Мы видели, как четверка крепких лошадей пустилась резвой рысью, увлекая за собой карету, в которой ехали король и его семейство; последуем же за ними, наблюдая все подробности путешествия, как наблюдали мы все подробности побега. Событие это так значительно само по себе и оказало столь роковое влияние на судьбу беглецов, что малейшее происшествие на их пути представляется нам достойным внимания и интереса.

К трем часам утра начало светать; в Мо переменили лошадей. Король проголодался, и решено было почать запас провизии. Этот запас состоял из куска холодной телятины, который вместе с хлебом и четырьмя бутылками шампанского без пены заранее был сложен в погребец графом де Шарни.

Поскольку ни ножа, ни вилок не было, король кликнул Жана.

Жан, как мы помним, было дорожное имя г-на де Мальдена.

Г-н де Мальден приблизился.

— Жан, — сказал король, — дайте-ка нам ваш охотничий нож, мне нужно нарезать телятину.

Жан извлек из ножен свой охотничий нож и поднес его королю.

Королева тем временем выглядывала из кареты и смотрела назад, несомненно надеясь увидеть возвращающегося Шарни.

— Не хотите ли угоститься, господин де Мальден? — вполголоса спросил король.

— Нет, государь, отвечал г-н де Мальден, также понизив голос, — мне еще ничего не надобно.

— Прошу вас и ваших товарищей не церемониться, — сказал король.

Потом, обернувшись к королеве, которая по-прежнему выглядывала из кареты, он осведомился:

— О чем вы задумались, сударыня?

— Я? — и королева попыталась изобразить улыбку. — Я думаю о господине де Лафайете; возможно, сейчас у него изрядно испортилось настроение.

Потом она обратилась к г-ну де Валори, который в свой черед приблизился к дверце кареты.

— Франсуа, — сказала она, — по-моему, все идет хорошо, и, если бы нас должны были остановить, это уже было бы сделано. Никто не заметил нашего отъезда.

— Это более чем вероятно, государыня, — отвечал г-н де Валори, — поскольку я не замечаю вокруг никакого движения и ничего подозрительного.

Полно, полно, государыня, мужайтесь, все идет хорошо.

— В путь! — прокричал форейтор.

Г-н де Мальден и г-н де Валори вновь взобрались на козлы, и карета покатила дальше.

Около восьми утра дорога пошла в гору. Справа и слева дорогу обступал прекрасный лес, где щебетали птицы и первые лучи ослепительного июньского дня, подобно золотым стрелам, пронизывали кроны деревьев.

Форейтор пустил лошадей шагом.

Оба гвардейца соскочили с козел.

— Жан, — сказал король, — велите остановить карету и откройте нам дверцу: я хочу пойти пешком и полагаю, что и дети, и королева не откажутся от небольшой прогулки.

Г-н де Мальден подал знак, почтальон остановил лошадей; дверца распахнулась, король, королева, Мадам Елизавета и дети вышли, и в карете осталась только г-жа де Турзель, которой сильно нездоровилось.

В тот же миг кучка августейших путешественников рассеялась по дороге; дофин принялся охотиться за бабочками, а юная принцесса — собирать цветы.

Мадам Елизавета взяла короля под руку; королева шла отдельно.

Глядя на эту группу, которая разбрелась по всей дороге, на этих бегающих и играющих детей, на сестру, которая опиралась на руку брата и улыбалась ему, на задумчивую красавицу, оглядывавшуюся назад, на всю эту сцену, озаренную прекрасным утренним солнцем, под лучами которого лес простирал свою прозрачную тень до самой середины дороги, можно было предположить, что перед нами счастливое семейство, которое возвращается к себе в замок, к мирной, размеренной жизни, но уж никак не король и королева Франции, бегущие от трона, на который их вернут силой, чтобы потом возвести на эшафот.

Правда, вскоре суждено было свершиться неприятному происшествию, которое внесло в эту спокойную и безмятежную картину разные тревожные страсти, дремавшие до поры до времени в сердцах героев нашей истории.

Внезапно королева остановилась, словно ноги ее приросли к земле.

Примерно в четверти лье от них показался всадник, окутанный облаком пыли, летевшей от копыт его коня.

