Ранним утром, радуясь нежарким солнечным лучам, Джулиана Фринк отправилась за продуктами. Она брела по тротуару с двумя коричневыми бумажными сумками в руках, останавливаясь возле каждого магазина поглазеть на витрину. Спешить было некуда.

«Может, купить что-нибудь в аптеке?» – подумала она и, помедлив, шагнула через порог.

До полудня, когда начнутся занятия дзюдо, оставалась уйма времени.

Усевшись на стул возле стойки и опустив на пол сумки, она придвинула к себе кипу журналов.

В свежем «Лайфе» Джулиана наткнулась на статью «Телевидение в Европе: взгляд в будущее».

Заинтересовавшись, она посмотрела на фотографию: немецкая семья в гостиной у телевизора.

«Берлинские передачи идут уже по четыре часа в день, – говорилось в статье. – Когда-нибудь телестанции появятся во всех крупных городах Европы, а нью-йоркская башня будет возведена к семидесятому году».

Другая фотография посвящалась инженерам-электронщикам рейха, которые помогали американским строителям нью-йоркской телестанции. Отличить немцев было проще простого: ухоженные, уверенные в себе, энергичные. Американцы были ничем не примечательны – люди как люди.

Один из немцев стоял с вытянутой рукой, а американцы, напряженно всматриваясь, пытались понять, на что он указывает.

«Да и зрение у них лучше, чем у нас, – подумала Джулиана. – Еще бы, двадцать лет отменного питания! Говорят, они видят то, чего никто из нас не разглядит. Это из-за витамина А, наверное.

Интересно, каково это – сидеть у себя в гостиной и видеть в сером стеклышке целый мир? Если немцы так богаты, что летают на Марс, почему они не возьмутся всерьез за телевидение? Я бы предпочла прогулкам по Марсу юмористические шоу. Ужасно хочется увидеть Боба Хоупа и Дюранта.

А впрочем, зачем нацистам телевидение, если у них нет чувства юмора? К тому же они погубили почти всех выдающихся комиков. Потому что почти все комики были евреями. В сущности, они угробили индустрию развлечений. Странно, как это Хоупу сходят с рук его шутки? Впрочем, он выступает по канадскому радио, а в Канаде немного посвободнее. Но все-таки он смельчак. Взять хотя бы его шутку о Геринге – ту, где Геринг покупает Рим, перевозит его к своему логову в горах, отстраивает заново и возрождает раннее христианство, чтобы его любимым львам было чем заняться».

– Мисс, хотите купить журнал? – подозрительно спросил маленький сморщенный старикашка, хозяин аптеки.

Она с виноватым видом отложила «Ридерз дайджест», который начала было просматривать.

И снова, погруженная в раздумья, Джулиана шагала по улице.

«Вероятно, после смерти Бормана новым фюрером будет Геринг. Кажется, он малость отличается от других. Он бы давно возглавил рейх, если бы не сидел у себя в горах, когда Гитлер спохватился, что быстро сдает. В тот день под рукой у Гитлера оказался проныра Борман. Геринг должен стать фюрером хотя бы потому, что его Люфтваффе разбомбили радарные станции англичан, а потом разделались с королевскими ВВС. Не сумей он настоять на своем, Гитлер, скорее всего, приказал бы бомбить Лондон, как Роттердам.

Но не исключено, что фюрером станет Геббельс – так все говорят. Лишь бы не страшилище Гейдрих. Он всех нас угробит. Сущий психопат. Кто мне нравится, так это Бальдур фон Ширах. Из них он один не выглядит сумасшедшим. Но у него никаких шансов».

Она поднялась на крыльцо своего старого деревянного дома. Джо Чиннаделла по-прежнему лежал на животе, свесив руки с кровати. Он спал.

«Почему он еще здесь? Его грузовик ушел. Неужели он опоздал? Похоже».

Джулиана прошла на кухню и поставила сумки на стол, где с утра оставалась грязная посуда.

«А случайно ли он опоздал? Хотелось бы мне знать… Какой необыкновенный мужчина!»

Он был неутомим, почти всю ночь не давал ей покоя. Но при этом будто не сознавал, что лежит в постели с женщиной. Сжимал ее в объятиях, а мыслями был где-то далеко.

«А может, он просто часто этим занимается? – предположила Джулиана, перекладывая продукты в старенький, с цилиндром компрессора наверху, холодильник фирмы «Дженерал электрик». – Сила привычки: тело работает само, как мои руки, складывающие тарелки в мойку. Извлеки из его черепа три четверти мозга – все равно будет двигаться, точно лягушачья лапка на уроке биологии…»

– Эй! – крикнула она. – Пора вставать!

Джо пошевелился и захрапел.

– Слушал вчера Боба Хоупа? – громко спросила Джулиана, убирая со стола. – Я чуть со смеху не померла, когда он рассказывал о немецком майоре, устроившем марсианам допрос. Дело в том, что у марсиан не оказалось документов об арийском происхождении. Поэтому майор рапортует в Берлин, что Марс населен евреями… – она вошла в спальню, – двухголовыми, ростом один фут… ну, ты знаешь, как это умеет подать Боб Хоуп.

Джо открыл глаза и уставился на нее, не мигая. Черный от щетины подбородок, темные, полные муки глаза…

Джулиана умолкла.

– Что с тобой? – спросила она, помолчав. – Чего ты боишься?

И тут же подумала: «Нет, я знаю, что значит бояться, видела, как боится Фрэнк. Здесь что-то другое».

– Уехал старый плут, – буркнул Джо, усаживаясь.

– И что ты собираешься делать? – Вытирая руки кухонным полотенцем, она опустилась на край кровати.

– Перехвачу на обратном пути. Он никому не расскажет. Я тоже кое-что знаю о его проделках.

– У тебя уже бывали такие вот задержки?

Джо не ответил.

«Предпочитаешь об этом молчать, – подумала Джулиана. – Но я-то сразу все поняла».

– Думаешь, обратно он поедет этой же дорогой?

– Он всегда возвращается по Пятидесятой и никогда – по Сороковой. На Сороковой он однажды угодил в аварию – врезался в табун лошадей, переходивших шоссе. Это было в Скалистых горах. – Джо сгреб в охапку одежду со стула и начал одеваться.

– Сколько тебе лет, Джо? – спросила Джулиана, разглядывая его смуглое тело.

– Тридцать четыре.

«Значит, ты был на войне».

Но Джулиана не замечала у него физических дефектов – мускулистое стройное туловище, длинные ноги.

Под ее внимательным взглядом Джо нахмурился и отвернулся.

