Теперь посмотрим, что происходило вечером двадцатого июня, с девяти часов до полуночи, в разных точках столицы.

Заговорщики недаром опасались г-жи де Рошрель; хотя ее дежурство кончилось одиннадцатого числа, она что-то заподозрила, нашла способ вернуться во дворец и обнаружила, что бриллианты королевы исчезли, хотя футляры по-прежнему на месте; в самом деле, Мария Антуанетта доверила бриллианты своему парикмахеру Леонару, который должен был уехать двадцатого вечером, за несколько часов до своей августейшей повелительницы, вместе с г-ном де Шуазелем, начальником первого отряда солдат, которому полагалось разместиться в Пон-де-Сомвеле; кроме того, г-ну де Шуазелю была поручена подстава в Варенне, которую он должен был обеспечить шестеркой добрых лошадей, и теперь он ждал у себя дома, на улице Артуа, последних приказов от короля и королевы. Быть может, обременять г-на де Шуазеля мэтром Леонаром было слегка нескромно, а везти с собой парикмахера не вполне благоразумно; но где найти за границей такого художника, чтобы сумел создавать те восхитительные прически, которые шутя делал Леонар? Что вы хотите! Нелегко отказаться от гениального парикмахера!

В результате всего этого горничная его высочества дофина, заподозрив, что отъезд назначен на понедельник двадцатого, на одиннадцать вечера, известила об этом не только своего любовника г-на де Гувьона, но и г-на Байи.

Г-н де Лафайет самолично явился к королю, дабы объясниться с ним начистоту касательно этого доноса, и только плечами пожал.

Г-н Байи поступил еще лучше: если Лафайет стал слеп, как астроном, то Байи стал предупредителен, как рыцарь: он переслал королеве письмо г-жи де Рошрель.

И только у г-на де Гувьона, испытавшего на себе прямой натиск, остались изрядные подозрения; предупрежденный собственной любовницей, он под предлогом небольшого собрания военных вызвал к себе человек двенадцать офицеров национальной гвардии: с полдюжины их расставил на часах у разных дверей, а сам вместе с пятью командирами батальонов повел наблюдение за дверьми в покои г-на де Вилькье, на которые ему было указано особо.

Примерно в тот же час в доме номер девять по улице Кок-Эрон, в знакомой нам гостиной, сидя на кушетке, на которой мы уже ее видели, прелестная молодая женщина, внешне спокойная, но на самом деле взволнованная до глубины души, беседовала с молодым человеком лет двадцати трех-двадцати четырех, который стоял перед ней, одетый в светло-коричневую куртку для верховой езды, в кожаные облегающие панталоны, обутый в сапоги с отворотами и вооруженный охотничьим ножом.

В руке он держал круглую шляпу, обшитую галуном.

Молодая женщина, казалось, на чем-то настаивала, а молодой человек оправдывался.

— И все-таки, виконт, — говорила она, — почему за два с половиной месяца, которые прошли с его возвращения в Париж, он не явился сюда сам?

— Сударыня, за это время брат много раз удостаивал меня чести передать вам от него весточку.

— Знаю и весьма ему за это признательна, как и вам, виконт; но мне кажется, он мог бы хоть попрощаться со мной перед отъездом.

— Это, несомненно, было не в его власти, сударыня, потому он и поручил это мне.

— А путешествие, в которое вы уезжаете, будет долгим?

— Не знаю, сударыня.

— Я говорю .вы., виконт, поскольку, видя ваш наряд, заключаю, что вам также предстоит дорога.

— По всей видимости, сударыня, мне придется покинуть Париж нынче в полночь.

— Вы будете сопровождать брата или поедете в другую сторону?

— Полагаю, сударыня, что мы поедем в одном направлении.

— Вы скажете ему, что повидались со мной?

— Да, сударыня; по настойчивости, с какой он посылал меня к вам, по тому, как он несколько раз наказывал мне, чтобы я не возвращался, не повидавшись с вами, я заключаю, что он не простит мне, если я позабуду об этом поручении.

Молодая женщина провела рукой по глазам, вздохнула и после короткого раздумья сказала:

— Вы дворянин, виконт, вы поймете все значение просьбы, с которой я к вам обращаюсь; отвечайте мне так, как отвечали бы, приходись я вам в самом деле родной сестрой, отвечайте как на духу. В этом путешествии, в которое отправляется господин де Шарни, ему будет грозить серьезная опасность?

