Глава 40.
ФУЛОН
Бийо был на седьмом небе.
Он взял Бастилию; он вернул свободу Жильберу; он был замечен Лафайетом, который обращался к нему по имени.
Наконец, он видел похороны Фулона.
Немногие в ту эпоху снискали такую ненависть, как Фулон; только один человек и мог с ним соперничать: его зять г-н Бертье де Савиньи.
После взятия Бастилии гнев народный обрушился на них.
Фулон был казнен, а Бертье сбежал.
Всеобщую неприязнь к Фулону довершило то, что после отставки Неккера он согласился занять место «добродетельного женевца», как называли Неккера, и три дня занимал пост министра финансов.
Поэтому на его похоронах так весело пели и плясали.
У кого-то даже появилась мысль вынуть труп и» Гроба и повесить; но Бийо, взобравшись на каменную тумбу, произнес речь об уважении к покойникам, и катафалк продолжал свой путь.
Что касается Питу, он перешел в разряд героев.
Питу стал другом г-на Эли и г-та Юллена, которые удостаивали его чести исполнять их поручения.
Кроме того, он был доверенным лицом Бийо, Бийо, который, как мы уже сказали, был отмечен Лафайетом и которому за его могучие плечи и геркулесовы кулаки Лафайет доверял иногда охрану своей безопасности.
После путешествия короля в Париж Жильбер, который благодаря Неккеру познакомился с главами Национального собрания и городской управы, неустанно пестовал юную революцию.
Теперь ему было решительно не до Бийо и Питу, и они, оставшись без призора, со всем пылом устремились на собрания, где третье сословие обсуждало вопросы высокой политики.
Наконец однажды, после того как Бийо битых три часа излагал выборщикам свои мнения о наилучших способах снабжения Парижа продовольствием и, устав от собственных речей, но в глубине души радуясь, что говорил как настоящий трибун, с наслаждением отдыхал под монотонный гул чужих выступлений, которые старался не слушать, прибежал Питу, ужом проскользнул в зал заседаний Ратуши и взволнованным голосом, обыкновенно ему вовсе не свойственным, воскликнул:
– О, господин Бийо! Дорогой господин Бийо!
– Ну что там еще?
– Важная новость!
– Хорошая новость?
– Потрясающая новость.
– Какая же?
– Вы ведь знаете, я пошел в клуб Добродетельных, что у заставы Фонтенбло.
– И что же?
– Так вот! Там говорили совершенно невероятные вещи.
– Какие?
– Оказывается, этот негодяи Фулон только притворился мертвецом и сделал вид, что его похоронили.
– Как притворился мертвецом? Как сделал вид, что его похоронили? Он, черт возьми, в самом деле мертв, я сам видел, как его хоронили.
– А вот и нет, господин Бийо, он живехонек.
– Живехонек?
– Как мы с вами.
– Ты сошел с ума!
– Дорогой господин Бийо, я не сошел с ума. Изменник Фулон, враг народа, пиявка, сосущая кровь Франции, грабитель, не умер.
– Но я же говорю тебе, что он умер от апоплексического удара, я повторяю тебе, что был на его похоронах и даже не дал вытащить его из гроба и повесить.
– А я его только что видел живым!
– Ты?
– Вот как вас вижу, господин Бийо. Похоже, умер кто-то из его слуг, и негодяй велел похоронить его как дворянина. О, все открылось; он это сделал, боясь мести народа.
– Расскажи все по порядку, Питу.
– Давайте-ка выйдем в коридор, господин Бийо, там нам будет вольготнее.
Они вышли из зала и дошли до вестибюля.
– Прежде всего, – сказал Питу, – надо узнать, здесь ли господин Байи?
– Будь спокоен, он здесь.
– Хорошо. Итак, я был в клубе Добродетельных людей, где слушал речь одного патриота. И знаете, он говорил по-французски с ошибками! Сразу видно, что он не был учеником аббата Фортье.
