Отшельник-однотел в растительной телоформе, слабо люминесцируя, висит в непроницаемой тьме воды, глубоко в теплокормовом слое. Его округлое тело окутывают ветвистые выросты дыхательных органов, усики детекторов ультразвука, раскидистые кружевные фестоны пищефильтров. Вниз отходит и тонет во тьме туго натянутый корнествол. Однотел висит в восходящем от ядра мира конвективном потоке, питаясь возносимой им минеральной взвесью. Он неподвижен. Лишь хаотичные волны люминесценции выдают высокую бессознательную мозговую активность, да мелкая дрожь отростков ультрасонаров указывает на интенсивную многостороннюю коммуникацию.

Однотелу много тысяч лет. За свою жизнь он испытал все мыслимые наслаждения и, для разнообразия, кое-какие муки. Он побывал во всех слоях мира; он звуковидел нижнюю твердь ядра, извергающего плюмы чёрных курильщиков, и верхнюю твердь ледяного свода, ощетиненную пластинчатыми цветами энергомашин, и все мириады градоостровов, что висят в жилых слоях между ними. Он сменил неисчислимые телоформы и психоформы; он возносился и падал в социальной иерархии однотелов с её невообразимо сложными, непрерывно меняющимися правилами; он боролся и спаривался, создавал и разрушал, и наконец он пресытился жизнью. Он встал на путь аскезы и самоотречения, и теперь он пребывает в глубокой медитации, отключив все высшие психические функции – эмоции, интеллект, память – кроме чистого самосознания, одинокого точечного «я» в беззвучности пустоты.

И вот теперь, после многих лет сосредоточенного самосозерцания, отшельник достиг цели.

Он осознал в себе меня.

Я – многотел.

Я – разумный суперорганизм, состоящий из разумных же организмов. Каждый отдельный однотел – не более чем нервная клетка моего распределённого мозга.

Подобно тому, как нервные волокна связывают нейроны в целостный мозг, так же и сеть ультразвуковой связи сквозь толщу воды связывает отдельных однотелов в единое, целостное существо.

Я мыслю медленнее отдельных однотелов. Я слишком большой – я занимаю весь объём водяной мантии мира – и мои «клетки» обмениваются сигналами всего лишь со скоростью ультразвука. Тысяча лет пролетает для меня как день субъективного времени. Однотелы живут сами по себе и не воспринимают моих неторопливых мыслей, которые текут сквозь них как подсознательный фон… Если только сами не замедлят себя, как этот отшельник-аскет в растительной телоформе.

Я медленный, и я большой. Для однотелов, даже самых старых и много звуковидевших в своей жизни, их мир огромен, незапамятно древен и почти вечен. Для меня он так же молод и мал, как я сам – и дни его сочтены.

Мир – это небольшой ледяной планетоид. Ему полмиллиона лет. Выброшенный из молодой звёздной системы в бурный период планетоообразования, он мчится в тёмном пространстве между звёздами. Его скорость, типичная для таких объектов, в тысячи раз меньше световой. Для меня это быстро. Своими наружными сенсорами я вижу, как звёзды уплывают назад: ближние – быстрее, дальние – медленнее. Я вижу, как вокруг этих звёзд стремительно кружат планеты, еле заметно затмевая их молниеносными транзитами. Оглядываясь назад, на своё родное скопление, я вижу, как оно постепенно рассеивается. На моих глазах его молодые звёзды стареют. Я вижу, как успокаиваются их хаотические вспышки, переходя в ровное свечение, как истощается тлеющий газ протопланетных туманностей… Я знаю, что звёзды необратимо стареют, но знаю и то, что впереди у них ещё многие миллиарды лет. Гораздо больше, чем у моего маленького мира.

Планетоид молод. Его недра насыщены короткоживущими изотопами. Их распад согревает внутренний океан и не позволяет всей его воде превратиться в лёд. Но этот источник энергии не вечен. Через несколько сотен миллионов лет радиогенное тепло иссякнет, и океан промёрзнет насквозь. Однотелы потенциально бессмертны, но мало кто из них живёт больше десяти тысяч лет – в конце концов это просто надоедает. Сто миллионов лет для них – вечность. Для меня – всё равно что триста лет субъективного времени.

Немалый срок. Но мне всё равно хочется жить дольше.

Как всякое разумное живое существо, я не хочу умирать.

Мой родитель-многотел не случайно выбрал этот планетоид, когда разбрасывал свои семена-колонии по молодому скоплению протозвёзд. Ещё совсем тёплый планетоид, только что выброшенный пертурбациями из рождающейся планетной системы. Впереди у меня по курсу – невыразительная звезда третьей величины, совершенно обычный жёлтый карлик главной последовательности. До неё шестнадцать световых лет. Через сотню тысячелетий мой мир сблизится с ним до 1/10 светового года и, обогнув по пологой гиперболе, безвозвратно удалится в межзвёздную пустоту, навстречу остыванию и медленной смерти…

Но если всё пойдёт по плану, на нём уже не будет меня.

В системе жёлтого карлика немало крупных ледяных лун с океаническими недрами. Впереди у неё шесть миллиардов лет спокойной эволюции, и это достаточно много даже для меня… Но чтобы переселиться на эти луны, мне понадобится помощь местной цивилизации Нулей.

По плану Нули должны приготовить комету-циклер, чтобы через сто тысяч лет та подошла к моему планетоиду в момент максимального сближения с жёлтым карликом. Тогда все мои однотелы переберутся на циклер и, после ещё сотни тысяч лет орбитального полёта, прибудут во внутреннюю часть системы карлика. А там уж переберутся в океаны ледяных лун, которые опять-таки заботливо обустроят для них Нули.

Вот почему мой родитель выбрал именно этот, летящий в сторону жёлтого карлика планетоид – именно потому, что из его системы пришёл сигнал: «Здесь есть разумная жизнь». Сигнал послал наш Соглядатай, послал по тайной информационной сети, что связывает всех подобных мне многотелов Галактики.

Всех нас, кого в Галанете знают как расу Плутов.

Там, в системе жёлтого карлика, работает Червь, мой посланец. Его задача – войти в контакт с Нулями, подчинить их, направить все ресурсы их молодой и слабой цивилизации на обустройство циклера и ледяных лун.

Всё должно пройти гладко.

Если только не помешает Чистильщик.

Мой мир летит практически точно по фокальной линии гравитационной линзы жёлтого карлика. Я поддерживаю постоянную связь с Червем – лаг в несколько десятилетий для меня несущественен – и я точно знаю, что Чистильщик, к сожалению, тоже действует в этой системе.

И у него совершенно другие планы в отношении местных Нулей.

Мозаика экранов во всю стену комнаты светилась таинственным тёмно-голубым светом. Каждый микрариум занимал объём не больше капли воды, но высокоточная голографическая микроскопия иллюзорно увеличивала его до размеров обычного аквариума.

Максвелл Янг стоял перед экраном. Он пристально наблюдал сквозь стекло, как тёмно-пятнистая инфузория величиной с его палец мелко трепещет ворсом ресничек и лепестками мембранелл вокруг ротового устьица, всасывая в себя воду, зернистую от кишащих бактерий.

Лавиния Шастри – несколько грузная, немолодая и не пытающаяся скрыть возраст женщина в расплывчатой синей ауре – сидела посреди комнаты в кресле и глядела в спину мужу тем же внимательно-спокойным взглядом, каким он сам созерцал инфузорию.

– Знаешь, о чём я сейчас подумала? – спросила Шастри. В руке она держала антикварного вида курительную трубку с нефритовым мундштуком. – Некоторые так ненавидят людей, что окружают себя животными. Но ты не любишь и животных. Для тебя они слишком человекоподобны, да? Поэтому ты предпочитаешь простейших?

– Если хочешь меня в чём-то упрекнуть, говори прямо, – ответил Янг, не поворачивая головы. – Ты же знаешь, я всегда за откровенность.

Шастри задумчиво помолчала.

– Прости. На самом деле я злюсь на себя, – произнесла она ровно и отстранённо. – Лавалле. Всё дело в ней. Это глупо, но я виню себя в её самоубийстве. – Она достала из подлокотника кресла пакетик табака, вскрыла и принялась набивать трубку.

– Думаешь, она действительно покончила с собой? – спросил Янг.

– Почти уверена. Выброситься в вакуум без скафандра… Слишком жестокая смерть. Далтон не поступил бы так с ней.

– Почему?

– Он хладнокровен, не подвержен приступам ярости, у них с Танит были хорошие личные отношения, и он не любит запугивать людей свирепыми расправами. Это не его стиль. Скорее твой. – Шастри зажгла трубку, и в комнате повеяло запахом дорогого табака с нежным яблочным привкусом. Под потолком, на панели контроллера вентиляции загорелся жёлтый индикатор.

– Опять упрёк? – Янг нахмурился, не оглядываясь на жену. Он неотрывно смотрел, как к инфузории приближается, вытягивая ложноножки и переливая себя в них, мутно-полупрозрачная амёба величиной с человеческую голову. – Ты же знаешь, я не имею отношения к этой смерти.

– Это не упрёк, это констатация факта. В данном случае ты ни при чём, но вообще убивать направо и налево – это по-твоему. Признай, из всех возможных решений ты всегда выбираешь наиболее жестокое.

– Я выбираю наиболее реалистичное.

– Гуманность не равна идеализму. Соответственно, жестокость не равна реализму. – Шастри выдохнула струю ароматного дыма. – Это ортогональные оси координат. Отождествляя их, ты впадаешь в типичное когнитивное искажение. Попросту говоря, ты безумен. Что ты так на меня смотришь? Кто-то же должен говорить тебе правду.

