В плену
I
Пака сидел в высокой беседке у забора своей дачи и смотрел в поле. Случилось, что он остался один. А случалось это не часто. У Паки была гувернантка, был студент, который учил его кое-чему первоначальному; да и Пакина мама хотя и не пребывала в его детской неотлучно, – у нее же ведь было так много этих несносных светских обязанностей, отношений, – но все же очень заботилась о Паке, – был бы Пака весел, мил, любезен, не подходил к опасностям и к чужим нехорошим мальчикам и знался только с детьми семей из их круга. И потому Пака почти постоянно был под надзором. Уже и привык к этому, и не делал попыток освободиться. Да еще он был так мал: ему шел только восьмой год.
Иногда утром или днем, когда еще мама спала или уже не было ее дома, гувернантка и студент находили вдруг какие-то неотложные темы для разговора наедине. Вот в такие-то минуты Пака и оставался один. Был такой тихий и послушный, что совсем не опасались оставлять его одного: никуда же не уйдет и уже ничего недолжного не сделает. Сядет и займется чем-нибудь. Очень удобный мальчик.
Пака, не развлекаемый своими наставниками, стал задумываться и сравнивать. Бес сравнения – бес очень мелкий, но один из самых опасных. Не вяжется к сильным, – там ему не будет поживы, – а маленьких любит соблазнять. И соблазны его для маленьких и слабых неотразимы.
Сегодня, в знойный летний день, Пака почувствовал новую для него досаду. Новые желания томили его. Знал, что эти желания неисполнимы. Чувствовал себя несчастным и обиженным.
Хотелось уйти из этого чинного дома в широкое вольное поле и там играть с ребятишками. Быть на реке, войти в воду.
Вон там, внизу, у речки, какие-то мальчики, – ловят рыбу, кричат что-то радостное. Право, лучше им живется, чем Паке. И почему доля его столь отлична от доли этих вольных и веселых детей? Неужели милая мама хочет, чтобы он здесь тосковал и печалился? Не может этого быть.
Горячее солнце обдавало его зноем и туманило мысли. Странные мечты роились в Пакиной голове…
Милая мама далеко, далеко, в иной стороне. Пака в плену. Он – принц, лишенный наследства. Злой волшебник отнял его корону, воцарился в его королевстве, а Паку заточил под надзор чародейки. И злая фея приняла образ его милой мамочки.
Странно, как Пака раньше не догадался и не понял, что это не мама, а злая фея. Разве такая была его милая мама прежде, в счастливые годы, когда жили они в замке гордых предков?
Далеко, далеко!
Грустные Пакины глаза тоскливо смотрели на дорогу.
Мимо проходили мальчики. Их было трое. Те самые, что были сейчас на речке. Один был в белой блузе, другие два – в синих матросках и в коротких панталонах. За плечами у них виднелись теперь луки и колчаны с стрелами.
«Счастливые мальчики! – подумал Пака. – Сильные, смелые. Ноги у них босые, загорелые. Должно быть, они простые мальчики. Но все-таки счастливые. Уж лучше быть простым мальчиком на воле, чем принцем в плену».
Но вот Пака увидел у старшого на фуражке гимназический значок и удивился.
Мальчики проходили близко. Пака робко сказал им:
– Здравствуйте.
Мальчики подняли на него глаза и засмеялись чему-то. Старший из них, тот, который был со значком и в белой блузе, сказал:
– Здравствуй, комар, как поживаешь?
Пака улыбнулся легонько и сказал:
– Я не комар.
– А кто же ты? – спросил гимназист.
– Я – пленный принц, – доверчиво признался Пака.
Мальчуганы с удивлением уставились на Паку.
– Зачем вы так вооружены? – спросил Пака.
– Мы – вольные охотники, – с гордостью сказал второй из мальчиков.
– Краснокожие? – спросил Пака.
– А ты откуда это узнал? – с удивлением спросил самый маленький из босых мальчуганов.
Пака улыбнулся.
– Да уж так, – сказал он. – У вас и отец – краснокожий?
– Нет, у нас отец – капитан, – ответил старший.
– Плохие же вы краснокожие. А как вас зовут? – продолжал спрашивать Пака с любезностью благовоспитанного мальчика, привыкшего поддерживать разговор.