– Что, нельзя посмотреть? – обиженно спросила она. Странно, вместе провели ночь, и вдруг – такая стеснительность. – Мы что, клопы? При свете дня пугаемся друг друга и прячемся по щелям?

Он что-то пробурчал и двинулся в трусах и носках к ванной, потирая небритые щеки.

«Это мой дом, – подумала Джулиана. – Я позволила тебе остаться, а ты не разрешаешь даже смотреть на тебя. В таком случае зачем понадобилось оставаться?»

Она прошла вслед за ним в ванную. Джо наполнял раковину горячей водой.

На его плече Джулиана увидела татуировку – синюю букву «К».

– Что это? – спросила она. – Имя твоей жены? Конни? Коринн?

Джо, плеснув воды на лицо, буркнул:

– Каир.

«Какое экзотическое имя, – подумала она с завистью и вдруг почувствовала, что краснеет. – Я просто дура!»

Итальянец, тридцати четырех лет, из нацистской части континента… Ну конечно, он был на войне, но сражался на стороне Оси. Воевал в Каире, а татуировка – символ кампании, знак совместной победы над британо-австралийской армией генерала Готта. Выходит, Джо служил в Африканском корпусе Роммеля.

Выйдя из ванной, Джулиана прошла в спальню – застелить кровать. Руки не слушались.

На стуле аккуратной стопкой лежали пожитки Джо: одежда, маленький саквояж, кое-какие мелочи. Ей бросилась в глаза коробочка наподобие футляра для очков.

«Ты и в самом деле сражался под Каиром, – подумала Джулиана, открыв коробочку и увидев Железный крест второй степени с выгравированной надписью: «Каир» и датой: «10 июня 1945». – Такую награду получили не все, а только самые доблестные. Интересно, что ты там натворил?.. Тебе ведь было тогда лет семнадцать…»

Когда Джулиана извлекла орден из бархатного футляра, в дверях показался Джо. Она даже подскочила, заметив его. Но он не рассердился.

– Я только посмотрела, – виновато произнесла Джулиана. – Никогда не видела такой награды. Тебе ее сам Роммель вручил?

– Генерал Байерляйн. Роммеля к тому времени послали в Англию добивать британцев. – Он говорил спокойно, но машинально водил скрюченными пальцами по темени, будто расчесывал волосы. Это было похоже на хронический нервный тик.

– А ты мне расскажешь? – спросила Джулиана, когда Джо вернулся в ванную.

За бритьем и после, долго моясь под горячим душем, Джо Чиннаделла скупо рассказал ей о войне. Но его история была не из тех, которые любила слушать Джулиана.

Когда двое его старших братьев отправились в Эфиопию, он, тринадцатилетний мальчишка, вступил в Милане в молодежную фашистскую организацию. Позже братьев зачислили в знаменитую артиллерийскую батарею майора Рикардо Парди, а вскоре после начала Второй мировой к ним присоединился и Джо. Они дрались под командованием маршала Грациани. Техника, особенно танки, у них была хуже не придумаешь. Британцы расстреливали их как кроликов, даже старших офицеров. В бой танки ходили с мешками песка на башне – иначе люки распахивались от тряски. Солдатам майора Парди приходилось собирать неразорвавшиеся снаряды, чистить их и снова пускать в дело. Однако в сорок третьем батарея остановила отчаянное танковое наступление генерала Уовелла.

– А твои братья живы? – спросила Джулиана.

Его братьев в сорок четвертом задушили проволокой британские коммандос из «Пустынной группы дальнего действия», которые устраивали диверсии в тылах войск Оси. В конце войны, когда стало ясно, что союзники проиграют, они дошли до последней степени фанатизма.

– А как ты сейчас относишься к британцам? – перебила его Джулиана.

– Хотел бы я увидеть, как англичанам воздают сполна за Африку, – холодно ответил Джо.

– Но ведь… прошло восемнадцать лет, – сказала Джулиана. – Я знаю, британцы много всяких ужасов натворили, но…

– Все говорят о том, что нацисты делали с евреями, – проворчал Джо, – но англичане были еще хуже. Взять хотя бы битву за Лондон. – Помолчав, он добавил: – Видела бы ты их огнеметы… видела бы, как горят фосфор и нефть, как вспыхивают лодка за лодкой… Мне попадались обугленные тела немцев-десантников… А трубы под водой, зажигающие, казалось, само море! А массированные налеты бомбардировщиков на беззащитные города, благодаря которым Черчилль надеялся добиться перелома в конце войны… А то, что осталось от Гамбурга, Эссена…

– Давай не будем об этом, – перебила его Джулиана из кухни, где жарила ветчину, и включила маленький пластмассовый «Эмерсон», подаренный ей на день рождения Фрэнком. – Сейчас приготовлю что-нибудь поесть. – Она покрутила ручку, пытаясь найти легкую музыку.

– Взгляни-ка, – сказал Джо из спальни. Он сидел на кровати, рядом стоял раскрытый саквояж. Ухмыляясь, он достал старую потрепанную книгу, видимо побывавшую во многих руках. – Иди сюда. Знаешь, что пишет один человек? Вот тут. – Он ткнул пальцем в книгу. – Очень смешно. – Он схватил ее за руку и заставил сесть рядом. – Предположим, они бы победили. Как бы это выглядело? Незачем ломать голову, парень обо всем за нас подумал. – Джо раскрыл книгу и стал медленно переворачивать страницы. – Вся Европа под контролем Британской империи. И все Средиземноморье. Италии нет и в помине, Германии тоже. До самой Волги – только полисмены-бобби, смешные солдатики в высоких меховых шапках и власть короля.

– По-твоему, это было бы плохо? – тихо спросила Джулиана.

– А ты читала эту книгу?

– Нет. – Джулиана наклонилась, чтобы рассмотреть обложку. Она не читала, но слышала. От многих. – Мы с Фрэнком… с моим бывшим мужем часто размышляли о том, что было бы, если бы союзники победили в войне.

Джо как будто не слышал ее. Он смотрел на страницу книги «И наестся саранча».

– А знаешь, почему побеждает Англия? Как ей это удается?

Джулиана отрицательно покачала головой, чувствуя, как в душе сидящего рядом человека закипает злость. У него задрожал подбородок. Джо часто облизывал губы, запускал пятерню в волосы… и вдруг хрипло произнес:

– У него Италия предает Ось.

– Ого! – воскликнула Джулиана.

– Италия переходит на сторону союзников. В результате перед англосаксами открыто, как он пишет, «мягкое подбрюшье Европы». Впрочем, неудивительно, что он так считает. Всем известна трусость итальянских солдат: едва завидев британцев, они давали деру. Весельчаки-пьяницы, рожденные не для драк. Этого парня… – Джо закрыл книгу, взглянул на обложку, – Эбендсена, я не виню. Он записывал свои фантазии, выдумывал мир, в котором Ось – проигравшая сторона. А как бы еще она могла проиграть, не предай ее Италия? – В его голосе прорезалась злость. – Всем же известно, каким клоуном был дуче.