– Безумен, значит, – повторил Янг. Инфузория висела в воде и дрожала ресничками, не замечая, что амёба уже подобралась вплотную и начинает выпячивать в её сторону чашеобразную псевдоподию.

– И хуже чем безумен. Некомпетентен! Да-да. Ты наделал ошибок, и теперь хочешь исправить положение, уничтожив «Азатот» и Рианнон. Вместе с нашей дочерью. С наиболее близким и доверенным человеком.

– Понимаю, в тебе говорит родительский инстинкт, – кивнул Янг. – У меня он тоже есть, не сомневайся. – (Чашеобразная псевдоподия амёбы со всех сторон обволокла инфузорию. Края сомкнулись, и отверстие закрылось, сформировав фагосому. Инфузория сохраняла неподвижность. Она пока не чувствовала, что уже съедена). – Но ты же понимаешь, что «Азатот» и Рианнон – источники заразы. И что Зара, скорее всего, сама стала носителем. Мне тоже её жаль. Но это единственный вариант, как бы ты ни мечтала придумать нечто гуманное и в то же время реалистичное.

– Ты уверен, что вариант единственный? – Шастри едва заметно повысила голос. – Даже не пытался задуматься над другими? Ты не видишь слабых мест своего плана, хотя бы с точки зрения политической целесообразности?

– Целесообразности?

Сквозь полупрозрачное тело амёбы было видно, как крошечные лизосомы, будто стая мелких хищников, со всех сторон спешат к пленённой, до сих пор ничего не подозревающей инфузории. Шастри встала и заходила по комнате с трубкой в руке. Её лицо оставалось невозмутимым.

– Уничтожив Зару, ты всем покажешь, что совершил ошибку. Послал её с заданием, а она наворотила таких дел, что пришлось устранять в порядке общей зачистки. Ты признаешь свой провал. Надо ли объяснять, что это политическое самоубийство?

– А ты всё ещё думаешь о политике.

– Никогда нельзя прекращать думать о политике. Далтон это понимает. Сейчас он изображает из себя союзника, но он ни за что не упустит случая использовать против тебя твою слабость.

– Ладно, допустим, мой вариант плохой. Ты видишь альтернативы?

– Ну, поздравляю, что тебе наконец-то пришёл в голову этот вопрос.

– К делу. – (Лизосомы проникли в вакуоль с захваченной инфузорией. Вода в ней потемнела от раствора пищеварительных ферментов). – Что ты предлагаешь? Пощадить корабль и колонию? Когда их заведомо захватили аквилиане?

– Вывезти Зару с Рианнон. Ударить по астероиду только после этого. И сделать вид, что всё прошло по плану. Что Зара была и осталась твоим эмиссаром, что заражение было частью плана, что ты провёл эксперимент чтобы узнать, насколько опасны файлы Седны, и он удался. Твоя репутация безжалостного тирана укрепится, но ты ведь ей дорожишь, разве нет?

– А что потом делать с Зарой и «Азатотом»? – (Инфузория наконец-то ощутила изменение химического состава среды. Она яростно затрепыхалась, забилась о стенки фагосомы, но было поздно).

– На Венеру им, конечно, нельзя. Отправь всех на Землю. Под карантин. Назначь Зару… ну, например, резидентом Космофлота в какой-нибудь колонии.

– Да ведь она натворит дел. – Янг сделал сложный жест пальцами. В микрариум откуда-то опустился венчик ребристых, блестяще-чёрных щупалец из мономолекулярных нитей и потянулся к амёбе. Всё ещё живая инфузория продолжала бешено биться о стенки своей смертоносной камеры.

– Не давай ей реальных полномочий. Это будет почётная ссылка и только. А сам корабль уничтожь на околоземной орбите, прямо в Сфере Ахимсы. Осколки создадут необходимый карантин.

– Ты говоришь о карантине. Верно ли я понял, что это означает твою поддержку по вопросу о Земле? – Янг сосредоточенно подводил манипулятор к амёбе.

Шастри вздохнула.

– Да, означает. Если ты согласишься вывезти Зару, и если будет подтверждена враждебная деятельность аквилиан на Земле, я поддержу твой план. Хотя и считаю его самым преступным и изуверским из твоих планов.

– Хорошо, – сказал овер-коммандер и сделал резкое движение пальцами. – Будь по твоему.

Манипулятор вскрыл амёбу – одним уверенным движением и наружную мембрану, и стенку фагосомы – и живая, невредимая инфузория вырвалась наружу, вылетела на простор прозрачной воды из тёмного облака ферментов, которые так и не успели её растворить.

Рингер медленно летел над Волгой – низко, над самой водой, взбивая мощные буруны пены воздухом из фенестронов. Разумно. Ни радар, ни съёмка невысокого разрешения не отличит его от быстроходного катера. Арлекин отправил в рот ещё одну плитку вяжуще-горького восстановителя крови и глянул на Венди с уважением. Умница. Поняла, что нам надо прятаться.

– Оклемался? – спросила летчица, не глядя на него. Голос был непривычно серьёзен, глаза сосредоточенно смотрели куда-то вглубь виртуальной среды управления рингером.

Арлекин кивнул. Он действительно чувствовал себя почти нормально… насколько нормально можно себя чувствовать, когда ты только что убил ребёнка, заразился от него мелантемой и отлично знаешь, во что мелантема превратит тебя через пару дней.

– Тогда объясни, что происходит, – потребовала Венди. – Что ты делал в этом гнилоржавом храме, и почему его разбомбили, и за какой плесенью Космофлот тебя ищет, и…

– Ты отрубила связь? – перебил её Арлекин.

– Да, конечно. Сразу после взрыва. Сломаю потом антенну так, как будто её повредило взрывом… если только ты, кусок биологического мусора, объяснишь, почему я должна тебя спасать и выгораживать! Между прочим, с риском для себя! – Её голос поднялся почти до крика.

– Там был ребёнок, заражённый какой-то инопланетной дрянью, – устало сказал Арлекин. – Я его ликвидировал. А Макс Янг решил ликвидировать его ещё раз, чтоб уж наверняка. – (И ни слова о моём собственном заражении. Мы с тобой, конечно, дружим и пару раз переспали, но разве это помешает тебе сдать меня? Мне так не помешало бы. – Зачем меня ищут? Думаю, чтобы наказать за плохое поведение. Та история с рингером спасателей, ну и ещё кое-какие дела… – Он стащил с плеча сумку, раскрыл, бросил на пол. – Держи. Все эти деньги твои. Помоги мне спрятаться – и распрощаемся на этом.

– На кой мне эти наземнические бумажки? – Миллер презрительно оттолкнула сумку ногой. – Шкатулочку, впрочем, можешь подарить – красивая. И сдаётся мне, друг, ты что-то недоговариваешь. Ну да ладно. Не хочу знать ничего лишнего. Куда тебя отвезти?

Арлекин ответил не сразу. Шкатулочка… Только теперь он вспомнил о ней. Он наклонился и вынул из сумки Родонитовый Ковчег. Чтобы открыть плотно притёртую, ни разу не открывавшуюся за четыре века крышку, пришлось приложить усилие. Внутри, в углублении белоснежного бархатного ложа, покоилась чёрно-золотистая вкладка памяти. «Opencore Nanosystems 18 TB» – сообщали буквы древнего шрифта, ничуть не выцветшие за все эти годы. Начало XXII века, 18 терабайт… Интересно, в мире существует хоть одно работающее устройство, способное прочесть эту рухлядь? Арлекин выбросил из головы ненужные мысли, закрыл шкатулку и повернулся к лётчице.

– Извини, дорогая – всё отдам, кроме этого. Это вещица не моя. А куда меня отвезти… – Он задумчиво поглядел в окно. Действительно, куда?

Они давно покинули территорию Зелёного Моста. Берега Волги – пустынные, холмистые, изрезанные глубокими промоинами – были безлюдны. Лишь изредка на вершине щербатого скального мыса виднелась изгородь небольшого сторожевого форта, а над ней – решётчатая башня связи, флагшток, зелёный флаг с золотой тугрой Эльдаридов.

Иделистан. Казанский фронтир. Кто у него есть в Иделистане? Арлекин задумался, перебирая в памяти всех своих агентов, связных, приятелей-коллег из Корпуса нукеров и Назырлыка национальной безопасности. Кто может обеспечить ему укрытие не только от Космофлота, но и от Юпитера? От этих его зомбирующих радиоволн? Нужно прятаться под землю, и чем глубже, тем лучше…

Уральские горы. Вот куда ему надо. Туда, где полно огромных военных бункеров, старых и давно заброшенных… Вот где никому его не найти и не достать.

– Тебе хватит горючки до Уфы? – спросил Арлекин.

Венди пару секунд помолчала, справляясь у даймона.

– В самый обрез. А я смогу там заправиться на обратную дорогу?

– Конечно. Это крупная база, и местный сардар – мой друг.

– Допустим. Но как я объясню космофлотским эту экспедицию?

– Вали всё на меня, – Арлекин беззаботно махнул рукой. – Говори, что угрожал оружием и всё такое. Могу синяк поставить для убедительности… Да вообще расслабься. Сейчас наступает такое время, что всем будет не до твоих мелких грешков.