– Продолжай, – сказал Бийо, – ты прекрасно знаешь, что можно быть патриотом и не уметь ни читать, ни писать.
– Это верно, – согласился Питу. – И тут вдруг вбежал запыхавшийся человек с криком: «Победа, победа! Фулон не умер, Фулон жив: я его видел, я его нашел». Все отнеслись к этому, как вы, папаша Бийо, никто не хотел верить. Одни говорили: «Как, Фулон?» Другие говорили: «Полноте! – Помилуйте». Третьи говорили: «Ну, раз уж ты такой прыткий, нашел бы заодно и его зятя Бертье».
– Бертье! – вскричал Бийо.
– Да, Бертье де Савиньи, вы ведь его знаете, это наш Компьенский интендант, друг господина Изидора де Шарни.
– Конечно, тот, который всегда так груб со всеми и так любезен с Катрин.
– Он самый, – ответил Питу, – ужасный обирала, еще одна пиявка, сосущая кровь французского народа, изверг рода человеческого, «позор цивилизованного мира», как говорит добродетельный Лустало.
– Дальше, дальше! – требовал Бийо.
– Ваша правда, – сказал Питу, – ad eventum festina, что означает, дорогой господин Бийо: торопись к развязке. Так вот, я продолжаю: этот человек вбегает в клуб Добродетельных и кричит: «Я нашел Фулона, я его нашел!» Поднялся страшный шум.
– Он ошибся! – прервал твердолобый Бийо.
– – Он не ошибся, я сам видел Фулона.
– – Ты сам видел, своими глазами?
– Своими глазами. Имейте терпение.
– Я терплю, но во мне все так и кипит.
– Да я и сам тут аж взмок… Я же вам толкую, что он только притворился мертвым, а вместо него похоронили слугу. По счастью, вмешалось Провидение.
– Так уж и Провидение! – презрительно произнес вольтерьянец Бийо.
– Я хотел сказать, народ, – покорно уточнил Питу. – Этот достойный гражданин, этот запыхавшийся патриот, сообщивший новость, видел негодяя в Вири, где он скрывался, и узнал его.
– Неужели!
– Узнав Фулона, он его выдал, и мерзавца сразу арестовали.
– А как имя храброго патриота, у которого достало смелости совершить этот поступок?
– Выдать Фулона?
– Да.
– Его зовут Сен-Жан.
– Сен-Жан; но ведь это имя лакея?
– Да, он тоже лакей этого негодяя Фулона. Так ему и надо, этому аристократу! Незачем было заводить лакеев!
– Ты, я смотрю, нынче в ударе! – удивился Бийо и придвинулся к Питу поближе.
– Вы очень добры, господин Бийо. Итак, Фулона выдали и арестовали: его отправили в Париж, доносчик бежал впереди, чтобы сообщить новость и получить награду, так что Фулон добрался до заставы позже него.
– Там ты его и видел?
– Да, ну и вид у него был! Вместо галстука ему надели на шею ожерелье из крапивы.
– Послушай, а почему из крапивы?
– Потому что, по слухам, этот негодяй сказал, что хлеб для порядочных людей, сено для лошадей, а для народа хороша и крапива.
– Он так сказал, несчастный?
– Да, тысяча чертей, он именно так и сказал, господин Бийо.
– Вон как ты нынче ругаешься!
– Да чего уж там! – бросил Питу небрежно. – Ведь мы солдаты! Одним словом, Фулон остаток пути шел пешком, и его всю дорогу колотили по спине и по голове.
– Так-так! – сказал Бийо уже с меньшим воодушевлением.
– Это было очень забавно, – продолжал Питу, – правда, не всем удавалось его ударить, потому что за ним шло тысяч десять человек, не меньше.
– А что было потом? – спросил Бийо в раздумье.
– Потом его отвели к президенту Сен-Марсельского округа, хорошему человеку, знаете его?
