– Эй, Донна, – произнес он. – Тебе нравятся кошки?

Она моргнула: ее глаза были красными и воспаленными.

– Гадкие маленькие твари. Движутся очень низко над землей.

– Не над землей. По земле.

– Гадкие… Гадят за мебелью.

– Ладно, а маленькие весенние цветы?

– Да, – ответила она. – Это я понимаю – маленькие весенние цветы. Желтенькие. Появляются первыми.

– Самыми первыми, раньше всех.

– Да. – Донна отрешенно кивнула с закрытыми глазами. – Потом на них наступают, и все… их нет.

– Ты меня чувствуешь, – умилился он. – Ты понимаешь меня – всего, без остатка.

Она откинулась назад, отложив выкуренную трубку. Ее улыбка медленно погасла.

– Что не так?

В ответ она лишь покачала головой.

– Ничего.

– Можно, я обниму тебя? Я хочу приласкать тебя. А? Приголубить.

Донна заторможенно перевела на него темные расширенные зрачки.

– Нет. Нет! Ты урод.

– Что?

– Нет! – резко выкрикнула она. – Я много нюхаю коки. Мне надо быть сверхосторожной, потому что много коки!

– Урод?! – ошеломленно повторил он. – Да пошла ты!

– Оставь в покое мое тело, – не сводя с него взгляда, прошипела Донна.

– И оставлю. – Арктор вскочил на ноги и попятился. – Уж не сомневайся. – Внутри все клокотало, хотелось вытащить револьвер и прострелить ей башку, размазать ее по стенке… А потом, так же внезапно, ярость и ненависть, вызванные гашишем, прошли. – Черт побери… – безжизненно выдохнул он.

– Не люблю, когда меня лапают. Мне приходится быть начеку, слишком много коки… Когда-нибудь я перейду канадскую границу с четырьмя фунтами коки – засуну себе прямо туда… Скажу, что я католичка и девственница, и они не посмеют… Ты чего? – встрепенувшись, спросила она.

– Ухожу.

– Твоя машина осталась там, ты приехал со мной.

Взъерошенная, полусонная Донна достала из шкафа кожаную куртку.

– Я отвезу тебя домой. Пойми, я никого не должна к себе подпускать. Слишком много коки. Четыре фунта коки стоят…

– Нет, ни хрена не выйдет, – отрезал Арктор. – Ты совсем плохая – не проедешь и десяти метров, а за руль своего паршивого самоката никого не пускаешь.

Она обернулась к нему и взбешенно закричала:

– Потому что ни один сукин сын не может вести мою машину! Никто ни черта не понимает, особенно мужики! В машинах и во всем остальном! Посмей еще совать руки мне в…

А потом он вдруг оказался в темноте на улице, без плаща, в незнакомой части города, один – и услышал, как Донна бежит за ним, задыхаясь. Слишком много курила в последнее время, в легких полно смолы, пришло ему в голову. Арктор остановился и стал ждать, не поворачиваясь, опустив голову. На душе было совсем скверно.

Приблизившись, Донна замедлила шаги и, еще не отдышавшись, проговорила:

– Прости, я обидела тебя. Я сказала…

– Да уж! Урод!

– Когда я проработаю весь день и дико-дико устану, я могу отключиться от первой же затяжки… Хочешь, вернемся? Или в кино? Ну что ты хочешь? Или купим вина… «Усладу Юга». Мне не продадут, – сказала она и, помолчав, добавила: – Я несовершеннолетняя, понимаешь?

– Ладно, – кивнул он.

Они пошли назад.

– Хороший хашик, да? – Донна заглянула ему в лицо.

– Он черный и липкий, – проговорил Арктор. – Значит, пропитан алкалоидами опиума. То, что ты курила, – опиум, а не гашиш. Вот почему он стоит так дорого, ты понимаешь? – Арктор в волнении остановился и почти кричал. – Ты куришь не хаш, милая моя, ты куришь опиум – ты зарабатываешь себе привычку на всю жизнь ценой… почем сейчас фунт этого хаша? Ты будешь курить и спать, курить и спать, а потом не сумеешь даже сесть за руль, и скоро ты дня не сможешь обойтись…

– Уже не могу, – перебила Донна. – Утром перед работой, и в обед, и когда прихожу домой. Вот почему я стала торговать – чтобы иметь на хаш. Он хороший, то что надо.

– Опиум, – повторил Арктор. – Почем сейчас твой хаш?

– Десять тысяч за фунт, – ответила Донна. – Первоклассного.

– Боже мой! Почти как героин!

– Я никогда не сяду на иглу, ни за что! Как начинаешь колоться, протягиваешь от силы шесть месяцев. Что бы ни колоть, хоть воду. Сперва возникает привычка…

– Уже возникла.

