4
Утром прибытия – хотя за окном была все та же проколотая звездными булавками тьма – позвонил Вадим. Телефона в каюте не было, но над столиком вдруг возникло разноцветное облачко, оказавшееся объемным изображением Карнаухова-младшего, которое вежливо поздоровалось и осведомилось, как почивалось обитательнице семнадцатой каюты и не желает ли она позавтракать? Слегка ошеломленная таким способом связи, Таня заявила изображению, что ей надоели семейные завтраки, обеды и ужины и хочется к людям. Вадим хмыкнул, но поведал, что в кафе на третьем уровне можно подкрепиться в компании других пассажиров. «Угу», – отозвалась Таня и продолжила валяться. Вставать не хотелось. Текли ничем не отмеченные минуты, а Таня все нежилась в постели и вспоминала вчерашний день – первый на борту межпланетного корабля…
Изображения ракет, какие Таня видела в журналах и книжках, гравитабль ничем не напоминал. Он скорее был похож на океанский лайнер. Вадим устроил вчера экскурсию по его палубам. Каюты, салоны, бассейны, шарообразный зал нулевой гравитации, где люди летали на крыльях, как птицы. Вадим предлагал попробовать и ей, но Таня не решилась. Только с детским восторгом наблюдала, как парят, закладывают виражи и мертвые петли обыкновенные парни и девушки, но с разноцветными крыльями, прикрепленными к рукам.
Поразил Таню и Звездный зал – высокий прозрачный купол, сквозь который можно часами наблюдать Космос. Стоило сосредоточить взгляд на какой-нибудь звездочке, как рядом с нею появлялся столбец текста, содержащий научные сведения как о самом светиле, так и о планетах, его окружающих. Больше всего Таню восхищали строчки о количестве народонаселения на той или иной планете – освобожденное от угнетения и войн человечество заселяло Вселенную. Короче, Вадим вовсю выполнял поручение отца – отвлекать и развлекать гостью. Надо сказать, у него получалось.
Гравитабль тоже был густо населен. Семеня за широко шагающим «высокоученым экскурсоводом», Таня видела множество людей, молодых и старых, хотя совсем дряхлых среди них не было. Встречались и стайки детей разного возраста. Вадим объяснил, что существует традиция с десятилетнего возраста отправлять во время каникул ребятишек на Марс. Мальчишки и девчонки тридцатого столетия ждут этого дня с нетерпением – Таня подумала, что в ее время так ждут приема в пионеры, но здесь, наверное, никаких пионеров нет. Из-за этой традиции четвертую планету Солнечной системы иногда называют Детской. Во время каникул все музеи, все парки, все экскурсионные маршруты ее работали на юных посетителей, словно шумный, пестрый, горластый прибой накатывался на Марс, давно уже утративший грозный облик бога войны. В библиотеке межпланетного корабля Таня увидела объемные фотографические снимки, сделанные в разные столетия как на поверхности самой, тогда еще совсем недетской планеты, так и из открытого космоса. Красно-черные пустыни, пыльные бури, какие-то громадные изжелта-серые арки, то ли руины, то ли остовы гигантских животных, русла высохших рек, плоскогорья, усеянные камнями, и куполообразные выступы исполинских гор, и над всем этим низкое небо, тускло-желтое днем и морозно-черное ночью. И постепенно – от снимка к снимку – облик Марса менялся.
– Как вам удалось это чудо? – спросила Таня, рассматривая трогательные изображения первого облачка, первого открытого водного потока, первого ростка, а после – голубого неба, грозы над растущими городскими зданиями, ребенка, неумело ковыляющего босыми ножками по теплому песку на берегу озера, золотые, алые, багряные заросли высоких, тонких деревьев у подножия горы с убеленной вершиной.
– Ты права, именно чудо, – отозвался Карнаухов-младший. – Нет, конечно, были построены специальные генераторы воздуха, чтобы сделать атмосферу плотной и вызвать парниковый эффект, но само по себе это не сделало бы Марс таким живым и прекрасным миром, каков он сейчас. Вернее – сделало бы, но спустя многие тысячелетия…
– Что же случилось?
– Понимаешь, Марс был похож на смертельно больного человека, который отказывался бороться за жизнь, и все усилия врачей пропадали втуне… Во второй половине двадцать первого века на Марсе обнаружили марсиан…
– Настоящих?!
– Ну не игрушечных же… Красивые утонченные существа… «Смуглые и золотоглазые», как их называл один древний автор из папиной коллекции… Наука марсиан тогда превосходила земную, они-то и помогли нам установить прочные связи со своей планетой, но вот сами марсиане вели себя как упомянутый больной. Они и до сих пор безнадежные фаталисты, но тогда совсем опустили руки… И однажды прибыла на Марс пожилая пара. Марсиане сами ее выбрали. Что эта пара сделала с марсианами и с самой планетой – неизвестно, только вдруг у Марса и его коренных обитателей словно второе дыхание открылось… Жить они захотели, а не умирать торжественно и пышно…
– Как в «Аэлите», – вздохнула Таня. – Красиво…
– Кстати, – спохватился Вадим. – Я ведь обещал показать тебе фильм, даже два…
– Да… а здесь есть кинематограф?
– Кинема… что? – переспросил Карнаухов-младший. – Ах да… Нет, у нас это по-другому делается.
Он откинулся на спинку кресла и скомандовал:
– Свет! – В каюте стало темно. – Будьте любезны, – продолжал Вадим, – сервер развлечений, домен художественных фильмов, корневой каталог двадцать, файл «Аэлита».
– Ты это кому говоришь? – шепотом спросила Таня.
– Бортовому Сумматору… Ты лучше смотри…
Прямо в темноте появились большие белые буквы АЭЛИТА. Потом возникло изображение проводов, качающихся под ветром, и преувеличенно ярких ритмичных вспышек искрового передатчика, которое вскоре сменилось пояснительным титром: «4 ДЕКАБРЯ 1921 ГОДА В 18 час 27 мин ПО СРЕДНЕЕВРОПЕЙСКОМУ ВРЕМЕНИ ВСЕ РАДИОСТАНЦИИ МИРА ПРИНЯЛИ…» Дальше замелькали картинки, видимо, иллюстрирующие работу мировых радиостанций, которые приняли один и тот же сигнал: «АНТА ОДЭЛИ УТА». Таня смотрела, как завороженная, и не потому, что так уж был интересен этот старый, немой фильм, заметно уступающий в увлекательности и научной достоверности «Космическому рейсу», а потому, что в нем мелькали сценки такой близкой, узнаваемой жизни. Ведь между тысяча девятьсот двадцать первым и тысяча девятьсот сорок первым годами не такая уж большая разница во времени, во всяком случае, ее не сравнить с пропастью в тридцать веков.
Фильм кончился. Медленно зажегся свет. Таня повернулась к Вадиму, моргая заслезившимися глазами.
– Ну, как? – осведомился он. – Понравился кинематограф?
– Кинофильм, – сердито поправила его Таня и добавила небрежно: – Мещанская мелодрама…
– Ого! – весело удивился Карнаухов-младший. – Тебя надо познакомить с нашими историками архаичного киноискусства. Думаю, они будут в восторге от такого знатока.
– Хватит подначивать, – пробурчала Таня. – Давай лучше вторую «Аэлиту».
Вадим снова произнес свое заклинание, и начался следующий сеанс. Зрелище, по сравнению с которым черно-белая немая греза была лишь слепым отпечатком, захватило Таню с первых мгновений. Кинофильм был не только звуковым, но и цветным, и объемным. Да что там, он воздействовал на все органы чувств. Таня ощущала дуновение ветра на лице и чувствовала запах увядших цветов. Она словно стала участницей захватывающего действа. Древний, величественный Марс предстал перед ней как живой. Будто она уже вступила на его поверхность и теперь, вместе с отважными межпланетными путешественниками инженером Лосем и красноармейцем Гусевым, пересекала апельсинового цвета равнину, по щиколотку утопая в ржавом прахе, прислушиваясь к ночным шорохам и пискам, раздающимся в кактусовых зарослях. А потом был головокружительный полет на воздушном корабле, руины гигантского цирка, слепые глаза спящего магацитла и стеклянные крыши Соацеры. Марсиане, мчавшие в крылатых лодках навстречу пришельцам с Земли, улыбались именно ей, комсомолке Климовой, и бросали охапки цветов. Таня невольно попыталась поймать один из букетов, но он прошел сквозь ее пальцы, шлепнулся на колени и свалился на пол каюты. Но все эти чудеса были забыты в тот миг, когда на сцену вышла сама дочь повелителя над всеми странами Тумы.
Зов Аэлиты, казалось, все еще звучал в пространстве, и Таня со стыдом вспоминала, как расплакалась после сеанса. Ревела навзрыд, будто кисейная барышня. Вадим, ошеломленный такой реакцией, вскочил и принес ей стакан воды. Он, видимо, накапал в нее что-то успокоительное, потому что Таню мгновенно стало клонить в сон. И вот теперь она, наконец, проснулась. Проснулась с ощущением счастья. Так бывало в детстве, в первое утро летних каникул. Просыпаешься и вдруг понимаешь, что в школу идти не нужно. И завтра не нужно, и послезавтра, и еще много-много утр подряд. Что лукавить, Тане хотелось увидеть Марс и его обитателей. После вчерашнего кинофильма – тем более. Пусть это будут ее летние каникулы, которые она, как обычно, постарается провести с пользой. А потом – на фронт! Бить фашистских гадов, сколько получится…
Но пока нужно одеться к завтраку…
Чемодан послушно изверг ворох платьев. Какое же выбрать? Таня вчера насмотрелась на здешних красавиц. Если только все они не были гинедроидами какого там по счету поколения, следовало признать, что скромной комсомолке Климовой с ними не тягаться. Таких расцветок и фасонов выпускница радиотехникума и вообразить не могла. А прически! А косметика! Можно подумать, что все женщины на борту киноактрисы… Нет, нет, вам, комсомолка Климова, следует выглядеть скромнее.
Она выбрала голубое платье с кружевным воротником и оборками – оно вполне соответствовало утреннему настроению – и легкие белые босоножки с пряжками-друзами. Вадим уже поджидал ее в коридоре, подпирал широкими плечами белые стены. К глубокому сожалению Тани, ее «ухажер» не утруждал себя выбором гардероба. На Вадиме были короткие пионерские штанишки и майка с изображением древнеегипетского Сфинкса. На ногах же не было ничего.
