Подобно другим приведенным мною цитатам 30-х годов, разглагольствования банкира из классического фильма Джона Форда «Дилижанс», за исключением слова «хлыщ», звучат на удивление современно. Если вы не смотрели картину, сообщу вам, что Гейтвуд мошенник. Он растратил все деньги и сейчас бежит из города в этом самом дилижансе.

Осмелюсь предположить, что Джон Форд был невысокого мнения о банкирах, но тогда, в 1939 году, так думали многие. Опыт предыдущего десятилетия, особенно волна банкротств, захлестнувшая Америку в 1930–1931 годах, стала причиной глубокого недоверия к банкирам и потребности в более строгом регулировании их деятельности. Некоторые положения, введенные в 30-х годах, действуют и сегодня, и именно поэтому кризис затронул лишь немногие старые, респектабельные банки, однако другие нормы в 80-90-х были отменены. Не менее важен и тот факт, что по мере изменения финансовой системы правила не совершенствовались. Такое сочетание дерегулирования и неспособности актуализировать действующие нормы стало важным фактором роста долга и последовавшего кризиса.

Начнем с того, чем занимаются банки и почему их деятельность нужно регулировать.

Известно, что банковское дело возникло почти случайно, как побочный продукт совсем другого бизнеса — ювелирного. Из-за высокой стоимости сырья у ювелиров всегда имелись надежные, защищавшие от воров сейфы. И вот кое-кто стал сдавать свои сейфы в аренду: люди, владевшие золотом, но не имевшие сейфа, оставляли свои богатства на попечение ювелира, получая взамен квитанцию, позволявшую в любой момент забрать драгоценный металл.

На этом этапе произошли две любопытные вещи. Во-первых, ювелиры поняли, что не обязательно держать все золото в сейфах. Вероятность того, что все, кто оставил его на хранение, одновременно потребуют золото назад, невелика, поэтому безопаснее (как правило) большую часть ссудить, оставив немного в качестве резерва. Во-вторых, квитанции на сданное на хранение золото начали циркулировать как своего рода валюта. Можно не расплачиваться золотыми монетами, а передать право собственности на их часть, сданную на хранение, и полоска бумаги, соответствующая этим монетам, приобретет такую же ценность, как сам драгметалл.

Именно этим и занимаются банки. Инвесторы обычно ищут компромисс между ликвидностью — возможностью в любой момент получить свои деньги — и доходностью, когда деньги работают, принося новые деньги. Наличные в кармане высоколиквидны, но не приносят дохода. Инвестирование, скажем, в многообещающий стартап при удачном стечении обстоятельств может принести большую прибыль, но при возникновении финансовых трудностей эти средства невозможно быстро перевести в наличность. Функция банков как раз и заключается в том, чтобы решить за инвесторов данную дилемму. Банк обеспечивает вкладчикам ликвидность, поскольку они могут в любое время забрать свои деньги. Львиная доля этих средств приносит прибыль посредством долгосрочных инвестиций, таких как ссуды коммерческим предприятиям и ипотечные кредиты.

Пока все хорошо, банковская деятельность по большей части приносит огромную пользу не только самим банкирам, но и экономике в целом. Однако иногда банковский сектор может столкнуться с проблемами, поскольку эта структура строится на том, что все вкладчики одновременно не пожелают изъять средства. Если по какой-то причине все или, по крайней мере, многие клиенты одновременно решат забрать свои деньги, банк столкнется с серьезными трудностями: свободной наличности у него нет, а если он попытается продать кредиты и другие активы, то выставлять их придется по бросовой цене, что вполне может привести к банкротству.

Но что может вынудить вкладчиков банка одновременно изъять свои средства? Страх, что банк обанкротится… Возможно, из-за того, что слишком много вкладчиков пытаются изъять средства.

Таким образом, неотъемлемой чертой банковской деятельности является возможность массового изъятия вкладов — внезапной потери уверенности, которая вызывает панику и в конечном счете превращается из прогноза в реальность. Более того, массовое изъятие вкладов может оказаться «заразным». Во-первых, паника имеет свойство распространяться на другие банки, а во-вторых, когда один банк выставляет на продажу свои активы по бросовым ценам, падает стоимость активов других, и они сталкиваются с такими же финансовыми трудностями.

Некоторые читатели, наверное, уже заметили явное сходство между логикой массового изъятия банковских вкладов, особенно «заразного», и моментом Мински, когда все одновременно пытаются выплатить долги. Главное отличие состоит в том, что высокий уровень долгов и левериджа во всей экономике, создающий предпосылки для момента Мински, наблюдается достаточно редко, тогда как высокий уровень левериджа у банка — это норма, и внезапная утрата доверия может стать самосбывающимся прогнозом. Можно сказать, что риск массового изъятия вкладов — неотъемлемая черта банковской деятельности.