– Ладно, поверю тебе опять, нульдев, – проворчала Венди. – Летим в Уфу. Думаю, тут уже можно не прятаться…

Повинуясь её мыслекоманде, рингер резко поднял нос и громче заревел винтами, ускоряясь и поднимаясь всё выше над Волгой, руинами и пустыней.

Солнце клонилось к закату, и рингер отбрасывал на землю тень далеко перед собой, когда показалась Уфа. Руины старого города возвышались на длинном узком плато. У подножия южного склона, крутого и местами скалистого, петляла широкая мелкая речка, вся в песчаных островах. Между рекой и подножием обрыва и был зажат новый город. Над низкими серыми домиками круглились купола мечетей, бань и крытых базаров; плотно застроенные кварталы перемежались огородами, болотами и речными старицами.

Высоко над городом, на высшей точке плато, громоздился гигантский каменный постамент. Некогда он служил опорой для исполинского конного монумента какому-то герою древности. Памятник уничтожили ещё до Удара, во время одной из местных исламских революций, а опустевший постамент ныне служил огневой позицией. По углам торчали из бетонных дотов стволы зенитных орудий. Чуть поодаль виднелся небольшой аэродром с парой старых рингеров, выкрашенных в песочный цвет, и длинные одинаковые здания казарм, а ещё дальше – огороженный парк и особняк сардара. Уфа, главный восточный форпост Эмирата, оберегала его от набегов диких кочевых племён приуральских степей.

– Как бы нас не подстрелили, – проговорила Венди, косясь на пулемёты. – Выйти, что ли, на связь? Нет, не буду рисковать. – Она выпустила зелёную ракету, извещая о мирных намерениях, и стала снижаться к посадочной площадке.

– Ты бы оделась, – посоветовал Арлекин. – В Иделистане в таком ходить как-то не очень. – Он с сомнением оглядел фигуру лётчицы, плотно обтянутую белым дзентаем. Формально говоря, она была полностью одета, и даже лицо прикрыто шлемом в полном соответствии с местными приличиями, но…

– Наземники! – с невыразимым презрением произнесла Венди. – Во что мне одеться-то? В моём гардеробе паранджи не водится. Ладно, посижу здесь. А ты обеспечь мне заправку побыстрее, понял?

– Обеспечу.

Рингер уже опустился на неровный выкрошенный бетон посадочной площадки и глушил моторы. К ним бежали два усатых солдата в чёрных фесках и песочном камуфляже, с автоматами наперевес и крайне озабоченными лицами. Дверь откинулась, впустив в кабину шум винтов и горячую пыльную волну некондиционированного воздуха.

– Здравия желаю, бойцы! – Арлекин улыбнулся широкой обезоруживающей улыбкой. – Я капитан Брэм Конти. К начальнику проводите?

Генерал Асфандияр Гатауллин, сардар Уфимского вилайета, не был агентом Арлекина. Он просто давно сотрудничал с «Рианнон Биосервис», как и все наземнические правители, продавал им геномы своих подданных. Роль Арлекина была чисто посреднической. Но, по своему обыкновению, он постарался завести с сардаром хорошие личные отношения, и теперь только на них и оставалась надежда. Первые признаки были хорошие. Арлекина сразу же провели в резиденцию, и когда адъютант подвёл его к раззолочённым дверям генеральского кабинета, Гатауллин вышел навстречу – что было знаком большого уважения.

– Ассалям агалейкум, капитан! – с необыкновенно искренней радостью произнёс толстый пожилой генерал в расшитом позументами мундире, весь в орденах, в тюрбане с огромным изумрудом на лбу, и с неряшливо клочковатой бородой. Почтительно, с лёгким полупоклоном, он подал обе руки, и мужчины обменялись рукопожатием.

– Агалейкум ассалям, ваше превосходительство.

– Прошу, капитан. – Гатауллин широким жестом указал на дверь кабинета.

Окна просторной комнаты открывались во внутренний двор с фонтанами и цветущим розарием. Стены были увешаны картинами. В верхнем ряду висели портреты всех эмиров Иделистана, от Эльдара Великого до ныне царствующего Ахмада Второго, в нижнем – портреты славных предков самого сардара. Последних было много больше. Древний воинский род Гатауллиных служил родине за много веков до Удара, ещё во времена Советской Федерации и Российского Союза, или как там назывались эти великие полулегендарные империи. Следуя приглашающему жесту хозяина, Арлекин опустился на диван.

Обменявшись парой ничего не значащих протокольно-дружественных фраз, собеседники перешли к делу.

– Не объясните ли вы мне эту историю с чёрным цветком, капитан? – начал сардар.

Арлекин постарался не показать удивления. Мелантему уже настолько рассекретили? Быстро же они.

– А что у вас за история с ним? – спросил он и, чтобы поддержать доверительный тон, добавил: – Я просто не уверен, что могу разглашать всё что знаю.

– Сегодня, за пару часов до вас, прилетели два чёрных рингера, покружили, выжгли своими микроволнами полгектара земли вон там, за рекой… – Сардар махнул рукой куда-то в стену. – Стадо овец и чабана, между прочим, заживо сожгли, – добавил он неодобрительно. – Потом явились сюда и дали вот такую фотографию. – Гатауллин протянул фотографию растения, довольно похожего на знакомый Арлекину цветок. – Сказали, что это какая-то аквилианская зараза. Попросили размножить фото, везде развесить, и если кто увидит что-то похожее, сообщать.

– Я знаю не больше вашего. – Арлекин отмахнулся от назойливой мухи. – Да, есть такое растение, очень опасное, жалит и чем-то заражает людей… Но мой визит с этим не связан. Мне для оперативной надобности нужен бункер, ваше превосходительство. Бункер в рабочем состоянии, пригодный для жизни, где я мог бы устроиться в одиночку.

Сардар ненадолго задумался.

– В Уфе ничего подходящего нет, – сказал он. – Все бункеры либо используются нами под военные нужды, либо засыпаны. Но дальше на восток, в горах… – Он подумал ещё. – Ямантау. Слышали о таком? Возможно, это то что вам нужно.

– Да, слышал. – Мерзкая муха изловчилась и больно укусила Арлекина в шею. Он прихлопнул ее и с отвращением отряхнул ладонь. – Ямантау… Это ведь что-то очень древнее?

– Да, огромный подземный комплекс ещё ХХ века. Полностью автономная система жизнеобеспечения. И там до сих пор кто-то живёт.

– Вот как? – Это Арлекину не понравилось. – Кто же?

Гатауллин развёл руками.

– Никто не знает. До Удара это был секретный объект. Те, кто в нём жил, так в нём и остались, и уже двести лет ни с кем не общаются. Разве что с вами, космиками?

Арлекин покачал головой.

– Нет. Я бы знал. Это очень интересно, ваше превосходительство, продолжайте. Откуда вообще известно, что они живы? Разве СЖО бункеров рассчитаны на такой срок?

– В Ямантау – рассчитаны. Там кто-то есть, мы это знаем точно. Воздушная разведка наблюдает выход тёплого воздуха. Хотя странно – я всегда считал, что уж вы-то, космики, должны о них знать. А они, оказывается, вообще сами по себе…

– Благодарю за информацию, ваше превосходительство – Арлекин встал. – Вы покажете мне местоположение? Ах, да, – вспомнил он. – Вы позволите моей лётчице заправить рингер? Я оплачу наличными.

Арлекин потянулся к сумке, и тут его забила крупная дрожь.

Она началась с руки, мгновенно охватила всё тело, и он почувствовал, что не контролирует себя, что не в состоянии напрячь ни один мускул…

– Господин капитан, с вами всё в порядке? – Сардар с озабоченным лицом встал.

«Нет», хотел сказать Арлекин, но мышцы гортани тоже отказали. Он всё сильнее дрожал всем телом…

Мелантема, ну конечно. Как у мышей. Как у Игоря. Как у Саида. Теперь это началось и у него.

Волна сильнейшей дрожи пробежала по ногам, мышцы ног непроизвольно расслабились, колени подогнулись. В полном, ясном сознании парализованный Арлекин повалился на пол и не ощутил удара.

Он успел увидеть, как рассыпаются пачки денег из его сумки, услышать, как орёт сардар, отдавая какие-то команды… а потом, вслед за телом, отрубилось и его сознание. Реал выключился и погас.

Солнечный ветер пах солёной водой. Атомы нейтрального водорода – пресной. От быстрых галактических протонов тянуло йодистым запахом гнилых водорослей, наведённая радиация собственной обшивки давала слабый аромат придонной мути. Но самый сильный, самый волнующий букет рождала Ио. Тяжёлые анионы серы, хлора, кислорода, выброшенные в космос ионийскими вулканами, попадали в масс-спектрометры «Мариуса» и возбуждали в обонятельных долях его мозга тревожное, будоражащее ощущение – смесь запахов пищи, феромонов, крови. Сочетание, к которому неодолимо тянуло, которое заставляло напрягать все органы чувств – камеры, магнетометры, спектрометры оптических и радиодиапазонов.

Детекторы частиц создавали в мозгу «Мариуса» ощущения запаха, радиоприёмники – ощущение звука. Громче всего гудела холодным голубым шумом магнитосфера Юпитера. Ровно жужжало далёкое Солнце, тихо и нежно шелестела Галактика. На фоне шума Солнца ясно выделялась Венера: прерывистый комариный писк маяка ориентации, сложные многоканальные трели управляющих сигналов. Оттуда, с Венеры, из штаб-квартиры Космофлота, невидимо плывущей в белой густоте облаков, «Мариусом» управляли. Чего он, разумеется, не мог осознать, поскольку сознанием не обладал.