– Не у меня одной. Ты глотаешь препарат «С». И что с того? Какая разница? Я счастлива. А ты разве нет? Я прихожу домой и каждый вечер курю отличный хаш… это мое. Не пытайся изменить меня. Никогда-никогда не пытайся изменить меня. Я – это я.

– Ты видела фотографии курильщиков опиума? Как в старину в Китае? Или в Индии? На кого они становятся похожи?..

– Я не собираюсь долго жить. – Донна пожала плечами. – Я не хочу тут задерживаться. Ты, что ли, хочешь? Зачем? Что хорошего в этом мире? А ты видел – да черт возьми, вспомни Джерри Фабина! – что происходит с теми, кто долго сидит на препарате «С»? Скажи мне, Боб, в самом деле, ну что такого в этом мире? Всего лишь остановка по пути в другой мир, а нас здесь судят за то, что мы рождены во грехе…

– Это такая ты католичка?

– Нас здесь наказывают… так что если можно оттянуться время от времени, почему нет, черт побери! Вчера я едва не накрылась по пути на работу. Ехала, слушала музыку и курила хаш и не заметила «форд император»…

– Ты дура, – сказал Арктор. – Потрясающая дура.

– Знаешь, я умру рано. Так или иначе, что бы я ни делала. Может, на шоссе. Мой «жучок» почти без тормозов, за этот год меня уже четырежды штрафовали за превышение скорости. Теперь придется ходить на курсы. Вот гадство! Целых шесть месяцев.

– Значит, однажды я тебя никогда больше не увижу, да? Никогда-никогда больше не увижу…

– Когда я буду на курсах? Нет, через шесть месяцев…

– Когда ты будешь на кладбище, – объяснил он. – Уничтоженная еще до того, как по калифорнийским законам, по проклятым калифорнийским законам тебе разрешат купить банку пива или бутылку вина…

– Точно! – воскликнула Донна. «Услада Юга»! Прямо сейчас! Возьмем бутылку и поедем смотреть «Обезьян»! Осталось еще серий восемь, включая ту…

– Послушай, – сказал Боб Арктор, положив ей на плечо руку.

Донна отпрянула.

– Нет!

– Знаешь, что им следовало бы сделать один раз? Один-единственный раз? Разрешить тебе взять банку пива.

– Почему? – удивилась она.

– Подарок. Потому что ты хорошая.

– Однажды меня обслужили! – восторженно поделилась Донна. – В баре! Официантка – я была вся разодета и накрашена и с такими клевыми парнями – спросила, чего я хочу, и я сказала: водку-коллинз. Это было в Ла-Пасе, в одном потрясном местечке. Можешь себе представить? Я запомнила название из рекламы и так спокойненько ей выдаю: водку-коллинз!

Она внезапно взяла его за руку и прижалась к нему, чего почти никогда не делала.

– Это был лучший момент в моей жизни.

– Тогда, полагаю, – проговорил он, – ты уже получила свой подарок. Свой единственный подарок.

– Конечно, мне потом сказали – те парни, – что я должна была заказать что-нибудь мексиканское, вроде текилы, потому что мы были в мексиканском баре, понимаешь, в Ла-Пасе. В следующий раз непременно. У меня тут, – она постучала по голове, – все записано, на подкорке… Ты знаешь, что я когда-нибудь сделаю, Боб? Переберусь на север, в Орегон, и буду жить в снегах. Каждое утро буду чистить дорожку. Маленький домик и сад, где я посажу овощи.

– Для этого надо копить. Откладывать деньги.

Донна бросила на него смущенный взгляд.

– Это все мне даст он, – робко произнесла она.

– Кто?

– Ты понимаешь. – Ее голос был тихим, мягким. Она раскрывала душу и делилась самым сокровенным со своим другом, Бобом Арктором, которому можно доверять. – Тот, кого я жду. Я знаю, каким он будет. Он приедет на «Астон-Мартине» и увезет меня на север. Там, в снегах, стоит простой маленький домик. – Она замолчала. – Снег… это ведь считается здорово, правда?

– А ты не знаешь?

– Я никогда не видела снега, кроме одного раза в Сан-Берду, в горах. И то слякоть какая-то, я чертовски больно шлепнулась. Не хочу такого снега. Я хочу настоящего.

Бобу Арктору стало тяжело и тоскливо.

– Ты уверена, что так будет?

– Конечно! Мне нагадали.

Они шли в молчании. Донна погрузилась в мечты и планы, а Арктор… Арктор вспоминал Барриса, и Лакмена, и Хэнка, и конспиративную квартиру. И Фреда…

– Послушай, – внезапно сказал он. – Можно мне с тобой? Ну, когда ты соберешься в Орегон?

