительницы слабого пола она чересчур активна. Я сто раз ей говорила: попридержи, мол, лошадей, подожди, пока твой новый кавалер сам проявит инициативу. Но Лера утверждает, что современные мужчины на это просто не способны.

– Паникос, сагапо, сагапо, – пьяно нашептывала она.

Я только диву давалась – она уже успела выучить что-то по-гречески!

– Сагапо – значит «я тебя люблю», – объяснил Майкл Рикман.

– Я такого слова не знаю, – мрачно отозвалась я.

– Несчастная любовь? – с легкой улыбкой предположил он.

– Да нет, вполне счастливая, – со вздохом ответила я, – только, похоже, достигшая естественного конца. Знаешь, у некоторых любовь трагически погибает в самом расцвете сил. Моя же мирно скончалась в постели, как столетняя старушка.

– Да ты романтик, – он восхитился моей аналогией.

– Если бы.

– Положить тебе креветок? Знаешь, какие здесь креветки вкусные!

– Давай, – согласилась я, – гулять так гулять… Извини, что я порчу тебе настроение. Ты вообще не виноват.

– С чего ты это взяла? – Он казался удивленным. – Я рад с тобой познакомиться.

– Да ладно тебе, – усмехнулась я, отправляя рот креветку, и правда восхитительно вкусную, – если ты захочешь уйти, я не буду против. Я и сама здесь ненадолго. Боюсь, долго мне не выдержать в этом эротическом театре, – я кивнула на Паникоса, который беззастенчиво целовал Леркину шею. Кажется, моя безголовая подруга завтра проснется в характерных синяках и долго будет кокетливо причитать перед зеркалом, замазывая их тональным кремом.

А я буду тихо ее ненавидеть – и не потому, что меня никто не целовал ночью в шею. А потому, что я, в отличие от нее, не могу относиться к окружающей действительности с такой ненаигранной легкомысленностью.

– Я не понимаю, ты хочешь, чтобы я ушел? – Окончательно растерялся мой новый знакомый.

– Да нет, я просто имела в виду… Короче, оставайся, – благосклонно улыбнулась я.

– Тебе грустно, – сказал вдруг Майкл Рикман («Надо же, какой догадливый малый», – саркастически подумала я). – Если хочешь, можем об этом поговорить. Или как-нибудь потом… Когда захочешь.

«Что значит „как-нибудь“, – с некоторым раздражением подумала я, – разве мы видимся не в первый и последний раз?»

– А пойдемте все танцевать! – пьяным голосом воскликнула Лерка.

Я взглянула на нее – вот у кого жизнь удалась! Помада размазалась по всему лицу, на губах – блудливая улыбочка, лямки вечернего платья небрежно упали с загорелых плеч.

– Танцуют все! – по-русски крикнула она.

А потом еще и свистнула – громко, как Соловей-разбойник.

По дороге на танцплощадку моя лучшая подруга опрокинула два стула. Паникос радостно погарцевал за ней. Причем его пятерня словно намертво приклеилась к Леркиной правой ягодице. Мы с Майклом Рикманом переглянулись.

– А ты совсем не похожа на свою подругу, Саша, – сказал он и отсалютовал мне бокалом. – За тебя.

Я мрачно кивнула и опустошила свой бокал.

Терпеть не могу мужские дешевые приемчики. «Ты совсем другая, я вижу, что ты девушка скромная и приличная, ты самая лучшая, пойдем ко мне в гости, послушаем джаз!» Да я таких типов, как этот Майкл Рикман, знаю как облупленных. Он точно такой же, как и его кипрский дружок Паникос. Просто они работают в разном амплуа – так сказать, на контрасте. Сейчас его рука невзначай окажется на спинке моего стула, а потом переползет ко мне на плечи. Потом он спросит что-нибудь вроде – тебе, мол, не холодно? – и это будет поводом придвинуть свой стул вплотную к моему. И вообще – кто он такой, чтобы судить мою лучшую подругу? Еще сказал бы, что приличная девушка не имеет права напиться и разгромить прибрежный бар в день своего тридцатилетия!

Но Майкл Рикман оставался на месте. Он не пытался ни одарить меня сальным комплиментом, ни под каким-нибудь якобы невинным предлогом проникнуть в мое личное пространство. Это подкупало.

Он, как мог, пытался меня развлечь и отвлечь от мрачных размышлений. Рассказывал что-то о Кипре, где он жил уже второй год. На самом деле Майкл Рикман был англичанином и мечтал поскорее вернуться в свой родной Лондон. В конце концов я оттаяла и принялась рассказывать байки из московской журналистской жизни. Например, порадовала его историей, как мне однажды пришлось делать репортаж о празднике пижам. В Москве одно время были весьма популярны так называемые пижамные вечеринки. Гости должны были приехать в оговоренное место – ночной клуб или ресторан – в пижамах или нижнем белье. И вот, вооружившись диктофоном и надев плюшевую розовую пижаму и смешные меховые тапочки, я явилась в один из самых модных ночных клубов Москвы. Странно, что охранники и не подумали остановить меня на входе. Потому что в итоге выяснилось, что я, как это часто со мной бывает, все перепутала и вместо вторника явилась на пижамную вечеринку в четверг. Что ж, бывает. Кстати, больше я в тот клуб принципиально не хожу.