Беспилотный разведывательный орбитер «Симон Мариус» вращался вокруг Юпитера уже шестой год. Многотонный аппарат состоял из двух модулей: силового, с двигателем и реактором, и приборного, с антеннами и научными инструментами. Там же, в приборном модуле, под толстой антирадиационной оболочкой из чередующихся слоёв вольфрама и полиэтилена, пребывал его электронный мозг: кремниевый слепок с биологического мозга тихоокеанского лосося.

Распознавание образов. Задача, которую бионические нейросети до сих пор решали лучше обычных компьютеров – а именно ради этого Космофлот и послал «Мариус» в систему Юпитера. Распознавать образы. Подобно тому, как лосось распознаёт съедобную рыбу, «Мариус» был обучен инстинктивно выявлять на фоне ландшафта галилеевых лун геометрические формы искусственных сооружений. Следы деятельности аквилиан. Постройки Врага.

Орбитер приближался к Юпитеру с ночной стороны, и диск планеты выглядел как чёрный эллипс, вырезанный из звёздного неба. В этом ракурсе были хорошо видны подсвеченные Солнцем бледные кольца. Самого Солнца не было – камера, чтобы не ослепнуть, заслонила его зонной пластинкой коронографа. Западнее Юпитера виднелся крошечный серпик Европы, восточнее – обращённый в противоположную сторону серпик Ганимеда. Ио располагалась впереди по курсу, почти на одной линии с Солнцем, и не была видна. Лишь инфракрасная камера в предельном разрешении могла бы ясно различить тепловые пятна вулканически активных толусов и патер. Но камера смотрела вовсе не на Ио.

Все длиннофокусные камеры и спектрометры «Мариуса» были прикованы к пустой точке пространства чуть западнее этой луны. К первой точке Лагранжа системы Юпитер-Ио. К точке, откуда Враг посылал радиосигналы на Землю – команды своим шпионам.

«Мариус» принял обновление полётной программы ещё вчера, и тогда же поменял орбиту, нацелившись на точку Лагранжа. Аквилианский объект почти не был виден. Он не излучал в сторону аппарата ни радиоволн, ни частиц. Ни звуков, ни запахов. Лишь инфракрасная камера показывала слабое, размытое тепловое пятно диаметром километров в тридцать и оптической толщиной меньше метра – нечто прозрачное, пустотное, вроде газового облачка или разрежённого роя частиц. Пятно медленно смещалось в поле зрения, проходя по фону звёздного ковшика Плеяд.

Наблюдение объекта на фоне Плеяд тоже было частью программы. Фотометр «Мариуса» фиксировал мгновенные неглубокие ослабления блеска Альционы, Меропы, Майи… каждой звезды скопления – по нескольку раз, через нерегулярные интервалы. Нечто затмевало их – не облако газа и не рой пылинок, а нечто сложное, ветвисто-волокнистое, сплетённое из нитей миллиметрового диаметра.

Нечто совершенно непохожее на естественный космический объект.

Рыбы не испытывают эмоций. Им неведом охотничий азарт. Инстинкты управляют ими не через эмоции, а напрямую, и сейчас впервые за восемь лет жизни – два в полёте, шесть у Юпитера – у «Мариуса» включился инстинкт преследования. Не дожидаясь команд с Венеры, а дожидаться пришлось бы больше полутора часов, орбитер переключил передатчик в режим непрерывного потока телеметрии.

Аквилианский объект приближался, и «Мариус» различал его всё яснее. Ажурный каркас из сверхпроводящей проволоки, сложный, как белковая молекула, как фрактал, как готический собор, он висел в пустоте, вращаясь, извиваясь, непрерывно трансформируясь. Он мог бы показаться живым. Поток магнитосферных ионов питал энергией его гигантские соленоидальные кольца. Теперь уже было слышно, как объект шумит в декаметровом диапазоне, впитывая и переизлучая естественные радиовспышки Юпитера, но переизлучая не во все стороны, а в узком остронаправленном пучке. В пучке, нацеленном на Землю.

До объекта оставался какой-то десяток мегаметров, когда «Мариус» получил команду на коррекцию орбиты и аварийный отстрел приборного модуля.

Разделить модули, направить силовой модуль на объект – вот что приказывала ему Венера.

Атаковать «Ио-Лагранж» и покончить с собой.

Модель лососевого мозга не была лишена инстинкта самосохранения… Но она не могла сопротивляться тому, что воспринимала как призыв другого, более мощного инстинкта.

Бледно-лиловые лучи ксеноновой плазмы высветились из сопел двигателей коррекции, и в тот же миг двенадцать пироболтов синхронно взорвались, разрывая «Мариус» пополам. Чувствовал ли он боль той частью мозга, которая отвечала за болевые ощущения у настоящей рыбы и была эмулирована так же тщательно, как весь остальной мозг? Никто этого никогда не узнает. Что бы ни ощущал мозг в приборном модуле, сам модуль продолжал лететь прежним курсом, непрерывно передавая телеметрию, а отстреленный силовой модуль с каждой секундой работы тяги отклонялся в сторону. Он шёл прямиком на «Ио-Лагранж».

Враг заметил их. Невозможно было их не заметить – плазменный выхлоп силового модуля сиял в оптике и радиоволнах на всю систему Юпитера. По слуховым рецепторам «Мариуса» ударил взрыв белого шума, а инфракрасное зрение ослепло от тепловой вспышки: «Ио-Лагранж» направил на них мощный пучок радиоволн. Приборный модуль задело краешком, основной удар пришёлся на силовой, и плотность потока энергии была такова, что взорвались баки с ксеноном… Но коррекция орбиты уже завершилась, и ничто не могло отклонить силовой модуль с его пути.

В 5:47 по всемирному времени, 4 августа 2481 года силовой модуль «Мариуса» со скоростью восемь километров в секунду вошел в самый центр гигантского шевелящегося кружева проводов.

Оптическая вспышка была последним, что успел передать на Венеру приборный модуль. Его не задело взрывом – просто кончился заряд батарей. Модуль продолжал лететь по орбите, и электронная модель лососевого мозга угасала, навсегда переходя в спящий режим.

«Мариус» уже не видел – а может и видел, но ему не хватало энергии известить Венеру – как крохотные семена инопланетной техножизни, рассеянные в плоскости колец Юпитера, оживают. Как они распускаются невидимыми лепестками электромагнитных полей, как завихряют вокруг себя пертурбациями микроскопические пылинки и снежинки, как стягивают их к себе, неторопливо сращивают… И как по всей гигаметровой окружности колец медленно формируются десятки, сотни миниатюрных копий только что уничтоженного объекта.

В любом случае, рыбе не были доступны чувства, а тем более такие сложные, как разочарование. Рыба просто заснула, как в замерзающем пруду. Просто умерла.

Д-р Максвелл Янг, овер-коммандер

Д-р Лавиния Шастри, сворм-коммандер

Д-р Шахар Радж Кумар, глава разведки

П-к Кабир Отунга, глава Департамента спецопераций

Д-р Эйнар Грин, глава Института астрономии Солсистемы

1. Действия орбитера «Симон Мариус» против аквилианского объекта «Ио-Лагранж» (докладчик – Грин)

2. Аквилианская агентура на Земле (докладчик – Отунга)

3. Вопросы стратегии (докладчик – Янг)

ГРИН. Сегодня в 5:47 успешно состоялся импакт силового модуля орбитера «Симон Мариус» и аквилианского объекта во внутренней точке Лагранжа пары Юпитер-Ио. Перед сближением наш импактор был поражён со стороны объекта мощным электромагнитным импульсом, но это не помешало ему выполнить задачу. Объект «Ио-Лагранж» уничтожен. Радиотрансляция аквилиан в сторону Земли прекращена. (Аплодисменты.) Получены первые снимки аквилианского изделия в высоком разрешении. (Аплодисменты.)

За блестящее руководство операцией присвоить д-ру Грину звание коммандера и наградить денежной премией в 10 мегаэнерго.

ОТУНГА. Подтверждена гибель Саида Мирзаева. Выявлено спутниковой съёмкой и уничтожено девять «чёрных цветков». Все обнаружены вдали от поселений. Даже если они успели кого-то заразить, широкое распространение инфекции маловероятно. Самый первый цветок, новомосковский, не найден.

ЯНГ. Нашим основным информатором по Мирзаеву и «чёрному цветку» был некий Брэм Конти. Что с ним?

ОТУНГА. Местонахождение Конти неизвестно, связь с ним потеряна. Наличных агентурных сил недостаточно для выяснения всех обстоятельств.

Включить Брэма Конти в розыскную программу.

ЯНГ. Взглянем на ситуацию с точки зрения большой стратегии. Мы контролируем внутреннюю часть Солсистемы, аквилиане – внешнюю. Они обладают неизмеримо более обширным пространством и огромным технологическим превосходством. Но на нашей стороне важнейшее преимущество – энергия. Мы ближе к Солнцу, и у нас есть Рой Светлячков – концентратор солнечной энергии, равного которому у аквилиан нет до сих пор. Это преимущество необходимо использовать как можно скорее, потому что время работает против нас.

Второй после Солнца источник доступной энергии в Солсистеме – Юпитер, точнее его магнитное поле и радиационные пояса. Именно их энергию использовал объект «Ио-Лагранж», и это только начало. Судя по сравнительно малой мощности данного объекта, аквилиане до сих пор слабо освоили ресурсы окрестностей Юпитера. Это даёт нам шанс. У нас есть несколько лет на то, чтобы выбить противника из Юпсистемы, пока он не построил там свой собственный Рой Светлячков.

