Глава 68.
В КОТОРОЙ КАТРИН В СВОИ ЧЕРЕД ПРИБЕГАЕТ К ДИПЛОМАТИИ
Папаша Клуи получил обещанное ружье. Питу был человек чести; он руководствовался девизом: «Сказано – сделано!»
Два урока, подобных первому, превратили его в образцового гренадера.
К несчастью, познания самого папаши Клуи были не слишком обширны: дальше поворотов направо, налево и кругом дело не пошло.
Тогда Питу прибегнул к только что выпущенным сочинениям «Французский практик» и «Учебник национального гвардейца», не пожалев на их покупку целый экю.
Благодаря столь щедрой жертве их командира арамонские солдаты научились довольно сносно маршировать и становиться в ружье.
Когда Питу снова ощутил, что запас его познаний иссякает, он отправился в Суассон, где стоял настоящий гарнизон и настоящие офицеры командовали на учениях настоящими солдатами, – за один день Питу выяснил там больше, чем освоил бы за два месяца теоретических штудий.
Так, в тяжких, лихорадочных трудах, протекли два месяца.
Питу купался в лучах славы, и это льстило его честолюбию, однако ничуть не врачевало его сердечных ран; той части его существа, которую иные физиологи остроумно именуют «тварью», приходилось несладко.
Питу бестрепетно принес тварь в жертву душе. Он так много двигался, тратил так много физических и умственных сил, что, казалось, ему некогда было и вспомнить о своих сердечных делах.
И тем не менее он помнил о них.
Сколько раз, после учений, которые, как правило, следовали за напряженной ночной работой, Питу пересекал равнины Ларньи и Ну, проходил сквозь дремучий лес, добирался до границы поместья Бурсон – и все для того, чтобы издали взглянуть на Катрин, не пропускавшую ни одного свидания с виконтом.
Бросив на час-два хозяйство, Катрин прокрадывалась в охотничий домик, стоявший на заповедных землях поместья Бурсон – в домик, где ее ждал возлюбленный Изидор, этот счастливейший из смертных, с каждым днем становившийся все надменнее и все красивее, меж тем как все кругом терпели страдания и унижения.
Сколько мук испытывал несчастный Питу, каким печальным размышлениям о неравенстве людей в их отношении к счастью он предавался!
Он, чьего расположения искали девушки из Арамона, Тайфонтена и Вивьера, он, который мог бы тоже назначать свидания в лесу и гордиться женской привязанностью, предпочитал плакать, как побитый мальчишка, под дверью охотничьего домика г-на Изидора.
Ибо Питу любил Катрин – любил страстно, любил тем сильнее, что почитал ее существом высшего порядка.
Теперь его мучило уже не то, что она любит другого. Нет, он больше не ревновал ее к Изидору. Изидор был знатный господин, Изидор был красавец, Изидор был достоин любви; однако Катрин, девушке из народа, не следовало, пожалуй, покрывать позором свою семью или, по крайней мере, не следовало приводить в отчаяние Питу.
Чем дольше он размышлял, тем чаще посещали его мысли, которые буквально разрывали ему сердце.
– Что ж! – говорил себе Питу. – Она так бессердечна, что прогнала меня с фермы. Я ушел, а она с тех пор даже не поинтересовалась, жив я или нет. Что сказал бы папаша Бийо, если бы узнал, что она вот так предает друзей, вот так пренебрегает своим долгом? Что бы он сказал, если бы знал, что хозяйка дома вместо того, чтобы присматривать за работниками, бегает к любовнику, к аристократу господину де Шарни! Папаша Бийо ничего бы не сказал. Он просто убил бы Катрин, и все тут.
«А ведь это немало, – думал Питу, – иметь в запасе такое средство отомстить».
Да, но как благородно было, имея это средство, им не воспользоваться.
Впрочем, Питу уже успел убедиться, что благородные поступки, неведомые миру, редко приносят пользу тем, кто их совершает.
Нельзя ли как-нибудь дать Катрин знать о своем благородстве?
О, мой Бог! Нет ничего проще: нужно только подойти к Катрин в воскресенье на танцах и произнести как бы невзначай одно из тех страшных слов, которые открывают преступнику, что его тайна известна постороннему.
Разве не стоило сделать это хотя бы ради того, чтобы сбить спесь с этой гордячки?
Но на танцах непременно будет этот знатный красавец, и Катрин станет сравнивать Питу с его соперником, а что хорошего в таком сравнении?