– Саша, тебе нужно обязательно попасть на скачки в Аспен, – воскликнул Майкл, – где собираются тысячедолларовые шляпки. Никто не смотрит на женщин, все только разглядывают шляпы. Ты бы потратила тысячу долларов на шляпку?

– Легко! – как говорится, пьяному и море по колено. – Вообще, я много денег просаживаю в магазинах. Я уговариваю себя, что это нужно мне для работы. Ведь я же модный обозреватель.

– А ты никогда не работала моделью? Ты красивая и довольно высокая.

Знаете, с каждой минутой этот Майкл Рикман нравился мне все больше и больше. Да, мой рост почти доходит до ста восьмидесяти сантиметров. И уродиной вы меня точно не назовете, даже если я вдруг встречусь вам ранним похмельным утром. Беда в том, что за последние несколько лет я как-то незаметно набрала пять лишних килограммов, от которых у меня никак не получается избавиться. Вообще-то я особенно и не пытаюсь. Моя борьба с лишним весом заключается в критическом осмотре собственного зеркального отражения и принятии твердого решения сесть на строжайшую диету со следующего понедельника. Уверена, вы знаете, как это обычно бывает.

Но если этот милый молодой человек считает, что из меня получилась бы Синди Кроуфорд, – что ж, я не такая дура, чтобы с ним спорить.

– Вообще-то да, – светски улыбнулась я, – меня часто приглашают поработать на подиуме. А Том Форд однажды сказал, что я могла бы стать его музой. Но ему не повезло, потому что меня интересует только журналистика.

– Сам Том Форд! – По всему видать, эта информация произвела на него неизгладимое впечатление.

Я расправила плечи. Не беда, что Тома Форда я видела только на фотографии в журнале «Вог». Подумаешь, немножко приукрасила. Зато у меня есть знакомый модельер, который и правда однажды сказал: «Ты, Кашеварова, могла бы стать недурственной вешалкой. Если бы жрала поменьше!» Так что не очень сильно я и преувеличила. И как бы то ни было – все равно я больше никогда не увижу этого Майкла Рикмана.

– Вообще-то я его немного знаю, – сказал Майкл, – хочешь, можем позвонить ему и передать от тебя привет? Тебя это развеселит?

– Кого знаешь? – опешила я.

– Тома Форда, – невозмутимо доложил Рикман, – он шил свадебное платье для моей старшей сестры.

Наверное, вид у меня в тот момент был предурацкий.

– Сам Том Форд? – ахнула я, забыв о том, что минуту назад и сама кичилась знакомством с известным кутюрье. – Кто же твоя сестра?

– Она… занимается благотворительностью, – снисходительно объяснил Майкл, – женщины в нашей семье не работают, так уж повелось издревле.

Я так и застыла с не донесенной до рта вилкой. На вилке алела гигантская королевская креветка. Ничего себе семейка! Женщины, видите ли, не работают, а платья им притом шьет сам Том Форд! Мне вот платья до двадцати лет шила моя мама. А когда мне исполнилось двадцать, родители сказали: «Пора бы тебе, Сашуля, слезать с нашей шеи. Мы зарабатываем не так уж и много, чтобы еще содержать великовозрастную дочь!»

Майкл Рикман достал из кармана стильный серебряный телефончик и принялся с сосредоточенным видом нажимать на кнопки.

– Вот! Нашел! – наконец радостно объявил он. – Телефон Тома Форда. Ну что, звоним?

– Не надо, – перепугалась я.

– Но почему? Он будет рад.

– Сомневаюсь, – я почувствовала, как к щекам приливает румянец, – боюсь, он даже, наоборот, расстроится. Честно говоря, бедняжка Том был просто не в себе, когда я отказалась поработать у него манекенщицей.

– Да? – удивился Майкл. – Ну ладно, как скажешь…

Он убрал телефон обратно в карман. Я понуро доела баранину – кстати, в умении готовить Паникосу не откажешь, – впрочем, должен же он хоть что-то делать хорошо. Вот, например, танцует он ужасно – и как только Лера может это терпеть? Это не танец, а гибрид стриптиза и тайского массажа!

Интересно, а этот Майкл Рикман так же отвратительно смотрится на танцплощадке? Не то чтобы мне всерьез хотелось потанцевать, не до веселья мне было. Беда в том, что с каждой минутой (а точнее, с каждым глотком местного сладкого вина) этот синеглазый британец нравился мне все больше и больше. В какой-то момент я поняла – если я останусь здесь еще на полчасика, то это может закончиться не очень хорошо. Близость моря, сладость вина, звуки поцелуев, раздающиеся с танцплощадки. Эта атмосфера отнюдь не способствует хранению супружеской верности. А мои нервы и так на пределе.

Пора уходить.

– Загрустила? – улыбнулся Майкл.

– Нет. Но если честно, я бы уже пошла домой, – честно призналась я. – Я так устала. Жаль, Лерка еще не скоро нагуляется.

– Хочешь, провожу тебя до отеля? – встрепенулся он.

– Не уверена, – нахмурилась я, – наверное, я должна дождаться Лерку.

– Ты это серьезно? – Уголки его губ поползли вверх.

Я посмотрела в тот угол, где под переливистые напевы Шакиры сплелись два разгоряченных тела. Кажется, Паникос и Лера всерьез считали, что это они так танцуют. Но у меня возникло желание поставить возле них табличку с надписью: «Детям до шестнадцати смотреть воспрещается».