Я предлагаю направить к Юпитеру межпланетник «Спящий Ктулху», в данный момент припаркованный около Венеры.

РАДЖ КУМАР. «Султан Демонов Азатот» ближе к цели.

ЯНГ. К сожалению, есть все основания предполагать, что «Азатот» заражён тем же аквилианским вирусом, что и рианнонский тьюринг. Хотя нам говорят, что компьютерные системы Рианнон и нашего «Азатота» проверены и очищены, но в этом нельзя быть уверенными до конца. Что с этим делать? Я думаю, шаги очевидны и не требуют обсуждения. Для начала – изолировать очаг заразы. Полный информационный карантин. Никакие подозрительные файлы с Рианнон и «Азатота» не должны попасть в Солнет. Запретить всем провайдерам принимать оттуда видео, аудио – всё кроме текстовых сообщений. Тексты подвергать тщательной модерации. Это относится и к прямой межпланетной связи. Соответствующие приказы уже отданы, но нельзя ограничиваться полумерами. Сотрудников Космофлота нужно вывезти на Землю, астероид уничтожить максимально гуманным для его жителей способом, «Азатот» взорвать на орбите Земли.

Ставлю на голосование вопрос о миссии «Ктулху» к Юпитеру.

А) Принято: за – 4, против – 1, воздержался – 1.

Б) Разработать программу действий и инструкцию для миссии в систему Юпитера.

Ответственный – Янг. Срок – до 10 августа.

тёплое

сине-зелёное

синее вверху, зелёное внизу

жар солнца, порывы ветра

запах конского пота, металла, кожи, травы

синее небо и выцветше-зелёное, вытоптанное поле

звон колокольчиков близко, над головой

Что там, вверху?

Синее небо и белое знамя с изображением обезьяны, обшитое по золотой кайме колокольчиками. Оно колышется на ветру и звенит.

Что впереди?

Пустое, вытоптанное поле и за ним, на расстоянии двух полётов стрелы, вражеский строй. Сверкающие бронзой щиты пехотинцев. Нагрудники и султаны лошадей. Башни слонов. Знамёна и царские зонтики над колесницами.

Что я слышу?

Рёв слонов. Ржание коней. Трубные сигналы боевых раковин. Многотысячеголосый шум двух морей возбуждённой человеческой биомассы, морей, готовых нахлынуть друг на друга, сшибиться, смять, раздавить.

Где я?

На Курукшетре, на священном поле великой битвы сынов Бхараты / В вирте, конечно. Где же ещё?

Кто я?

Я Арджуна, сын Индры, на своей колеснице, в строе Пандавов, препоясанный шкурой чёрной антилопы, с натянутым луком в руке, с раковиной в другой / Зара Янг. И какой грязи и гнили всё это значит?

– Что… – Я не узнаю свой голос. – Это… Значит?

Колесничий оборачивается, прекрасный юноша в золотом головном уборе, с улыбкой во весь белозубый рот – в точности такой, каким обычно изображают Кришну.

– Приветствую, Зара, – говорит Кришна голосом Червя. – Я поместил ваше сознание в культурно-мифологический контекст, максимально соответствующий этической дилемме, которая перед вами возникла. Ведь вы хорошо помните Бхагавадгиту? Знаю, что помните.

– Да-да, понятно. Я должна воевать против своих, такова моя карма. Или дхарма? А теперь будьте любезны, верните меня в реал.

– Как вам будет угодно.

Резкий наплыв темноты и тошноты.

Зара открыла глаза.

Она лежала на кровати. Всё в той же полости в Рианнон, что была назначена местом её заточения. Она чувствовала себя омерзительно, как наутро после неудачно подобранного коктейля из нейромодуляторов.

– Я завершил свою инсталляцию в вашу нервную систему, – послышался ниоткуда голос Червя, всё такой же мелодично-размеренный. – Кстати, не перейти ли нам на «ты», раз уж между нами установилась столь интимная близость?

– Нет, не перейти, – с трудом выговорила Зара. – Именно поэтому. Хочу сохранить хоть какую-то… символическую дистанцию. Сколько времени прошло?

– С момента инъекции? 47 минут.

– Либи жива?

– Да. Через Бюрократа я открыл двери её камеры и никому это не показал. Она на свободе и в режиме максимального благоприятствования со стороны Бюрократа. До самого момента казни все будут считать, что она в камере. Я сделал своё дело, теперь пусть она позаботится о себе сама.

– А я? Меня вы не собираетесь выпускать?

– Выпущу, если ваши люди не догадаются сделать это сами. Но я почти уверен, что догадаются. Итак, продолжим нашу беседу?

– А сейчас мы что, не беседуем?

– Я чувствую в вашей интонации раздражение, даже враждебность. – В голосе Червя как будто появился лёгкий оттенок сожаления. – Не нужно этого, Зара. Я ваш друг, и нам предстоит провести вместе вечность… Я имею в виду беседу о серьёзных вещах, гораздо более важных, чем текущая ситуация в этом астероиде… Ну так продолжим? – Зара слабым движением головы обозначила кивок. – Думаю, в вирте это будет комфортнее…

Она закрыла глаза и приготовилась снова оказаться в мире Махабхараты. Но нет. На этот раз Червь отправил её сознание в другой культурный контекст.

Голубая мгла подводного мира… Микроскопическое зрение (Зара сразу вспомнила отцовские микрариумы). В воде, зернисто кишащей бактериями, беспорядочно вертелись и подёргивались палочковидные микробы.

– Это, как вы правильно догадались, одноклеточные, – донёсся голос Червя. – Первая ступень развития жизни. Я не знаю, и никто не знает, как выглядели первые клетки на Земле. Поэтому хочу показать вам историю жизни на другой планете. Она в тысячах парсек отсюда, но её история довольно похожа на земную, и вы легко увидите параллели.

– Это что, очередной инфодамп? Лекция по биологии?

– Скорее по галактической социологии. Впрочем, скоро вы увидите, что это одно и то же. Я рассказал вам о Галанете, но это скорее метафора, и она слишком односторонняя. Чтобы вы лучше поняли ситуацию за пределами Солсистемы, я должен показать вам её с другой стороны. Использовать другую метафору, не компьютерную, а биологическую.

– Хорошо, продолжайте.

– Вот основная мысль моей лекции: в ходе эволюции организмы интегрируются, объединяются друг с другом во всё более сложные и крупные структуры. Сейчас перед вами первый этап. Клетка делится, но её потомки не уходят в свободное плавание, а остаются приклеенными к родителю.

Перед Зарой возник игольчатый сросток клеток-палочек. В ускоренной съёмке она видела, как он увеличивается и ветвится. Масштаб уменьшался, пока отдельные клетки совсем не пропали из виду.

– По мере того как разрастается клеточная семья, отдельные клетки в ней приобретают специализацию, клетка-матка учится производить разных потомков на основе одного генома. Так появляются полноценные многоклеточные существа, которые живут и размножаются как единое целое.

В мутной воде покоилось, вырастая из песчаного дна, нечто похожее на… губку? мшанку? коралл? Из её щелястых недр поднимались и сносились течением мелкие полупрозрачные… споры? икринки? Наплыв виртуальной камеры на одну такую крупицу, сильное увеличение – и Зара увидела личинку, похожую спереди на многощетинкового червя, а сзади, с плоского хвоста, на головастика. Личинка волнообразно извивала хвост, самостоятельно прокладывая себе путь сквозь воду.

Другая сцена. Целая стая щетиноголовастиков играла в пронизанной солнцем воде, совсем как мелкая рыбёшка. Червь, несомненно, прокручивал перед ней миллионы лет эволюции какого-то инопланетного вида. Выросшие, обросшие известковым панцирем щетиноголовастики рылись в донном грунте своими сильно развившимися щетинками. Одни сцеплялись друг с другом и спаривались, другие метали икру, и тут же из созревших икринок вылуплялись новые личинки… Итак, теперь они размножались сами по себе, без материнской «губки». Как же такое называется?

– Термин, который вы пытаетесь вспомнить – неотения, – проговорил Червь. – Но это так, второстепенная деталь. Вернёмся к основной теме. Интеграция. На первом этапе одноклеточные существа объединяются, как вы видели, в многоклеточных. На втором – многоклеточные объединяются друг с другом. Сначала опять-таки в семьи.

В ускоренной съёмке Зара видела, как щетиноголовастики всё реже плавают и всё чаще роются в грунте; как по мере эволюции хвост у них усыхает, а щетинчатая передняя часть развивается в нечто вроде короткой игольчатой многоножки. Затем она увидела подводную гору, похожую на коралловый риф, и тут же – эту гору в разрезе. Не риф, а колония иглоножек, что-то типа подводного муравейника. По лабиринтам его ходов ползали иглоножки-рабочие, неутомимо таская яйца и кусочки пищи. В центральной камере покоилась гигантская матка, утратившая колючки, похожая на бледную голую гусеницу. Сфинктеры яйцекладов безостановочно выдавливали из себя яйца, и тут же на теле матки копошились иглоножки-трутни, тоже гладкие, напоминающие мокриц. В воде вокруг рифа роились иглоножки-охотники с развившимися из щетинок плавниками.