– Я – Левка, – сказал гимназист, – а это – мои братья: Антошка и Лешка.
– А я – Пака, – сказал пленник и протянул братьям вниз руку, маленькую и беленькую.
Они пожали его руку и опять засмеялись.
– Вы что же все смеетесь? – спросил Пака.
– А то разве плакать? – ответил вопросом Антошка.
– А что это значит – Пака? что за имя? – спросил маленький Лешка.
– Я – принц, – повторил Пака, – если бы я был простой мальчик, то меня звали бы Павлом.
– Вот оно что! – протянул Лешка.
Мальчики замолчали и глядели друг на друга. Пака рассматривал их с любопытством и завистью.
Левка – мальчик лет двенадцати, рыжеватый, коротко остриженный, с веселыми и добрыми глазами и мягкими губами. Лицо кое-где в веснушках. Нос широковатый и слегка вздернутый. Милый малый. Антошка лет десяти и Лешка лет девяти повторяли старшего брата довольно близко, только были еще понежнее и подобрее на вид. Антошка, улыбаясь, легонечко щурился и смотрел очень внимательно на собеседника. У Лешки глаза были широко открытые, с привычным выражением удивления и любопытства. Все они старались казаться молодцами и для того летом постоянно ходили босые, устроили в лесу нору и там варили и пекли себе пищу.
Пака вздохнул легонечко и тихонько сказал:
– Счастливые вы. Ходите на свободе. А я-то сижу в плену.
– Как же ты в плен попал? – спросил Лешка, любопытными широкими глазами глядя на Паку.
– Да уж и сам не знаю, – отвечал Пака. – Мы раньше с мамочкой жили в замке. Было очень весело. Но злая фея, наша дальняя родственница, рассердилась на мамочку за то, что мамочка не пригласила ее на мои крестины, – и вот однажды ночью унесла меня на ковре-самолете, когда я спал, и потом сама обернулась мамочкой. Но она не мамочка. А я в плену.
– Ишь ты, какая злая ведьма, – сказал Антошка. – Она тебя бьет?
Пака покраснел.
– О, нет, – сказал он, – как можно! И она не ведьма, а злая фея. Но только она очень воспитанная фея и никогда не забывается. Нет, меня не бьют, – как можно! – повторил Пака, вздрагивая худенькими плечиками при мысли о том, что его могли бы побить. – Но только меня стерегут, mademoiselle и студент.
– Аргусы? – спросил Левка.
– Да, аргусы, – повторил Пака. – Два аргуса, – повторил он еще раз, улыбаясь, потому что ему понравилось это слово, и он мог теперь объединить им и mademoiselle и студента.
– И не пускают никогда в поле? – спросил Лешка и с горестным сочувствием смотрел на Паку.
– Нет, одного не пускают, – сказал Пака.
– А ты бы сам вырвался, да и махни-драла, – посоветовал Антошка.
– Нет, – сказал Пака, – нельзя мне махни-драла, – аргусы сейчас увидят и воротят.
– Плохо твое дело, – молвил Левка. – Да мы тебя освободим.
– О! – с недоверием и восторгом воскликнул Пака, складывая молитвенно руки.
– Ей-богу, освободим, – повторил Антошка.
– А пока прощай, нам некогда, – сказал Левка.
И мальчики простились с Пакою и ушли, – побежали, быстро-быстро, по узкой дорожке, – скрылись за кустами. Пака смотрел за ними, и неясные надежды волновали его, и мечты о далекой мамочке, которая ищет Паку и не может найти, и плачет неутешно, потому что нет с нею милого Пакочки.
II
Братья, уходя, говорили о Паке.
– Посмотреть бы на эту злую фею, – сказал Лешка, – какая она такая.
– Фея! Просто ведьма, – поправил Антошка.
– Конечно, ведьма, – подтвердил Левка.
– Как же его освободить? – спросил Лешка.
Маленькому любопытному Лешке весь мир представлялся с вопросительной стороны. Лешка обо всем любопытствовал, ко всем приставал с вопросами и всякому ответу простодушно верил.