Таня вздохнула, дескать, что взять с мужчины, подошла к нему танцующей походкой, взяла под руку. Они поднялись в кафе на третьем уровне, по сравнению с другими заведениями на корабле оно выглядело скромно. Никакого золота, живого пламени в потолочных светильниках и невесомого мороженого. Каплевидные столики на ножках-стебельках, раздвижные, узорчатого стекла, ширмы, за которыми, при желании, можно уединиться, говорящее меню и вихреподобные стюарды. Ширму Таня велела убрать – уединение ей осточертело. На завтрак захотела молока и хлебную горбушку. Немножко подсохшую. И яблоко. Из того, что в результате принес стюард, Таня узнала лишь яблоко. У молока был привкус арбуза, а под хрустящей корочкой «горбушки» обнаружился жидкий шоколад. Вадим с ухмылкой наблюдал, как гостья с недоумением разглядывает заказ. Таня ухмылку заметила и сделала вид, мол, получила то, что хотела.
После завтрака они поднялись в Звездный зал. Здесь уже было полно народу. Марс приближался. Конечно, это они приближались к нему, но зрение говорило об обратном. Разинув рот, комсомолка Климова смотрела на серебристо-багряный с изумрудными прожилками полумесяц. Детская планета мало напоминала свои изображения в книжках, которые Таня читала запоем, но, видимо, так и должно быть. Что могли разглядеть в свои телескопы астрономы ее времени? Знакомый студент физмата как-то пригласил Таню на наблюдения в Пулковскую обсерваторию. Стоял январь, под куполом обсерватории оказалось жутко холодно. Студент долго наводил телескоп на багровую звездочку, поблескивающую в створе купола. Таня успела изрядно замерзнуть. Наконец он поманил ее к окуляру. Крохотный подрагивающий красноватый шарик – вот и все, что Тане удалось рассмотреть. Никаких каналов. И уж тем более – никакой Соацеры. Каналов Таня не видела и сейчас, но теперь-то она знала, что их и не было. Бессмысленно обводнять мерзлые, ржавые пустыни…
Сближение с Марсом сделало движение гравитабля заметным. Вот уже полумесяц развернулся в щедро освещенную Солнцем поверхность. Таня невольно сравнивала увиденное с изображениями в библиотеке. Вот это извилистое озеро, пересекающее едва ли не половину Западного полушария, когда-то было уродливым шрамом Долины Маринера, а три ледяные вершины, поднимающиеся над горизонтом, не знали и капли влаги, вздымаясь за пределы скудной разреженной атмосферы. Сухие оспины многочисленных кратеров были теперь заполнены водой – Детская планета словно встречала космических путешественников доверчиво раскрытыми синими глазами. На берегах озер и похожих на голубые вены рек росли леса. Вероятно, купол Звездного зала увеличивал изображение, потому что Таня отчетливо видела качающиеся вершины отдельных деревьев, усыпанных кармином и золотом, багрянцем и кадмием, краплаком и киноварью. На Марсе будто царила вечная осень, но осень праздничная, карнавальная, а не та, что зовется порой расставания и печали.
– Смотрите, Юветус! – выкрикнул какой-то мальчик. Он, видимо, впервые летел на Марс и очень хотел показать свою осведомленность. Однако с его мнением не был согласен другой путешественник. Того же примерно возраста.
– Это – Квардор, умник… Юветус в Восточном полушарии.
Тане было все равно, Юветус или Квардор она видит. Зрелище громадного города, раскинувшегося у подножия Олимпа, который напоминал скорее мир-младенец, вырывающийся из тела материнской планеты, нежели – гору, захватило ее целиком. Хитроумная оптика Звездного зала демонстрировала то общую панораму с высоты птичьего полета, то бросала в стремительном падении на островерхие дома-башни, то опускала на уровень улиц, позволяя на миг очутиться среди фонтанов и парков, причудливых дворцов и фейерверочной растительности бульваров. Прекрасное видение промелькнуло за считаные секунды. Полет продолжался. Панорамы Марса, одна красочнее другой, разворачивались на экране-куполе Звездного зала. Просторная синевато-серая равнина, простирающаяся к северу от города у подножия исполинского вулкана, оказалась морским простором. Правда, его площадь вряд ли превышала Азовское море, но для четвертой планеты он был сравним по значению с Тихим океаном Земли. Над ним гравитабль вошел в ночную тень. Высыпали звезды, отразившись в глади марсианского океана. Тане вдруг стало скучно – на звезды она уже насмотрелась. Тронула Вадима за руку, сказала:
– Я в каюту…
– Вот чудачка! – удивился Карнаухов-младший. – Сейчас выйдем на Восточное полушарие… Там тьма интересного…
– Пойду собираться, – отозвалась Таня. – Ведь скоро посадка, так ведь?
Вадим посмотрел на цифры электронных часов, зеленоватыми призраками всплывшие у основания купола.
– Да… Через полчасика примерно. Еще пол-оборота – и сядем на космодроме Квардора.
– Ну и вот…
Таня повернулась и пошла к выходу. Ей очень хотелось, чтобы Вадим окликнул ее, но он и не подумал. Она даже оглянулась, надеясь, что Карнаухов-младший хотя бы смотрит ей вслед. Как же! Он уже что-то нашептывал брюнетке, на вкус комсомолки Климовой – абсолютно голой. Не считать же одеждой нечто эфемерное, густо усеянное блестками. Как будто эту бесстыдницу обмазали клеем и вываляли в новогоднем конфетти. Таня с удовольствием хлопнула бы дверьми, будь они здесь. Но дверей не было, и она просто бросилась ничком на постель. Хотелось заплакать, но слез не нашлось. Таня и сама не понимала, что с ней происходит. Беспричинная радость и столь же беспричинная тоска накатывали волнами. С кем бы посоветоваться? Жаль, что не Сергей Владимирович полетел с ней на Марс. От Вадима толку мало. Он только умничает и поучает. Что, впрочем, неудивительно. Ведь он на тридцать лет старше ее, комсомолки Климовой. А она, неужто умудрилась в него влюбиться? В мужчину, который ей в отцы годится. Вот дура-то! Тане вдруг стало смешно и стыдно. Чего, спрашивается, нюни распустила? Хватит. Пора и впрямь собираться.
Она собрала платья и туфли, разбросанные по всей каюте, утрамбовала, как могла. Осмотрелась. Вроде ничего не забыла. Дверь растворилась, на пороге как ни в чем не бывало появился Вадим. В том же самом наряде. Босиком.
– Готова?
– Да!
– Тогда пошли.
Оказалось, что дверные проемы всех кают разомкнуты и по коридору говорливой толпой движутся пассажиры. Вращающиеся лифтовые колодцы подхватывали их небольшими группами. Таня и Вадим оказались в компании двух мальчишек-спорщиков, которые выясняли в Звездном зале, какой город они видят. Спорщики, насупившись, молчали. Вскоре все четверо стояли под сверкающим днищем гравитабля, вдыхая ароматный воздух преображенного Марса. Спорщиков увели воспитатели, а Таня зашагала за Вадимом, который хорошо ориентировался даже на другой планете. Они долго шли под кораблем, потом вступили на движущуюся дорожку, и она понесла их со скоростью хорошего бегуна. Блеснуло солнце. Таня зажмурилась, а когда открыла глаза – оглянулась на оставленный гравитабль. И увидела лишь полированную, отражающую ослепительный солнечный диск, плавно закругляющуюся кверху стену. Неохватную глазом.
«Какая все-таки мощь! – со смесью восторга и ужаса подумала Таня. – Чтобы такую махину сдвинуть, никаких двигателей не хватит… Вот бы нашим такой корабль да загрузить его бомбами… Ничего бы от их проклятого Берлина не осталось…»
Марс был очень странной планетой. После Земли он казался ненастоящим, игрушечным. Может быть, виной тому была детская легкость, которую комсомолка Климова ощутила, едва вышла из корабля. Ей даже показалось, что она вот-вот взлетит. Другие, впрочем, и взлетали. Не все пассажиры смирно стояли на бегущей дорожке, некоторые вдруг распахивали прозрачные стрекозьи крылья и срывались в кубово-синее небо. Когда это произошло впервые, у Тани вырвалось:
– Марсиане!
В толпе засмеялись. Особенно усердствовали дети. Таня насупилась.
– Нет, – отозвался Вадим. – Всего лишь люди с портативными хомокоптерами. Индивидуальными летательными аппаратами…
– А марсиане? – уже вполголоса, чтобы не вызвать новый приступ общего веселья, осведомилась Таня. – Они где?
– Да кто их знает… Думаешь, они тут толпами бродят? Как бы не так…
Сказано это было настолько равнодушно, что Таня не стала расспрашивать дальше.
Дорожка вынесла их к громадному зданию космовокзала, чью остекленную пирамиду Таня заметила еще издалека. Треугольная арка вобрала человеческую реку, прохлада и сумрак охватили прибывших с Земли. Комсомолке Климовой даже зябко стало. И она поежилась, но «ухажер», как обычно, не обратил на это внимания. Космовокзал полнился голосами на разных языках. Разговаривали пассажиры. Объявлялись прилеты и отлеты кораблей. Таня прислушивалась завороженно.
«В тринадцать часов по среднемарсианскому времени отправляется рейс триста тринадцать, по маршруту Марс – Юнона – Ганимед… Вниманию встречающих! Прибытие рейса пятьдесят семь с Венеры задерживается по гелиоусловиям орбитального порта «Исида»… Пассажира, прибывшего двенадцатичасовым рейсом с «Гало», просят пройти к стойке регистрации… Напоминаем, что челночный рейс по маршруту Квардор – Фобос отменяется по причине аварийной швартовки нибелунгера «Стрела», прибывающего из системы Фомальгаута…»
Таня вспомнила разговор о научных заслугах Сергея Владимировича, спросила:
– А отец твой на Фомальгауте бывал?
– Один раз, – откликнулся Вадим. – А почему спрашиваешь?..
– Ну, если его там ценят как научного сотрудника…
– Смешная… Для этого летать на Фомальгаут необязательно… Но папа у меня рисковый мужик, невзирая на сугубо кабинетную работу…
– А ты?
– Что – я?
– Рисковый мужик?.. Летал на Фомальгаут или еще куда-нибудь?..
– Мне и так риску хватает… Да и не люблю я космических перелетов…
– А что тогда со мною потащился?
– Отец попросил.
– Мог бы и не послушаться… Не мальчик уже…
– У нас в семье слово старшего мужчины – закон…
«Что же ты семьей до сих пор не обзавелся?» – хотела спросить Таня, но промолчала. Кто она Вадиму, чтобы такие вопросы задавать?..