– Пойду переверну ветчину. – Джулиана поспешила на кухню.

Джо встал и с книгой в руках последовал за ней.

– После того как наголову разбили япошек, в войну вступают США. Победившие Штаты и Британия делят мир между собой. Точь-в-точь как поделили его Германия и Япония.

– Германия, Япония и Италия, – поправила Джулиана.

Джо непонимающе уставился на нее.

– Ты пропустил Италию, – сказала Джулиана, спокойно встретив его взгляд.

«Выходит, ты тоже забыл? – мысленно произнесла она. – Как и все остальные? Забыл маленькую империю на Ближнем Востоке… Опереточный Новый Рим».

Она поставила перед ним поднос с ветчиной, яйцами, гренками, мармеладом и кофе. Он жевал, не отрываясь от чтения. Джулиана села рядом.

– Чем тебя кормили в Северной Африке? – спросила она.

– Тухлой ослятиной, – кратко ответил Джо.

– Ужас!

Его губы растянулись в улыбке.

– «Азино Морте». Говяжья тушенка с этикеткой «АМ» на банке. Немцы называли ее Alter Maim – «старикашка». – Он вернулся к еде.

«Надо бы почитать. – Джулиана протянула руку к книге. – Долго ли он у меня проживет, успею ли?»

Книга была в сальных пятнах, со следами грязных пальцев, с рваными страницами.

«Ее брали в дальние рейсы шоферы грузовиков, – подумала она. – Могу поспорить, Джо читает очень медленно. А этот роман мусолит уже несколько недель, если не месяцев».

Она раскрыла книгу наугад и прочла:

«…И теперь, в старости, он взирал на царство покоя, о котором издавна мечтали люди, но которое так долго не могли создать. На корабли, ходящие от Крыма к Мадриду, на великую Империю, во всех уголках которой – одна и та же монета, одна и та же речь, один и тот же флаг – знаменитый Юнион Джек, реющий от восхода до заката. Наконец-то обрели реальный смысл слова об империи, над которой никогда не заходит солнце…»

– У меня тоже есть книга, правда только одна, – сказала Джулиана. – Собственно, это даже не книга, а оракул, «И-цзин». Меня к нему Фрэнк пристрастил. По любому поводу обращаюсь к оракулу, даже не расстаюсь с ним. – Она закрыла «Саранчу». – Хочешь, покажу? И погадать можно.

– Нет, – сказал Джо.

Она опустила подбородок на кулачки и произнесла, косясь на него:

– Ты решил поселиться у меня насовсем? И чем намерен заниматься?

«Дуться и переживать, вспоминая обиды и унижения, – подумала она. – Поразительно, сколько в тебе ненависти к жизни. Но есть что-то еще. Ты похож на зверька, маленького, но смышленого. – Она изучающе посмотрела на его смуглое умное лицо. – С чего это я взяла, будто ты моложе меня? Впрочем, есть с чего. Из тебя еще не выветрилось детство. Ты – малыш, боготворящий своих старших братьев, майора Парди и генерала Роммеля. Спишь и видишь, как бы удрать из дому на войну с томми. Интересно, правда ли, что твоих братьев задушили проволочными удавками? После войны об этих зверствах много писали и снимки печатали… – Она вздрогнула. – Но британские коммандос давным-давно осуждены и наказаны…»

Звучавшая по радио музыка умолкла. Судя по обилию помех, на коротких волнах передавали новости из Европы. Голоса то и дело пропадали или становились неразборчивыми. Затем вдруг все разом смолкло. Затянувшейся паузе положил конец четкий близкий голос денверского диктора. Джулиана потянулась было к ручке настройки, но Джо ее остановил.

«Сообщение о кончине канцлера Бормана потрясло германский народ, которого не далее как вчера уверяли в том, что…»

Джулиана и Джо вскочили.

«Все радиостанции рейха прекратили трансляцию радиопрограмм, и в зале торжественно зазвучал Horst Wessel Lied, партийный гимн, в исполнении хора дивизии СС Das Reich. Позже, в Дрездене, на совещании исполняющего обязанности секретаря Партай с руководителями национальной службы безопасности Зихерхайстдинст, пришедшей на смену гестапо…»

Джо увеличил громкость.

«…о реорганизации правительства по инициативе прежнего рейхсфюрера Гиммлера, Альберта Шпеера и других, а также о двух неделях всеобщего траура. Как сообщают корреспонденты, большинство магазинов и учреждений уже закрыто. Однако до сих пор не поступило сведений об ожидаемом заседании Рейхстага, а без одобрения официальным парламентом Третьего рейха…»

– Выберут Гейдриха, – сказал Джо.

– По мне, лучше бы этого белобрысого здоровяка Шираха, – задумчиво произнесла Джулиана. – Господи, наконец-то помер. Как ты думаешь, у Шираха есть шансы?

– Нет, – коротко ответил Джо.

– Теперь может вспыхнуть гражданская война, – предположила Джулиана. – Впрочем, они ведь совсем старые… Геринг, Геббельс, да вся партийная верхушка.

«…добралась до его альпийского поместья близ Бреннера…»

– Это о Жирном Германе, – пояснил Джо.

«…лишь сказал о своей глубокой скорби из-за потери не только солдата, патриота и доблестного вождя Партай, но и близкого друга, которого он никогда не чурался, а, напротив, всячески поддерживал в наступивший вскоре после победы период безвластия, когда элементы, враждебные герру Борману, пытались помешать ему встать во главе…»

Джулиана выключила радио.

– Пустая болтовня, – раздраженно сказала она. – Почему эти нелюди, эти убийцы говорят теми же словами, что и все мы?

– А чем они отличаются от нас? – Джо снова уселся и набил рот пищей. – На их месте мы бы вели себя точно так же. А они, между прочим, спасли мир от коммунизма. Не победи Германия, мы бы сейчас жили под красными. А это куда хуже.

– Ты тоже болтун, – бросила Джулиана. – Как радио. Трепло.