– Да, господин Аклок.
– Аклок? Он самый, и он приказал отвести его в Ратушу, потому что не знал, что с ним делать; так что вы его скоро увидите.
– Но почему об этом сообщаешь ты, а не достославный Сен-Жан?
– Да потому что у меня ноги гораздо длиннее, чем у него. Он вышел раньше меня, но я его догнал и перегнал. Я хотел вас предупредить, чтобы вы предупредили господина Байи.
– Тебе везет, Питу.
– – Завтра мне повезет еще больше.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что тот же самый Сен-Жан, который выдал господина Фулона, обещал поймать и сбежавшего господина Бертье.
– Так он знает, где тот скрывается?
– Да, похоже, этот Сен-Жан был их доверенным лицом и получил от тестя и зятя, которые хотели его подкупить, немало денег.
– И он взял эти деньги?
– Конечно: от денег аристократа никогда не стоит отказываться; но он сказал: «Настоящий патриот не продает нацию за деньги!»
– Да, – пробормотал Бийо, – он предает своих хозяев, только и всего, Знаешь, Питу, мне кажется, он большая каналья, этот твой Сен-Жан.
– Может статься, но какая разница? Господина Бертье поймают, как и мэтра Фулона, и обоих повесят нос к носу. Хорошенькие они скорчат рожи друг другу, когда повиснут рядышком, верно?
– А за что их вешать? – спросил Бийо.
– Да за то, что они мерзавцы и я их ненавижу.
– Господин Бертье приходил ко мне на ферму! Господин Бертье, путешествуя по Иль-де-Франсу, пил у нас молоко, он прислал из Парижа золотые сережки для Катрин! О, нет, нет, его не повесят.
– Да что там говорить! – произнес Питу свирепо. – Он аристократ, соблазнитель.
Бийо посмотрел на Питу с изумлением. Под взглядом Бийо Питу невольно покраснел до корней волос.
Вдруг достойный фермер заметил г-на Байи, который после обсуждения шел из зала заседаний в свой кабинет; он бросился к нему и сообщил новость.
Теперь пришла очередь Бийо столкнулся с недоверием.
– Фулон! Фулон! – воскликнул мер. – Не может быть!
– Послушайте, господин Байи, – сказал фермер, – вот перед вами Питу, он сам его видел.
– Я видел его, господин мэр, – подтвердил Питу, прижимая руку к сердцу и кланяясь.
И он рассказал Байи то же, что прежде рассказал Бийо.
Бедный Вайи заметно побледнел; он понимал, как велико обрушившееся на них несчастье.
– И господин Аклок отправил его сюда? – прошептал он.
– Да, господин мэр.
– Но как он его отправил?
– О, не беспокойтесь, – сказал Питу, неверно истолковавший тревогу Байи, – преступника охраняет много людей; его не украдут по дороге.
– Дай Бог, чтобы его украли! – пробормотал Байи. Потом обернулся к Питу:
– Много людей.., что вы имеете в виду, мой друг?
– Я имею в виду народ.
– Народ?
– Собралось больше двадцати тысяч, не считая женщин, – торжественно сказал Питу.
– Несчастный! – воскликнул Байи. – Господа! Господа избиратели!
И пронзительным, отчаянным голосом он призвал к себе всех выборщиков.
Рассказ его прерывался лишь восклицаниями да горестными вздохами.
Воцарилось молчание, и в этой зловещей тишине до Ратуши стал долетать далекий невнятный гул, похожий на шум в ушах, когда кровь приливает к голове.
– Что это? – спросил один из избирателей.
– Черт побери, толпа, – ответил другой.
Вдруг на площадь выехала карета; два вооруженных человека высадили из нее третьего, бледного и дрожащего.
За каретой под предводительством Сен-Жана, совершенно выбившегося из сил, бежала сотня юнцов от двенадцати до восемнадцати лет с болезненно бледными лицами и горящими глазами.
