Долгое время не имело особого значения, чему учат и, что еще важнее, чему не учат экономистов в аспирантуре. Почему? Ответ может показаться парадоксальным. Потому что Федеральная резервная система и подчиненные ей учреждения держали все под контролем.

Как я объяснял в главе 2, бороться с обычным спадом производства или замедлением темпов его роста несложно: Федеральная резервная система должна напечатать больше денег и понизить процентные ставки. На практике задача оказывается гораздо труднее, потому что ФРС требуется оценить дозу монетаристского «лекарства», а также просчитать момент, когда оно уже не нужно, и все это в обстановке непрерывно меняющихся данных и существенного временного лага между действиями и результатами. Но эти трудности не помешали попыткам ФРС сделать эту работу. В тот период, когда многие теоретики макроэкономики удалились в вымышленный мир, Федеральная резервная система стояла на реальной почве и продолжала спонсировать исследования, относящиеся к ее деятельности.

Но что, если экономика столкнулась с действительно серьезной рецессией, которую нельзя остановить одной лишь монетаристской политикой? Да, такая рецессия стала неожиданностью — ведь Милтон Фридман говорил, что это невозможно.

Даже те, кому не нравятся политические взгляды Фридмана, не могут не признать, что он великий экономист, прояснивший очень многие важные нюансы. К сожалению, одно из самых значительных его заявлений — что Великая депрессия никогда бы не случилась, если бы ФРС должным образом делала свою работу, и что соответствующая монетаристская политика поможет не допустить повторения подобного — почти наверняка было ошибочным. Эта ошибка имела серьезные последствия: практически полное отсутствие дискуссии как в ФРС и подчиненных ей структурах, так и в научной среде относительно возможных действий в том случае, если монетаристской политики оказывается недостаточно.

Чтобы вы получили представление о том, какие настроения преобладали до начала кризиса, позвольте напомнить, что сказал Бен Бернанке в 2002 году на конференции в честь 90-летия Фридмана: «В заключение, хотя я являюсь официальным представителем ФРС, хочу сказать Милтону и Анне: в том, что касается Великой депрессии, вы правы — мы допустили ее. Мы очень сожалеем. Но благодаря вам мы больше никогда этого не сделаем».

В реальной жизни произошло следующее. В 2008–2009 годах ФРС делала все то, что, по мнению Фридмана, следовало делать в 30-х годах ХХ столетия, но экономика все равно не избавилась от синдрома, который, конечно, не был таким тяжелым, как Великая депрессия, но явно напоминал ее. Более того, многие экономисты не только не были готовы помочь и защитить идею о принятии дополнительных мер, но и воздвигали на этом пути новые препятствия.

Самым удивительным и обескураживающим, иначе не скажешь, в таких препятствиях было абсолютное невежество, которое демонстрировали эти люди. Помните, в главе 2 я цитировал Брайана Ридла из «Heritage Foundation», чтобы проиллюстрировать ошибочность «закона Сэя»? Да, в начале 2009 года Юджин Фама и Джон Кокрейн — влиятельные экономисты из Чикагского университета — точно так же объясняли, почему фискальные стимулы не принесут никакой пользы, и представляли это давно опровергнутое заблуждение как глубокую мысль, которую почему-то не могли понять три поколения экономистов-кейнсианцев.

Это не единственный аргумент невежд против стимулирования экономики. Например, Роберт Барро из Гарварда утверждал, что большинство мер может быть компенсировано обвалом потребительских расходов и инвестиций. Он любезно напомнил, что именно так и произошло, когда во время Второй мировой войны резко выросли государственные расходы. Вероятно, никто не подсказал Барро, что потребительские расходы могли упасть из-за карточной системы, введенной во время войны, а частные инвестиции сократиться из-за временного запрета на необязательное строительство. Тем временем Роберт Лукас заявлял о неэффективности стимулирования экономики, ссылаясь на принцип, известный как эквивалентность Риккардо, и тут же демонстрировал, что либо не знает, как этот принцип работает, либо забыл.

Тут будет уместен небольшой комментарий. Многие экономисты, выступавшие с подобными заявлениями, пытались высмеять тех, кто ратовал за стимулирование. Кокрейн, например, говорил, что оно «противоречит всему, чему учат студентов в университетах начиная с 60-х годов. Это [кейнсианские идеи] выдумки, оказавшиеся ложью, а сказки, которые мы слушали в детстве, могут успокоить в минуты стресса, но это не делает их правдивыми».

Тем временем Лукас отверг анализ Кристины Ромер — главного экономического советника президента Обамы и выдающегося исследователя (помимо всего прочего) Великой депрессии, назвав его халтурной экономикой, а Барро предположил, что лично я недостаточно компетентен, чтобы рассуждать о макроэкономике.

Интересно отметить, что все экономисты, о которых я упоминал, придерживаются консервативных политических взглядов. В определенной степени их можно считать сторонниками Республиканской партии. Однако они не стали бы столь поспешно делать подобные заявления и демонстрировать свое невежество, если бы за предыдущие три десятилетия вся экономическая наука не сбилась с пути.

Справедливости ради следует сказать, что некоторые экономисты — и среди них Кристи Ромер — никогда не забывали о Великой депрессии и ее уроках. В настоящее время, на четвертом году кризиса, появляется все больше блестящих работ по фискальной политике, в основном молодых экономистов. Эти работы в целом подтверждают эффективность стимулирования и подразумевают, что его масштабы должны значительно расшириться, но в решающий момент, когда нам действительно нужна была ясность мысли, хор экономистов, больше похожий на какофонию, скорее мешал, чем помогал обосновать необходимые действия.