Они поднялись на широкую террасу, опоясывающую здание космовокзала. Уже знакомые Тане аппараты, похожие на разноцветных жуков, висели аккуратными рядами, не касаясь поверхности.
– Выбирай, какой нравится! – предложил Вадим.
– А они чьи?
– Глидеры-то?.. Ничьи. Общественные. Так какой нравится?
– Во-он тот, сиреневый…
– У вас хороший вкус, товарищ Климова!
Снаружи глидеры были непрозрачными, словно отлитыми из цельного куска металла, зато изнутри казалось, что корпуса совсем нет. Таня будто висела в воздухе, вместе с креслом, мягким как пух. Оказалось, что управлять глидером нет нужды. Вадим сел рядом с Таней и сказал: «Дворец Аэлиты», и «жук» сорвался с места, будто только и ждал этих слов.
5
Две женщины встречали тех, кто входил во Дворец Аэлиты. Старая и молодая. Старая была похожа на тетю Варю, мамину сестру. Даже странно было видеть среди всего этого марсианского великолепия такую уютную, домашнюю тетю Варю, в круглых очочках, с прической-кукишем, в домашних шлепанцах, с вязаньем в руках. На давних снимках двадцатых годов тетя Варя очень похожа на нее, Таню. Даже удивительно…
Молодая уступала «тете Варе» в росте, но была статной и горделивой, задумчиво смотрела вдаль, узенькую ладошку держала на отлете, а в ладошке – шарик. Дымчатый, с зелеными разводами. По нему Таня и узнала молодую. Конечно – это была статуя Аэлиты. А старая – видимо, та женщина, из легенды… Которая вместе с мужем спасла Марс… Таня, сама не зная почему, обрадовалась «тете Варе», как родной. Подумала смутно: «Вот ведь смогла же она, значит, и я смогу…» Вадим стоял поодаль со скучающим видом, ждал, покуда гостья налюбуется творениями древнего скульптора.
В широкий портал главного входа вливались толпы туристов со всей Солнечной системы. Да и с других звезд прилетали. Видимо, чувствовали невыразимое родство с этим местом, с которого начиналась космическая экспансия человечества. Не напрасно Дворец Аэлиты построен на месте первой базы. Она и теперь здесь, внутри дворца, под стеклянным колпаком. Иссеченный беспрестанными песчаными бурями приземистый купол на пятачке ржавой пустыни. А вокруг другие экспонаты первого марсианского музея. Все, как положено. Геология. Палеонтология. Биология. Археология. История освоения. И просто – история. История цивилизации коренных марсиан насчитывает миллионы лет, но люди только начали собирать ее по крупицам, восстанавливая мозаику, рассыпанную еще в начале земного палеолита. Сами марсиане удивительным образом были равнодушны к собственному прошлому. Бытовало мнение, что они потому и воспрянули духом в конце XXI века, что увидели в людях наследников своей своеобразной культуры.
Впрочем, Вадим не слишком интересовался этим. Хронокапсулу в условиях Марса он испытал бы с удовольствием, но пока у Техногона и на Земле хватало проблем. Вадим подумал, что надо бы позвонить Нгоро, узнать, как они там справляются. Сбоит все еще треклятая триангуляция или ничего?.. Еще на корабле Вадим решил, что сбежит с Марса при первой же возможности. Вот покажет Тане основные достопримечательности и сбежит. Главное – выполнить отцовский наказ. Это святое! А то, что там хронопсихологи навыдумывали, не его это, пилота-испытателя Карнаухова, дело. В конце концов, законы Человечества не обязывают принудительно участвовать во внепрофессиональной деятельности. Заставить его не могут. Следовательно, он вправе отказаться в любой момент. Таня все еще столбом торчала перед статуями, и от нечего делать Вадим начал глазеть на симпатичных туристок. На широких ступенях парадной лестницы, в прохладной сени канадских кленов, сотни лет назад адаптированных к марсианским условиям, у фонтанов их было множество. Одна другой краше. Вадим заметил даже брюнетку с гравитабля, с которой он так мило поболтал в Звездном зале.
Как выяснилось, Таня ее заметила тоже.
– Я вижу, ты глаз отвести не можешь от этой развратницы!
– От кого?! Как ты ее назвала?!
– Развратницей! – с удовольствием повторила Таня. – Облепила себя мишурой и ходит голая…
Вадим недоуменно нахмурился.
– Знаешь, в наше время ханжество не в чести, – сказал он. – И потом, с чего это тебя волнует, как я смотрю на женщин?
– Меня! Волнует! Да нисколечко!
– Ладно, пойдем в музей… А то сол уже клонится к вечеру…
– Что – клонится к вечеру?
– Сол, – повторил Вадим. – Так называются марсианские сутки, которые, кстати, минут на сорок длиннее земных…
– Знаю…
Когда они вышли из Дворца Аэлиты, Таня молчала. Вадим понимал ее – коллекция музея была грандиозна. И дело даже не в том, что гостья физически устала – ее переполняли впечатления, которые за одну минуту не переварить. Он взял Таню за руку и отвел к столикам уличного кафе. Все-таки одного круассана и кружки фитомолока, которыми гостья позавтракала на борту гравитабля, недостаточно, чтобы зарядить энергией на целый день. Он угадал. Таня накинулась на то, что без всякого спроса принес вихреподобный официант. Она опустошала содержимое многочисленных тарелочек и судков с такой яростью, что Вадим невольно вспомнил о «шохо, пожирающих блюда деликатнейшей пищи».
– Сыта? – осведомился он, когда комсомолка Климова отодвинула последнюю тарелочку.
– Уф…
– Глубокомысленный ответ…
– Чего ты от меня хочешь?
– По-прежнему – развлекать тебя и забавлять.
– Ну… забавляй…
– Тогда предлагаю Олимп!
Таня мотнула головой.
– Это вон та горища?..
– Угу.
Олимп нельзя было не заметить. Он возвышался над городом, заслонив львиную долю северо-восточной части близкого горизонта. Несмотря на совершенно ясное небо, конус его исполинской кальдеры скрывало облако испарений. Древний вулкан дышал, к счастью – это был всего лишь водяной пар, поднимающийся над бесчисленными озерцами, примостившимися на уступчатых склонах.
– Я объелась, и мне туда не вскарабкаться…
– Чудачка, я и не предлагаю тебе туда карабкаться… Тоже мне, альпинистка… Сейчас сядем в наш сиреневый глидер и подскочим до лифтовой площадки.
Такой вариант Таню вполне устраивал.
Глидер взмыл над Дворцом Аэлиты, и Таня попрощалась взглядом и с марсианской принцессой, и с «тетей Варей». Особенно – с «тетей Варей». Вадим, видимо, нарочно выбрал не прямой путь, а заложил пологую дугу над городом. Если Марс был Детской планетой, то Квардор, без всякого сомнения, был Детским городом. Городом-праздником. Городом-аттракционом. Обыкновенных домов, даже по меркам этого фантастического будущего, в нем не было. Дворцы, замки, пряничные домики, скрывающиеся в зарослях красени, гроты, водопады, качели-карусели, зоосады, песочницы, игровые площадки – над всем этим проносился сиреневый жук-глидер. А в вечереющем небе качались воздушные змеи, величаво плыли громадные шары-монгольфьеры, вспыхивали ослепительные гроздья фейерверков. Улицы были запружены народом. В основном – в возрасте от трех до шестнадцати. Таня вдруг подумала с горечью, что вот бы сюда Мишку с Колькой и всех ребятишек, что сейчас со страхом прислушиваются к разрывам бомб и снарядов. Настроение ее снова испортилось, и она перестала вертеться в кресле, угрюмо уставилась прямо перед собой.
Глидер приземлился в ряду себе подобных на широкой площадке на одном из нижних уступов подножия Олимпа. Таня и Вадим вышли, влились в не слишком полноводный ручеек туристов, желающих подняться на верхотуру. Вместе с ними втиснулись в широкий цилиндр лифтовой кабины. Вознеслись. Таня подумала, что на самую вершину, и боялась, что в своем легкомысленном платье замерзнет. А уж Вадим в своей майке – и подавно.
Серебристый ветер вздымал подол Таниного платья. Марсианские сумерки, столь же необычные, как и все здесь, чаровали, баюкали своими фиолетовыми переливами неземного – в прямом смысле – бархата. Вот уже с полчаса Таня и Вадим прогуливались по смотровой площадке, покоившейся на плече Олимпа. Каблуки комсомолки выбивали неторопливую дробь о матовое бирюзовое покрытие.
Площадка была огромна. Вознесенная на два километра над Квардором, она открывала куда более величественный вид на марсианский город, чем с орбиты. Но все же сюда больше приходили любоваться, как пояснил Вадим, звездами.
Невзирая на вечернюю прохладу, провожатый Тани, казалось, совсем не мерз в своем легкомысленном наряде. Хотя по площадке прогуливались люди, одетые куда более солидно и, по мнению Тани, богато. Много пожилых, а вот детей красоты ночного Марса или не прельщали, или им просто пора было спать.
– Чего озираешься? – прервал объяснения Вадим.
– Да вот… Смотрю, может, встретим, наконец, настоящих марсиан.
– Это вряд ли. Марсиане показываются только тем, кому сами захотят. Такие уж они чудаки.
– А вдруг они захотят показаться мне? – Таня остановилась. – Кстати, таким, как я, – они когда-нибудь показывались?
– Вот уж чего не знаю, – рассеянно бросил Вадим. – Да что ты все о пустяках… Смотри – Деймос!
Для Тани ее вопрос вовсе не был пустячным, но она послушно подняла голову к небу – и в который уж раз замерла в восхищении. На полнеба раскинулся Млечный Путь. Здесь он не выглядел трудноразличимой дымкой, а сиял, и казалось, всмотревшись, можно разглядеть в серебряной взвеси отдельные светила. А низко над горизонтом, торжественно и неторопливо, яростно сверкая, как и положено спутнику бога войны, навеки забытого здесь бога, плыл Деймос.
– Не отвлекайся, – говорил Вадим, – пропустишь явление Фобоса.
– Вадим, – Таня сама не знала, почему у нее вырвался этот вопрос, – а где на Марсе памятник товарищу Сталину?
– Кому? – не отрываясь от созерцания светил, небрежно переспросил Вадим. – А! Зачем? Кажется, Сталин – это же из великих деспотов древности, как Наполеон, Калигула… Смотри, вот он, Фобос!
– Ты! Да ты!.. Да как ты смеешь!