– Да, ты прав. Думаю, Лера и сама разберется.

– Идем. – Он набросил на мои плечи свой пропахший ментоловым табаком свитер. И так уютно мне вдруг стало, так тепло – как будто бы это не свитер нежно обнимал мои плечи, а руки влюбленного мужчины.

Нехороший признак.

Судя по всему, без пяти минут невеста, которая еще даже не успела нацепить на безымянный пальчик красноречивое кольцо, уже вполне готова к первой супружеской измене.

Мы шли босиком вдоль моря, по влажной полоске песка. Время от времени наши ступни атаковала ленивая прибойная волна. «Какая же я все-таки сволочь», – думала я. Мне хотелось, отчаянно хотелось, чтобы Майкл Рикман меня поцеловал. Ну или хотя бы предпринял попытку это сделать. Может быть, тогда я бы собралась с силами и ответила бы ему решительным отказом. Может быть, я бы даже решилась на возмущенную пощечину (мне никогда не приходилось награждать мужчину звонкой оплеухой; думаю, что каждая женщина в глубине души об этом мечтает, и я не исключение). Естественно, я бы объяснила ему, что в Москве меня ждет жених, что я запуталась и мне так хочется спокойной жизни. Но перед этим… перед этим я бы на одну-единственную секундочку, на мимолетный миг позволила бы себе окунуться в сладость первого поцелуя.

Но Майкл Рикман не предпринимал никаких попыток моего совращения. Мне даже немного обидно стало.

– Саша, у тебя есть бойфренд? – спросил он, глядя куда-то вверх, вероятно, на слегка подтаявшую с одного бока луну. – Что это за история с умершей любовью? Если не хочешь, можешь не рассказывать.

«Вот оно, начинается», – восторжествовала я.

– Вообще-то есть, – я глубоко вздохнула, – но у нас все сложно… А у тебя? Ты с кем-то встречаешься?

– Нет, – после паузы ответил он, – полгода назад расстался с одной девушкой… И с тех пор ничего серьезного. Мне вообще очень сложно влюбиться.

– Правда? – почему-то обрадовалась я. – Мне тоже… Слушай, Майкл, а как ты понимаешь, что влюблен? Как тебе удается отличить то самое, настоящее? Любимую девушку от просто девушки?

Он улыбнулся.

– Саша, это невозможно объяснить.

– Так я и знала, – разочарованно вздохнула я.

– У тебя проблемы? С твоим бойфрендом, да? – догадался он. – Не можешь понять, любишь ты его или нет?

– Тебе бы психологом работать. Он меня замуж зовет… Блин, не знаю, зачем я тебе об этом рассказываю.

– Ну почему же, мне интересно, – теперь он внимательно изучал мой профиль.

Мне даже неловко стало – собственный профиль мне решительно не нравится. Нос длинноват, да и вообще… Лучше всего я смотрюсь в ракурсе три четверти. Я завертела головой, пытаясь принять наиболее выгодное положение. Наверное, я все-таки была немного пьяна.

– Замуж, – нараспев повторил он. – Саша, но это же так просто. Что ты чувствуешь, когда его видишь?

Я посмотрела под ноги, на влажный темный песок, и попыталась представить себе лицо Эдуарда. Вообще-то, когда я его впервые увидела, у меня, что называется, в зобу дыханье сперло. Уж очень он хорош собой, мой потенциальный жених. Правда, потом я к его яркой внешности привыкла. И даже начала замечать некоторые недостатки – маленькие раздражители, еле слышные сигналы тревоги, которые свидетельствуют о том, что страсть постепенно проходит. Мне не нравится его стрижка – вернее, ее катастрофическое отсутствие. Мне не нравится, что у него бледная кожа. Никогда ему не быть таким загорелым, как Майкл Рикман, – мой Эдик на солнце покрывается саднящими красными пятнами.

– Что я чувствую… Понимаешь, мы давно вместе… Кажется, я к нему просто привыкла.

– Давно? И насколько давно?

– Ну, почти год.

– Год? – усмехнулся Майкл Рикман. – Я со своей девушкой шесть лет встречался. Так и не смог к ней привыкнуть.

– А почему вы расстались? Если не секрет?

– Она переехала в Нью-Йорк. Ей там работу предложили. Мы в последнее время много ссорились… – Он остановился. – Саша, давай постоим здесь немного.

– Все еще любишь ее? – спросила я.

Майкл Рикман смотрел на море. Было так темно, что я не видела его лица. Но почему-то мне казалось, что он улыбается.

– Нет, что ты! В последнее время наши отношения нельзя было назвать идеальными. Все как-то само собой сошло на нет. А сейчас… Мы даже не перезваниваемся.

– И тебе не жалко?

– Девушку? – усмехнулся он. – Жалко, она потеряла замечательного жениха.

– Нет, потраченного времени.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что шесть лет твоей жизни ушло на женщину, которая сейчас стала тебе совсем чужой и даже не звонит на Рождество!

– Какая ты смешная, – неожиданно он протянул руку и погладил меня по щеке.

Я прикрыла глаза, предвкушая поцелуй. Черт возьми, уж один поцелуй я могу себе (вернее, ему) позволить.

Но поцелуя не последовало.

– Почему я должен жалеть время, если это время было замечательным? – сказал Майкл Рикман. – Я этого не понимаю.