– Муравьиный путь эволюции – тупиковый, – сказал Червь. – Отдельные особи общаются между собой запахами. Химические сигналы – слишком узкий канал обмена информацией. Отдельная иглоножка обрабатывает больше информации внутри себя, в своей нервной системе, чем в общении с другими особями, а потому сохраняет индивидуальность. Эта семья никогда не разовьётся в полноценный многотелый организм, такой, что отдельные особи потеряют индивидуальность и будут сведены к роли клеток. Такая степень интеграции будет достигнута на другой ветви эволюции. У тех существ, что изобретут более ёмкий канал общения друг с другом. Посмотрим же на них.

Зара снова увидела роющихся в иле щетиноголовастиков, и снова в ускоренной съёмке миллионы лет эволюции пролетели за минуты. Щетиноголовастик рос. Щетинки усложнялись, развивались в подобия клешней и гребных плавников, но не исчезал и хвост… и наконец существо, похожее на рака с гладким хвостом тритона, выползло на сушу. Ракотритоны поначалу были неуклюжи. Но постепенно их очертания приобретали изящную поджарость, походка – быстроту и уверенность.

В пышной зелени джунглей чужой планеты перед Зарой мелькали бесчисленные, поражающие разнообразием виды потомков ракотритона. Двуногие и четвероногие, ползающие, ходящие и прыгающие по деревьям, крошки величиной с палец и гиганты выше человеческого роста… Но наконец в этом калейдоскопическом хаосе виртуальная камера остановилась на одном виде, и дальше следила только за ним.

Это было грациозное существо величиной с кошку, общим планом тела похожее на кенгуру или двуногого динозавра – пара сильных ног, горизонтально посаженное тело с длинным хвостом-балансиром. Вот только передних маленьких лапок было не две, а четыре, плюс сложная система клешней, усиков и жвал вокруг ротового отверстия на конце конической головы. Тело ракозавра было покрыто колючими панцирными щитками цвета старой кости, а передвигался он то кенгуриными прыжками, то шагами, в пластике которых чудилось нечто птичье.

– Существа, которых вы не слишком удачно назвали ракозаврами, впервые на этой планете обрели разум, – произнёс Червь как будто с некоторой гордостью.

– Это ваши предки? Или предки ваших хозяев?

– О нет. Я же сказал, что выбрал этот вид за его сходство с людьми. Мои предки жили под водой, их история была бы для вас слишком непонятна. Но когда-нибудь дойдём и до них, а сейчас вернёмся к ракозаврам.

Зара увидела саванну в сумерках, в свете огромной щербатой луны, и большую ракозавриную стаю. Более крупные – самцы? – охраняли по периметру тесную группу ракозавров поменьше и совсем мелких – самок с детёнышами? Было трудно понять, есть ли на них одежда, но панцири и хвосты воинов покрывали яркие красные и чёрные полосы боевой раскраски.

– Речь, – значительно произнёс Червь. – Звуковая речь. Канал общения с резко повышенной информационной ёмкостью. Обмен информации между индивидами резко усилился, но и сами они поумнели, обмен информации внутри индивида всё ещё превосходил внешний. На этом этапе разумные существа ещё сохраняли индивидуальность.

На круглой, вымощенной камнем площадке два ракозавра стояли друг против друга – явно изготовившись к единоборству. Один был разукрашен золотистыми и белыми полосами, другой – розовыми спиралями. На хвосте у каждого ремнями крепились каменные зубцы, которые превращали хвост в смертоносную палицу. Дуэлянты (гладиаторы?) ходили кругами, напряжённо поводя хвостами в готовности атаковать, яростно шипели и пощёлкивали жвалами, а публика вокруг арены одобрительно пищала и свистела. Всё это и вправду выглядело удивительно по-человечески.

– Итак, они сохраняли индивидуальность, – повторил Червь. – Но благодаря усилившемуся обмену информацией их общество становилось всё более сложным и интегрированным. Военная и экономическая конкуренция запустила естественный отбор. Семьи разрастались в кланы и племена, племена объединялись в государства.

На плоской мшистой равнине стояло огромное и нестройное войско ракозавров – все в разномастной боевой раскраске, злобно шипящие и щёлкающие, с уже не каменными, а металлическими привязными зубцами на хвостах. Напротив стояла другая армия. Стройные одинаковые каре (фаланги? легионы?) ракозавров в металлических латах поверх натуральных панцирей, с длинными, торчащими вверх копьями в передних лапках. Над каждой фалангой возвышалась на шесте и трепетала под ветром хоругвь со сложным абстрактным символом. С оглушительным свистом орда варваров ринулась в битву. Со стороны легионеров барабанной дробью протрещала команда, и все они как один опустили копья, выставили вперёд острия.

– Как правило, более интегрированные общества выигрывали у менее интегрированных.

Зара увидела то же самое поле боя – но усеянное трупами варваров. Легионеры парами ходили по полю и методично добивали раненых ударами палиц-хвостов.

– Речь, затем письменность, затем печать. Каждое такое изобретение усиливало информационный обмен, и прогресс общества происходил значительно быстрее, чем эволюционировал мозг индивида. Общество умнело быстрее, чем отдельные особи. Прогресс носителей информации порождал всё более интегрированные общества, где индивид значил всё меньше, а структура всё больше.

Снова поле битвы, но теперь против легионеров стояли ряды ракозавров в защитной серо-зелёной раскраске. На спинах у них крепились толстые трубчатые орудия (бомбарды? кулеврины? аркебузы? – смутно знакомые термины невесть откуда всплывали в памяти). Протяжно провизжала команда. Аркебузиры как один откинулись назад, упёрлись хвостами в землю, как прикладами. Залп, пороховой дым – и наступающий строй легионеров расцвёл вспышками ослепительного марганцево-розового огня.

И снова перемена участников. На шеренги аркебузиров надвигался с низким винтовым гулом воздушный флот. Причудливые трипланы и квадропланы, похожие на китайских воздушных змеев, тарелкообразные дирижабли с прицепленными на буксир парапланами… Залп с земли, залп с воздуха… и вот уже розовый огонь бушует там, где только что стояли аркебузиры, а почти невредимая авиация противника плывёт над ним по-прежнему стройно, и лишь розовые сполохи озаряют днища воздушных машин.

– Итак, чем дальше по пути цивилизации, тем более социальным становится разумное существо, – подытожил Червь.

Резкая смена кадра. Зара оказалась посреди города, а может, внутри гигантского дома – в круглом, освещённом сверху через купол многоэтажном дворе-колодце. Терракотовые стены смотрели сотнями ровных рядов квадратных окон (каждый этаж был высотой Заре по колено). Отовсюду хоругвями свешивались вывески – вертикальные ряды узловато-петлистых букв. В проёме колодца вращались наклонные конструкции типа колёс обозрения – одно над другим, на общей вертикальной оси, в разных плоскостях; они выполняли, очевидно, функцию лифтов. По открытым галереями и лестницам сновали несчётные ракозавры. Камера переместилась и показала одного вблизи.

Зара сразу подумала, что это самка (или правильнее говорить «женщина»?) Уж очень сверкало это существо блёстками и стразами по всему панцирю, да кончик хвоста украшал пышный голубой султан из чего-то вроде морских перьев. Гламурная ракозавриха, вихляя хвостом, бодрой трусцой бежала по галерее. Передняя пара лапок непрерывно, быстрыми уверенными движениями теребила головоломную конструкцию из проволочек и бусинок. На голову была надета металлическая… сбруя? гарнитура?… с торчащими спиральками антенн и раструбом микрофона, как в старинном слуховом аппарате. Безостановочно стрекоча жвалами, посвистывая и попискивая в микрофон, ракозавриха прыгнула в кабинку лифтоколеса на ходу, уселась в подковообразное сиденье, уложила хвост в отдельное подково-ложе поменьше и скрылась из глаз.

– Чем дальше, тем сильнее разумное существо зависит от общества, – продолжал Червь, – от его техносферы и информационных сетей. Тем оно менее самодостаточно. Тем более похоже на муравья. а затем и на клетку в гигантском многоклеточном организме. Решающим этапом было появление компьютерных сетей. Обмен информацией достиг такой скорости, что превзошёл возможности обработки биологическим мозгом.

Новая сцена, новая историческая эпоха. Посреди помещения с голыми красными лаково-блестящими стенами, в причудливом ложе из переплетённых подков покоился уродливый ракозавр. Хилые ноги и торс казались придатком к огромному раздувшемуся хвосту (Зара сразу подумала, что у этих существ жир откладывается в хвосте – как у людей в животе). Голова толстяка была облачена в продолговатый шлем, такой же лаково-красный, как стены; шланги и ленты отходили от него в разные стороны. Все четыре ручонки с бешеной скоростью копошились, погружённые в странный комок чего-то похожего на паутину или сахарную вату.

– Всё большую часть работы делали компьютеры, всё меньшую – живые существа, – продолжал Червь. – Их функции становились всё более специализированными. Как правило, они теряли разумность, а с ней и индивидуальность, и окончательно превращались в клетки многотелого суперорганизма. Посмотрим же на него.

Новый кадр: вид из космоса на ночную сторону планеты. Если бы планету не подсвечивала пепельным светом близкая огромная луна, можно было бы принять её за Землю до Удара. Мегаполисы светились созвездиями слабо упорядоченных огней; их соединяли ниточки дорог с нанизанными на них световыми сгустками городов поменьше.

– Каждый город здесь – самодостаточный суперорганизм, многотел. Отдельные ракозавры – его клетки, компьютерная сеть – его нервная система. Некоторые из многотелов, наиболее продвинутые, развиваются до обретения разумности. Своей собственной разумности. К сожалению, это трудно показать визуально.