Испытатель хронокапсул перевел взгляд на спутницу и, будь он менее выдержан, отшатнулся бы: взгляд Татьяны обжигал. Милая белокурая девушка испарилась, перед Вадимом была… была… он не мог подобрать слово, с такой смесью ярости и презрения он за свои пятьдесят лет никогда не сталкивался. Настоящие ярость и презрение.
– Как ты, – слово «ты» девушка словно выплюнула в лицо, – смеешь судить! Да-а, я смотрю, неплохо вы тут устроились! Жируете на наших костях. На крови нашей, поте, смерти!
Прогуливающиеся пары проходили мимо, если и обращали внимание на разгорающийся скандал, то никак это не выказывали.
– Спасаете бедненьких, невинно убиенных! А всех спасти – слабо?! Слабо!
– Таня, успокойся, объясни, да что ж я такого, окаянный, сказал…
– Не ходи за мной!
Таня сбросила босоножки и бегом устремилась к лифту. Тот послушно принял ее в свои мягкие объятия, и через две минуты она уже мчалась, не разбирая дороги, через скверы и улицы такого прекрасного и такого чужого города – марсианского Квардора.
– Сталин… Сталин… – бормотал опешивший Вадим и вдруг хлопнул себя по лбу. – Ах я, идиот!
– Совершенно верно, – согласилось с ним женское лицо, возникшее из ничего в светящемся розовом облаке. – Уж завалил дело так завалил. Ты даже не видел, что девушка пребывает в крайне нестабильном психическом состоянии. Ты даже не заметил постоянных резких перепадов в ее настроении.
– Но я же не хронопсихолог, Эмма!
Хронопсихолог Эмма улыбнулась – чуть насмешливо.
– Ты прежде всего – мужчина. И должен был заметить. Хотя… – Эмма взяла паузу, несомненно, кокетливую, – прав твой отец, какой из тебя мужчина, так, дубина стоеросовая. В общем, с задания тебя Старшие по проекту снимают. Давай, можешь не скрывать облегченный вздох. О девушке позаботятся.
Вадим остался один. Хотя на обзорной площадке людей все прибывало и прибывало. И откуда они только берутся…
Таня неслась, не разбирая дороги – через какие-то скверы, мимо дворцов и скульптур. Ясно было, что она нарушила здешние правила, а за это, поди, по головке не погладят. Еще упекут в лагеря… ладно, лагерей у них наверняка нет, в психическую лечебницу какую, да и мало ли что еще найдется в этом дивном новом мире. Она же его совсем не знает! Бежалось удивительно легко – об уменьшенной силе тяжести комсомолка Климова как-то подзабыла. Но все же силы стали покидать, а ясность мышления – напротив, усиливаться. В конце концов она остановилась, хотела обуться, но вспомнила, что бросила босоножки на площадке… А-а, ладно! На такой гладкой и одновременно мягкой, словно ковер, мостовой, которая в Квардоре почти повсюду, ноги не собьешь. Осмотрелась: «Куда это меня занесло?»
А занесло комсомолку и впрямь в причудливое место. Она стояла под невысокой желтой аркой древнего камня. То, что древнего, – понятно с первого взгляда: ноздреватый, изъеденный многотысячелетней, если не миллионолетней эрозией монолит, покрытый сетью мелких и глубоких трещин. Да и во Дворце Аэлиты такие видела. Под ногами – бурая почва, все небольшое пространство плотно окружено зарослями неведомого кустарника с корявыми ветвями и редкими, но длинными бурыми листьями, отблескивающими в свете Фобоса темно-лиловым. Сбоку возвышалась скала, по которой неторопливо стекал ручеек-водопадик, исчезая из виду где-то там, за кустарником.
Таня обхватила руками плечи – после долгого бега становилось прохладно – и решила собраться с мыслями. Не тут-то было. На поляну грациозно, так что и ветвь на кусте не шелохнулась, выскользнули двое. Марсиане. Это Таня поняла сразу. Были они и похожи на людей, и не похожи одновременно. Высокие, выше человеческого роста, но изящные, даже – хрупкие, дотронься – сломаешь, мужчина и женщина. Мужчина в фиолетовой накидке, прошитой золотой нитью, женщина – в красной, тоже в золоте. Слишком узкие для человека лица не вызывали, тем не менее, отталкивающего впечатления, как и необычная, скругленная форма ушей. Волосы у незнакомцев если и были, то убраны под капюшоны, а вот глаза… Марсиане были золотоглазые.
Они не были похожи на марсиан из фильмов про Аэлиту, но Таня разочарованной себя не чувствовала. Набрала полную грудь воздуха и решительно произнесла:
– Здравствуйте, товарищи марсиане!
«Здравствуй, девушка из иной последовательности», – мелодичный женский голос зазвучал прямо в голове, и Таня вздрогнула.
«Тебя не слишком раздражает прямой разговор? – вступил в «разговор» мужчина. – Наш речевой аппарат мало приспособлен для воспроизведения земных языков».
– Нет, что вы! Как вам удобно, – заверила Таня, невзирая на то что ей стало сильно не по себе.
Но не пасовать же перед межпланетным контактом.
«Кроме того, мы заверяем, что строго чтим правила и не вторгнемся в область твоего особенного», – заверила женщина.
– А я, между прочим, недавно про вас спрашивала! – вспомнила комсомолка Климова.
«Случайность есть только отсрочка продления причинности. Тебя услышали», – сообщил мужчина.
«Воспринимай правильно и интерпретируй верно. Это место – точка пустоты, и все напряжения линий, возникшие здесь, не проникают в извне».
«Людям Земли из прямой последовательности не следует знать о нашем обмене».
«Это не означает неверных намерений, но только во избежание искажений метрики Большой Пустоты и ее памяти».
«Не разум выбирает путь, но путь выбирает разум. Это непросто постигнуть, потому прими на веру. Твой путь выбрал разум, что горит в тебе, оттого следуй этим путем. Ибо дисторсии разума зачастую искривляют путь, так как все взаимосвязано: случайность зависит от предопределенности, но и наоборот тоже. Мы успели это постичь».
«Твой путь – верный. В этом заключается наше послание».
«Прощай».
«Прощай».
– До свидания… товарищи… – только и вымолвила Татьяна, но слова ее застряли в зарослях кустарника. Марсиан уже не было.
Татьяна в задумчивости брела по ярко освещенной площади инопланетного города – пора, что ли, сдаваться властям, а то до нее и дела никому нет. Из беседы, если это можно было назвать беседой, с марсианами она поняла только, что уж домой она вернется непременно, только никому нельзя про марсиан рассказывать. Все это походило на сказку – странную, но притягательную. Только вот дома – война, а не сказки. Поэтому, когда из воздуха возникло облако связи, а в нем – красивая шатенка: «Здравствуйте, Таня! Меня зовут Эмма. Я ваш персональный хронопсихолог», – комсомолка Климова вздохнула с облегчением.
Пора домой. Хватит в игры играться. Может, хоть на этот раз ее отправят специальным рейсом?
6
Никогда бы Таня не могла представить, что серьезное учреждение может напоминать красный уголок в Доме культуры. О том, что она, как ей сообщили, находится «в недрах Проекта Хроно», напоминал лишь тот факт, что «уголок» этот висел чуть ли не на конце полуторакилометровой башни-иглы, возвышающейся посреди казахской степи, утратившей за тысячу лет свой однообразно суровый вид. Рощицы, озера, пойменные луга. Птичий переполох. Косяки журавлей. Плеск лебединых крыльев в закатном небе. Таня видела все это, покуда ехала в вагоне скоростного поезда, со скоростью пули летящего на единственном рельсе.
Хронопсихолог Эмма расположилась в кресле-подушке, принимавшей форму помещенного в него тела. Таня предпочла табурет, на табурете же восседал и седовласый мужчина в серебристой одежде, напоминающей военное обмундирование, с суровым, волевым лицом. Такие лица Тане видеть доводилось. Важный чин, решила она. «Чин», впрочем, в разговоре участия не принимал, только слушал да потягивал через соломинку густой молочно-белый напиток.
Говорила Эмма, речь ее была журчащей, обволакивающей.
– Мы виноваты перед вами, Таня… Очень виноваты. Сразу неверно составили программу адаптации, неверно рассчитали ваши психофизиологические параметры, а ведь времени было достаточно – вы более двадцати дней находились на лечении, прежде чем вас переместили в дом Карнауховых. К сожалению, наш опыт по реабилитации беженцев все еще более чем скромен.
– А зачем? – Таня постаралась спросить как можно резче, чтобы перебить журчащий поток.
– Понимаю, да… Зачем мы вообще занимаемся проблемой хроноэвакуации?.. Карнаухов-старший пробовал вам объяснить, но, видимо, недостаточно… Кофе, напитки, что-нибудь перекусить?
Таня нетерпеливо отмахнулась от этой жалкой попытки ее отвлечь.
– Вы, наши могучие потомки, – произнесла она веско, словно была прокурором на процессе. – Вам больно видеть, как мучаемся мы, ваши предки? Добро. Если не можете помочь – не смотрите. Если можете помочь – помогите, а не развлечения устраивайте.
– Ну, что вы, Таня, о каких развлечениях… – зажурчала Эмма, но Татьяна вскинула руку, мол, я еще не все сказала. Почудилось, что «чин» за столом одобрительно сощурился. Или не почудилось?
– Ваш Вадим спас меня – это ему не развлечение? Ну, так – приключение, значит…
– Вадим – особый случай…
– Да, слыхала – он испытатель и не имел права… Но это частное. А я за общее… Человек – сам кузнец своего счастья! Не знали? У нас это так. А у вас! Вы похищаете людей без их ведома и согласия. Раз. – Таня загнула палец на руке. – Насильно удерживаете их у себя, под предлогом то ли лицемерного милосердия, этой поповской выдумки, то ли ложно понятого гуманизма, который, как известно, есть отрыжка мелкобуржуазной морали. Два. – Таня загнула еще один палец. – Вы еще Гитлера за миг до того, как он сдохнет, сюда, в этот ваш рай притащите. А что? Чем он не беженец будет, когда наши зажмут его в его крысином логове! Наконец, товарищи, вместо того чтобы заняться настоящим делом – немедленно и решительно изменить прошлое с самых древних времен, перебить всех эксплуататоров, воров, кровопийц, чтобы навсегда перестали страдать честные, трудящиеся люди, вы продолжаете вашу порочную практику! Три. – Еще один загнутый палец. – Повторяю: можете помочь – помогите, нет – уйдите! А меня как незаконно перемещенное лицо требую вернуть в мое время!