– Может быть, у женщин просто другая психология. Мы жалеем время, потому что каждый впустую потраченный месяц уносит кусочек нашей молодости.

– Какие глупости! – Он потрепал меня по плечу. – Мне кажется, такая женщина, как ты, Саша, всегда будет молодой.

Наверное, это был самый милый комплимент, который я получала за последний год. Честно говоря, мой Эдуард не очень силен в искусстве комплимента. Максимум, на что он способен, это, похотливо прищурившись, заявить, что у меня, например, «потрясающая грудь» или «гениальная попа». И не то чтобы я была против таких откровенных высказываний. Просто, согласитесь, любой девушке иногда приятно оказаться в объятиях не мужлана, а настоящего романтика.

– Что ты имеешь в виду? – решилась я на кокетливое уточнение. – Неужели мою инфантильность?

Он медленно повернулся ко мне. Внимательно посмотрел, как бы прицениваясь. Я молча ждала.

И наконец он изрек:

– Разве может когда-нибудь состариться женщина с такими губами?

Вот так все и произошло. Вернее, ничего особенного не произошло, вы не подумайте. Нет, опять я говорю не то. То, что все же произошло, как раз и было особенным. Несмотря на то что это был всего лишь поцелуй.

Один поцелуй на берегу моря, на песке. После этого поцелуя мы больше не разговаривали. Не знаю – то ли я, испугавшись, дала задний ход, то ли он интеллигентно почувствовал мою неловкость.

Он проводил меня до отеля. Коротко и немногословно попрощались. Перед тем как отправиться в номер, я заглянула на крышу отеля. Мне хотелось еще немного посмотреть на луну. Даже жаль спать такой теплой ночью. Такие ночи созданы отнюдь не для сна.

Но без Майкла Рикмана созерцание луны обрело какой-то совершенно иной смысл. Вы не поверите, но это было… скучно. Так что, вздохнув, я все же отправилась спать. Я надеялась, что завтрашний день рассудит все мои сомнения.

Лерки в номере не было.

– В детстве я долго не могла определиться, кем хочу стать. Не то балериной, не то физиком-ядерщиком. И только когда я лишилась девственности, до меня вдруг дошло: секс – вот мое призвание! Наверное, я могла бы стать знаменитой проституткой. Если бы это не было так опасно, конечно… И если бы я сама могла выбирать себе клиентов… И если бы… Ох, а вкусно-то как, Кашеварова!

Румяная свежая Лера доедала четвертый по счету многослойный бутерброд. Я изумленно наблюдала за тем, как непримиримый борец с лишними калориями (а также с бонусом к ним в виде складок на талии и «попиных ушей») с энтузиазмом поглощает белки, жиры и углеводы.

– Неужели этот твой Паникос настолько хорош? – наконец спросила я.

Ответ был написан на Леркином лице – и в особом блеске томно прищуренных глаз, и в чахоточном, ярком румянце, и в медленно расползающейся загадочной улыбке.

– Не то слово. Я не спала ни одной минутки! Сначала мы делали это в его машине. Кстати, у него кабриолет, серебристый. Но это я так. Потом…

– Уволь меня от подробностей, хорошо? – Я отодвинула тарелку с недоеденной яичницей. Отчего-то меня покинул аппетит.

– Слушай, а можно мне твои яйца доесть? – не дождавшись официального разрешения, Лера схватила тарелку и энергично потрясла над ней перечницей. – Когда я влюбляюсь, мне всегда хочется остренького. Кстати, о яйцах…

– Не-е-е-ет!!! – Я зажала ладонями уши.

Я еще понимаю, если бы этот разговор проходил в полутемном баре за бутылочкой сухого винца. Тогда бы я, может быть, и сама потребовала бы от нее пикантных деталей. Но за завтраком я вовсе не желаю выслушивать описание интимнейших подробностей телосложения нового Леркиного любовника.

– Я всего лишь хотела сказать, что Паникос замечательно готовит, – надулась Лера, – на завтрак он сделал мне яичницу с сыром. А ты, Кашеварова, просто зануда. Кстати, что у тебя с этим британчиком?

– Кого ты имеешь в виду? – наивно удивилась я.

– Тони Блэра, твою мать! – расхохоталась Лерка. – И Дэвида Бэкхема. Конечно, твоего нового синеглазого знакомого. Как там его зовут? Майкл…

– Рикман, – подсказала я, – и у меня с ним ничего нет.

– Да ладно, – подмигнула Лерка, – я же прекрасно видела, как ты на него смотрела.

– И как же?

– Как рок-фанат на Мика Джаггера, – хихикнула Лерка, – как обжора на двойной чизбургер с беконом. Как автолюбитель на «ламборджини-дьябло». Вот как ты, Кашеварова, смотрела на этого мужика. Скажешь, нет?

– Скажу. И вообще, как ты могла все это заметить, если весь вечер ты провела с Паникосом в позе сиамских близнецов?

– Ты же знаешь, у меня глаз-алмаз! – подмигнула она. – Так что колись, подруга. Он у тебя ночевал?

– С ума сошла? – возмутилась я. – Вообще-то я без пяти минут жена.

– Я бы сказала, без десяти, – задумчиво нахмурилась Лерка, ловко уворачиваясь от моего удара, – или даже без пятнадцати. И потом, разве ты не знаешь, как бы на твоем месте поступил любой мужчина? Всем известно, что мужики перед свадьбой пускаются во все тяжкие. А чем мы хуже?