Она улыбнулась – грустно и с безмерной нежностью, подразумевая «нет».

И, зная ее, Арктор понял, что все решено. И ничего не изменить… Он поежился.

– Тебе холодно? – спросила Донна.

– Да, – ответил он. – Очень холодно.

– У меня в машине хорошая печка.

Она взяла его руку, сжала… и выпустила.

Но прикосновение осталось, запечатленное в его сердце. На все долгие годы жизни, которые ждали его впереди, на все долгие одинокие годы, когда он не знал, счастлива ли Донна, здорова ли, жива ли… Все эти годы он ощущал это прикосновение, навеки оставшееся с ним. Одно прикосновение ее руки.

В ту ночь Арктор привел к себе домой симпатичную маленькую наркоманку по имени Конни, которая согласилась пойти с ним за десять доз «смеси».

Конни пришла к нему впервые – они познакомились на вечеринке несколько недель назад и едва знали друг друга. Она сидела на игле и, естественно, была фригидна, но это не имело значения. К сексу она относилась безразлично, сама ничего не испытывая; с другой стороны, ей было наплевать, чем именно заниматься.

Опустившись на край постели, Конни сбросила туфли, причесала свои жидкие прямые волосы и безжизненно глядела прямо перед собой – полуголая, тощая, с заколкой во рту. Ее удлиненное костлявое лицо выражало, казалось, силу и целеустремленность – видимо, потому, что под сухой кожей отчетливо выступали кости. На правой щеке горел прыщ. Она не обращала на него внимания, разумеется: прыщ, как и секс, не имел для нее никакого значения.

– У тебя есть лишняя зубная щетка? – спросила Конни, то и дело механически кивая, что-то бормоча себе под нос, как и все, кто сидит на игле. – А, ладно, зубы и зубы… – Голос ее стал чуть слышен, и лишь по движению губ можно было понять, что она продолжает говорить.

– Показать тебе ванную? – спросил Арктор.

– Какую ванную?

– Здесь, в доме.

Она поднялась, машинально продолжая расчесывать волосы.

– Что за люди у тебя так поздно? Смолят травку и болтают без умолку… Живут с тобой? Ну да, точно.

– Двое из них живут.

Остекленелые глаза Конни повернулись к Арктору.

– Ты гомик?

– Стараюсь им не стать. Потому тебя и позвал.

– И как, получается?

– Проверь.

Она кивнула.

– Если ты скрытый гомик, то, наверное, лучше мне все сделать самой. Ложись. Хочешь, я тебя раздену? Лежи, лежи, я справлюсь… – Она начала расстегивать ему брюки.

Арктор очнулся. Рядом, едва различимая в темноте, храпела Конни. Все торчки спят, как граф Дракула, подумал он: лежа на спине и глядя прямо вверх, словно готовые в любой момент резко сесть. Как автомат, робот, рывком переходящий из положения А в положение Б. «Пора – вставать – уже – день», – говорят они, вернее, динамик в их голове. Потом звучат дальнейшие инструкции. Как музыка в радиобудильнике – приятная, но предназначенная лишь для того, чтобы заставить тебя что-то сделать. Музыка по радио будит, музыка в голове торчка звучит, чтобы заставить тебя достать ему зелье. Он сам как машина – и стремится превратить тебя в свою собственную машину. Каждый торчок – как запись на ленте.

Арктор снова задремал, размышляя о том, что в конце концов торчку, если это цыпочка, остается только продавать свое тело. Вот как Конни.

Он открыл глаза, повернулся к лежащей рядом девушке и увидел… Донну Хоторн.

Он резко сел. Донна! Отчетливо видно лицо. Точно, боже мой!

Арктор потянулся к выключателю и нечаянно свалил лампу… Девушка не проснулась. Он бессильно смотрел на ее лицо, смотрел, смотрел… и вдруг оно стало медленно меняться, вновь превращаясь в изможденное, скуластое лицо Конни. Конни, а не Донна. Другая, не она…

Он тяжело упал на кровать и забылся тревожным сном, то и дело просыпаясь, гадая, что все это может значить, и снова проваливаясь во мрак.

– Мне плевать, что от него несет, – сонно пробормотала девушка. – Я все равно его любила.

Интересно, кого она имеет в виду? Парня? Отца? Кота? Незабываемую детскую игрушку?.. Она сказала «все равно любила», а не «все равно люблю». Очевидно, кто бы это ни был, его сейчас нет. Может быть, подумал Арктор, они, кто бы «они» ни были, заставили ее отказаться от него, выбросить. Потому что от него несло так сильно…

Может быть. Сколько ей лет – этой хранящей о ком-то память наркоманке, которая лежала рядом?