Без преувеличения, это была самая удачная речь комсомолки Татьяны Климовой! Когда подругу Зинку за посещение кинотеатра в учебное время собирались выгнать из техникума, угрожая исключением из комсомола, вышло не так красиво. Таня даже не заметила, что вся раскрасневшаяся, давно стоит на ногах, нависая над седым «чином». Что, впрочем, не произвело на того особенного впечатления.
Зато произвело на Эмму.
– Нет, мы никогда не поймем их, – негромко произнесла та, адресуясь «чину».
Тот снова промолчал.
– Послушайте, Таня. – Куда только делось журчание, голос хронопсихолога стал сухим и отстраненным. – Но ведь бытие всегда лучше небытия. Как можно этого не понимать? Жить заведомо лучше, чем не жить.
– Жить – ради чего?
– Ради возможности видеть красоту мира. Общаться. Рожать детей, в конце концов.
– Жизнь – это цель. Если в жизни нет высокой цели, все остальное – неважно. Верните меня домой.
– Расскажи ей о парадоксах, – впервые подал голос «чин».
Эмма кивнула.
– Таня, любое изменение в прошлом влечет другое, другое – сразу несколько, и так возникает лавина, которая сметает настоящее в состояние квантовой неопределенности.
Таня хмыкнула.
– Можно подумать, вы пробовали.
– Нет, но наши Сумматоры точно считают линии вероятностей. Закон неумолим. Даже если изменить судьбу совсем незначительного человека, модель дает обратный резонансный эффект. Поначалу изменения вокруг человека нарастают, потом сглаживаются. Проходит десять, двадцать лет с его смерти – и вдруг изменения актуализируются, причем стократ мощнее. Потом волна спадает. Потом проходит пятьдесят лет – взрыв и… неопределенность. Вы погибли, Таня. Очень жаль. Обживайтесь у нас. Вернем вас – погибнем мы. Вы же все понимаете. Вы умная девушка. Я одного не понимаю, как вы успели догадаться, что марсиане не общаются с беженцами…
– Так, а можно мне вопрос? – перебила ее Таня.
Ишь чего, к марсианам подбираются.
– Конечно, Таня, любой.
– Почему перестали делать гинедроидов семнадцатого поколения?
Эмма даже прокрутилась в своей креслоподушке.
– Это же было давно. Появились новые, более совершенные сервисы.
– А что гинедроиды? Что с ними стало?
– Можно сделать запрос… Но, по-моему, это очевидно. Какие-то пришли в негодность. А какие-то и до сих пор служат своим хозяевам, вы сами…
– А если не пришли в негодность, а хозяева пропали или это… захотели совершенных сервисов? Они способны чувствовать?
Эмма открыла из воздуха информационное окно, легкими пассами разогнала несколько строк.
– Гинедроиды семнадцатого поколения способны испытывать чувство долга…
– Как и я, – вставила Таня.
– Чувство преданности…
– Как и я.
– Чувство оптимального выполнения целевой функции.
Таня, насупившись, сосредоточенно наматывала локон на мизинец и, кажется, начала его грызть. Опомнилась.
– Врете вы что-то, товарищи, – хмуро обронила она. – В науке вашей я, конечно, ни бум-бум, только вот нестыковочка. Раз вы нас к себе тянете, значит, мы вам нужны. И баста. И вот еще, хотелось бы с такими же, как я, повида…
– Меня зовут Артур, – внезапно подал голос «чин» и с легким прихлопом поставил стакан на столешницу. – Советник Проекта в Совете Старейшин. Теперь я скажу. Думаю, милочка, диалектический материализм для вас – не пустой звук? Вижу, что не пустой. И что все в мире подчинено законам диалектического материализма, для вас не тайна?
– Марксистско-ленинского, – ввернула Таня.
– Не тайна. – Похоже, Артур любил не только ставить вопросы, но и сам отвечать на них. – Следовательно, у всякого явления есть две стороны, не так ли? Так. Так вот, с одной стороны, Карнаухов сказал вам чистую правду. Жалость. Нам жаль вас. С другой стороны… Возьмем того же Сергея Владимировича Карнаухова, милочка. Возьмем?
Таня кивнула несколько ошеломленно.
– Какую практическую пользу человечеству может приносить специалист по архаической литературе, а?
– Ну-у.
– Верно, никакой. Но так только на первый взгляд. А если комсомолка Климова хорошо подумает?
До Тани, наконец, дошло, почему речь этого человека ввергает ее чуть ли не в оцепенение. Он говорит, как товарищ Сталин! Только без всей стране известного легкого акцента.
– Если комсомолка Климова хорошо подумает, она поймет, что никакое общество, даже самое справедливое, не может жить без учета ошибок прошлого, без постоянной, кропотливой, систематической над ними работы. Иначе общество справедливости рискует погрязнуть в самодовольстве и повторить эти ошибки, не так ли, товарищ Таня? А что ближе всего к истории, чем литература? Литература – выразитель чаяний эпохи, страхов эпохи, надежд эпохи, высказанная нерядовыми людьми эпохи. Кто-то скажет, что этого достаточно. Нет, этого недостаточно. Потому что есть еще простой человек эпохи со своими чаяниями, страхами и надеждами. А что может быть лучше живого общения с таким человеком? Ничего не может быть лучше такого общения. И вот вы здесь и поэтому – тоже. Наша жалость – это одна сторона диалектической медали, а наш прагматизм – это вторая сторона. И их никак нельзя рассматривать одновременно! Теперь вы поняли, товарищ Татьяна?
– К-кажется, – пролепетала Таня.
– А то, о чем вам рассказала товарищ хронопсихолог, – тоже диалектика, но только диалектика природы. Так чем вы могли бы нам помочь прямо сейчас?
У Тани голова пошла кругом.
– Раз так… раз так, товарищ Ст… Артур, я бы хотела пока помочь Сергею Владимировичу. Я… читала много фантастики, и, может быть…
– Это правильное решение! – веско заявил Артур-Сталин. – Идите, вас проводят к стоянке дальних флаеров.
Двое оставшихся в кабинете долго молчали. Наконец Артур провел руками по лицу и залпом допил остатки своей жидкости.
– Виртуозная работа, Советник. – В голосе Эммы было нечто большее, чем восхищение. – А девчонка молодец. Историки идею эксперимента с Гитлером уже поставили на обсуждение. Сильная девочка. Может, справится?
– Оставьте. – Усталый, безнадежно усталый голос. – Это поможет ей ненадолго, СЭВ глубокой степени. Все довольно безнадежно. Я трижды поднимал вопрос перед Старейшинами, но они медлят с решением.
– Старейшины всегда медлят.
– Тогда – всепланетное обсуждение…
– …которое может кончиться катастрофой.
Советник счел за благо промолчать. Он хорошо понимал, что слово «может» здесь неуместно. Парадоксы неразрешимы. Тем более – парадоксы взбудораженной совести.
В доме Карнауховых Таня на время оттаяла. Она уже сама догадалась, что «обманную» комнату сделали нарочно для нее, в духе ее времени, чтобы смягчить удар от потери целой эпохи. Потери, как ее уверяли – безвозвратной. Уверяли все, кроме марсиан. А марсианам Таня отчего-то верила поболе. Так что даже известие, что ее, Таню, не только заштопали после пяти свинцовых примочек, но и «провели весь комплекс оздоровительных мероприятий», и жить ей теперь лет до ста пятидесяти, вызвало у нее мысль вроде «отгоним фрица – успеем коммунизм построить». Да и Карнаухов-старший ей нравился, и Асель более не казалась чуждым существом.
Обычно днем, в гостиной, они работали. Ну, как – работали. Таня делилась своим «литературным багажом», профессор делал заметки на своем чудо-экране, иногда что-либо уточнял, переспрашивал. Возбудился лишь однажды: когда выяснилось, что он почти ничего не знает о творчестве такого писателя, как Чапек. Только со слов других писателей двадцатого столетия. Пришлось Тане дословно, сколько память позволяла, пересказать содержание замечательной пьесы «Р. У. Р.» и очень огорчить Сергея Владимировича, что ничего больше не читала из наследия этого ранее неизвестного здесь писателя. На карнауховское предложение делать доклад только отмахнулась: вот вы, Сергей Владимирович, и делайте, а я в ассистентах погуляю.
Засиделись до ужина. Асель принялась накрывать стол, Сергей Владимирович указал на нее вилкой и вопросил:
– Так вот, значит, как. Слово «робот», значит, в первом русском переводе звучит как «работарь»… Открытие, Танюша, открытие. А что ты думаешь про нашу Асель?
– Никакой она не робот! – возмутилась девушка. – Она же чувствует!
– Положим, чувствует она не так, как мы… А ты откуда знаешь?
– Да так. Одни умные люди рассказали. Кошка, может, тоже чувствует не так, как мы, или там, я не знаю, попугай…
Сергей Владимирович прищурился, подхватил с тарелки порцию жаркого и принялся задумчиво жевать, поглядывая на «ассистентку». Несомненно, ждал продолжения.
– Вот вы человек ученый, скажите, отказались люди от них, – Татьяна повела бровями в сторону беззвучно перемещающей блюда домработницы. – Перешли, так сказать, на новые, совершенные виды сервисов. А они? Их что – разобрали? Как трактор на запчасти?
– Ну… – ученый на минутку задумался. – Не совсем так. Тела – да, как вы, Таня, метко выразились, – на запчасти. А мыслеблоки слили с разумами Сумматоров. Спинтроника, знаете ли, всегда была весьма наукоемкой штукой.
– Ясно все с вами. А вы вот не сдали в утиль.
– Не я, а мой дед. Традиция, видите ли!
– Врете вы все, Сергей Владимирович! И не стыдно? Ученый – а врете!
– Танюша, вы прямо ясновидящая. Ничего-то от вас не утаишь. Традиция, конечно, тоже… Только вы же сами все поняли… про кошек и попугаев.
– А что Вадим не появляется? – сменила разговор девушка. – В лагере сидит?
Сергей Владимирович поперхнулся компотом, расхохотался, перемежая смех приступами кашля.
– Таня, у нас нет лагерей, тюрем, и системы наказаний как таковой тоже нет! Каждый человек сам себе судья. Вернее – его совесть. Вадим добровольно наказал себя временным отлучением от родного дома и живет в Техногоне.
Татьяна фыркнула.
– Тоже мне наказание. Да он об этом только и мечтал… Послушайте, как это – сам себя наказывает? А, к примеру, решит кто, что лучшее наказание ему – смерть? Ну, совесть так подскажет?
Карнаухов вновь сделался серьезен.
– Никто не вправе будет ему помешать. Наоборот, долг в том, чтобы помочь уйти безболезненно. Такие случаи были. Редко, но были.