– Ох, не завидую я твоему будущему мужу, Лерка.

– Я и сама не завидую. Потому что его просто нет на свете. Замуж-то я не собираюсь… Так вы даже не целовались?

– Нет, – нагло соврала я, – и вообще, вместо того чтобы болтать впустую, пойдем-ка лучше на пляж.

Лера посмотрела на часы и виновато улыбнулась.

– Я бы рада, но не могу… Паникос сейчас за мной заедет.

– Что-о?! Разве вы не провели вместе всю ночь?

– Это так, – застенчиво потупилась Лера, – но вообще-то он меня только переодеться отпустил. Но ты ведь не обижаешься, Кашеварова? По-моему, это любовь.

– Надеюсь, что нет, – пробормотала я, – не хватало еще и правда влюбиться в этого красноштанного обитателя пляжа.

Но Лерка меня даже не слушала. Ее мечтательная улыбка не предвещала ничего хорошего.

Неожиданно испортилась погода. Густые молочные облака скрыли солнце, волновалось-нервничало море, накрапывал еле ощутимый теплый дождь. Лерке было все нипочем – целыми днями она не вылезала из постели своего нового темпераментного знакомого.

Честно говоря, я рассчитывала на то, что Майкл Рикман предложит мне осмотреть в его компании остров. Но он больше не пытался со мною связаться. Лерка с загадочной улыбкой утверждала, что я Майклу настолько понравилась, что ему, видите ли, больно встречаться со мною снова. Он боится ко мне привыкнуть, а ведь у меня есть жених – так сказала Лерка, честное слово. А ей, мол, передал это Паникос – естественно, по большому секрету. Но я-то знаю, что она просто хотела меня утешить. Слишком уж неравная сложилась у нас расстановка сил – одна подружка нежится с любовником, другая – скучает под дождем.

Но ничего – утешение я нашла в магазинах. Вот где находится очаг женского счастья – среди вешалок с платьями, полок со смешными шляпками и причудливо одетых манекенов. Я давно заметила, что, если у меня плохое настроение, я стараюсь порадовать себя забавными, необычными вещами – такими, которые вряд ли отважусь когда-нибудь надеть. За три одиноких кипрских дня я умудрилась лихо спустить всю зарплату, и что в итоге оказалось в приятно шуршащих новеньких пакетах? А вот что – дурацкая широкополая шляпа с фиолетовым страусиным пером, домашний халат в подсолнухах, ядовито-зеленые чулки (на прилавке они казались милыми, на моих ногах – вульгарными), массажное масло непонятного происхождения, три чехла для мобильного телефона, расшитых ракушками (к слову, у меня и мобильник-то отключили давно), и кожаные мини-шорты, словно украденные из ролика в стиле гей-порно. Зачем я накупила все это барахло? Ладно, чехлы для мобильников можно будет кому-нибудь подарить, домашний халат все равно никто не увидит, да и массажное масло пригодится. Но что мне делать с колготками и шляпой? Участвовать в конкурсе «Псих недели»?

Еще я накупила целую гору милых сувениров – горный рожковый мед для родителей, натуральную морскую губку для редактора рубрики «Здоровый образ жизни» Маргариты Петровны, диск с греческими песнями для маникюрши (не знаю, зачем ей греческие песни, но надо же было как-то соригинальничать!) и засушенного морского ежа – ежа я подарю своему начальнику, Максиму Леонидовичу Степашкину. Уж больно противный у меня начальник, мы с самого первого дня знакомства немного друг друга недолюбливаем.

Лерку мне доводилось видеть лишь изредка.

И не могу сказать, что меня радовало то, как выглядит моя лучшая подруга. То есть нет, выглядела она как раз превосходно. Настоящая красавица – загорелая кожа, блестящие огромные глаза, выгоревшие волосы, свежий румянец. Беда в том, что она выглядела как влюбленная женщина. Хотя я представить не могла, чем этот мерзкий сальный Паникос ее «зацепил» – но, видимо, что-то в нем все-таки было. Что-то, невидимое для моих глаз, но понятное Лерке.

Перед самым отъездом она вдруг сказала:

– Кашеварова, надо серьезно поговорить.

– Что такое? – я даже испугалась.

– О Паникосе.

– Вы расстались? – обрадовалась я. – Наконец-то!.. То есть, я имела в виду… Лерка, бедненькая. Пойдем выпьем текилы.

– Дура! – обиделась Лера. – Кто тебе сказал такую чушь? Все как раз наоборот. Он меня замуж зовет.

– Что-о? – закричала я. – Но ты, надеюсь, отказалась?

– Кашеварова…

Лерка нервно закурила. Ох, не нравилось мне выражение ее лица. Решительно не нравилось.

– Кашеварова, я не знаю, что делать…

– Как что? – чуть не задохнулась я. – Улетать скорее в Москву и забыть о нем, как о страшном сне! – перехватив ее укоризненный взгляд, я оговорилась: – Ну хорошо, как об эротическом сне. Главное – забыть.

– Мне тридцать лет, – задумчиво сказала Лера, – тридцать. И никогда раньше мне до такой степени не нравился мужик. Тебе этого не понять.

– Мне тоже будет тридцать лет! Через три года!