— Кто может сказать, сударыня, — отозвался Изидор, пытаясь уклониться от ответа, — что опасно и что не опасно в нынешнее время? Если бы нашего бедного брата Жоржа спросили утром пятого октября, грозит ли ему какая-нибудь опасность, он наверняка ответил бы отрицательно; а на другой день он, бледный, бездыханный, лежал поперек дверей королевы. В наше время, сударыня, опасность выскакивает из-под земли; иной раз оказываешься лицом к лицу со смертью, не имея понятия, откуда она взялась и кто ее накликал.

Андре побледнела.

— Значит, ему грозит смертельная опасность, — сказала она, — это правда, виконт?

— Я этого не говорил, сударыня.

— Нет, но вы об этом подумали.

— Что ж, сударыня, если вам угодно сказать моему брату нечто важное, то не скрою, предприятие, в которое мы с ним ввязались, достаточно серьезно, чтобы вы поручили мне на словах или в письме передать брату вашу мысль, пожелание или совет.

— Хорошо, виконт, — вставая, произнесла Андре. — Прошу у вас пять минут.

И медленной, плавной поступью, как всегда, графиня удалилась к себе в спальню, затворив за собой дверь.

Едва графиня вышла, молодой человек с некоторым беспокойством взглянул на часы.

— Четверть десятого, — прошептал он, — король ждет нас в половине десятого… К счастью, отсюда до Тюильри рукой подать.

Но графиня не воспользовалась даже тем временем, которое попросила.

Через несколько секунд она вернулась, держа в руке запечатанное письмо.

— Виконт, — торжественно сказала она, — вверяю вашей чести вот это.

Изидор протянул руку за письмом.

— Подождите, — возразила Андре, — и поймите как следует то, что я вам сейчас скажу: если ваш брат граф де Шарни без всяких несчастливых помех исполнит то дело, которым сейчас занимается, не нужно добавлять ничего к тому, что я вам уже сказала — что его преданность вызывает у меня симпатию, верность — уважение, а характером его я восхищаюсь. Но если он будет ранен… — голос Андре слегка изменился, — если он будет тяжело ранен, испросите у него для меня такой милости: пусть разрешит мне приехать к нему; и если он даст такое разрешение, пошлите ко мне гонца, который сообщит мне точно, где его найти, и я немедля пущусь в путь; а если рана его окажется смертельна… — от волнения голос Андре почти пресекся, — вы отдадите ему это письмо; если он не сможет прочесть его сам, прочтите ему, потому что я хочу, чтобы перед смертью он узнал содержание этого письма. Вы даете мне слово дворянина, что исполните все так, как я хочу, виконт?

Изидор, взволнованный не меньше графини, протянул руку.

— Слово чести, сударыня! — сказал он.

— Тогда берите письмо и ступайте, виконт.

Изидор взял письмо, поцеловал графине руку и вышел.

— О, — воскликнула Андре, — если ему суждено умереть, пускай хотя бы перед смертью узнает, что я его люблю!

В тот самый миг, когда Изидор, выходя от графини, спрятал ее письмо на груди, рядом с другим, адрес на котором он только что прочел при свете фонаря, горевшего на углу улицы Кокийер, двое мужчин, одетых в точности так же, как он, приближались к месту общего сбора, а именно к будуару королевы, в который мы уже вводили наших читателей, через два разных входа: один через галерею Лувра, тянущуюся вдоль набережной — в этой галерее теперь музей живописи, — и в конце ее этого человека ждал Вебер; другой поднялся по той же узенькой лестничке, которой, как мы помним, воспользовался Шарни по возвращении из Монмеди. И точно так же, как его товарища в конце галереи Лувра ждал Вебер, лакей королевы, так этого человека наверху лестницы поджидал Франсуа Гю, лакей короля.

Обоих почти одновременно ввели через разные двери; первый был г-н де Валори.

Спустя несколько секунд, как мы уже сказали, открылась вторая дверь, и г-н де Валори с изрядным удивлением увидел, что в нее входит его точное подобие.