– Чокнутые…
Татьяна медленно покачала в руке стакан, попрощалась и ушла к себе.
На нее, что называется, «накатило». Снова сделалось плохо в этом вроде бы уютном, но чуждом, бесконечно далеком от всего дорогого и понятного мире. Даже Сергей Владимирович… даже он, не такой, как все, и то… Таня вспомнила шумные толпы туристов, голую красавицу, немыслимую технику… Муравейник. Чужой, а потому бессмысленный муравейник. Остро захотелось поговорить с кем-то из «своих». А ведь у нее давно готов план… Где же Асель?
Домоправительница не замедлила явиться.
– Таня, желаете разобрать постель, подготовиться ко сну?
– Нет, Асель. Присядь, поболтаем. – Таня похлопала по кровати.
Гинедроид выполнила команду. Таня взяла Асель за руку. Мягкая, прохладная, шелковистая кожа. Идею искать пульс Таня сразу прогнала из головы. Асель же неожиданно взяла пальцы девушки в свои, и пальцы ее были не только крепкие, но и теплые.
– Прошу прощения, Таня, – подала голос красавица. – Мне кажется, что вам нехорошо.
– Глупости какие, – ответила Татьяна, но руки не убрала. – Это что, как его… оптимальное выполнение целевой функции?
– Совершенно верно, – согласилась Асель. – Вам плохо, вы нуждаетесь в помощи, я оптимально помогаю в пределах своих возможностей.
– Интересное дело… А если бы на твоем месте сидела подруга Зинка, это что? Как-то меняло бы?
– Совершенно никак, кроме иных физических принципов моего устройства.
– Погоди, погоди, – заерзала Таня. – Вот ты взяла меня за руку, мне стало, да, мне стало хорошо, и Зинка взяла бы, и тоже стало б хорошо, я знаю. А физические принципы разные. А что тогда – одинаковое? Что-то должно быть одинаковым!
– Должно быть, Таня. – Асель мягко улыбалась. – Но я не знаю, что именно.
– Разберемся! – решила Татьяна. – Я тебя зачем позвала… Ты ведь этим Сумматорам вроде как дальняя родня?
Асель непонимающе вскинула брови.
– Ну, физически, как ты говоришь.
– Да, Таня, в основу положен один физический принцип, а именно взаимодействия квантовой спутанности электронных спинов и сверхтекучей субэлектронной жидкости.
Таня аж шевелюру взлохматила, отгоняя морок будто и нерусских слов, чтобы в голове оставались только знакомые.
– Так ты в башку Сумматору залезть можешь?
Асель покачала головой.
– Ну, хоть поговорить? По-родственному?
– Прямой доступ невозможен. Прямой интерфейс невозможен. – И, видя недоумевающий взгляд Татьяны, добавила: – Это как если бы кошка захотела поговорить с человеком.
– Ну, кошка, предположим, много что может объяснить человеку. А что возможно?
– Опосредованный доступ через базы данных.
– Так что ж ты сразу! – Татьяна вскочила. – Есть базы на таких, как я? Вот бы мне поковыряться!
Асель застыла надолго. Что происходило в ее субэлектронных мозгах – неизвестно, наконец она тоже встала, чопорно произнесла:
– Татьяна, прошу подождать одну минуту.
И через минуту уже снова была в комнате с таким же, а может, и тем самым прибором, похожим на наушники, что надевал на голову за работой Карнаухов-старший.
Асель закрепила «наушники», более напоминавшие плоские рога, у Тани на голове и соткала из воздуха экран. Легкими пассами разогнала набежавшую рябь, появились строки символов. Отошла в сторонку и встала, сложив, по своему обыкновению, руки на животе.
Таня повертела головой. Ничего. Глянула на экран – в голове слегка зашумело, а незнакомые символы превратились в знакомые слова.
ПРОЕКТ «ЭВАКУАЦИЯ». БАЗОВЫЙ КАТАЛОГ. СДЕЛАЙТЕ ВХОД.
Откуда-то, наверное, из «наушников», она знала, что вход – движение наискось слева направо указательным и средним пальцами.
ОБЩИЙ СПИСОК ЭВАКУИРОВАННЫХ СОРТИРОВАТЬ ПО ЭПОХАМ/ВОЗРАСТНЫМ ГРУППАМ/СОЦИАЛЬНЫМ СТАТУСАМ/ПЕРВИЧНОЙ АДАПТАБЕЛЬНОСТИ/ТЕКУЩЕЙ АДАПТАЦИИ/СОСТОЯНИЮ ПСИХИКИ/СОСТОЯНИЮ ФИЗИКИ/ТЕКУЩЕМУ СТАТУСУ…
7
Таня погрузилась. Пальцы замелькали по экрану в сложных жестах, и если бы она могла видеть себя со стороны, то немало удивилась бы: она ничем не уступала Карнаухову в темпе работы.
Всего эвакуированных было двести двадцать три. Маловато за восемьдесят лет работы. Основные эпохи – конец девятнадцатого – первая половина двадцать первого века. Впрочем, значился некий Жакоб, крестьянин, 1429 год, Орлеан, возраст при эвакуации двадцать восемь, адаптабельность низкая, глубокий СЭВ, добровольный уход из жизни – пятый год эвакуации.
Эвакуированных оставалось восемьдесят три. Включая Татьяну. Добровольный уход из жизни при легкой стадии СЭВ – в среднем двадцать пять – пятьдесят лет, средней – десять-пятнадцать, глубокой… от шести месяцев до пяти лет – выдавали бесстрастные строки.
Адаптабельных – двадцать пять. Каналы связи… «Абонент желает изоляции», «Просьба не беспокоить», «Провалитесь ко всем чертям…» Да что же это такое! Наконец на экране мигнул огонек, и взгляду Тани предстал пожилой полнотелый азиат, облаченный исключительно в набедренную повязку. Экран давал хорошую проекцию, и видно было, что азиат восседает в кресле-качалке на фоне диковинного сада, в котором росли совсем маленькие деревья и всюду были замысловато выложены камни. Поскольку, что такое «сад камней», комсомолка Таня не знала, то и не сообразила, что перед ней – японец. А она так хотела соотечественника.
Японец поднялся, учтиво поклонился и представился:
– Я – Тецуо Ёсинобу. Чем могу быть полезен очаровательной даме, прибывшей в обитель мира и спокойствия? Желаете рассказать о себе в прошлой жизни или сохранить инкогнито? О! Я догадаюсь! Зачем вспоминать о прошлой жизни? Прошлого не существует, как и будущего. Есть только настоящее, его плодами следует пользоваться.
– Вы – из сорок пятого года?
Японец улыбнулся еще шире и снова поклонился.
– Скажите, кто победил в войне?
– В войне? Уважаемая госпожа, что мне за дело до тех войн? Кто-то да победил, за время пребывания здесь я изгладил из памяти все эти ненужные воспоминания, благо местная чудо-техника и постоянная медитация такое позволяют, хвала Аматерасу. И вы, госпожа, – забудьте! Забудьте! – Ёсинобу махнул рукой. – Разве не лучше наслаждение жизнью? Посмотрите, какой парк я построил и живу в нем вот уже двадцать… или тридцать лет. Забудьте и приезжайте в гости – предадимся сладостным утехам под молодой сливой…
– А под березой не хочешь? – зло сказала Таня, уже вырубив связь.
В бессилии опустилась на кровать, а потом и залегла, прижав колени к животу. Бесшумно возникла Асель, потушила экран, мягко, но настойчиво взяла за руку. Стало теплее.
– Аселюшка… что такое «СЭВ»?
Показалось, гинедроид вздохнула.
– Синдром экзистенциальной вины, Татьяна. Постарайтесь уснуть. Я побуду, с вашего позволения, с вами.
«Да, побудь, – хотела сказать Таня, – побудь, дорогая, ты одна здесь похожа на человека, хоть и не человек вовсе, а трактор, вернее, запчасти и огромные ценные мозги, которые умеют говорить, а трактора не говорят, они рычат, и коты не говорят, поэтому Сумматоры тоже не разговаривают, а только делают вид, а на самом деле их нет, а все сон, все просто сон…»
Асель медленно выпростала пальцы из руки уснувшей девушки, точными, уверенными движениями освободила от «наушников», от платья и обуви, укрыла одеялом и выскользнула из комнаты.
Сергей Владимирович ждал ее в гостиной.
Гинедроид молча положила «наушники» на стол и отступила на шаг.
– Как она? – нетерпеливо произнес Сергей Владимирович.
– У Татьяны СЭВ глубокой стадии.
– Что и требовалось доказать! – Карнаухов хлопнул ладонью по столешнице. – А это?
Он кивнул на «наушники».
Асель в скупых и точных выражениях пересказала результаты общения Тани с беженцами.
– Да… наделали мы с тобой делов. Ты помогла ей? Хорошо. Сколько она продержится с твоей поддержкой?
– Оценочно – полгода, хозяин.
– А если полностью переключить твой ментальный спектр на нее?
– От трех до пяти лет, хозяин.
– Хорошо, можешь пока идти.
Оставшись один, Карнаухов налил себе вина – темного, фиолетового, осушил бокал залпом, подумал – не налить ли еще, побарабанил по столу. Щелкнул пальцами, в розовом облаке появилось лицо сына. Вадим выглядел утомленным и невыспавшимся.
– Гостья заболела, – без обиняков начал отец.
– То, что ты и предполагал?
Сергей Владимирович опустил голову.
– Я скоро буду, – отозвался сын. – Я все это время производил кое-какие расчеты и… об этом не по связи.
Стояла глубокая ночь. В бревенчатом доме у озера свет горел в одном окне – окне гостиной. Там шел непростой разговор.
– Вадим, я тебя не понимаю. Сначала ты ввязался в это дело. Потом отстранился. Теперь…
– Нет, отец, как раз ты и можешь меня понять. Совесть. Как жить, если этот червь точит тебя изнутри? Совесть – змея, пожирающая собственный хвост!
– Значит, ты…
– Сумматор вычислил точку во времени, близкую к ее эпохе, где она может быть счастлива… Таня, а не точка, – невесело уточнил Карнаухов-младший.
– И ты, конечно, не собираешься уведомлять Совет об авантюре? Можешь не отвечать, я знаю ответ! Что ж, по крайней мере хорошо уже то, что кровь Карнауховых наконец взыграла в тебе. Разумеется, ты идешь на преступление. Ты хоть понимаешь, что Сумматор капсулы мог и ошибиться?
– Мог. Но не ошибся. И вот почему. Расчеты показывают, что она погибнет в короткий промежуток времени по возвращении, поэтому неопределенность не возникнет.