Антошка любил фантазировать и сочинять более или менее смелые проекты. А Левка, как старший, одобрял или отвергал эти предположения, и братья беспрекословно подчинялись его решениям. Антошка сказал:
– Против ведьмы слово надо знать.
– А какое слово? – быстро спросил Лешка.
Мальчики призадумались и несколько минут шагали молча. Вдруг Антошка крикнул:
– А я знаю.
– Ну? – спросил Левка и недоверчиво глянул на Антошку.
Антошка, слегка смущаясь под уставленными на него взорами обоих братьев, сказал:
– Я думаю, мужики это слово знают. У них в деревнях много колдунов. И они все, деревенские мужики и бабы, друг на друга часто сердятся, портят один другого, а чтобы их самих порча не брала, так они очень часто такие слова непонятные говорят, – про мать вспомнит и такое слово произнесет.
Левка подумал немного и сказал:
– Пожалуй, что и так. Это у них крылатые слова.
III
На другое утро три мальчика, возясь у речки, все посматривали на забор Пакиной дачи. Когда белокурая Пакина голова показалась над забором, – и видно было, что мальчик опять один на своей вышке, – мальчуганы забрали удочки и побежали вверх по дорожке.
– Здравствуй, пленник, – сказал Лешка.
– Пленный принц, – поправил Антошка.
– Принц Пака, маленький зевака, – сказал Левка.
Пака, сдержанно улыбаясь, пожимал их руки.
– Отчего же вы, краснокожие охотники, не наденете мокасины? – спросил он.
Мальчики засмеялись. Антошка сказал:
– А эти скороходы чем не хороши? Из собственной кожи. У нас на даче такое правило есть, чтобы диваны сапогами не пачкать, – так вот мы сапог и не надеваем.
– А мне бы не пройти босиком по песку, – сказал Пака.
– Где тебе! – молвил Левка. – У тебя скорлупа тоньше папиросной бумаги. Да мы к тебе по делу зашли. Мы хотим тебя освободить от злой феи. Понимаешь, разворожить. Ты скажи, когда это удобнее сделать.
Пака недоверчиво улыбнулся. Вчера, после первой радости надежд, когда вернулись к нему mademoiselle и студент и потом мама – злая фея, и весь домашний обиход надвинулся с его несокрушимым порядком, замок злой феи показался плененному Паке таким прочным, таким незыблемым, что сердце его тоскливо сжалось, и милая радостная надежда побледнела и тихо растаяла, как туман над ободнявшею долиной. И он сказал братьям:
– Да вы не сумеете.
– Нет, сумеем, – горячо ответил Лешка.
И Левка рассказал:
– Мы такие слова выучили. Нарочно в деревню сходили, самого старого колдуна отыскали, заплатили ему за науку и твердо выучили все слова, какие надо говорить.
– А какие это слова? – спросил Пака.
Левка свистнул. Антошка сказал:
– Тебе еще нельзя такие слова знать.
– Ты еще мал для этого, – сказал Лешка.
Левка сказал Паке:
– Ты нам расскажи, когда твоя ведьма будет дома, – ну, понимаешь, эта фея, у которой ты в плену, – поправился он, заметив недовольную при слове «ведьма» гримаску на Пакином лице. – Мы подойдем под окно, – продолжал Левка, – и скажем крылатые слова, – и сейчас все колдовство пропадет и ты освободишься.
– И мама вернется? – спросил Пака.
– Ну, уж там видно будет, – ответил Левка. – Конечно, если все ее колдовство пропадет, то, значит, ты опять будешь там, где она тебя взяла.
Пака помолчал, и сказал:
– Мы обедаем в семь часов.
И ему стало вдруг жутко, – и страшно, и радостно.
– Так в семь часов приходить? – спросил Лешка.
– Нет, – сказал Пака, лукаво и застенчиво улыбаясь, – лучше попозже, часов в восемь, вообще после сладкого, а то у мамы, может быть, обед уже съеден будет, так я без сладкого останусь.
Босые мальчуганы засмеялись.
– Эх ты, принц Пашка-лизашка, – сказал Антошка, – сладенькое любишь.
– Люблю, – признался Пака.
Мальчики распрощались и ушли.