Мария Антуанетта не смела произнести: «Это граф де Шарни.»

Но из ее груди вырвался крик:

— А, вот и вести из Парижа.

Все обернулись, кроме дофина: беспечное дитя поймало бабочку и бегало с ней, совершенно не интересуясь вестями из Парижа.

Король, который был несколько близорук, достал из кармана маленький лорнет.

— Да, это, по-моему, господин де Шарни! — сказал он. — Да, государь, — подтвердила королева, — это он.

— Пойдемте, пойдемте дальше, — произнес король, — он все равно нас нагонит, а нам нельзя терять времени.

Королева не осмелилась возразить, что новости, которые доставил г-н де Шарни, безусловно, стоили того, чтобы их подождать.

В сущности, разница составляла всего несколько секунд: всадник гнал коня во весь опор.

Казалось, он и сам в свой черед по мере приближения все внимательнее всматривался в путешественников, не понимая, почему они вышли из гигантской кареты и рассеялись по дороге.

Наконец он нагнал их в тот миг, когда карета достигла вершины холма и остановилась.

Сердце королевы и глаза короля не обманули их: это в самом деле был г-н де Шарни.

На нем был короткий зеленый редингот с развевающимся воротником, шляпа с широкой лентой и стальной пряжкой, белый жилет, кожаные облегающие кюлоты и длинные, до колен, военные сапоги.

Лицо его, обычно матово-бледное, раскраснелось от быстрой езды, и искорки того пламени, которым разгорелись его щеки, сверкали в зрачках.

В его мощном дыхании, раздувавшихся ноздрях была какая-то торжествующая удаль.

Никогда еще королева не видела его таким прекрасным.

Она испустила глубокий вздох.

Он спрыгнул с коня и склонился в поклоне перед королем.

Затем обернулся и отдал поклон королеве.

Все окружили его, кроме двух гвардейцев, из скромности державшихся поодаль.

— Подойдите, господа, подойдите, — позвал король, — новости, доставленные господином де Шарни, касаются всех нас.

— Прежде всего, государь, — начал Шарни, — все идет хорошо, и в два часа ночи никто еще не подозревал о вашем бегстве.

Все вздохнули с облегчением.

Потом посыпались вопросы.

Шарни рассказал, как вернулся в Париж, как на улице Эшель повстречался с патрулем патриотов, как они допросили его и как он вселил в них уверенность, что король спит у себя в постели. Потом он поведал, как, проникнув в Тюильри, где царило обычное спокойствие, прошел к себе в спальню, переоделся, вернулся через коридоры королевских покоев и еще раз убедился, что никто не догадывается о бегстве, даже г-н де Гувьон, который, видя, что цепь часовых, расставленных им вокруг покоев короля, ни на что не нужна, снял ее и распустил офицеров и командиров батальонов по домам.

Затем г-н де Шарни вновь вскочил на коня, которого оставил во дворе под присмотром одного из дежурных слуг, и, рассудив, что в этот час ему будет стоить огромного труда найти на парижской почтовой станции хоть какую-нибудь клячу, отправился в Бонди на том же самом коне.

Несчастное животное выбилось из сил, но доскакало, а большего и не требовалось.

В Бонди граф пересел на свежую лошадь и помчался дальше.

В остальном по дороге все было спокойно.

Королева нашла предлог протянуть графу руку: за столь добрые вести он заслужил этой милости.

Шарни почтительно поцеловал королеве руку.

Почему королева побледнела?

От радости, что Шарни поцеловал ей руку?

От горя, что не пожал?

Вернулись в карету. Карета тронулась. Шарни галопом скакал у самой дверцы.

На ближайшей почтовой станции нашли приготовленных лошадей, не было только коня под седлом для Шарни.

Изидор не знал, что брату понадобится конь, и не приказал его подать.

Итак, ему пришлось задержаться из-за коня; карета тронулась. Спустя пять минут Шарни был в седле.

Впрочем, было предусмотрено, что он поедет за каретой, а не рядом с ней.