Страдания изощрили мозг Питу, и он выдумал кое-что получше, чем разговоры на танцах.
Охотничий домик, где виконт де Шарни принимал Катрин, стоял в густом лесу, граничащем с лесом Виллер-Котре.
Графские владения от владений простых смертных отделяла самая обыкновенная канава.
Катрин, которой по делам фермы приходилось постоянно объезжать окрестные деревни и пересекать лес, достаточно было перейти канаву, чтобы попасть во владения своего любовника.
Несомненно, именно поэтому охотничий домик и был избран местом свиданий.
Из его украшенных витражами окон было видно все, что происходит кругом, а выйдя за дверь и тут же вскочив в седло, можно было в три прыжка очутиться в лесу, то есть на нейтральной земле.
Питу, следившему за Катрин днем и ночью, было прекрасно известно то место, где она въезжала в лес и выезжала из него, – так браконьеру известно то место, откуда должна выскочить лань, которую он хочет подстрелить.
Катрин никогда не выходила из домика вместе с Изидором. Он выжидал некоторое время, а затем, убедившись, что с ней ничего не случилось, удалялся в другую сторону.
В один прекрасный день Питу, набравшись храбрости, спрятался в ветвях огромного трехсотлетнего бука, нависшего над охотничьим домиком, и стал ждать.
Не прошло и часа, как он увидел Катрин. Она привязала своего коня в лесном овраге и, перелетев, словно испуганная лань, пограничную канаву, проскользнула в домик.
Путь ее пролегал как раз под ветвями бука, на который взгромоздился Питу.
Не успела девушка скрыться в доме, как Питу слез с дерева и уселся на земле, прислонившись спиной к его стволу. Затем он достал из кармана книгу «Безупречный национальный гвардеец» и сделал вид, будто поглощен чтением.
Час спустя до его слуха донесся звук закрываемой двери. Потом послышался шелест листвы и шорох женского платья. Наконец из-за ветвей показалось лицо Катрин, которая испуганно смотрела по сторонам, чтобы убедиться, что ее никто не видит.
От Питу девушку отделял десяток шагов.
Наш герой застыл под деревом с книгой на коленях.
Однако теперь он уже не притворялся, что читает; он пристально глядел на Катрин, чтобы дать ей понять, что видит ее.
Катрин испуганно вскрикнула, узнала Питу, сделалась бледна, как смерть, и, помедлив мгновение, сломя голову бросилась в лес, подбежала к своему коню и, вскочив в седло, умчалась прочь.
Ловушка, подстроенная Питу, захлопнулась; Катрин попалась.
Питу возвратился в Арамон, не помня себя от счастья и страха.
Ибо, обдумав происшедшее, он понял, что его с виду простой поступок чреват разными ужасными последствиями, о которых он прежде и не подозревал.
В следующее воскресенье в Арамоне должен был состояться военный парад.
Здешние национальные гвардейцы, превзойдя всю военную премудрость – или сочтя, что они ее превзошли, – попросили своего командира учинить им публичный смотр.
Жители нескольких соседних деревень, которым лавры арамонцев не давали покоя и которые поэтому также принялись обучаться маршировке и стрельбе, были приглашены в Арамон, дабы вступить в соревнование со своими предшественниками на ратном поприще.
Посланцы каждой из этих деревень провели переговоры со штабом Анжа Питу; командовал соседским войском отставной сержант.
Возможность увидеть столь прекрасное зрелище привлекла множество расфранченных селян, и с самого утра арамонское Марсово поле заполнилось девушками и детьми, к которым немного погодя присоединились охваченные не меньшим любопытством отцы и матери героев. Начался праздник со спартанского пиршества на траве: было съедено изрядное количество фруктов и галет и выпито изрядное количество родниковой воды.
Затем в четырех концах Арамона, на тропинках, связующих это селение с Ларньи, Везом, Тайфонтеном и Вивьером, появились четыре барабанщика.
Поистине, Арамон сделался центром земли; у него обнаружились четыре стороны света.
Пятый барабанщик бодро шествовал впереди тридцати трех национальных гвардейцев деревни Арамон.
Среди зрителей попадались и местные богачи – аристократы и буржуа, явившиеся на парад смеху ради.
Собрались на торжество и многие окрестные фермеры.
