Глава 35.
КОЛЬЧУГА
Наступило утро, такое же ясное, как накануне, ослепительное солнце золотило мраморные плиты и песчаные дорожки Версаля.
Птицы, тысячами слетевшиеся на деревья у входа в парк, оглушительными криками встречали теплый, веселый день, сулящий им любовные утехи.
Королева встала в пять часов. Она послала передать королю, что просит его зайти к ней тотчас, как он проснется.
Людовик XVI, несколько утомленный вчерашним приемом депутации от Национального собрания, которой ему пришлось отвечать, – это было начало обмена речами – Людовик XVI спал дольше обычного, чтобы отдохнуть и ничем не ущемить своей природы.
Поэтому просьба королевы настигла его, когда он пристегивал шпагу; он слегка нахмурил бровь.
– Как, – удивился он, – королева уже встала?
– О, давно, ваше величество.
– Ей все еще нездоровится?
– Нет, ваше величество.
– И чего хочет от меня королева в столь ранний час?
– Ее величество не сказала.
Король съел легкий завтрак – бульон и немного вина – и зашел к Марии-Антуанетте.
Он застал ее нарядно одетую, красивую, бледную, величавую. Мария-Антуанетта встретила мужа холодной улыбкой, она сверкала на ее губах, словно зимнее солнце.
Король не заметил грусти, таящейся во взгляде и улыбке королевы. Он уже приготовился к тому, что Мария-Антуанетта будет противиться решению, принятому накануне.
«Опять какой-нибудь новый каприз», – подумал он и Нахмурился.
Королева с первых же слов укрепила в нем это подозрение.
– Ваше величество, – сказала она, – я долго думала о нашем вчерашнем разговоре.
– Ну вот! – воскликнул король.
– Прошу вас, отошлите всех, кроме ваших приближенных.
Король, ворча, приказал своим придворным удалиться. Из придворных дам королевы осталась только г-жа Кампан.
Тогда Мария-Антуанетта, сжав своими прекрасными руками руку мужа, спросила:
– Почему вы совсем одеты? Это плохо!
– Как – плохо? Почему?
– Разве я не просила вас зайти ко мне прежде, чем вы оденетесь? А вы пришли в камзоле и при шпаге. Я надеялась увидеть вас в халате.
Король взглянул на нее с удивлением.
Прихоть королевы пробудила в нем череду странных мыслей, совершенно новых и потому еще более невероятных.
Первое, что он почувствовал, было недоверие и тревога.
– Что с вами? – спросил он королеву. – Вы хотите снова отложить или нарушить наш вчерашний уговор?
– Нимало, ваше величество.
– Умоляю вас, перестаньте шутить! Дело слишком важное. Я должен, я хочу ехать в Париж; я более не могу от этого уклоняться: дом свой я оставляю в надежных руках; люди, которые будут меня сопровождать, назначены еще вчера вечером.
– Ваше величество, я вовсе не собираюсь вам мешать, однако..
– Подумайте, – сказал король, постепенно воодушевляясь и храбрясь, – подумайте, ведь известие о том, что я еду в Париж, уже, должно быть, дошло до парижан, они приготовились к встрече, они ждут меня, и если добрые чувства, которые, по слухам, вызвал мой предстоящий приезд, сменятся гибельной враждебностью… Подумайте, наконец…
– Но, ваше величество, я не спорю с вами, я покорялась еще вчера и не отступаюсь от своих слов сегодня.
– Тогда, сударыня, зачем эти околичности?
– Я говорю без всяких околичностей.
– Простите, но тогда к чему эти вопросы о моем платье, о моих планах?
– О платье я в самом деле говорила, – отвечала королева, силясь улыбнуться, но улыбка ее постепенно гасла, становилась все более печальной.
– Чем же вам не нравится мое платье?
– Я хотела бы, сударь, видеть вас без кафтана.
– Он не идет мне? Этот дивный шелковый кафтан лилового цвета? Но парижане привыкли меня в нем видеть; им нравился на мне этот цвет, с которым, впрочем, хорошо сочетается голубой пояс. Вы и сами частенько говорили мне об этом.
– Я ничего не имею против цвета вашего кафтана, ваше величество.
– Тогда в чем дело?
– В подкладке.
– Право, ваша улыбка так загадочна.., подкладка.., что за шутки!..
– Увы, я уже не шучу.
– Так! Теперь вы щупаете мой камзол, он вам тоже не по душе? Белая тафта с серебром, вы мне сами вышивали кайму, это один из моих любимых камзолов.
– Против камзола я также ничего не имею.
– Какая вы странная! Что же вас смущает: жабо, вышитая батистовая рубашка? Разве я не должен был одеться как можно тщательнее перед отъездом в славный город Париж?
Мария-Антуанетта горько улыбнулась; нижняя губа Австриячки, предмет стольких насмешек, надменно выпятилась, словно наполнившись всеми ядами гнева и ненависти.