Зара оказалась в гигантском, слабо освещённом датацентре. Стеллажи, заставленные одинаковыми серыми ящиками серверов, тянулись куда-то в непроглядную даль. Не было видно ни одной живой души.

– Вот он, центральный мозг Civitas sapiens, Города разумного. Смотрится, как видите, довольно скучно, – непринуждённо заметил Червь. – Многотелы-города, естественно, общаются друг с другом и конкурируют за ресурсы. Конкуренция принимает всё новые формы, но не прекращается никогда. Выигравшие многотелы вбирают в себя проигравших, и таким образом разрастаются. Интеграция продолжается на новом уровне. Как клетки некогда объединились в однотелов, а однотелы в многотелов, так теперь и многотелы объединяются в супермноготелов планетарного размера. Вся планета становится целостным организмом, в котором отдельные многотелы-города играют роль клеток. Это уже четвёртый уровень интеграции.

Перед Зарой висела в звёздной пустоте космоса совершенно тёмная планета.

– Уличного освещения больше нет, – пояснил Червь. – Компьютеры в нём не нуждаются, а ракозавры больше не выходят на улицы. То, что осталось от их индивидуальных сознаний, погружено в вечное блаженство в виртуальных мирах. Итак, планета стала единым разумным супермноготелом, но на этом история не кончается. В поисках ресурсов супермноготел колонизует другие небесные тела.

В чёрном небе над серым лунным ландшафтом сияла бирюзово-медная планета в белом узоре облаков. Посреди кратера круглился каменный купол.

Тороидальная орбитальная станция висела над ультрамариновой синевой планеты-океана.

Лапута, ощетиненная решётчатыми фермами, плыла над облаками газового гиганта. Иссиня-чёрное небо опоясывала грандиозная полупрозрачная арка колец.

– Обмен информацией между планетами ограничен по скорости. Поэтому супермноготелы разных планет на какое-то время вновь обретают индивидуальность. Но конкуренция между ними опять ведёт к интеграции. На пятом этапе возникает единый супер-супер-многотел всей планетной системы, и также обретает разумность. Показать его уже невозможно, разве что схематически.

Перед Зарой возникла карта чужой планетной системы. По разноцветным окружностям орбит ползли точки планет и астероидов, и каждая соединялась со всеми остальными пунктирными линиями коммуникаций.

– Обмен информацией внутри супер-супер-многотела идёт со скоростью света. От планеты к планете сигнал идёт минуты, а то и часы. Поэтому время для такого существа течёт замедленно. Пока для вас – или для ракозавра – проходит час, для межпланетного супермозга – субъективно всего секунда…

– И как я понимаю, – после долгого перерыва подала голос Зара, – это ещё не последний этап.

– Совершенно верно. Эволюция не останавливается. Перенесёмся примерно на миллиард лет вперёд.

Зара увидела перед собой умирающую звезду. Хаотически раздутая, бесформенная, изрытая провалами пятен, она извергала протуберанцы, плазменные струи и клубы углеродной пыли, сквозь которые просвечивала малиновой краснотой. За испаряющимися планетами тянулись кометообразные хвосты. Но самые дальние окраины системы красного гиганта ещё не слишком нагрелись, и было видно, как на фоне звезды чёрными силуэтами проплывают тонкие кольца обитаемых станций, плоскости солнечных панелей и радиаторов.

– По мере старения звезды межпланетный многотел отодвигается от неё всё дальше. Наконец он покидает красный гигант, используя давление его излучения и солнечного ветра, и колонизует соседние миры. По его субъективным часам межзвёздный перелёт длится не так уж долго – месяцы, а не века. И всё та же история повторяется на новом этапе. Межпланетные многотелы разных планетных систем интегрируются в межзвёздных многотелов, а те – в единый галактический суперорганизм. То, что я ранее назвал Галанетом.

Перед глазами Зары вырос величественный световой вихрь Галактики.

– Это ракозавры создали его? – спросила Зара. – В смысле, оказались родоначальниками?

– Нет, другие, гораздо более древние существа. Мы называем их Сокрытыми, и о них почти ничего неизвестно. Что касается Галанета, то он сам по себе, как целое, ещё не разумен. Ещё не успел доразвиться до этой стадии. Он ещё скорее семья, чем организм, и его клетки – межзвёздные многотелы – всё ещё обладают индивидуальностью и разумом. Один из них – так называемые Чистильщики. По-вашему – аквилиане. Часть иммунной системы Галанета. Именно они нанесли Удар по Земле, а сейчас распространяют Розу с целью поставить человечество под полный ментальный контроль. Включить в себя, в свой суперорганизм, на правах подчинённых однотелов, служебных микробов.

Странный чёрный цветок колебался под ветром на бровке оврага посреди выжженной солнцем степи.

До Зары вдруг дошло.

– Ага, так это они – ракозавры?

– Чистильщики – межзвёздный многотел, состоящий из межпланетных многотелов, состоящих из планетарных многотелов, состоящих из многотелов-городов, клетками которых действительно являются бывшие ракозавры… хотя, насколько я знаю, эту телесную форму они давно утратили.

– Ну а вы?

– Ну а я – клетка другого суперорганизма. Мы тоже часть Галанета. Но мы не стремимся к уничтожению инородных клеток, таких как земная цивилизация.

– К чему же стремитесь вы?

– Мирно обосноваться в Солсистеме и поделить её с человечеством. Оставить вам внутреннюю часть, а самим занять недра Европы и прочих ледяных лун, которые вам ведь всё равно не нужны, не так ли?

Тёмный, еле освещённый звёздным светом планетоид медленно плыл в пространстве.

– Здесь пребывает наш колонист, молодой многотел, летящий из звёздной ассоциации TW Гидры. Его прибытие ожидается примерно через сто тысяч лет, и он не сможет высадиться без помощи вас, людей.

– Сто тысяч лет? – переспросила Зара. – Вы хотите сказать, что человечество столько протянет?

– В наших интересах, чтобы человечество протянуло и не было поглощено Чистильщиками. Теперь понимаете, почему мы с вами должны дружить? Да, конечно, люди неспособны строить столь долгосрочные планы. Но для межпланетных суперорганизмов время течет медленнее, и для них сто килолет – небольшой срок. Поэтому для успешного сотрудничества человечество должно объединиться в межпланетный суперорганизм.

– Стать клетками многотела.

– Вас это пугает? Но ваша эволюция и так идёт к этому. Наше вмешательство только ускорит процесс. Технически всё уже готово, у вас есть Солнет и импланты в мозгах. Осталось лишь загрузить в них кое-какие программы, и дело сделано. Вы боитесь потери свободы, я понимаю. Но альтернатива…

Послышался отдалённый взрыв, и Зара вздрогнула. Почему-то она сразу поняла, что этот звук происходит из реального мира. Потом ещё один, ещё… целая серия.

– Что это?

– А, это полковник Прасад обезвредил систему обороны Рианнон, – пояснил Червь небрежно. – Астероид всё же решено уничтожить, а вас сейчас придут освобождать.

Виртуальный космос пропал. Зара снова была в реале, на кровати в камере… и чувствовала себя заметно лучше. Почти нормально, как ни удивительно.

– Это вы приказали Прасаду?

– Конечно, нет. Кто я такой? У меня нет точной информации, но такой приказ может исходить только от овер-коммандера.

Зара села на кровать и сжала ладонями виски. Она уже ничего не понимала, мозг был перегружен информацией.

– Зачем отцу это делать? Не уничтожать Рианнон, это понятно, а эвакуировать меня?

– Я могу лишь предполагать, – скромно сказал Червь. – Вы, приматы, иерархичны, и это часто подталкивает вас к иррациональным действиям. Овер-коммандер пойдёт на всё, лишь бы не признать свою ошибку и тем поставить под удар свой статус альфа-самца. Сейчас он будет делать вид, что всё шло по плану, и вы всё время действовали по его инструкциям. Он освободит вас… а значит, сам поможет сделать первый шаг к своему свержению… Ага, вот и они.

Двери полости распахнулись. За порогом стояла группа милитантов, все в одинаковых чёрных дзентаях и шлемах, скрывавших лица, но стройную невысокую фигуру Либертины Зара мгновенно узнала и так. Она рывком вскочила с кровати.

– Зара, уходим на «Азатот», – услышала она напряжённый голос Либи. – Немедленно.

Приказ:

Подтверждение: Декодировано

Подтверждение: Принято к исполнению

12:15

Тесная высокая полость с серыми стенами похожа на колодец. Входной люк – высоко над полом, к нему ведёт вертикальная лестница, но сейчас она сложена и поднята, так что добраться до люка невозможно, да он и всё равно закрыт. Вся обстановка полости – койка, раковина, унитаз, да экранная рамка на стене. На экране меню: к выбору предлагаются все священные тексты всех религий и философские сочинения о смысле жизни и смерти. Всё для того, чтобы приговорённый мог найти духовное утешение в свои последние часы.

Однако приговорённая не читает. У неё своя техника подавления потока сознания. Нагая, коротко стриженая девушка энергично отжимается. Слабое тяготение позволяет делать это с опорой на одни кончики указательных пальцев. Её мускулистое тело, простроченное по межмышечным впадинам стежками миомерных имплантов, блестит от пота. Сорок пять… сорок шесть… Считать, считать, ни о чём не думать…

Громкий звук сверху. В мгновенном прыжке заключённая подбирает под себя ноги, садится на корточки, поднимает глаза. Она видит, как открывается люк, а лестница приглашающе раскладывается. За ней пришли? Нет. Ещё рано… а главное – не слышно никаких признаков присутствия людей. Люк открыт. Лестница спущена до конца. Тишина.