– Я жил под нацистами, – сказал Джо, – и знаю, что это такое. В сорок седьмом я получил в Организации Тодта трудовую книжку и вкалывал на стройках двенадцать… нет, тринадцать… почти пятнадцать лет. В Северной Африке и США. Представь себе, – он ткнул в сторону Джулианы пальцем, – у меня в крови итальянский талант к земляным работам, и в ОТ меня ценили. Не заставляли кидать асфальт и месить бетон для автобанов, а допустили к проектированию. Сделали из меня инженера. Однажды проверять работу моей группы явился сам доктор Тодт. Он мне сказал: «У тебя хорошие руки». Это был великий момент, Джулиана. Знала бы ты, что это такое – гордость труженика. Нет, нацисты – не болтуны. До них все, и я в том числе, чурались черной работы. Аристократы! Трудовой фронт положил этому конец. Я как будто впервые увидел свои руки. – Он так частил, что акцент брал верх; Джулиана уже с трудом разбирала слова. – В лесных лагерях штата Нью-Йорк мы жили как братья. Пели песни. На работу ходили строем. Дух войны, только созидательный, а не разрушительный. Какое было время! Каждый день как грибы вырастали новенькие красивые жилые дома, один за другим, квартал за кварталом. Как мы отстроили Нью-Йорк и Балтимор – это ж просто загляденье! Сейчас там, конечно, тодтовцев нет. Бал правят картели вроде «Нью-Джерси Крупп и Sohnen». Их хозяева – не нацисты, а старые европейские воротилы. Но при них стало куда хуже. Роммель и Тодт просто ангелочки в сравнении с промышленниками вроде Круппа и пруссаками-банкирами. Все эти господа в жилетках… вот бы кого в газовку!

«Господа в жилетках были и будут, – мысленно ответила Джулиана, – а вот твои идолы, Роммель и Тодт, явились к нам после побоища разгребать обломки, прокладывать автострады, восстанавливать промышленность. Даже евреев не трогали, вот уж чего от них никто не ожидал… Объявили евреям амнистию, чтобы не прятались по щелям… А потом наступил сорок девятый… и прощай, Роммель, прощай, Тодт, ступайте пастись на лужок. Разве я не знаю, как живется под нацистами? Разве Фрэнк не рассказывал? Мой муж был евреем. То есть он еврей. Я знаю, доктор Тодт был самым скромным и добрым человеком на свете. Я знаю, единственное, о чем он мечтал, – дать надежную, достойную работу несчастным отчаявшимся американцам, миллионы которых ютились среди руин. Обеспечить медицинским обслуживанием, сносным жильем, условиями для отдыха каждого, к какой бы расе он ни принадлежал.

Тодт был строителем, а не философом… и сумел добиться многого. Но…»

Смутная мысль, блуждавшая в глубинах сознания, обрела форму.

– Слушай, Джо, а ведь на Восточном побережье эта «Саранча» под запретом.

Он кивнул.

– Почему же ты ее читаешь? Разве у вас не расстреливают за чтение таких…

– Все зависит от расовой группы, к которой ты принадлежишь. От эмблемы на твоей нарукавной повязке.

Так и было. Меньше всех читать, говорить и слушать разрешалось русским, полякам, пуэрториканцам. У англосаксов дела обстояли получше: их допускали в библиотеки, музеи и на концерты, их дети учились в общественных школах. Однако… «Саранча» была не просто внесена под гриф, она была запрещена для всех без исключения.

– Я читал ее в сортире, – признался Джо. – Прятал под подушкой. Честно говоря, потому и читал, что нельзя.

– Да ты смельчак, – улыбнулась Джулиана.

– Издеваешься? – с подозрением спросил он.

– Нет.

– Вам здесь легко живется, – с усмешкой глядя на Джулиану, проговорил Джо. – Никаких проблем, целей, трудов и забот. Плывешь себе по течению, словно с довоенных лет ничего не изменилось…

– Решил убить себя цинизмом, – перебила его Джулиана. – Идолов отобрали одного за другим, теперь некому подарить свою любовь!

Она держала вилку острием вперед, и это от него не укрылось.

«Ешь, – мысленно приказала она, – или откажись даже от биологических процессов».

Джо кивнул на книгу:

– Если верить тексту на обложке, этот Эбендсен живет неподалеку отсюда, в Шайенне. Спокойное местечко нашел для раздумий над судьбами мира… Прочти вот здесь. Вслух прочти.

Она взяла книгу и прочитала на обороте обложки:

– «Он – бывший сержант морской пехоты США, участвовал во Второй мировой войне. В Англии был ранен в поединке с фашистским танком “Тигр”. Ходят слухи, что его дом набит оружием и превращен в неприступную крепость». – Она закрыла книгу. – Тут не написано, но мне говорили, что он немного свихнулся. Живет высоко в горах, окружил свой дом колючей проволокой под током. До него непросто добраться.

– А может, он прав, что опасается? – заметил Джо. – Шишки из Партай небось до потолка прыгали от злости, когда прочли эту книгу.

– Он и раньше так жил, еще до того, как написал «Саранчу». Его дом называется… – она взглянула на обложку, – Высокий замок. Название он сам придумал.

– Да, немцам его не сцапать, – пробормотал Джо, торопливо жуя, – он всегда начеку. Хитрый, черт.

– А все-таки надо быть не робкого десятка, чтобы издать такое. Не победи Ось, мы бы могли говорить и писать все, что угодно, как до войны. И страна была бы цела, и законы куда справедливей. И одни для всех.

К ее удивлению, Джо согласно кивнул.

– Не пойму я тебя, – сказала Джулиана. – Во что ты веришь? Чего хочешь? Защищаешь этих чудовищ, этих психов, которые истребляли евреев, и тут же… – Она яростно схватила его за уши и потянула вверх. От изумления и боли у него глаза вылезли из орбит.

Тяжело дыша, они стояли и молча смотрели друг на друга.

– Дай доесть твою стряпню, – наконец вымолвил Джо.

– Что ты сказал? Не хочешь со мной разговаривать? Понимаешь, о чем я спрашиваю, и жрешь как ни в чем не бывало?! – Джулиана изо всех сил выкрутила ему уши и отпустила. Они мгновенно побагровели.

– Пустой разговор, – буркнул Джо. – Не о чем спорить. Болтовня, как по радио. Знаешь, как коричневые рубашки прозвали когда-то трепачей-интеллигентов? Eierkopf, яйцеголовые. Потому что их огромные пустые черепа легко раскалывать в уличных заварушках.

– Если ты и обо мне такого мнения, почему бы тебе не убраться? – разозлилась Джулиана.

У нее мороз пошел по коже от его зловещей гримасы.

«Какая я дура, что пустила его к себе, – горько подумала она. – Теперь поздно. Мне от него не отделаться. Слишком силен».

Джулиане казалось, произойдет что-то страшное и это будет связано с ним. И при ее участии.

– Ну, в чем дело? – Он приподнял ее подбородок, погладил шею, сунул руку под рубашку и стал с вожделением ласкать плечи. – Это нервы. Груз проблем. Сеанс психоанализа – и мы снимем тяжесть с вашей души.