IV
У себя дома, – не на даче дома, а в их собственном помещении, в лесу, в овраге, в норе под корнями сваленного бурею дерева, – дома они совещались, как исполнить замышленное предприятие. Откладывать не было никакого смысла, – решили сделать это сегодня же.
Антошка придумал, что для большей крепости надо слова не только сказать, но и написать на стрелах и пустить эти стрелы в окна ведьминой дачи.
Левка распределил роли:
– Мы подкрадемся под окна и будем ждать. Когда будет видно, что Пака съел свое сладкое, мы и закричим.
– Все сразу? – спросил Лешка.
– Нет, зачем, – надо, чтобы они все хорошенько их разобрали. Сначала я скажу в прошедшем времени, потому что я уже был таким малышом, как вы. Потом ты, Антошка, крикнешь настоящее время, – ты теперь малыш, а потом и ты, Лешка, кричи будущее время, – ты еще будешь таким большим, как я. И эти же слова каждый из нас на своей стреле напишет.
– Стрелы надо черные сделать, – сказал Антошка.
– Само собою, – согласился Левка.
– Писать своею кровью, – продолжил Антошка.
Левка и это одобрил.
– Ну, понятно, – сказал он. – Не чернилами же такие слова писать.
V
Пака очень волновался. Вся его судьба переменится в этот день. Он вернется к мамочке. Какая мамочка? Злая фея приняла вид мамочки. Значит, мамочка такая же. Только добрая, добрая, все будет играть со своим мальчиком, а когда мальчик захочет к речке, то будет пускать его к другим, веселым, загорелым мальчуганам.
Но только Пака должен был сознаться, что злая фея, хотя и злая, все же была с ним любезна. Держала в плену, но, видно, помнила, что он принц. Даже иногда целовала и ласкала его. Должно быть, привыкла к нему. Когда Пака освободится от нее, злая фея очень рассердится. Или опечалится? Может быть, будет скучать о Паке? Плакать?
Паке стало тоскливо. Нельзя ли устроить дело миром? – чтобы злая фея помирилась с мамочкою, отказалась бы от своего колдовства, – и тогда она могла бы даже вместе с ними жить. Надо поговорить со злою феею, предупредить ее, – может быть, она и сама раскается.
И когда студент, кончив с ним задачку, позвал его в сад, Пака заявил, что ему надо идти к маме. И отправился, – к злой фее.
Злая фея была одна. Она ждала гостей к обеду, лежала на очень красивом и очень мягком ложе и читала книжку в желтой обложке. Она была молодая и красивая. Темные волосы, томные движения. Жгучий взор черных глаз. Полные, полуоткрытые, очень красивые руки. Одета всегда к лицу.
– А, маленький, – сказала она, неохотно отрываясь от книжки. – Что тебе?
Пака поцеловал ее руку, посмотрел на нее нерешительно и молвил:
– Мне надо с вами поговорить.
Злая фея засмеялась.
– Поговорить с нами? – переспросила она. – С кем это с нами?
Пака покраснел.
– Ну, с тобою. Мне очень надо.
Смеясь, щуря блестящие гпаза и закрывая смеющийся рот книжкою, злая фея сказала:
– Садись и поговори, маленький. А что ты сейчас делал?
– Мы с ним решали задачу, – ответил Пака.
– А, с ним!
Злая фея хотела сказать, что так невежливо, что надо назвать студента по имени, – но уже ей стало скучно, и она сказала:
– Ну, Пака, говори, что тебе надо.
Пака сильно покраснел и, нервно поламывая пальцы, сказал:
– Я все знаю.
Злая фея весело и неудержимо-звонко засмеялась.
– О, неужели! – воскликнула она. – Уже так рано, и все знаешь. Ты, Пака, феномен, если это правда.
– Нет, мама, – кротко возразил Пака, – я не феномен, я только принц, взятый вами в плен.
– О! – воскликнула злая фея, перестала смеяться и с удивлением смотрела на Паку. – У нас фантазии! – с удивлением сказала она.
Пака так же кротко продолжал:
– Я еще знаю, милая фея, что вы не мама, а злая фея. Вы – очень любезная особа, но, пожалуйста, не сердитесь, я все-таки знаю, что вы злая фея.