В их число входили и матушка Бийо с дочерью; они прискакали в Арамон верхом в тот самый момент, когда арамонская Национальная гвардия покидала деревню, предводительствуемая трубачом, барабанщиком и своим командиром Питу, ехавшим на могучем белом коне, которого одолжил ему лейтенант Манике, дабы довершить сходство арамонского смотра с парижским, а Питу с маркизом де Лафайетом.
Питу, сияя от гордости, скакал верхом на этом ширококостном коне с золотистой гривой, размахивая шпагой; вид его не отличался аристократизмом и изяществом, но зато дышал восхитительной мощью и отвагой.
Зрители приветствовали Питу и его солдат, пробудивших от спячки всю округу, радостными возгласами.
Все арамонские национальные гвардейцы были в одинаковых шляпах, украшенных национальными кокардами; с начищенными до блеска ружьями они маршировали двумя колоннами, производя весьма внушительное впечатление.
Так что, пока арамонская гвардия добиралась до поля, выбранного для смотра, она успела завоевать всеобщие симпатии.
Питу взглянул на толпу и увидел Катрин.
Он покраснел, она побледнела.
С этой минуты все происходящее исполнилось для него исключительного смысла.
Вначале его солдаты продемонстрировали зрителям азы обращения с оружием, причем все приказы командира исполнялись с такой точностью, что зрители разражались восторженными криками «браво»!
Не то гвардейцы других деревень – они действовали вяло и неслаженно. Одни были скверно вооружены и скверно обучены; этим довольно было бросить взгляд на соперников, чтобы утратить веру в себя; другие с преувеличенной старательностью повторяли движения, которым выучились не далее как вчера, и раздувались от гордости.
Все они сильно разочаровали зрителей.
Однако впереди была строевая подготовка. Тут-то сержант и надеялся взять реванш.
По причине его многоопытности сержанту было поручено общее командование: он должен был, ни много ни мало, руководить действиями армии, состоящей из ста семидесяти человек.
Это оказалось ему не по силам.
Питу, со шпагой под мышкой и в неизменной каске на голове, наблюдал за происходящим со снисходительной улыбкой.
Когда сержант увидел, что голова колонны скрывается в лесу, а хвост выползает на арамонскую дорогу, когда он увидел, как спутываются его каре, сбиваются в кучу деления и топчутся на месте направляющие, он вконец растерялся и был освистан своими собственными солдатами.
Тогда арамонцы все как один потребовали:
– Пусть командует Питу!
– Да, да, пусть командует Питу! – подхватили люди из других деревень, раздосадованные неумелостью своих солдат, в которой они по доброте душевной винили их наставников.
Питу снова вскочил в седло и, заняв место во главе своих гвардейцев, которых он поставил впереди всех остальных, проревел команду с такой силой, что, казалось, от звука его голоса задрожали верхушки соседних дубов.
В тот же миг, словно по мановению волшебной палочки, смешавшиеся было ряды солдат пришли в порядок; бойцы повиновались Питу с восторгом, ничуть не мешавшим слаженности их действий, и снискали всеобщее одобрение; уроки папаши Клуи и «Безупречного национального гвардейца» не пропали даром.
Единодушно и единогласно все войско тут же, на поле брани, нарекло Питу своим главнокомандующим.
Мокрый от пота и хмельной от счастья, Питу спешился; все зрители бросились к нему с поздравлениями.
Принимая их, он не переставал искать глазами Катрин.
Внезапно он услышал ее голос.
Ему незачем было искать Катрин, Катрин сама нашла его!
Он победил!
– Нехорошо, господин Анж! – воскликнула Катрин шутливым тоном, который плохо вязался с ее бледным лицом. – Нехорошо, господин Анж, вы к нам даже не подходите. Вы загордились, вы стали великим полководцем…
– Что вы, ни в коем случае, – возразил Питу. – Здравствуйте, мадмуазель!
Поздоровавшись с госпожой Бийо, он снова обратился к Катрин:
– Вы ошибаетесь, мадмуазель, я вовсе не великий полководец, я самый обыкновенный бедняк, желающий послужить отечеству.
Толпа подхватила эти слова, восхитилась ими и нарекла грандиозными.
– Анж, – тихо сказала Катрин, – мне нужно с вами поговорить.
«Ну и ну, – подумал Питу, – клюнуло». Так же тихо он ответил:
– Я к вашим услугам, мадмуазель Катрин.
– Проводите нас до фермы. – С радостью.