До 30-х годов ХХ века существовали два главных подхода к проблеме массового изъятия вкладов. Во-первых, сами банки старались выглядеть максимально надежными, при помощи как визуализации — поэтому их здания часто были похожи на громадные мраморные дворцы, — так и очень осторожной политики. В XIX столетии «коэффициент достаточности капитала» часто составлял от 20 до 25 %, то есть стоимость вкладов доходила до 75 или 80 % от стоимости активов. Это означало, что банк XIX века мог потерять от 20 до 25 % денег, которые ссудил, но все равно смог бы полностью расплатиться с вкладчиками. В отличие от тех банков накануне кризиса 2008 года капитал многих финансовых учреждений покрывал лишь несколько процентов активов, так что даже небольшие потери могли «сорвать банк».

Во-вторых, предпринимались попытки создать «кредиторов последней инстанции» — институты, которые могут финансировать банки в случае общего приступа страха среди вкладчиков и таким образом обеспечить им выплаты и нейтрализовать панику. В Великобритании эту роль в начале XIX столетия взял на себя Банк Англии. В Соединенных Штатах на панику 1907 года оперативно отреагировал Дж. П. Морган, и понимание того, что всегда рассчитывать на Дж. П. невозможно, привело к созданию Федеральной резервной системы.

Впрочем, в 30-х годах прошлого столетия этих традиционных мер оказалось недостаточно, и в дело вмешался конгресс. Закон Гласса-Стиголла 1933 года и аналогичные законы, принятые в других странах, установили систему «дамб» для защиты экономики от финансовых наводнений. Примерно полвека эта система прекрасно справлялась с поставленной перед ней задачей.

С одной стороны, закон Гласса-Стиголла провозглашал создание Федеральной корпорации по страхованию депозитов (ФКСД), которая гарантировала (и сегодня гарантирует) защиту вкладчиков при крахе их банков. Если вы видели фильм Фрэнка Капры «Эта прекрасная жизнь» («It’s a Wonderful Life»), где есть эпизод с массовым изъятием вкладов в банке главного героя, вам будет интересно узнать, что эта сцена давно устарела: в то время, то есть после Второй мировой войны, вклады уже страховались и массовые изъятия остались в прошлом.

С другой стороны, закон Гласса-Стиголла ограничивал степень риска, на который мог пойти банк. Это было необходимо в связи с введением страхования вкладов, которое могло создать огромный «моральный риск». Иными словами, могла возникнуть ситуация, когда банкиры без всяких помех — все застраховано правительством — собирают много денег и вкладывают в высокорискованные и высокодоходные проекты, посчитав, что в любом случае ничего не теряют. Первая из многочисленных катастроф, связанных с дерегуляцией, произошла в 80-х годах ХХ века, когда ссудо-сберегательные учреждения наглядно продемонстрировали, что такого рода азартная игра, оплачиваемая налогоплательщиками, вполне реальна, а не является лишь теоретически вероятной.

Таким образом, банки обязали подчиняться определенным правилам, которые не позволяли рисковать средствами вкладчиков. Самое интересное, что любой банк, принимающий вклады, был ограничен в выдаче кредитов. Средства вкладчиков нельзя было использовать для игры на фондовых и товарных рынках. Одному и тому же учреждению запрещалось принимать вклады и осуществлять спекулятивные операции. Все это значит, что закон строго разграничивал обычную банковскую деятельность, которой занимались такие банки, как «Chase Manhattan», и инвестиционную банковскую деятельность, на которой специализируется, например, «Goldman Sachs».

Из сказанного выше следует, что благодаря страхованию массовое изъятие вкладов ушло в прошлое, а регулирование заставило банки проявлять большую осторожность в выдаче кредитов, чем до Великой депрессии. Результатом стал продолжительный период относительной стабильности и отсутствия финансовых кризисов, который Гэри Гортон, экономист из Йельской школы менеджмента, назвал временем спокойствия.

Перемены начались в 1980 году.

Да, именно в том году, когда президентом стал Рональд Рейган и начался крутой поворот американской политики вправо. Однако в определенном смысле избрание Рейгана лишь формализовало резкое изменение взглядов на роль государства, которое началось уже при Картере. Администрация Картера инициировала дерегулирование деятельности авиакомпаний, что повлияло на способ передвижения американцев по стране, грузовых автотранспортных перевозок, изменившее систему распространения товаров, а также нефтяной и газовой отрасли. Между прочим, эти меры пользовались и пользуются почти полной поддержкой у экономистов: для того чтобы государство устанавливало тарифы на пассажирские авиа– или автотранспортные перевозки, нет никаких причин, а повышение конкуренции в этих отраслях повсеместно повлекло за собой выигрыш в производительности.