Однако он ехал на совсем близком расстоянии, чтобы королева, выглядывая из кареты, всякий раз могла его увидеть и чтобы на каждой подставе он успевал обменяться несколькими словами с августейшими путешественниками.

Переменив коня в Монмирайле, Шарни полагал, что карета находится в четверти часа езды от него, как вдруг, после поворота, его конь буквально уткнулся в нее носом: карета стояла, а оба гвардейца пытались починить постромки.

Граф спешился, заглянул в карету, посоветовал королю не высовываться, а королеве не беспокоиться; затем открыл особый сундучок, куда заранее сложил все предметы упряжи и инструменты на случай дорожного происшествия; там отыскались постромки, которыми немедля заменили лопнувшие.

Воспользовавшись этой остановкой, оба гвардейца попросили, чтобы им выдали оружие, но король категорически этому воспротивился. Ему возразили, что оружие понадобится в случае, если карету остановят, а он продолжал твердить, что не желает, чтобы из-за него лилась кровь.

Наконец упряжь наладили, сундучок закрыли, оба гвардейца взобрались на козлы, и карета тронулась.

Правда, потеряно оказалось более получаса, и это при том, что каждая минута оборачивалась невосполнимой утратой.

В два часа прибыли в Шалон.

— Если мы доберемся до Шалона и никто нас не остановит, — сказал король,

— значит, все будет хорошо.

До Шалона добрались без помех и стали менять лошадей.

Король на мгновение выглянул. В толпе, сгрудившейся вокруг кареты, два человека посмотрели на него с пристальным вниманием.

Потом один из этих людей поспешно удалился.

Другой подошел ближе.

— Государь, — вполголоса произнес он, — не выглядывайте из кареты, вы себя погубите.

Потом обратился к форейторам.

— А ну, пошевеливайтесь, бездельники! — сказал он. — Разве так услужают добрым путешественникам, которые платят тридцать су за прогон?

И сам принялся помогать форейторам.

Это был смотритель почтовой станции.

Наконец запрягли лошадей, форейторы вскочили в седло. Первый форейтор хочет стронуть своих лошадей с места.

Обе лошади падают.

Лошадей поднимают ударами кнута, пытаются привести карету в движение; тут падают другие две лошади.

Одна из лошадей придавила собой форейтора.

Шарни, который молча ждал поодаль, потянул форейтора на себя, высвободил его из-под лошади, под которой остались его ботфорты.

— Сударь! — вскричал Шарни, обращаясь к смотрителю станции и не зная о его предательстве. — Каких лошадей вы нам дали?

— Лучших во всей конюшне! — отвечал тот.

Просто на лошадях были так туго натянуты постромки, что чем больше они старались встать, тем сильнее запутывались.

Шарни бросился распускать постромки.

— А ну-ка, — сказал он, — распряжем и запряжем снова, так оно выйдет быстрее.

Смотритель, плача от отчаяния, берется за работу. Тем временем человек, приметивший путешественников, бросается к мэру: он сообщает, что в это время король и все королевское семейство меняют лошадей на почтовой станции, и просит отдать приказ об их аресте.

На счастье, мэр оказался не слишком ревностным республиканцем, а может быть, просто не желал брать на себя такую ответственность. Вместо того чтобы пойти и убедиться самому, он ударился в бесконечные расспросы, стал уверять, что такого не может быть, и в конце концов, выведенный из себя, явился-таки на почтовую станцию в тот миг, когда карета скрылась за поворотом дороги.

Было потеряно более двадцати минут.

В королевской карете царило смятение. Эти лошади, падавшие одна за другой без всякой видимой причины, напомнили королеве о свечах, которые угасали сами по себе.

Тем не менее, выезжая из городских ворот, король, королева и Мадам Елизавета хором сказали:

— Мы спасены!

Но через сотню шагов какой-то человек бросился к карете, заглянул в окно и крикнул августейшим путешественникам:

— Вы плохо подготовились: вас арестуют!

У королевы вырвался крик, человек метнулся в сторону и скрылся в лесу.

К счастью, до Пон-де-Сомвеля оставалось не больше четырех лье, а там ждут г-н де Шаузель и сорок его гусар.

Беда только в том, что было уже три часа дня и они опаздывали на четыре часа!