– Три года назад я была совсем другой, – улыбнулась Лерка, – мне казалось, что все это будет длиться вечно. Попойки, наряды, мальчики. А вот теперь я задумалась. Конкуренция так сильна. Ты видела новую секретаршу нашего Степашкина? Ее зовут Диночка, ей девятнадцать лет. Ноги от ушей, все как положено… А что, если у меня осталось не так много шансов?

– Кто внушил тебе эту идиотскую мысль? Уж не Лика ли с ее ребенком?

– Кстати, когда-то мне надо будет задуматься и о ребенке…

– Лерка, ты меня пугаешь! Еще неделю назад ты пела совсем по-другому, – я приложила ладонь к ее лбу, – у тебя случайно нет температуры?

– Просто неделю назад мне было двадцать девять лет, – упрямо настаивала она, – а теперь тридцать. Да и Паникос говорит, что ему всегда хотелось иметь детей.

– Прекрати говорить об этом Паникосе! – рассердилась я. – Ты же шутишь! Признайся, что шутишь!

– Кашеварова, вообще-то я ответила «да». Я подумала – да ну все к черту! Я же могу все бросить и поселиться здесь, на Кипре. А что, отличная страна, шикарный климат, морской воздух…

– Ага, и скука смертная! – перебила я.

– В любом случае у нас еще ничего не решено наверняка. Я волнуюсь, что это обычный курортный роман.

– Буду на это надеяться, – пробормотала я.

– Ну а ты-то как? – вдруг спросила Лерка. – Ты решила, что ответишь Эдику?

– Вообще-то… Вообще-то нет.

И это было правдой. Неделя пролетела незаметно. Я надеялась, что вдали от дома мне удастся спокойно обо всем подумать. Но нет – на горячем песке, под лучами томного солнца думать ни о чем не хотелось.

Через день мне предстояло встретиться с Эдуардом. И я решительно не знала, что ему скажу.

Я запуталась.

Когда наш самолет уже набирал высоту, я опять подумала об Эдуарде.

Мне вдруг вспомнилось, как мы впервые поссорились. Из-за какой-то чепухи, сущего пустяка. К тому времени мы уже были знакомы несколько месяцев. Эдик пришел ко мне в гости, а на мне было новехонькое платье с искусственной веточкой орхидеи, пришитой у подола, – в этом наряде я была хрупкой и милой, точно фарфоровая пастушка из антикварной лавки. Естественно, мне хотелось платьице «прогулять». Красивая одежда – это ведь как живое существо, домашнее животное девушек всех времен и народов. Без тщательного ухода все эти брючки, пальтишки, парео и сарафаны задохнутся в тесном шкафу. Красивое платье необходимо выгуливать как минимум два раза в месяц. К тому же иногда его стоит вынимать из шкафа с целью праздного им любования. У меня подруга, Жанна, так вот она просто помешана на новых туфельках. Ее шкафы забиты обувными коробками. На каждой коробочке – фотография находящихся в ней туфель. А еще – Жанка мажет кожаную обувь дорогущими антивозрастными кремами для лица. Уж не знаю, есть ли в этом какой-то смысл. Но она на полном серьезе утверждает, что коричневые мокасины предпочитают крем от «Шанель», а нахальным алым сапожкам больше по душе аптечная серия «Виши».

И не надо иронизировать. Почему никто не смеется над теми, кто, например, коллекционирует марки? Виданное ли дело – выложить целое состояние за крохотный бумажный прямоугольник!

Холить его и лелеять, поддерживать специальную температуру в комнатах, где хранятся альбомы с марками. Почему-то филателия возведена едва ли не в ранг искусства. А над нами, девушками, спускающими зарплату в модных магазинах, принято снисходительно посмеиваться.

Так вот, то замечательное платье я надела, потому что мы с Эдиком собирались на открытие нового китайского ресторанчика на Садовом. Приглашения пришли в нашу редакцию – правда, они были адресованы главному редактору Максиму Степашкину, но я решила, что мой начальник слишком консервативен для того, чтобы есть палочками червяков в кляре, и просто-напросто стащила билеты со стола его секретарши.

Увидев Эдуарда, я мгновенно скисла – на нем были художественно порванные на обоих коленях джинсы и клетчатая рубашка в ковбойском стиле.

– Разве я тебя не предупреждала, что в приглашении написано: «Вход в вечерних костюмах»? – надулась я.

– Шурик, ну извини, – он чмокнул меня в лоб, – просто у меня появилась идея получше, и я решил, что ты не будешь против!

Жестом фокусника он извлек из кармана какие-то билеты. «Зенит» – «Локомотив», – мрачнея, прочитала я.

– Что это?

– Как что? – невинно улыбнулся мой горе-спутник. – Билеты. Мне удалось достать билеты на футбол. Ты хоть понимаешь, что это за матч?

– Не понимаю, – честно призналась я, – ты же знаешь, что я в футболе ничего не понимаю!

– Так я тебе все объясню! – с энтузиазмом воскликнул Эдик. – Пока будем ехать в такси, расскажу правила игры! А там ты уж сама разберешься. Только вот… – Он посмотрел на мои золотистые босоножки на тонких шпильках. – Только вот, боюсь, тебе ноги могут оттоптать. Может, переоденешься? Давай быстрее, я подожду.