– И тебя назовут евреем-психоаналитиком. – Она вяло улыбнулась. – Хочешь вылететь в трубу крематория?

– Ты боишься мужчин. Верно?

– Не знаю.

– Это я еще ночью понял. Если бы я не… – Он осекся. – Не старался угадывать все твои желания…

– Если бы ты не переспал до меня с кучей баб, – перебила его Джулиана. – Вот что ты хотел сказать.

– Но ведь я знаю, что угадал. Поверь, Джулиана: я никогда тебя не обижу. Даю слово, больше того: прахом матери клянусь. Я буду очень внимателен, позабочусь о тебе, всегда приду на помощь, если что… Забудь свои тревоги. Пусть ненадолго, но я смогу утешить и приободрить. Тебе пока просто-напросто не везло.

Слегка успокоенная, она кивнула. Но в душе оставались холод и тоска, и Джулиана не понимала, откуда они взялись.

В начале рабочего дня господин Нобусукэ Тагоми улучил минутку, чтобы поразмыслить в одиночестве.

Он находился в здании «Ниппон таймс», у себя в офисе.

Утром перед уходом на работу он ознакомился с докладом Ито. Молодой студент был уверен, что Бэйнс – не швед. Скорее всего, он немец.

Впрочем, ни в Торговой миссии, ни в токкоке – японской тайной полиции – не питали иллюзий относительно способностей Ито к германским языкам.

«Похоже, это все-таки его нелепые домыслы, – подумал Тагоми. – Олух-энтузиаст с романтическими наклонностями. Игра в сыщиков плюс чрезмерная подозрительность».

Но кто бы ни был Бэйнс по национальности, совещание с ним и пожилым господином с Родных островов произойдет в условленное время.

И, надо сказать, этот человек пришелся Тагоми по душе.

«Возможно, главный талант ответственного руководителя в том и заключается, чтобы распознавать хороших людей при первой встрече, – подумал Тагоми. – Интуитивно понимать их; не отвлекаясь на внешнюю форму и всяческие церемонии, проникать прямо в сердце. Белое сердце, окруженное черной иньской мглой. Порой кажется, вот-вот эта светлая точка сгинет без следа – но нет, она по-прежнему сияет непокорной искоркой ян».

«Он мне нравится, – сказал себе Тагоми. – Кем бы он ни был, немцем или шведом. Надеюсь, заракаин помог от головной боли. Вот о чем надо его спросить первым делом».

Загудел селектор.

– Нет, – буркнул он в микрофон. – Никаких вопросов. Я погружен в себя. Время постижения срединной истины.

Из крошечного динамика зазвучал голос Рэмси:

– Сэр, снизу, из пресс-службы, поступила новость. Умер рейхсканцлер Мартин Борман. – Голос Рэмси оборвался.

«На сегодня все дела закончены, – подумал Тагоми. Он вышел из-за стола и принялся быстро ходить по кабинету, до хруста сжимая сцепленные пальцы. – Так-так… Надо немедленно отправить рейхсконсулу соболезнования. Впрочем, это пустяки. Подчиненные и без меня справятся. Глубоко скорбим, вся Япония с немецким народом в этот тяжелый час и тэ дэ. Потом? Ждать. Сосредоточиться и ждать. Чтобы отреагировать сразу, как только придут директивы из Токио».

Нажав кнопку селектора, он сказал:

– Мистер Рэмси, проверьте надежность связи с Токио. Скажите телефонисткам, пусть будут повнимательнее. Сейчас самое важное – связь.

– Да, сэр, – ответил Рэмси.

– С этой минуты я не покину кабинета. Все текущие дела отложить. На обычные звонки не отвечать. Мне не нужны лишние заботы.

– Что еще, сэр?

– Возможно, придется действовать, и действовать быстро.

– Понял, сэр.

Через полчаса, в девять, от высшего представителя Имперского правительства на Западном побережье Америки, японского посла в Тихоокеанских Штатах, высокочтимого барона Л. Б. Кэлемакуле пришла телефонограмма. Министерство иностранных дел извещало о срочном заседании в здании посольства на Саттер-стрит. От каждой Торговой миссии должен присутствовать кто-нибудь из руководства.

У господина Тагоми не оставалось времени, чтобы сменить костюм. Он поспешил к скоростному лифту и вскоре мчался по улице в машине миссии – черном «Кадиллаке» сорокового года. За рулем сидел опытный водитель-китаец в форме.

Возле здания посольства стояла дюжина автомобилей высокопоставленных особ. Их владельцы – с некоторыми он был знаком – поднимались по широким ступенькам парадной лестницы. Шофер распахнул дверцу, Тагоми быстро вышел из машины, схватил портфель (пустой, поскольку на этот раз от него не требовалось отчетов, но ему не хотелось выглядеть сторонним зрителем) и двинулся наверх по ступенькам с таким видом, будто играл в происходящем не последнюю роль. Хотя на самом деле он даже не знал, о чем пойдет речь на совещании.

В вестибюле толпились, вполголоса переговариваясь, приглашенные. Господин Тагоми подошел к группе, в которой приметил знакомых, раскланялся и обменялся с ними многозначительными взглядами.

Появился служащий посольства и пригласил всех в огромный зал. Там стояли кресла с откидными сиденьями. Чиновники вошли и в молчании расселись, слышались только покашливание и скрип кресел.

На помост, к столу президиума, поднялся с пачкой бумаг человек в полосатых брюках – представитель министерства иностранных дел.

Гул в зале. Сдвинутые друг к другу головы. Перешептывание.

– Господа! – звонким начальственным голосом заговорил чиновник МИДа, мгновенно приковав к себе внимание зала. – Как вам известно, мы получили сообщение из Берлина, официально подтверждающее смерть рейхсканцлера. На нашем совещании – оно не затянется, смею вас заверить, – мы проинформируем вас о социально-политическом положении в рейхе и дадим оценку соперничающим группировкам немецкой верхушки, которые могут вступить в открытую борьбу за власть.