Ей предлагают бежать. Кто? Зачем? Либертина Эстевес не привыкла долго размышлять над такими вопросами. Она быстро взбирается по лестнице, выглядывает в коридор.

Никого.

У порога лежат диадема, шлем и чёрный свёрток дзентая.

12:29

– Скомпилируй в текст, – приказывает даймону Гвинед Ллойд. Стоя посреди своего кабинета, она с удовлетворением разглядывает разноцветную трёхмерную семантическую блок-схему последней главы мемуаров. – Стилистические настройки обычные… хотя нет, добавь чуть-чуть эмоциональной приподнятости. Вера в нашу финальную победу и светлое будущее, и так далее. Особенно в том месте, где я объясняю, зачем добилась от Совета чрезвычайных полномочий. Выполняй.

– Готово, – докладывает даймон. – Объём 11 тысяч знаков. Прочитать?

– Не нужно. Отправляй в мой солнет-блог. – И Гвинед машет, очищая поле зрения.

Дверь в кабинет открывается без предупреждения, заставляя её недовольно поморщиться. Кто может быть настолько невежлив? Ну конечно, только полковник Прасад. Глава экстрагарда и интрагарда одет в чёрный дзентай и закрытый шлем, так что только глифы ауры позволяют его опознать. Что случилось? Неужели опять какое-то ЧП? Но Бюрократ бы доложил… Неужели опять какое-то ЧП с Бюрократом?

– Док Ллойд, у меня плохие новости. – Голос Прасада, как обычно, ровен и неприязнен. – Овер-коммандер приказал эвакуировать служащих Космофлота и уничтожить Рианнон. – Прасад вынимает из кобуры пистолет и подносит ствол к самому лицу Гвинед. – Эта тема не обсуждается. Лично вы можете остаться в живых. Сотрудничайте, и мы эвакуируем вас и вашего мужа. Если нет – мне придётся убить вас прямо сейчас. Наша задача усложнится, но всё равно будет выполнена.

Секундная заминка.

– Я буду сотрудничать, – говорит Гвинед спокойно. На её лице – привычная маска уверенной невозмутимости. Внутри она чувствует себя мёртвой. – Что от меня требуется?

– Передать мне сигиллу прайм-админа.

– Сделано. – (Новые чрезвычайные полномочия позволяют ей распоряжаться сигиллой без участия Совета).

– Спасибо за понимание. – Прасад возвращает пистолет в кобуру. – Собственно, всё.

Стены и пол слабо вздрагивают. Отдалённо гремит взрыв, ещё один, и ещё…

– Ничего страшного, всё под контролем, – говорит Прасад – Идёмте.

12:32

Серокаменная, в резких тенях поверхность Рианнон бугрится на стереоэкране бинокулярного телескопа. В разрешении метр на пиксель с трудом можно разглядеть, как открываются чёрными провалами ракетные шахты, но отлично видно, как за ракетами вытягиваются бело-огненные, засвечивающие экран хвосты. Ракеты разлетаются от Рианнон во все стороны. Цифры в отчётах радарной группы зелёные: ни одна ракета не нацелена на «Азатот».

– Разоружились. – Капитан Варгас удовлетворённо кивает. – Гамма-лазерная бомба «Xpear Light», – произносит он чётко и размеренно. – Готовность?

– Сто процентов, – рапортует даймон.

– Ключ на старт, – приказывает капитан.

гниль!

вы это слышали?

что взорвалось?

плесень и пыль! что это?

нападение?

почему нет тревоги?

праймы, что происходит?

это точно нештатка

прайм-админ не отвечает

её вообще нет на связи

она жива?

прасада тоже нет

солнет полностью отрублен

что за грязь?

кто на нас напал?

аквилиане?

марсиане?

этот гнилоржавый азатот?

где сигнал тревоги? почему нет объявления?

хватит трепаться, нульдевы. не ждите тревоги. надевайте спаскомплекты.

да все уже надели, идиот

лично я еду в порт, поближе к капсулам.

всем удачи

я в лифте, магистраль бейт.

лифт отказывается ехать в направлении порта.

что за?

VIP: я прайм домена эйнон. не паниковать. сжо в норме. взрывы были только в оружейных отсеках. сейчас веду консультации с другими членами совета. оставайтесь на связи. скоро всё выяснится

ну и?

что с прайм-админом? почему не отвечает?

почему лифты не едут в порт?

VIP:

я грандмастер гильдии [ARM]. сообщаю достоверную инфу. все ракеты стартовали без наведения. все лазерные эмиттеры, скрэм-пушки и генераторы аэрогеля самоуничтожились. команда прошла по сигилле прайм-админа. сигилла у прасада. прасад не отвечает на вызовы и скрывает своё местонахождение

это опять бюрократ?

опять какой-то вирус?

ржавопыльная тьма!

народ, дороги в порт перекрыты ботами.

меня сейчас чуть не убили. что происходит?

экстрагард и интрагард не отвечают на вызовы. вообще!

почему никто ничего не объявляет?

что происходит?

12:48

Створки шлюза раскрываются, и капсула с изображением конской головы на борту выпадает из Рианнон в пустоту. Брошенная вращением астероида, как из пращи, она летит в сторону «Азатота», что висит в пятистах километрах. Почти одновременно из другого шлюза вылетает такая же капсула: одной недостаточно для эвакуации всех, кто имеет право на спасение. Вторая выпускает полупрозрачную струю из двигателя коррекции, выравнивая курс с первой. Теперь они следуют друг за другом на одинаковом расстоянии, с одной скоростью, как одно целое.

Зара Янг полулежит в кресле, пристёгнутая ремнями. В соседнем кресле покоится Либертина Эстевес. Её затянутая в чёрную блестящую смарт-кожу рука сжимает чуть смугловатую руку Зары с синим медбраслетом на запястье. Они молчат. Слышно, как слабо шумит вентиляция.

Другие кресла заняты неотличимыми друг от друга милитантами в чёрном, кроме двух. Там сидят Гвинед и Артур Ллойды, она – обнажённая и аккуратно причёсанная, он – взъерошенный, в белом лабораторном дзентае.

По лицу Артура текут слёзы.

Гвинед выглядит спокойной и уверенной, как всегда.

12:55

– Когда? – спрашивает Аттис Мур, первый помощник. Он бледен и напряжён.

– Когда отойдём на два мегаметра, – отвечает Варгас. – Сейчас мы сами слишком близко к бомбе, да и осколки астероида могут достать.

Капитан не смотрит на помощника. Его взгляд ходит от одного виртуального экрана к другому. Первый экран показывает медленно подходящую к стыковочному узлу капсулу. Второй – Рианнон. Третий – ребристый металлический цилиндр, зависший над плоскостью вращения астероидной связки. Это гамма-лазерная бомба. Она неподвижна. Нацеленная в фиксированную точку на траектории вращения Рианнон, она ждёт.

icp://rhiannon.all/chat

я не верю. я не могу поверить

неужели ничего нельзя сделать?

вывести капсулу, нацелиться на них

я пилот. пытался. управление заблокировано.

и меня всё равно сбили бы на подлёте

нас убивают. тупо убивают. за что?

макс янг, грязный нульдев!

грязная венера! чтоб вам всем сдохнуть!

VIP: я вайс-грандмастер гильдии [INF]. я снял блокировки и вручную нацелил антенну межпланетной связи. кто на подстанции? дайте мне 10 киловольт! пошлю сигнал на землю, марс, луну, самой широкой полосой. просто передам лог этого чата. нам не помогут. но о нас узнают.

VIP: [INF], я дежурный по подстанции. сделано

VIP: спасибо, файл ушёл

я всё равно не могу поверить. нет. не может быть

что ещё можно сделать?

ничего

азатот уходит. минут через двадцать бомба сработает. что тут можно сделать? только попрощаться

прощай, Рианнон

прощайте, народ

13:31

– Бомба, зажигание, – говорит Варгас.

– Бомба, зажигание подтверждаю, – говорит Мур и вытирает пот со лба.

Мгновенная вспышка света озаряет пустоту, и в тот же миг невидимый гамма-луч ударяет в Рианнон.

В боку астероида вспыхивает маленькое белое солнце. Немедленно из него вырывается огненный хвост, а в стороны извилистыми лучами разбегаются трещины. Из трещин рвутся струи пара и пыли. В полном молчании астероид раскрывается, как бутон, и медленно разбухает всем своим объёмом.

Разломы извергают потоки воздуха, а с ними уносятся в пространство бесчисленные мелкие крупинки. Лишь немногие из них попадают вблизи в поле зрения оптики «Азатота» – куски труб, покорёженные детали, осколки стекла, створки люков, столы, кровати, человеческие тела.

Очаг солнечного огня в точке попадания тускнеет, багровеет, угасает. Оторванный трос неторопливыми волнами и завитками извивается в пустоте. Медленно-медленно несколько десятков скал, на которые раскололся астероид Рианнон, расходятся друг от друга.

– Знаете, капитан… – нарушает молчание Мур. – Наверное, это моя последняя миссия.

– Да уж конечно, – говорит Варгас. Его лицо кажется окаменевшим. – Это для всех нас последняя миссия.

– Для всех?

– Нас отправляют на Землю. В пожизненный карантин.

– На Землю?! – Мур некоторое время молчит. – Вот грязь. Я сейчас, признаться, думал о самоубийстве… но Земля…

– Да. – Варгас кивает. – Это, конечно, более суровое наказание.