Я смотрела на него во все глаза. По инерции Эдуард продолжал улыбаться. Я же чувствовала себя как вулкан за минуту до извержения. В глазах потемнело, в голове взрывались горячие фонтанчики. Мамочки, что происходит?! Неужели я опять слышу сигнал тревоги? Только-только я поверила в то, что в русской рулетке, которой, по сути, и является поиск мужчины в большом городе, мне повезло. И что же получается – выходит, я встречаюсь с эгоистом?!

Наверное, все мысли были написаны на моем лице. Во всяком случае, Эдик испугался.

– Малыш, я что-то не то сказал?… Ты не хочешь на футбол? – Его зеленые глаза были так наивно распахнуты. Нет, вы только подумайте, он и в самом деле удивился.

– А ты сам как думаешь? – мой голос предательски звенел.

– Я думал… Шура, но ты сама говорила, что открытие ресторана – это пустяк. Я подумал, что для тебя это ничего не значит. И раз уж мне повезло достать эти билеты… Ну прости меня! Если хочешь, пойдем в ресторан.

– В ресторан?! – повысила голос я. – Да кто тебе сказал, что тебя пустят в этот ресторан! Ты же одет как… как… как…

– Как человек, который собирался на футбол, – услужливо подсказал Эдик.

– Знаешь что, я, пожалуй, вообще никуда не пойду, – я со стуком сбросила золотые босоножки, – возьму в видеопрокате фильм «Зловещие мертвецы» и останусь дома.

– Шурка… – растерянно протянул этот так называемый футбольный фанат. – Шурка, я даже не знаю, что сказать…

– Вот и не говори ничего. Иди сам на свой футбол. Или пригласи кого-нибудь. Наденьте дурацкие майки, жрите хот-доги с майонезом и орите: «„Спартак“ – чемпион!» Это все не для меня. Понимаешь, я другая! Другая.

– Я вижу, – он слабо улыбнулся, – знаешь, я и правда виноват. Даже не знаю, как загладить свою вину. Хочешь, съем дождевого червяка? Все равно в китайском ресторане подали бы почти то же самое.

Я уничтожающе на него посмотрела.

– Понял. Ну хочешь, куплю тебе новые туфельки? Если это поднимет тебе настроение.

– А потом мы в этих туфельках пойдем играть в регби? – издевательски переспросила я.

– Шурка… Хочешь, приготовлю тебе спагетти?

– Спасибочки. Вместо ужина в китайском ресторане я, значит, должна есть слипшиеся макароны «Экстра». Какая заманчивая перспектива! Я специально нарядилась в лучшее платье, чтобы отведать макарончиков с кетчупом.

– М-да, ты права, готовлю я не очень…

– Знаешь, Эдик, просто уходи. Оставь меня одну.

– Хорошо, – вдруг согласился он, – один момент. Без лишних слов он вышел из комнаты. Если честно, я даже удивилась. Почему-то мне казалось, что он меня будет долго уговаривать, и в конце концов я все-таки милостиво соглашусь на покупку новых туфелек. Я мрачно размышляла о мелочности и ненадежности представителей якобы сильного пола, когда в окно вдруг постучали. Я вздрогнула. Живу я на одиннадцатом этаже. С детства я панически боюсь высоты, поэтому никогда не выхожу на балкон. Поскольку квартиру я снимаю, то даже не знаю, что на этом самом балконе находится, – кажется, мешки с каким-то старым тряпьем. Самое интересное – стучали в то окно, где балкона и в помине не было, в окно кухни!

Не без некоторой опаски я приблизилась к окну. Может быть, чей-то застигнутый врасплох любовник пытается спастись с моей помощью от не вовремя пришедшего «коллеги» Отелло? А может быть, грабители?! Схватив на всякий случай огромный нож для рубки мяса, я с замиранием сердца отдернула занавеску. И увидела… Эдуарда! Он стоял на узеньком карнизе (и как только на нем умещались его ножищи сорок пятого размера?!) и улыбался. Я так и застыла с раскрытым ртом. Жестом он показал мне, чтобы я открыла окно. Казалось, что ему совсем не страшно. Одной рукой Эдик небрежно придерживался за стену, а в другой руке держал… цветочный горшок.

Господи, но зачем ему понадобилось вылезать через окно вместе с моей любимой комнатной фиалкой?!

С трудом справившись с щеколдой, я открыла окно, и Эдуард забрался в квартиру. Он был счастливым и невозможно пыльным.

– Привет, – как ни в чем не бывало сказал он, – можно руки помыть?… Ах да, это тебе, – он вручил мне горшок с фиалкой.

– Эдик… Но что все это значит?!

– Решил тебя развеселить, – пожал плечами он, – и потом, я читал, что провинившийся рыцарь должен совершить подвиг. Вот и решил…

– Но как ты попал на улицу?!

– Элементарно, Ватсон, – псевдо-Ланселот щелкнул меня пальцем по носу, – вылез в окно твоей спальни и по карнизу перебрался в кухню. Не волнуйся, я кандидат в мастера спорта по альпинизму. Так что я практически ничем не рисковал.