– Боже мой! – воскликнула злая фея. – От кого ты наслушался таких чудесных сказок? Поди сюда поближе, маленький.
Пака опасливо приблизился, и злая фея пощупала его голову, руки.
– Ты не болен? – спросила она.
– Нет, милая фея, – ласково сказал Пака, целуя маленькие, белые и нежные руки злой феи, – но, пожалуйста, отпустите меня на волю.
– На волю? – переспросила фея.
– Да, – продолжал Пака, – я хочу махни-драла к речке.
– О! махни-драла! – в ужасе повторила фея. – Ради Бога, Пака, разве можно такие слова говорить!
Но Пака, не слушая, продолжал:
– С мальчиками поиграть. Там есть славные мальчуганы. Но только, пожалуйста, без аргусов.
– Без аргусов? – переспросила злая фея и опять засмеялась. – О, маленький фантазер! Нам дали слишком много волшебных сказок, маленький Пака, и у нас в голове все перемешалось. Но аргусы, – это, правда, мне нравится. Позови-ка мне своих аргусов, – это надо как-нибудь успокоить.
Пака вышел.
«Хитрая! – думал он, – не сердится, но видно, что не отпустит на волю. Много сказок дали читать! А сама зачем постоянно читает такие длинные сказки на французском языке в этих желтых книжках? Видно, и в сказках не все сказка, а есть и правда, если и взрослые любят читать сказки».
VI
И вот уже был вечер, и начинало темнеть. Были зажжены веселые лампы, обед приближался к концу, к самому интересному месту, – подавали сладкое – воздушный пирог с земляникою и сливками. Были гости, мужчины и дамы, человек десять, но так как все это были или родственники – Пакин дядя с дочерьми, еще другие кузины, – или собирающиеся породниться, близкие и хорошие знакомые, то стол был накрыт по-семейному, и Пака сидел тут же, на конце стола против злой феи, между своими аргусами.
Злая фея рассказала гостям про Пакочкины фантазии, и над Пакой и его аргусами подшучивали. Пака улыбался: он знал, что он прав, и он любил этот воздушный пирог. А вот аргусам было очень неловко, и хотя они улыбались и даже иногда отшучивались, но у mademoiselle уши горели, а в голосе студента иногда звучали досадливые нотки. Перед обедом злая фея поговорила с ними очень мило и весело о их недосмотре:
«Пакины фантазии, ужасное выражение „махни-драла“, – откуда это?» – удивлялась злая фея. Она была очень любезна, но как-то так вышло, что аргусы вышли от нее с ощущением жесточайшего нагоняя.
И вот, едва Пака успел кончить свое сладкое, в открытое окно столовой с легким шелестом и свистом влетела и упала на белую скатерть черная деревянная стрела со слабо краснеющею на ней надписью. И в то же время за окном детский голос выкрикнул площадную брань.
«Началось!» – подумал Пака. Он вскочил, дрожа всем телом, и с жадным нетерпением смотрел на злую фею. А злая фея, как и другие дамы и девицы, была испугана неожиданностью. Раздались восклицания обедающих, но прежде чем кто-нибудь догадался подойти к окну, влетела вторая стрела, вонзилась в букет цветов на столе, и послышался другой детский голос, выкрикнувший гадость. Третья стрела попала в мундир студента, третий голос звонко выкрикнул безобразные слова, и потом в саду послышался смех, шелест удаляющихся шагов, крики прислуги, – кто-то убегал, кого-то догоняли.
И все это взяло времени меньше минуты. Когда мужчины наконец бросились к окнам, то в легком полусвете вечерней зари уже за оградою сада увидели они проворно убегающих трех мальчишек.
– Не догнать, – сказал Пакин дядя. – Вот вам наглядное объяснение выражения «махни-драла».
И все смотрели на Паку. А он стоял, смотрел вокруг и дивился. Все осталось на месте, обманули его глупые мальчишки, не сумели освободить его из плена.
– Говорил я им, что не сумеют! – горестно воскликнул Пака и залился горькими слезами.
Расспрашивали. Волновались. Смеялись. Было шумно, не то весело, не то досадно. Злая фея восклицала:
– Как это кстати, что мы на днях уедем! Какие невозможные мальчишки!