Коротко о вождях. Самый вероятный претендент – Герман Геринг. Если не возражаете, начну с общеизвестных фактов. Жирный Боров, как его прозвали за тучность, отважный летчик-ас Первой мировой войны, в дальнейшем – создатель гестапо. Занимал видный пост в правительстве Восточной Пруссии. Во время становления Партай – один из самых безжалостных лидеров, хотя позднее сибаритские наклонности создали ему ложную репутацию добродушного пьянчуги. Господа, правительство настоятельно советует вам не питать подобных иллюзий. По слухам, Геринг нездоров, даже тяжело болен, учитывая его склонность к излишествам; но эта же склонность напоминает нам о дряхлеющих римских цезарях, чья власть при этом ничуть не ослабевала. Зловещий портрет Геринга, где он, облаченный в тогу, прогуливается в сопровождении львов по огромному замку, набитому охотничьими трофеями и произведениями искусства, несомненно, соответствует истине. В войну он приказывал вне очереди пропускать в Германию поезда с награбленными сокровищами, оседавшими затем в его поместьях. Наша оценка: этот человек стремится к неограниченной власти и способен добиться цели. Он, как никто другой из нацистской верхушки, потворствует своим слабостям и в этом отношении совсем не похож на Гиммлера, которому в конце жизни вполне хватало скромного жалованья.

Герр Геринг – человек с извращенным умом, для него власть – средство удовлетворения своего ненасытного тщеславия. Это свидетельствует о примитивном, даже вульгарном мировоззрении; тем не менее он далеко не глуп, возможно, даже умнее остальных нацистских лидеров. Его главная цель – сравняться в величии с древними императорами.

Следующий претендент: герр Йозеф Геббельс. В детстве перенес полиомиелит. Родители католического вероисповедания. Блестящий оратор, писатель, обладает гибким фанатичным умом. Изысканные манеры, находчивость, широкий кругозор. Весьма активен в отношениях с дамами. Элегантен, высокообразован. Недюжинные организаторские способности. Трудолюбив, отдает предпочтение административной работе. По слухам, никогда не отдыхает. Снискал всеобщее уважение, умеет завоевывать симпатии. Предположительная идеологическая ориентация – иезуитские взгляды Средневековья с примесью германского постромантического нигилизма. Считается единственным настоящим интеллектуалом Партай и в этом отношении, несомненно, являет собой драгоценный камень, отшлифованный лучшими течениями европейской культуры. В молодости мечтал о лаврах драматурга. Не пользуется любовью подчиненных, которыми управляет классическими прусскими методами. Никакого потакания собственным слабостям, главное стремление Геббельса – власть в ее чистом виде.

Рейнхард Гейдрих. – Чиновник МИДа сделал паузу, окинул взглядом зал. – Значительно моложе, чем Геринг и Геббельс. Участник революции тридцать второго года, сделал карьеру в элите СС. Подчинялся непосредственно Гиммлеру, возможно, загадочная смерть постигла Гиммлера в сорок восьмом не без его содействия. Устранил из аппарата полиции своих главных соперников, таких как Эйхман и Шелленберг. По нашим сведениям, в Партай его многие боятся. Гейдриху было поручено контролировать ключевые фигуры вермахта, после того как долгое противостояние армии и полиции закончилось знаменитым столкновением, из которого победителем вышла НСДРП. Во время этих событий поддерживал Мартина Бормана. Получил превосходное образование еще до того, как СС перешла на так называемую замковую систему обучения. В традиционном смысле его психика лишена эмоциональной восприимчивости. Устремления Гейдриха неясны. Вероятно, развитие общества видится ему некой игрой, точнее, серией игр. Подобная псевдонаучная отрешенность встречается в технократических кругах. В идеологических диспутах он не участвует. Вывод: его склад ума наилучшим образом соответствует нашей «эпохе постпросвещения». Он избавлен от так называемых необходимых иллюзий – таких как вера в Бога, гуманизм и тому подобное. Определение «реалистический склад ума» все еще остается загадкой для токийских социологов, так что рядом с именем этого человека можно поставить знак вопроса. Тем не менее не следует снимать со счетов низкую эмоциональность, возможно свидетельствующую о патологической шизофрении.

Тагоми начало подташнивать.

– Бальдур фон Ширах. Бывший вожак гитлеровской молодежи. Считается идеалистом. Внешне привлекателен, но об его опыте и компетентности сложилось невысокое мнение. Искренне верит в идеалы НСДРП. В число его заслуг входят осушение Средиземноморского бассейна и создание там огромных сельскохозяйственных площадей. В начале пятидесятых добивался смягчения человеконенавистнической политики и отмены расовых экспериментов на славянских землях. Обратился непосредственно к народу Германии с тем, чтобы уцелевшим славянам позволили жить в резервациях в глухих углах рейха. Призывал к прекращению некоторых форм «убийств милосердия» и медицинских экспериментов над людьми, но безуспешно.

Доктор Зейсс-Инкварт. Из австрийских нацистов, ныне управляет колониями рейха, отвечает за колониальную политику. Пожалуй, на территории рейха ни к кому другому не относятся с такой ненавистью. Говорят, он был инициатором большинства, если не всех, репрессивных мер против завоеванных народов. Вместе с Розенбергом добивался утверждения самых чудовищных кампаний, таких как попытка стерилизовать все уцелевшее население России. Считается, хотя тому нет документальных подтверждений, что решение очистить Африку от негритянского населения, создав невыносимые условия для жизни туземцев, было принято с его подачи. Темпераментом очень напоминает бывшего фюрера – Адольфа Гитлера.

Докладчик замолчал.

«Кажется, я схожу с ума, – подумал Тагоми. – Надо уйти отсюда. У меня приступ. Тошнит, рвет… я умираю!»

Он с трудом поднялся, выбрался в проход и побрел, почти ничего и никого не видя.

«В уборную!»

Он побежал по проходу.

К нему повернулось несколько голов.

«Какой позор! Не мог найти другого времени и места для обморока? Уволят…»

Он выскочил в дверь, распахнутую перед ним служащим.

Сразу прошла дурнота. Вернулось зрение. Перестали вращаться стены и пол.

«Всего лишь приступ головокружения. Функциональное расстройство вестибулярного аппарата. Диэнцефалон, промежуточный мозг, доставшийся в наследство от пращуров, дает о себе знать.

Подумать о чем-нибудь успокаивающем. За что ухватиться? За религию? Или за прошлое? “Ну а сейчас – гавот, решительно… Вам это дело по плечу. Обе танцуете изумительно, именно так, как я учу”. “Гондольеры” Гилберта и Салливана».

Он закрыл глаза и представил «Оперную труппу Дойли Карта», какой ее видел на послевоенных гастролях. Мир конечный, мир замкнутый…

– Сэр, вам помочь? – спросил служащий посольства.

– Благодарю, – с поклоном ответил Тагоми. – Я пришел в себя.

Внимательное, участливое лицо швейцара. Ни тени насмешки.

«Может, все они смеются надо мной? – подумал он. – В глубине души?

… Зло – везде! Воистину, оно как цемент!

Не могу в это поверить. Не могу этого вынести. Зло прячется от глаз…»

Он расхаживал по вестибюлю, слушал гул транспорта, доносящийся с Саттер-стрит, и голос выступавшего в зале.