Не могу сказать, что мне нравятся такие вот бесшабашные мужчины. Скорее наоборот – в мужчине я ценю спокойствие и надежность. Но в Эдуарде удивительным образом сочетались эти два противоположных качества. Он мог быть взрослым, рассудительным мужчиной, но иногда в нем просыпался хулиганистый мальчишка. Удивительно – но напряжение было снято. В китайский ресторан мы не пошли, впрочем, на футбол тоже. Я переоделась в джинсы и футболку, и мы отправились в парк Горького, на колесо обозрения. А потом Эдик в знак примирения все-таки купил мне новые туфли.

Знаете, такие лиловые, с острыми носами и широкой перестежкой на щиколотке.

Те туфли я ношу до сих пор.

– Что вы будете, курицу или рыбу?

Приветливый голос блондинки-стюардессы вернул меня к реальности.

– Что?

– Я про обед говорю, – добродушно объяснила бортпроводница, – что вы выбираете?

– Я выбираю… Лерка, я выбираю Эдика! – Я подтолкнула подругу локтем.

От неожиданности она выпустила из рук стаканчик с кока-колой.

– Вот черт! Кашеварова, все, ты мне новую юбку должна.

– Ты слышала, что я сказала? Я выбираю Эдика!

Стюардесса смотрела на нас с вежливой непонимающей улыбкой. Она была совсем молоденькой – может быть, слегка за двадцать – и очень симпатичной. Простоватое, но милое лицо в обрамлении светло-русых кудряшек, веснушки, ямочки на щеках. Этакий боттичеллиевский ангелочек, сдобная булочка. Конечно, где ей понять…

– Простите, мы о своем, о женском. Я буду курицу.

Блондиночка выдала мне теплый лоток.

– Понимаю, любовь, – мечтательно улыбнулась она, – у меня вот тоже любовь. С киприотом. Познакомилась полгода назад в аэропорту. И с тех пор мы не разлей вода. Представляете, он мне предложил выйти замуж! Так что скоро я это все брошу, – стюардесса кивнула на тележку, уставленную подносами с едой.

– Я тоже скоро замуж выхожу, – с удовольствием поддержала разговор я. Болтливая блондиночка мне понравилась. Сразу видно, что человек хороший. Хотя ее коллеги наверняка сочли бы такое поведение за непрофессионализм.

– Правда? Тогда я вам принесу бесплатное шампанское! – пообещала она. – Сейчас раздам подносы и примчусь!

– Шампанское – это здорово! – обрадовалась Лерка. – Кашеварова, ты только посмотри, жизнь удалась.

Она лениво потянулась, точно разомлевшая в солнечной кляксе кошка.

– Мы, две красивые успешные женщины, в самолете будем пить шампанское! К тому же я еще и влюблена. Красота!

Я собиралась было ей возразить, но тут откуда-то сбоку раздалось громогласное:

– Мама! Я хочу какать!! КАКАТЬ!

Недовольно поморщившись, я обернулась. Так и есть, через проход от нас сидело Тошнотворное Дитя. Мальчик лет шести, слишком взрослый, чтобы им искренне умиляться, но, увы, слишком маленький, чтобы разозлиться на него всерьез.

Уверена, многие понимают, о чем я говорю.

Я люблю детей – но только тех, которых показывают в рекламных роликах гипоаллергенного мыла. Толстощеких ангелов с влажными кудряшками, сплошь состоящих из пахнущих молочным шоколадом округлостей. Иное дело, малолетние чудовища, которых я обычно и называю «Тошнотворное Дитя».

Тошнотворное Дитя сделано не из завитков, припухлостей и ямочек, а из острых углов, выступающих ребер и покрытых отваливающейся коркой ссадин. Тошнотворное Дитя может запросто, покрутив пальчиком в носу, вытянуть из ноздри нечто зеленое и липкое и с милой улыбкой продемонстрировать тебе данную субстанцию. Тошнотворное Дитя носит на зубах брекеты, в которых застряли остатки того, чем пообедало это чудище.

Еще Тошнотворное Дитя, как правило, страдает диатезом, педикулезом и ночным недержанием мочи. И ясное дело, только представителю этого детского племени может прийти в голову, не стесняясь в выражениях, попроситься в туалет, когда окружающие философски говорят о любви.

Я зашипела в Леркино ухо:

– По-моему, некоторых детей стоит помещать в клетку и сдавать в багаж!

– Что ты имеешь в виду? – удивилась она.

Я кивнула в ту сторону, где перепачканное чем-то шоколадным Тошнотворное Дитя с настойчивостью, достойной лучшего применения, снова и снова повторяло слово «какать».

– Кашеварова, и ты еще собираешься замуж, – укоризненно покачала головой Лерка, – да ты сама еще не повзрослела.

– Не понимаю, как связана моя свадьба и этот маленький уродец? – возмутилась я.

Кажется, я сказала это слишком громко. Мамаша Тошнотворного Дитяти наградила меня убийственным взглядом.

– Ты же совсем не любишь детей.

– Люблю! – возразила я. – Но не таких. Неужели тебе нравится этот…

– Уродец, – со смешком подсказала Лерка, – так ты его, кажется, назвала. Сашка, да это же обычный ребенок. Все дети в этом возрасте такие.

– Ты мне это назло говоришь, – я отвернулась к иллюминатору.

Стюардесса принесла шампанское, как и обещала. Но мне почему-то расхотелось отмечать с таким трудом принятое решение. Скажите на милость, какой смысл отмечать помолвку, если даже моя лучшая подруга не верит в то, что я достаточно взрослая, чтобы называться гордым словом «жена»?!