– Нет, ваше величество, – сказала она, – я не корю вас за ваш красивый наряд, я говорю лишь о подкладке, о подкладке и только!
– Подкладке моей вышитой рубашки? Да объяснитесь же наконец.
– Ну что ж! Слушайте! Король, которого ненавидят, король, который становится помехой, готов броситься в самую гущу семисот тысяч парижан, упоенных победами и своей революцией; поэтому хотя король и не рыцарь старинных времен, ему не повредили бы добрые железные латы и шлем с забралом из доброй миланской стали; он должен быть неуязвим для пуль, стрел, камней, ножей.
– В сущности, вы правы, – задумчиво сказал Людовик XVI, – но, милая моя, я не Карл VIII, не Франциск I и даже не Генрих IV; нынешняя монархия беззащитна под покровом бархата и шелка, я пойду словно бы нагишом в моем шелковом кафтане, более того, на мне будет настоящая мишень, вот здесь, прямо на сердце – мои ордена.
Королева издала приглушенный стон.
– Ваше величество, – сказала она, – поговорим серьезно. Вы увидите, что вашей жене не до шуток.
Она сделала знак г-же Кампан, которая оставалась в глубине комнаты, и та достала из ящика комода какой-то продолговатый, широкий и плоский предмет в шелковом чехле.
– Ваше величество, – продолжала королева, – сердце короля принадлежит прежде всего Франции, это верно, но я свято верю, что оно принадлежит также его жене и детям. Я не хочу подставлять это сердце вражеским пулям. Я приняла свои меры, чтобы уберечь от опасности моего мужа, моего короля, отца моих детей.
С этими словами она вынула из шелкового чехла кольчугу из маленьких стальных колечек, сплетенных с таким чудесным искусством, что гибкая и упругая кольчуга казалась сшитой из арабского муара.
– Что это? – спросил король.
– Поглядите, ваше величество.
– По-моему, кольчуга.
– Она самая, ваше величество.
– Кольчуга, которая доходит до самой шеи.
– С маленьким воротничком, предназначенным, как видите, для того, чтобы прятаться под воротником кафтана или под галстуком.
Король взял кольчугу в руки и стал с любопытством разглядывать.
Королева обрадовалась этому благосклонному вниманию.
Ей казалось, король любовно считает каждое колечко в этой чудесной сети, которая струилась в его руках с податливостью шерстяного трико.
– Какая великолепная сталь! – восхитился он.
– Не правда ли, ваше величество?
– И дивная работа!
– Не правда ли?
– Право, я даже не знаю, как вам удалось раздобыть такое чудо?
– Я купила ее вчера вечером у одного человека, он давно предлагал мне ее на случай военного похода.
– Чудесно, чудесно! – повторял король, любуясь кольчугой с видом знатока.
– Она вполне сойдет за жилет от вашего портного, ваше величество.
– Вы полагаете?
– Примерьте.
Король не сказал ни слова; он сам снял свой лиловый кафтан.
Королева трепетала от радости; она помогла Людовику XVI снять ордена, а г-жа Кампан – камзол и рубашку.
Тем временем король сам отстегнул шпагу. Тот, кто посмотрел бы в это мгновение на королеву, увидел бы, как лицо ее засветилось торжеством. Это было высшее блаженство.
Король позволил снять с себя галстук, и нежные руки королевы надели ему на шею стальной воротник. Затем Мария-Антуанетта собственными руками застегнула кольчугу.
Она прекрасно облегала тело, прикрывала проймы, и была на подкладке из тонкой кожи, чтобы сталь не терлась о тело.
Кольчуга была длиннее кирасы и хорошо защищала тело. Под рубашкой и камзолом она была совершенно не заметна. Она не делала короля ни на йоту толще и нимало не стесняла движений.
– Вам удобно? – спрашивала Мария-Антуанетта у мужа.
– Поглядите, какое чудо, не правда ли? – говорила она г-же Кампан, которая застегивала последние пуговицы у короля на манжетах.
Госпожа Кампан радовалась так же простодушно, как и королева.
– Я спасла моего короля! – воскликнула Мария-Антуанетта. Попробуйте, положите-ка на стол эту невидимую кольчугу, попытайтесь разрезать ее ножом, пробить пулей, попытайтесь, попытайтесь!
– Гм! – промычал король с сомнением.
– Попытайтесь! – повторила она с воодушевлением.
– Я охотно сделаю это из любопытства, – сказал король.
– Можете не трудиться, это бесполезно, ваше величество.
– Как, вы не хотите, чтобы я доказал вам превосходное качество вашего чуда?
– Вот они, мужчины! Вы думаете, я поверила бы чужим равнодушным свидетельствам, когда речь идет о жизни моего супруга, о спасении Франции?
– Мне кажется, именно так вы и поступили, Антуанетта, вы поверили продавцу на слово.
Она с очаровательным упрямством покачала головой.