– Выпьем. Что в лоб, что по лбу. Умрет счастливой… сомнительное счастье. Извини, это вино. Я не хотел каламбурить.
Вадим отодвинул бокал.
– Пей, я пока не стану. Сумматор показывает и другие линии. Если она останется там не одна, то уцелеет. Я отправлюсь с ней.
Сергей Владимирович махнул бокал одним глотком.
– Ты спятил, сын мой. Тебя там прихлопнут, как цыпленка. Это же двадцатый век!
– Почти…
– Один черт… Ну, положим, уцелеешь. И что говорит Сумматор о нашем будущем?
– Я приехал не препираться отец, а просить совета. Сумматор показывает странное. Я провел миллиарды тестов. Перебрал сотни параметров.
– И?
– В основном – неопределенность.
– Ты приехал не препираться, ты приехал голову мне морочить. Выпьем. За неопределенность!
– Я сказал – в основном.
– То есть не всегда? Так бывает? Ну, значит, есть человек, с которым она может прыгнуть, и мир устоит. И можно вычислить, что это ты? Вообще, можно вычислить этого человека?! Что за бред!
– Я решил задачу в общем виде. Таких людей не существует.
Карнаухов крякнул, поднял очередной бокал, заглянул в потухшие глаза сына.
– Парадокс… – медленно произнес он, так же медленно выцедил бокал и зажмурился. – А что, если никакого парадокса нет?
Помолчали. Наконец Сергей Владимирович открыл глаза и заявил прямо в лицо Вадиму:
– А ты все-таки болван, сын мой. Но я тебя все равно люблю. Не понял? Логику включи. Если есть решение, но решение не подразумевает в качестве переменной участие человека, значит… значит… ну?
Вадим хлопнул себя по лбу.
– Я отправляюсь пересчитывать!
– Да не забудь учесть, что у нее с Таней будет полная ментальная сопряженность! – только и успел крикнуть вослед Карнаухов.
После чего опустился грудью на столешницу и немедленно захрапел.
Ночь пахла степью – полынными травами и пыльным, не успевшим толком остыть за жаркий день воздухом. Поселок, большой, на несколько сот дворов, наверное, в темноте не определить – казался полумертвым. Шагах в пятистах, в свете месяца, отблескивал купол немаленькой, по сельским меркам, церкви.
Таня и Асель хоронились в проулке между двумя опрятными кирпичными домами, с палисадниками, с уходившими во мглу с задних дворов огородами, в сени раскидистого ореха. Орех нагло игнорировал невысокий, кирпичный же забор.
– Эх, знать бы, куда угодили… – прошептала Татьяна. – А главное – когда…
Она видела, что время если не совсем сорок первый год, то близкое – никаких особых чудес заприметить не удалось. Разве только на крышах домов торчали антенны, а среди них – диковинные белые тарелки, которые тоже смутно представлялись Тане антеннами, но особыми, ничего похожего в радиотехникуме не проходили… Но это не беда. Поселок мало отличался от того, откуда ее «эвакуировали». И на том спасибо.
– Это знание могло сказаться на состоянии причинно-следственного… – терпеливо, верно, не в первый раз начала излагать Асель.
– Да слышала я! – отмахнулась Таня. – Лабуда все это. А ну, как немцы в селе? Выстрелы слышала?
И вправду, пока они отсиживались, темноту пару раз рассекали короткие очереди. А уж «ППШ» или «шмайссер» – того Тане не разобрать. Да на севере гремело и ухало – тяжелая артиллерия не иначе. Нет, они – на войне, факт.
Асель выпрямилась, заглянула за забор. Одета бывшая домоправительница теперь была в сплошной темно-серый комбинезон, но не обтягивающий, как испытательский Вадима, а просторнее и со множеством карманов. Одно сходство – непонятно, как снимать-надевать. Из прежнего гардероба осталось лишь украшение – нить черного жемчуга. Впрочем, тоже заправлена за ворот комбинезона. Волосы стянуты вокруг головы тугим узлом. Тане соорудили сарафан и сандалеты наподобие тех, в которых она покинула сорок первый год – если что, сойдет за местную.
– Чего там? А? – прошептала Татьяна.
Асель сделала знак – поднимайся.
В доме скрипнула входная дверь, скрипнули половицы, на порог упало пятно света из прихожей: на двор вышла пожилая женщина, постояла, прислушиваясь, и, кутаясь в платок, направилась к удобствам на заднем дворе – то есть просто мимо возвращенок, так решила именовать Таня себя и Асель.
– Бабуль, переночевать не пустишь?
– Ох, Господи Иисусе, – бабуля аж за сердце схватилась, – разве ж можно так людей пугать? Девоньки… Та вы звидкиля?
– В хате кто чужой есть? – спросила Таня.
– Фашисты, штоль? Нема. Они тут сразу, как зашли, так по хатам все повыносили: гроши, мобильники, у кого золото какое було… Давайте тишком до калитки, открою. Я да дед мой остались, невестка с племянником до наших втекли, дай им бог… А вы-то из Луганска идете?
– Из Луганска, – согласилась Таня, уже заходя в сени.
– Как наши-то – держатся? А то ж чую – и бахае, и бахае… Леша, просыпайся, тут гости у нас. Ох, девчата, та вы ж, мабуть, голодные…
Таня не ответила – в комнате загорелся свет. На стене висел большой перекидной календарь, и на календаре значилось – август две тысячи четырнадцатого.
«Ну, вот, маму не застала, – подумалось ей. – Может, племяши… если выжили. А вернее – нет никого. Линии вероятности».
Баба Тамара оказалась женщиной словоохотливой. Или просто выплескивала пережитый ужас перед незнакомыми людьми, пока Татьяна наворачивала картошку с домашним помидором с грядки, и ничего вкуснее, казалось, она не ела целую вечность. Дед Алексей хмурился и бросал в разговор отдельные реплики.
– Отож два тыжни, как они наших выбили. Новосветловка наша большая, на три тыщи человек, а они, говорят, с эропорту ударили, как тут удержишь?
– Без бронетехники-то, – мрачно вставил Алексей.
– Да с Хрящеватого народу набежало, ото ж и невестка с племянником – в их дом попало, пока в погребе сидели. Так эти давай сразу зачистки свои устраивать – по домам мародерить. Кого-то, говорят, забрали да расстреляли, сепаратисты, говорят…
– Ну, ты, мать, это, – перебил Алексей, – это нацгвардия мародерит, «Айдар» ихний. Солдаты, те еще люди.
– Ага, только танки в огороды повкапывали. А самое страшное, девоньки, дай бог памяти, восемнадцатого дня было. Стали по домам тут ходить и всем говорят, в церкву идите. Автоматами тычут. Мы пошли, а смотрим – церква-то закрыта, а людей много, и все больше, так мы на задний двор пошли, потому как купол далеко видно, а у них вокруг танки стоят. А назад не пускают, так мы двери-то открыли, а эти лыбятся, говорят, правильно, вот будете своему богу молиться. Так мы там и переночевали, только, девоньки, церква у нас крепкая, а купол-то уже при советской власти ставили, слабый он, так мы не под куполом спали, а в приделах. А наутро стали выходить – а по нам стрелять! – На глазах бабы Тамары заблестели слезы. – Ой, батюшки, яка давка началась. Я невестку потеряла, нашла, так та потеряла племянника. Пока все нашлись. А там смотрим – вокруг церквы – не те бесы, кто нас загонял, а солдатики молоденькие. Я сама тогда до них – что ж такое делается, потому как, думаю, провокация тут будет. А они ничего и не знают. Щас, говорят, у своих узнаем. Узнали, приходят. Говорят: хотите спастись – тикайте, только малыми группами, по пять, по семь человек и обязательно – по асфальту. А иначе совсем страшное готовят, так им сказали. А мы думаем, как же по асфальту бежать, постреляют нас всех. Ох, как мы бегли, как бегли, дом свой проскочили, аж до закопанного танка, помнишь, Лешенька, добегли, когда поняли, что проскочили. Невестка с племянником потом выехали, бог дал, а мы что ни утро – по подвалам.
– Это вас заминировать хотели, – убежденно сказала Таня. – Знаем, проходили. Фрицы поганые.
– Ох, если б немцы. Мать моя, покойница, Царствие Небесное, всю оккупацию пережила, да не помнит, чтобы немцы так лютовали. А тут – свои. Ох, Господи…
– Ночи короткие, – произнес, ни к кому не обращаясь, Алексей и перевел взгляд на Асель, точнее, на ее комбинезон. – Я так понимаю, вам к нашим надо. Позиции на востоке. Тут недалече, за посадочкой, да только мины там, лучше кругом. Да на околице осторожно – не нарваться бы на часовых. Выйдем на двор – я примерно обрисую.
Так Таня его и послушалась. Тягала Асель по селу и заставляла запоминать – где танк закопан, где зенитка стоит, где еще какая боевая машина. Танк, особенно в темноте, внушал первобытный ужас – огромный, но приплюснутый, со здоровенной пушкой – таких Таня не видела даже на картинках. Неужто у наших слабее? И еще – по-всякому выходило, что наши теперь не все – наши, кто-то превратился в нелюдь. Только думать, отчего да как – не время. Фашист, он и в Германии фашист, и в Испании, вон, и в Италии…
Под самый рассвет крались забором восточной околицей. Уже покрикивали в темноте первые птицы.
– Стой, Асель! Вон бруствер! Надо «сфотографировать».
И вправду, за углом забора виднелся бруствер, из него торчало тонкое, как жало, дуло, а дальше бруствер замыкал здоровенный сварной короб – то ли гараж, то ли мастерская.
– А ну стой! – раздался пьяный окрик. – Ни с места, лярвы, ноги прострелю!
Откуда взялся? Солдат в замызганной пятнистой форме, без головного убора, небритый, извергая густой перегар, целил в них из автомата. Таня отметила, что не «шмайссер» – рожок гнутый, но от этого не легче. Асель послушно замерла.
– Гэй, хлопци, налетай, кому сепаратисток в соку! Только я первый! – горланил пьяный.
Прямо из окна дома, который они благополучно миновали, появились взлохмаченные головы – одна, две, четыре.
Здоровенный бугай, черноволосый и черноглазый, вразвалку подошел к девушкам, поигрывая ножом.
– Ну что, сепаратистки, вперед – на козлодерню, – он указал ножом на гараж. Говорил он спокойно, даже устало. – Сами пойдете или вам помочь?
– Ворон, у нас будивельна пэна залышылась? – так же деловито поинтересовался третий.