«Вся наша религия ошибочна. Что мне делать?» – спросил он себя, направляясь к выходу из посольства.

Привратник отворил двери, и господин Тагоми сошел по ступенькам к стоянке лимузинов, возле которых топтались шоферы.

«Зло – неотъемлемая часть каждого из нас. Часть нашего мира. Изливается на нас, разъедает мозги, тела, сердца и впитывается в дорожное покрытие.

Почему?

Мы – слепые кроты. Копошимся в земле, тычемся рыльцами в потемках. Мы ничего не знаем. Я понимаю это… но не знаю, куда ползти. Остается верещать от страха. И удирать.

Я жалок».

«Смеются надо мной, – подумал он, идя к машине. – Где мой портфель? Ах да, остался возле кресла».

Все смотрели, как он кивает шоферу и неуклюже садится в автомобиль.

«Отвезите меня в больницу», – хотел сказать он. А вслух сказал:

– «Ниппон таймс». Помедленнее, пожалуйста.

Он смотрел в окно на машины, магазины, ультрасовременные высотные здания. На безликий поток пешеходов.

Добравшись до кабинета, он поручил Рэмси позвонить в один из отделов Торговой миссии – «Добычу полиметаллических руд» – и попросить, чтобы по возвращении из посольства заведующий отделом связался с ним.

Ответный звонок раздался около полудня.

– Наверное, вы заметили, что на собрании мне стало дурно, – сказал в трубку Тагоми. – Очевидно, это всем бросилось в глаза. Особенно мое поспешное бегство.

– Я ничего не заметил, – ответил чиновник из «Полиметаллических руд». – Но, не увидев вас после заседания, встревожился, не случилось ли чего.

– Вы очень любезны, – уныло поблагодарил господин Тагоми.

– Вовсе нет. Я уверен, все были поглощены докладом мидовца и ничего кругом не замечали. Вас, наверное, интересует, о чем говорилось после вашего ухода? Вы успели выслушать первую половину доклада, об участниках борьбы за власть?

– Да, вплоть до доктора Зейсс-Инкварта.

– Затем докладчик подробно осветил экономическую ситуацию в рейхе. На Родных островах сложилось мнение, что затея Германии обратить население Европы и Северной Азии в рабов, при этом уничтожив всю интеллигенцию, буржуазию, патриотически настроенную молодежь, грозит экономической катастрофой. До сих пор немцев спасали только значительные достижения в науке и технике. Образно выражаясь, чудо-оружие.

– Да, – подтвердил Тагоми. В одной руке он держал телефонную трубку, а другой наполнял чашку горячим чаем. – Как спасли их в войну снаряды ФАУ и реактивные истребители.

– Немцы – мастера на подобные штучки, – продолжал чиновник из «Полиметаллических руд». – Но сейчас они опережают нас только в области атомной энергетики и развлечений – согласитесь, запуск ракет на Венеру и Марс очень напоминает цирк. При всех объемах германского импорта, как подчеркнул докладчик, снаряжение подобных экспедиций не дает никакой экономической выгоды.

– Но со стороны выглядит эффектно, – заметил Тагоми.

– У докладчика мрачные прогнозы. По его убеждению, большинство высокопоставленных нацистов боятся смотреть правде в глаза. Тем самым они усугубляют тенденцию к мероприятиям, для которых требуется tour de force, – мероприятиям авантюрным, с непредсказуемыми последствиями. Сначала – приступ маниакального энтузиазма, затем страх и отчаянные шаги Партай. Вывод докладчика: подобная ситуация способствует приходу к власти самых безответственных и безрассудных претендентов.

Господин Тагоми кивнул.

– Нам следует готовиться к худшему. Судя по всему, ответственные и здравомыслящие элементы потерпят поражение в начавшейся борьбе.

– А кого он считает худшими? – Тагоми глотнул чая.

– Гейдриха. Доктора Зейсс-Инкварта. Геринга. Такова точка зрения Имперского правительства.

– А лучшими?

– Бальдура фон Шираха и доктора Геббельса. Но на этот счет он был очень краток.

– Что он еще говорил?

– Сказал, что сейчас мы больше, чем когда-либо, должны сплотиться вокруг императора и кабинета. Мы должны верить в свое правительство.

– А потом, видимо, была минута молчания в знак соболезнования?

– Да.

Тагоми поблагодарил собеседника и положил трубку. Но звук селектора не дал ему спокойно допить чай.

– Сэр, вы хотели выразить соболезнования германскому консулу, – напомнила Африкян. И добавила после паузы: – Мне зайти с диктофоном?

«А ведь верно, – подумал Тагоми. – Совсем из головы вылетело».

– Да, зайдите.

Она тотчас явилась и спросила с улыбкой:

– Вам лучше, сэр?

– Да. Благодаря уколу витаминов. – Безуспешно порывшись в памяти, он попросил: – Напомните, как зовут консула.

– Пожалуйста, сэр. Барон Гуго Рейс.

– Mein Herr, – начал диктовать господин Тагоми, – известие о безвременной кончине вашего вождя герра Мартина Бормана повергло нас в пучину скорби. Эти слова я пишу со слезами на глазах. Вспоминая доблестные подвиги герра Бормана, не жалевшего усилий для защиты германского народа от внешних и внутренних врагов, вспоминая его жесткую, бескомпромиссную борьбу с малодушными, готовыми предать мечты человечества о космосе, куда наконец, спустя тысячелетия, устремилась светловолосая голубоглазая нордическая раса в своей…

Он замолчал. Надо было как-то закончить фразу. Африкян ждала с выключенным диктофоном.

– Мы живем в великое время, – задумчиво произнес он.

– Записывать, сэр? Это текст? – Она нерешительно нажала клавишу.

– Нет. Я обращался к вам, – ответил Тагоми.

Она улыбнулась.

– Перемотайте назад, – попросил он.

Зашуршала пленка. Из двухдюймового динамика зазвучал тонкий металлический голос: «… не жалевшего усилий для защиты…» – казалось, в диктофоне бьется и пищит насекомое.

– Закончим так, – произнес он, дослушав запись: – …решимости возвеличить и принести себя в жертву и тем самым занять нишу в истории, из которой никто во всей вселенной не сможет ее вытеснить, я испытываю невыразимую горечь утраты… – Тагоми умолк и задумался. – Мы все – насекомые, – сказал он вдруг. – Слепо ползем к чему-то ужасному или, наоборот, высокому, чистому. Вы согласны? – Он поклонился.

Африкян, сидевшая с диктофоном в руках, слегка поклонилась в ответ.

– Напечатайте и отправьте, – велел он. – С подписью и всем прочим. Если сочтете нужным добавить смысла в мои слова, сделайте это. Не сочтете – и так сойдет.