Вспоминая атмосферу того времени, я не удивляюсь, что финансы также стали предметом дерегулирования. Большой шаг в этом направлении также был сделан при президенте Картере, подписавшем закон о дерегулировании депозитных учреждений и денежно-кредитном контроле, который отменил нормы, запрещавшие банкам выплачивать проценты по многим видам вкладов. В 1982 году Рейган подписал закон Гарна-Сен-Жермена, ослаблявший ограничения на виды кредитов, которые могли выдавать банки.

При этом не было принято во внимание, что банковское дело отличается от автомобильных перевозок… В результате дерегулирование привело к повышению не столько эффективности, сколько риска. На первый взгляд разрешение банкам конкурировать при помощи ставок по вкладам выгодно для потребителей, однако постепенно это превращало банковское дело в состязание в безрассудстве — выплачивать вкладчикам «конкурентные» проценты мог себе позволить только тот, кто выдавал сомнительные кредиты. Снятие ограничений на банковские процентные ставки повысило привлекательность рискованных кредитов, поскольку банкиры получили возможность давать ссуды кредиторам, которые обещали заплатить много, но. могли не выполнить обещания. Масштабы расточительности увеличились еще больше, когда были смягчены ограничения на определенные виды деятельности или те, что касались индивидуальных заемщиков.

Эти изменения привели к резкому росту кредитования и рисков кредитования, а также — через несколько лет — к серьезным проблемам для банковского сектора, усиленным тем, что одни банки, чтобы выдавать кредиты, занимали деньги у других.

Курс на дерегулирование с уходом Рейгана из Белого дома не закончился. Одно из самых серьезных послаблений было сделано при следующем президентском правлении, когда победил кандидат от Демократической партии. Билл Клинтон нанес последний удар по директивам времен Великой депрессии, отменив ограничения закона Гласса-Стиголла, разделявшего коммерческие и инвестиционные банки.

И даже эти изменения в регулировании, по всей видимости, были не столь значительны по сравнению с отсутствием необходимых перемен — регулирование не совершенствовалось вместе с изменяющейся природой банковского дела.

В конце концов, что такое банк? Традиционно банком называли депозитарное учреждение, место, где можно сделать вклад, передав деньги в окошко, и в любое время забрать их из того же окошка. Но с точки зрения экономики банком является любое учреждение, берущее краткосрочную и выдающее долгосрочную ссуду, обещающее людям легкий доступ к своим средствам, даже если большая часть этих средств используется для инвестиций, которые невозможно быстро перевести в наличные деньги. Раньше этим занимались учреждения, где в больших зданиях с мраморными полами в ряд сидели кассиры, однако есть и другие варианты.

Один из самых показательных примеров — фонды денежного рынка, которые не имеют физического присутствия, подобно банкам, и не выдают наличные (зеленые бумажки с портретами умерших президентов) как таковые, но в остальном работают почти так же, как текущие чековые счета. Бизнес, ищущий применение наличным деньгам, часто обращается к репо, когда заемщики, например «Lehman Brothers», занимают деньги на очень короткий период (нередко всего на одну ночь), используя в качестве залога такие активы, как обеспеченные закладными ценные бумаги. Полученные деньги идут на покупку аналогичных активов. Существуют и другие инструменты, в частности ценные бумаги с аукционной ставкой, которые выполняют те же функции, что и банки, но на них не распространяются правила банковской деятельности.

Эти альтернативные способы осуществления банковской деятельности получили название «теневой банковский сектор». 30 лет назад его доля в финансовой системе была пренебрежимо мала, тогда банковская деятельность осуществлялась в огромных роскошных зданиях с большим числом сотрудников, но к 2007 году теневой банковский сектор обогнал традиционный.

В 2008 году стало ясно, хотя понять это следовало раньше, что теневые банки подвержены тем же рискам, что и обычные. Как у депозитарных учреждений, у них был высокий уровень левериджа, и точно так же, как традиционные банки, они могли потерпеть крах из-за самосбывающегося прогноза — паники вкладчиков. Следовательно, по мере роста доли теневого банковского сектора на него должны были распространяться те же нормы регулирования, которые действовали для обычных банков.

Тем не менее этого не случилось. Способствовала сему политическая атмосфера того времени. Теневому банковскому сектору разрешили расти без всяких ограничений, и он рос все быстрее именно потому, что теневые банки могли позволить себе больший риск, чем обычные.

Неудивительно, что традиционные банки не хотели сдавать позиции, и при политической системе, где все большую роль играют деньги, они быстро добились желаемого. В 1999 году был отменен закон Гласса-Стиголла, разделявший коммерческие и инвестиционные банки. Это произошло по требованию «Citicorp», держателя акций «Citibank», который планировал слияние с инвестиционным банком «Travelers Group» в компанию «Citigroup».

Что мы получили в результате? Нерегулируемую систему, позволявшую банкам пребывать в полном удовлетворении своей деятельностью, которое сформировалось во время спокойствия. Рост долгов и умножение рисков закладывали основы для кризиса.