– Спросите у милейшей Кампан, чем мы с ней занимались сегодня утром.
– Чем же? Боже мой! – спросил заинтригованный король.
– Впрочем, что я говорю, не утром, а ночью. Мы, как две сумасшедшие, отослали всю прислугу и заперлись в ее спальне, которая находится в главной части дворца на отшибе, рядом с комнатами пажей; ведь пажи вчера вечером перебрались в Рамбуйе. Мы убедились, что никто нас не потревожит, прежде чем мы осуществим наш план.
– Боже мой! Вы меня не на шутку пугаете. Какие же намерения были у двух Юдифей?
– Юдифи до нас далеко, – сказала королева, – во всяком случае, по части шума. Хотя вообще сравнение чудесное. Кампан несла мешок, где лежала эта кольчуга, а я – длинный немецкий охотничий нож моего отца, верный клинок, убивший столько кабанов.
– Юдифь! Все-таки Юдифь! – воскликнул король со смехом.
– У Юдифи не было тяжелого пистолета, который я взяла у вас и приказала Веберу зарядить.
– Пистолет!
– Конечно! Надо было видеть, как ночью, дрожа от страха, пугаясь всякого шороха, прячась от посторонних взглядов, мы мчались по пустынным коридорам, как две голодные мыши; Кампан заперла три двери, завесила последнюю; мы надели кольчугу на манекен, на который надевают мои платья, прислонили его к стене, и я твердой рукой, клянусь вам, нанесла по кольчуге удар ножом; лезвие согнулось, нож выскочил у меня из рук и к нашему ужасу воткнулся в паркет.
– Дьявольщина! – бросил король.
– Подождите.
– Кольчуга осталась цела? – спросил Людовик XVI.
– Подождите, говорю вам. Кампан подняла нож и сказала: «Вы недостаточно сильны, сударыня, рука у вас, быть может, дрогнула, я крепче вас, вот увидите», Она схватила нож и нанесла по манекену, прислоненному к стене, такой ужасный удар, что мой бедный немецкий клинок обломился. Смотрите, вот два куска, ваше величество; из оставшейся части я хочу заказать для вас кинжал.
– Это невероятно! – сказал король. – А что же кольчуга?
– Царапина наверху и еще одна – пониже.
– Любопытно взглянуть.
– Вы увидите.
И королева принялась раздевать короля с чудесным проворством, чтобы он мог поскорее восхититься ее изобретательностью.
– Вот здесь слегка повреждено, мне кажется, – сказал король, указывая пальцем на маленькую вмятину длиной с дюйм.
– Это след пистолетной пули, ваше величество,.
– Как, вы стреляли из пистолета, вы сами?
– Вот сплющенная пуля, она еще черная. Ну как, теперь вы верите, что ваша жизнь в безопасности?
– Вы настоящий ангел-хранитель, – сказал король и начал медленно снимать кольчугу, чтобы получше рассмотреть царапину от ножа и след пули.
– Представьте себе, как я боялась, ваше величество, – сказала Мария-Антуанетта, – когда мне надо было стрелять из пистолета по латам. Дело даже не в ужасном шуме, которого я так боялась; но когда я стреляла в доспех, предназначенный, чтобы вас охранять, мне казалось, будто я стреляю в вас; я боялась увидеть зияющую дыру, и тогда мои труды, мои заботы, мои надежды пошли бы прахом.
– Дорогая жена, – сказал Людовик XVI, – сколько предусмотрительности!
И он положил кольчугу на стол.
– Так что же вы? Что вы делаете? – спросила королева.
Она взяла кольчугу и снова подала королю. Но он с улыбкой, полной благодарности и достоинства, сказал:
– Нет. Благодарю вас.
– Вы отказываетесь? – вскричала королева.
– Отказываюсь.
– Одумайтесь, ваше величество.
– Ваше величество! – взмолилась г-жа Кампан.
– Но это спасение; это жизнь!
– Возможно, – согласился король.
– Вы отвергаете помощь, которую посылает вам сам Господь!
– Довольно! – отрезал король.
– О! Вы отказываетесь! Отказываетесь!
– Да, отказываюсь.
– Но они убьют вас!
– Дорогая моя, когда в XVIII веке дворяне идут в поход, под пули, они надевают суконный кафтан, камзол и рубашку; когда они отправляются отстаивать свою честь в поединке на шпагах, они оставляют только рубашку. Я первый дворянин королевства, я не буду делать ни больше, ни меньше, чем мои друзья. Более того, там, где они надевают сукно, я один вправе носить шелк. Благодарю, дорогая жена, благодарю, моя славная королева, благодарю.
– Ах! – воскликнула королева в отчаянии и восхищении, – почему его не слышит армия?
Что до короля, он спокойно оделся, казалось, даже не понимая, какой героический поступок он совершил.
– Может ли погибнуть монархия, – прошептала королева, – которая сохраняет гордость в такие мгновенья!