Они бежали, почти не отставая от лошадей, с криками «Фулон! Фулон!»
Однако два вооруженных человека сумели обогнать их на несколько шагов и успели втолкнуть Фулона в Ратушу, двери которой захлопнулись перед носом у этих охрипших крикунов.
– Ну вот, доставили, – сказали они избирателям, ждавшим на верху лестницы. – Черт возьми, это было нелегко.
– Господа! Господа! – воскликнул трепещущий Фулон. – Вы меня спасете?
– Ах, сударь, – со вздохом ответил Вайи, – вы совершили много черных дел.
– Однако, я надеюсь, сударь, – сказал Фулон с мольбой и тревогой в голосе, – правосудие защитит меня. В это мгновение шум на улице стал громче.
– Быстро спрячьте его, – велел Вайи людям, которые стояли вокруг, – иначе… Он обернулся к Фулону.
– Послушайте, – сказал он, – положение столь серьезно, что я хочу вас спросить: хотите попытаться бежать через черный ход? Быть может, вы еще успеете.
– О нет! – воскликнул Фулон. – Меня узнают и убьют на месте!
– Вы хотите остаться с нами? И я и эти господа, мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы вас защитить: не правда ли, господа?
– Клянемся! – крикнули избиратели в один голос.
– О, уж лучше я останусь с вами, господа. Господа, не бросайте меня.
– Я обещал вам, сударь, – ответил Байи с достоинством, – что мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы спасти вашу жизнь.
В это мгновение по площади разнесся громкий рев и через раскрытые окна проник в Ратушу.
– Вы слышите? Вы слышите? – прошептал Фулон, покрываясь бледностью.
И правда, со всех улиц, ведущих к Ратуше, особенно с набережной Пеллетье и с улицы Корзинщиков надвигалась грозная, орущая толпа.
Байи подошел к окну.
Ножи, пики, косы и мушкеты блестели на солнце. Не прошло и десяти минут, как народ запрудил всю площадь. К тем, кто сопровождал Фулона и о ком говорил Питу, прибавились также любопытные, которые сбежались к Гревской площади, привлеченные шумом.
Двадцать тысяч глоток изрыгнули крик:
– Фулон! Фулон!
Тут стало видно, что не менее сотни человек, бегущих впереди разъяренной толпы, указывают этой орущей массе на дверь, за которой скрылся Фулон; преследователи тотчас принялись вышибать эту дверь пинками, прикладами ружей, рычагами, и вскоре она распахнулась.
Из двери вышла стража и двинулась навстречу наступающим, которые поначалу отпрянули, испугавшись штыков, и перед Ратушей образовалось большое пустое пространство.
Стража, не теряя самообладания, разместилась на ступенях.
Впрочем офицеры отнюдь не угрожали, но ласково увещевали толпу и пытались ее успокоить.
Байи едва не потерял голову. Бедный астроном впервые столкнулся со взрывом народного гнева.
– Что делать? – спрашивал он у выборщиков, – что делать?
– Судить его! – отозвалось несколько голосов.
– Невозможно судить под напором толпы.
– Проклятье! – вскричал Бийо. – У нас достанет солдат, чтобы защищаться?
– У нас нет и двухсот человек.
– Значит, необходимо подкрепление.
– О, если бы господин де Лафайет знал, что здесь происходит! – воскликнул Байи.
– Так сообщите ему.
– Как это сделать? Кто решится переплыть это людское море?
– Я! – ответил Бийо и шагнул к двери. Байи остановил его.
– Безумец, – сказал он, – взгляните в окно. Первая же волна поглотит вас. Если вы вправду хотите пробраться к господину Лафайету, спуститесь через черный ход, да и то я не поручусь, что это вам удастся. Впрочем, попытайтесь!
– Попробую, – просто ответил Бийо.
И он стремглав помчался искать Лафайета.