– Но их накажут! – успокаивал ее Пакин дядя.
– О, какое мне дело! – говорила злая фея и притворялась, что плачет, – Пака такой впечатлительный. Боже мой, два аргуса не досмотрели.
Плакала и смеялась. Смеялись и утешали. Паку увели. Пака плакал. Аргусы ворчали.
Да, в Пакиной жизни бывали тяжелые минуты. Это был скучный, противный вечер. Хорошо, что была потом ночь и можно было заснуть.
VII
Наутро босым мальчикам пришлось объясняться с отцом. Капитан хмуро смотрел на своих сыновей. Они стояли рядышком, плакали и каялись. Левка рассказывал:
– Мы ему поверили, что он пленный принц, и захотели его освободить от злой феи. Мы думали, что для этого надо сказать волшебные слова.
– Какие слова? – хмуро спросил капитан. Он хмурился усиленно, чтобы не засмеяться.
– Крылатые слова, – сказал Левка, плаксиво растягивая окончания слов.
– Какие крылатые? – опять спросил капитан. – Ведь вы их знаете?
Левка молча кивнул головой.
– Ну, скажите, какие же это слова, – приказал капитан.
Мальчишки повторили. Капитан гневно покраснел.
– Вырастил дураков, – сердито проворчал он. – Не сметь вперед говорить этого! Это гадость, – крикнул он на сыновей. – Откуда вы научились?
Левка рассказывал, рыдая:
– Мы думали, что мужики знают всякие крылатые слова, какие нужно. Мы и пошли в деревню. К самому старому пришли. Он пил водку и произносил слова. Мы дали ему сорок копеек, больше не было. Он нас и научил этим словам. Мы просили еще. А он сказал: «За сорок копеек многому не научиться. И то, – говорит, – против таких слов ни одна ведьма не устоит».
– Молодцы ребята, – сказал капитан. – И с такими-то словами вы под чужие окна пошли. Ах вы, негодяи! Что мне теперь с вами делать?
VIII
Мальчуганы узнали, что Паку сегодня утром увезут. Злая фея едет за границу и везет за собою Паку с его аргусами. Мальчики вышли на полотно железной дороги, там, где она подходит к их оврагу, и ждали. И вот от станции показался быстро приближающийся поезд.
Пака смотрел в окно затуманенными глазами. Везут, – и аргусы опять с ним, и злая фея, – любезная, ласковая, но все не мама, а злая фея, – и тот же все плен!
И вдруг Пака увидел трех босых мальчуганов. Безумная, отчаянная надежда мелькнула в его душе. Может быть, они узнали новые слова? Настоящие? И вдруг совершится радостное чудо?
И Пака в восторге высунулся из окна и замахал платком.
И мальчуганы радостно побежали по откосу пути, ближе к поезду. Пакин вагон подходил быстро. Лицо злой феи показалось над Пакиным лицом, равнодушно-любезное лицо красивой дамы, – и вдруг исказилось выражением жестокой тревоги.
И в радостном ожидании мальчуганы, один за другим, прокричали еще новые, только что разученные ими крылатые слова и замахали шапками.
– Опять эти ужасные мальчишки! – воскликнула злая фея. – Пака, не смотри пока, маленький, в окно.
Но уже все равно, поезд промчался мимо мальчуганов, – и они опять остались бессильные, разочарованные в их страстном ожидании радостного события.
– Увезла! проклятая ведьма! – горестно крикнул Антошка.
Мальчуганы повалились в траву и горько плакали.
И в быстро улетающем вагоне Пака плакал, злая фея смеялась, аргусы старались развлечь Паку чем-нибудь.
Бессильные, бедные слова! Нерасторжимый плен! Горькие детские слезы!
Глупые, бедные, – о, если бы знали! Фея, похищающая на ковре-самолете спящих детей, как прочно, нерушимо ее владычество! и никому не дано сорвать с нее личины. И аргусы ничего не видят, но не выпустят из ограды. И не уйти из плена. И вольные охотники напрасно ищут мудрых и знающих.
Все на месте, все сковано, звено к звену, навек зачаровано, в плену, в плену…