– Не турбуйся, – влез автоматчик. – Как пропустим раза три по кругу, так и вдуем во все дырки! Чтоб колорадов не нарожали!
И захохотал.
Еще один, невысокий, коренастый, оглядел снизу доверху Асель, причмокнул.
– Люблю высоких. Хорошо складываются при минете.
И с силой дернул ее за ворот вниз.
– О! А бусики я жинке заберу, на память, как я тут кровь проливал.
Татьяна всматривалась в их лица, в их глаза. Нет, это правда не фрицы. У тех во взглядах было что-то, хоть отдаленно напоминавшее человеческое, а здесь… Мертвые рыбьи глаза смотрели на нее, и Тане захотелось заплакать. Она гибнет так же, как в первый раз, только все мерзее и гаже, и еще – Асель…
– Пошла, – миролюбиво сказал Ворон и отвесил ей затрещину. – Раньше сядешь, быстрее отмучаешься…
В помутившейся голове комсомолки что-то перевернулось: как это может Асель так быстро двигаться и так грациозно, это такое замедленное кино, а первым со сломанной шеей падает фашист с автоматом, а за ним – тот, кто с ножом, а вихрь еще ускоряется… и все. Пятеро с неестественно вывернутыми шеями валяются в траве. Асель стоит в обычной позе, сложив руки на животе.
– Как? Почему? – Голос чужой, хриплый. – Людей…
– Татьяна. – Голос Асель спокоен. – Это не люди. Их ментальный спектр не совпадает со спектром человека.
Спокойно заправляет обратно за ворот бусы из черного жемчуга и спокойно идет в сторону посадки, той, в которой мины..
А Татьяна тянет автомат у убитого бандита, на рукаве того мелькает шеврон с надписью «Айдар» и странной эмблемой, легко отстегивает магазин – не «ППШ», но разобраться еще проше, и шагает следом.
– Так, девоньки, говорите, танки у них здесь, здесь, здесь, здесь и здесь? Всего пять?
– Так точно, товарищ…
– Капитан. Или слепая?
– Капитан.
– Тут «зушка», ну, эту «бэху» мы сами хорошо знаем, эти бэтээры тоже. Вы откуда такие красивые будете?
– Из Ленинграда!
– Угу… Из-за «ленты», стало быть… И кто вас из-за «ленты» сопровождал? Молчите? Ну, может, оно и правильно. И по минным полям ходить обучены. Ну-ка, сколько твоя «пара» с собой обезвреженных мин приволокла? Ого.
– Она сапер, товарищ капитан. От бога.
– Саперы нам нужны. Как позывной?
– Асель.
– Так и запишем. А твой, дите?
– Гостья.
– Вот сегодня и узнаем, гостья ты или кто. Сегодня мы им вдарим.
На позиции накатывал мощный рокот. С востока.
– Танки! Наши танки! – закричала Таня. – Товарищ! Одним глазком! Дайте мне «трехлинейку», я хочу в бой! Смерть фашистам! За Родину! За… За Сталина!
Пожилой ополченец покрутил седой ус в сильном недоумении, но тут же забыл о странностях Гостьи, потому что мобила привычно заиграла: «День Победы, как он был от нас далёк…» Номер определился. Пожилой ткнул заскорузлым пальцем в клавишу соединения, буркнул:
– Да, Серый! Понеслась!
Эпилог
Главный конструктор смотрел сквозь стекло односторонней прозрачности, отделявшее зал, где облачали космонавтов, от операторской. Никогда еще он не видел сотрудников центра такими серьезными. И дело не в том, что они готовили своих подопечных к дальней дороге – чай, не впервой, – просто им никогда не приходилось помогать облачаться ТАКИМ космонавтам!
Заныл зуммер связи со стартовой площадкой. Главный машинально разрешил соединение.
«Вадим Сергеевич, это Ковров говорит…»
– Да, Миша!
«Еще раз протестировали программу. Отклонений ноль».
– Это уже который раз?
«Пятнадцатый, Вадим Сергеевич… И все разы – ноль… Черт ее знает, почему она тогда сбоила…»
– Ладно, Миша… Скажу Фоменко, что я разрешил подписать карту предполетных испытаний.
«Спасибо, Вадим Сергеевич!»
– Спасибо скажем, когда долетят… – пробормотал главный конструктор в отключенный интерком.
Облачение за прозрачной стеной завершилось. Прижимные кольца гермошлемов защелкнуты. В скафандры подается воздух из СЖО. Все, теперь уже не поцеловать эти старые, но такие любимые лица. До возвращения, конечно, – суеверно одернул он себя. Медики еще раз проверили показания приборов и дали добро на выход из «чистой комнаты». Главный теперь тоже мог покинуть клетку, неизвестно почему именуемую операторской. Он вышел наружу, успев обрасти по дороге обычной свитой. А снаружи – еще и армией журналюг. Корреспонденты с ходу забросали его вопросами, но главный угрюмо молчал. Черта с два эти шакалы ротационных машин вытянут из него хоть полслова! Ничего он им не скажет, пока ОНИ не вернутся. Ну… или хотя бы пока не высадятся на Марсе…
Черт бы побрал этих марсиан с их придурью… Зачем им понадобились старик со старухой?! И почему, дьявол разбери этих смуглых и золотоглазых, почему из миллиардов земных стариков они выбрали его родителей?! Его маму и папу!.. Ладно, эмоции побоку. Нет здесь никаких мам и пап, есть космонавты специальной миссии Карнаухова Татьяна Тимофеевна и Карнаухов Сергей Владимирович. Они прошли полный курс подготовки. Они посланцы человечества, чрезвычайные и полномочные представители Земли на планете Марс. И его, Вадима Сергеевича Карнаухова, главного конструктора гравитационного межпланетного корабля и руководителя проекта «Голос Аэлиты», задача сделать все, чтобы они смогли выполнить свою миссию.
Вот так.
К счастью, служба безопасности не пропустила на стартовую площадку посторонних. Идти стало значительно легче. Главный вырвался вперед. Сделал он это намеренно. Хотел подойти к люку первым. Ведь они ждали именно его. Все шестеро. Кто из них кто, из-за одинаковых белых скафандров издали не разобрать. Но главный конструктор знал, что те двое, что стоят справа и чуть поодаль – космонавты особой миссии. Остальные – пара пилотов и их дублеры. Только у четы Карнауховых дублеров не было. Они были воистину незаменимы. Два года назад, когда стало известно, что марсиане избрали для личной встречи представителей двух цивилизаций Татьяну Тимофеевну и Сергея Владимировича, сводки состояния их здоровья стали государственной тайной. Разумеется, это порождало лавину слухов. СМИ и блогеры строили чудовищные предположения относительно судьбы двух самых знаменитых стариков планеты, которые тем временем спокойно готовились к полету. Даже слишком спокойно, словно знали, что все будет хорошо.
Папе исполнилось семьдесят шесть, а мама на два года младше. В далeком и страшном октябре две тысячи четырнадцатого поженились лихой казак, ополченец ЛНР, Серега Карнаухов, позывной «Серый», и безбашенная оторва, снайпер Таня Климова, позывной «Гостья»…
За отца он беспокоился особенно. Все-таки ранение, две военные контузии. Ну да, медики подключили весь арсенал, но… вот мама. Мама всегда была для Вадима загадкой. Тут и вправду было что секретить. Ей и так на вид никто больше пятидесяти не давал, а обследование показало здоровый, да что там – идеально здоровый организм тридцатилетней женщины. За нее можно не волноваться. Кто-кто, а мама справится…
Если по линии отца родня Карнауховых велика и изобильна, мама – всю жизнь одна. Отец как-то обмолвился, что у нее все родичи погибли под обстрелом в Луганске и даже документы пропали, но… зачем мама несколько раз ездила в Ленинград, рылась в блокадных архивах? Сама ничего не объясняла, но как-то взяла пятилетнего Вадима с собой. Он плохо помнил ту поездку, но хорошо – как мама вернулась из архива на их съемную комнату, прижала сына к себе и сказала:
– Никого. Все погибли.
А он растерялся и заплакал, хотя и не знал, кто эти «все», но чувствовал, что маме очень больно, а она погладила его по голове и сказала:
– Забудь, сынок. Давай пойдем на аттракционы.
И он забыл, а вспомнил, только когда у них с мамой появилась собственная тайна.
Это произошло в период разработки гравитационного двигателя. Раз за разом и главный, и целые научные коллективы упирались в непроходимые теоретические, а потом и технологические тупики. У Вадима Сергеевича совсем уж опустились руки, когда пришла Она.
Это случалось во сне. Во сне к нему являлась удивительная красавица в нарядном платье и с неизменной низкой черного жемчуга на гордой шее. Она брала конструктора за руку, гладила по голове, и вихрь беспорядочных видений укладывался у ее ног, а мозг Карнаухова начинал мыслить четко, ясно, становились видны решения сложнейших тензорных уравнений или ошибка в виде расходящегося интеграла. И непременно наступало озарение, выход из тупика. И, проснувшись, надо было только не забыть, записать, зафиксировать хотя бы на диктофон.
Коллеги удивлялись, поздравляли, а Карнаухов не знал, гордиться ему или стыдиться. Однажды рассказал матери про удивительный сон.
– Что ты, сынок, – только и улыбнулась мама. – Радуйся. К тебе приходит муза.
– Но выходит, что не я – ученый и конструктор.
– Сынок, – строго сказала мама. – Дело музы дарить вдохновение, а не разбираться в формулах. Просто очистить глупую твою башку от всего лишнего. Да Асель и не понимает ничего в ваших формулах и конструкциях.
– Кто? – не понял Вадим.
– У всякой уважающей себя музы должно быть имя. Так вот, твою музу зовут Асель.
– Я думал, у музы Науки другое имя… – Главный конструктор растерялся, как малое дите.
– А она не муза Науки. Она – просто муза. Муза Человека.
– Мама… Ты что-то недоговариваешь… Мистика какая-то. Ты знаешь ее, да? Она и к тебе приходит?
Мама улыбнулась и прижала палец к губам. И он почел за благо больше не расспрашивать.
Так что мама справится, можно не сомневаться…
Он вдруг понял, что нужно как-то выделить ее – самую фантастическую женщину во Вселенной – среди этих безликих фигур… Огляделся в поисках чего-нибудь особенного, но вокруг была лишь степная трава. Главный конструктор беспомощно повертелся на месте и вдруг зацепил краем глаза алые пятна, словно капли крови качались на зеленовато-серебристых волнах. Маки. Он поспешно наклонился, сорвал…
Мама всегда любила красные цветы.