В дверях секретарь остановилась и с интересом посмотрела на него.

Африкян ушла, и Тагоми стал разбирать накопившиеся бумаги. Но почти тотчас из селектора донесся голос Рэмси:

– Сэр, вас просит мистер Бэйнс.

«Это хорошо, – подумал Тагоми. – Теперь можно начинать важный разговор».

– Соедините. – Он взял трубку.

– Господин Тагоми? – послышался голос Бэйнса.

– Добрый день. Простите, в связи с известием о смерти канцлера Бормана утром я был вынужден уехать…

– Господин Ятабэ еще не дал о себе знать?

– Еще нет, – ответил Тагоми.

– А вы предупредили своих подчиненных? – Похоже, Бэйнс волновался.

– Да. Его немедленно проводят в мой кабинет. – На самом деле Тагоми напрочь забыл об этом и теперь мысленно сделал заметку: проинструктировать Рэмси.

«Выходит, без пожилого господина мы не можем начать переговоры?»

Тагоми встревожился.

– Сэр, мне не терпится начать. Не могли бы вы продемонстрировать ваши пресс-формы? Хотя у нас такой сумасшедший день…

– Произошли изменения, – сказал мистер Бэйнс. – Будем ждать господина Ятабэ. Вы уверены, что его еще нет? Обещайте поставить меня в известность, как только он появится. Пожалуйста, господин Тагоми. – У него была напряженная, отрывистая речь.

– Даю слово. – Тагоми тоже разволновался.

«Смерть Бормана. Вот в чем причина отсрочки».

– А пока, – быстро добавил он, – буду рад, если вы согласитесь позавтракать со мной. Время позднее, но мне еще не удалось поесть. – Он продолжал, импровизируя: – Не касаясь конкретных вопросов, мы могли бы обсудить общую ситуацию…

– Нет, – перебил его Бэйнс.

«Нет?» – мысленно переспросил Тагоми.

– Сэр, я сегодня не очень хорошо себя чувствую, – сказал он вслух. – Произошел весьма досадный случай, и я надеялся поделиться с вами…

– Извините, я позвоню позже. – Трубка щелкнула.

«Обиделся, – подумал Тагоми. – Видимо, догадался, что я забыл предупредить подчиненных о визите старика. Пустяки, все уладится».

Он нажал на клавишу селектора:

– Мистер Рэмси, зайдите ко мне, пожалуйста.

«Я немедленно все исправлю. Дело не только во мне, – решил он. – Бэйнс потрясен смертью Бормана. Пустяки… но не совсем. Я таки показал себя безответственным и глупым. – Тагоми устыдился. – Неудачный день. Надо посоветоваться с оракулом, выяснить, что сейчас за Момент. Я удаляюсь от Дао, это очевидно. Которая из шестидесяти четырех гексаграмм нынче так сильно влияет на меня?»

Выдвинув ящик стола, он выложил оба тома «И-цзина».

«Слишком много накопилось вопросов, и я даже не в силах сформулировать часть из них…»

Когда вошел Рэмси, перед Тагоми уже лежал ответ.

– Взгляните, мистер Рэмси. – Он показал молодому человеку книгу, раскрытую на гексаграмме сорок семь: Кунь – «Истощение».

– Обычно это плохое предзнаменование, сэр. – Рэмси склонился над книгой. – Какой вопрос вы задали? Если, конечно, не секрет.

– Меня интересовал данный Момент, – ответил Тагоми. – Ситуация для всех нас. Нет подвижных линий. Статичная гексаграмма. – Он закрыл книгу.

В три часа того же дня Фрэнк Фринк, ожидавший со своим компаньоном ответа Уиндема-Мэтсона, решил посоветоваться с оракулом.

«Чего нам следует ждать?» – спросил он и подбросил монетки.

Выпала гексаграмма сорок семь. Он получил одну подвижную линию, «девятку», на пятом месте.

«Казня, отрежут нос и ноги. Будет трудность от человека в красных наколенниках. Но вот понемногу наступит радость. Благоприятствует необходимость возносить жертвы и моления».

Очень долго – не менее получаса – он изучал текст и комментарии, пытаясь понять смысл пророчества. Гексаграмма, особенно подвижная линия, встревожила его. Наконец он с сожалением пришел к выводу, что денег они с Маккарти от Уиндема-Мэтсона не получат.

– Слишком уж ты полагаешься на эту книгу, – заметил Эд.

В четыре часа курьер из «У.-М. корпорейшн» вручил Фрэнку и Маккарти коричневый конверт, из которого они извлекли чек на две тысячи долларов.

– Выходит, ты был не прав, – сказал Маккарти.

Фрэнк задумался. Значит, оракул указывает на некие будущие последствия их поступка. Это обеспокоило. Когда они скажутся, эти последствия, станет ясно, что оракул имел в виду. А пока…

– Можно браться за мастерскую, – сказал Маккарти.

– Сегодня? Сейчас? – У Фрэнка сильнее забилось сердце.

– Ну да. Заявки на материалы готовы, остается бросить их в почтовый ящик. Чем раньше мы это сделаем, тем лучше. Что сможем, раздобудем здесь. – Эд надел пиджак и направился к выходу.

Владелец дома, в котором жил Фрэнк, согласился сдать под мастерскую подвал. Пока подвал служил им кладовой, но скоро они выбросят картонные коробки, соорудят верстак, протянут проводку, ввернут лампочки и установят точильные станки. У них готовы эскизы, разработана технология и составлены списки всего необходимого.

«По сути, мы уже начали», – подумал Фрэнк.

Они с Маккарти даже название сочинили: «Эдфрэнк. Ювелирные изделия ручной работы».

– Ну, досок на верстак и кое-что из электрики мы, может, сегодня купим, – сказал Фрэнк. – А вот материалы для украшений – вряд ли.

Они отправились на рынок пиломатериалов на южной окраине Сан-Франциско и через час приобрели доски.

– Что тебе покоя не дает? – спросил Эд Маккарти, когда они входили в мелкооптовый магазин скобяных товаров.

– Деньги. Мне не нравится добывать их такими путями.

– Зато старине У-Эм утерли нос, – сказал Маккарти.

«Знаю, – подумал Фрэнк. – Именно это мне и не нравится.

Поступая так, мы уподобляемся ему. Что тут хорошего?»

– Сделав выбор, не оглядывайся, – назидательно произнес Маккарти. – Смотри вперед. Думай о деле.

«А я и гляжу вперед, – подумал Фрэнк. Он размышлял о пророчестве. – Интересно, какие от меня требуются жертвы и моления? И кому я должен их адресовать?»