Оба офицера не были знакомы между собой, однако, заключив, что призваны сюда по одному и тому же делу, пошли друг другу навстречу и раскланялись.

В этот миг отворилась третья дверь, и появился виконт де Шарни.

Это был третий курьер, так же незнакомый с первыми двумя, как они не были знакомы с ним.

Только Изидор знал, с какой целью их здесь собрали и какое дело предстоит им исполнить сообща.

И он уже, конечно, готов был ответить на вопросы, с которыми обратились к нему двое его будущих попутчиков, как вдруг дверь снова отворилась, и на пороге показался король.

— Господа, — сказал Людовик XVI, обратясь к г-ну де Мальдену и г-ну де Валори, — простите мне, что распорядился вами без вашего разрешения, но я рассудил, что вы — верные слуги монархии: вы из моей личной гвардии. Я пригласил вас посетить портного, чей адрес вам был сообщен, чтобы вам сшили платье курьеров, а затем нынче вечером, в половине десятого, явиться в Тюильри; ваше присутствие безусловно доказывает мне, что вы согласны принять на себя любую миссию, которую я на вас возложу.

Оба бывших гвардейца поклонились.

— Государь, — сказал г-н де Валори, — вашему величеству известно, что вы можете располагать преданностью, отвагой и жизнью ваших дворян, не спрашивая у них об этом.

— Государь, — в свой черед сказал г-н де Мальден, — мой товарищ уже ответил за себя, за меня и, полагаю, за третьего нашего спутника.

— Ваш третий спутник, господа, с которым я предлагаю вам познакомиться, благо это будет хорошее знакомство, — виконт Изидор де Шарни, чей брат был убит в Версале, когда защищал дверь королевы; мы привыкли к тому, что семья, к которой он принадлежит, предана нам, и эта преданность стала настолько обычна для нас, что мы уже даже не благодарим за нее.

— Судя по словам вашего величества, — вмешался г-н де Валори, — виконт де Шарни, несомненно, знает, зачем нас здесь собрали, в то время как нам, государь, это неизвестно, и мы хотели бы поскорей узнать, в чем дело.

— Господа, — продолжал король, — для вас не секрет, что я пленник, пленник командующего национальной гвардией, председателя Собрания, мэра Парижа, народа — словом, всеобщий пленник. И вот, господа, я рассчитываю, что вы поможете мне избавиться от подобного унижения и вновь обрести свободу. Моя судьба, а также судьба королевы и моих детей в ваших руках; все подготовлено для того, чтобы нынче вечером мы могли пуститься в бегство; возьмите на себя лишь заботу о том, как нам отсюда выйти.

— Приказывайте, государь, — отозвались все трое молодых людей.

— Вы прекрасно понимаете, господа, что мы не можем выйти все вместе.

Общий сбор назначен на углу улицы Сен-Никез, где с наемным экипажем будет нас ждать граф де Шарни; вам, виконт, поручается королева, вы будете откликаться на имя Мелькиор; вам, господин де Мальден, поручаются Мадам Елизавета и ее высочество принцесса, вы отныне зоветесь Жан; а вам, господин де Валори, поручаются госпожа де Турзель и дофин, и ваше имя будет Франсуа. Не забудьте ваших новых имен, господа, и ждите здесь новых инструкций.

Король поочередно протянул руку троим молодым людям и вышел, оставив в комнате трех человек, готовых идти ради него на смерть.

Тем временем г-н де Шуазель, который накануне объявил королю от имени г-на де Буйе, что ждать позже полуночи двадцатого числа невозможно, и предупредил, что, если не получит известий, уедет двадцать первого в четыре часа утра и уведет с собой все отряды, стоящие в ДTне, Стене и Монмеди, г-н де Шуазель, как мы уже сказали, ждал у себя дома, на улице Артуа, куда должны были поступить последние королевские приказы, и, поскольку пробило уже девять вечера, он был близок к отчаянию, как вдруг единственный из его подчиненных, остававшийся при нем и собиравшийся вот-вот уехать в Мец, явился к нему с сообщением, что какой-то человек от имени королевы хочет с ним поговорить.

Он приказал ввести этого человека.

На вошедшем была круглая шляпа, надвинутая на глаза, и просторная накидка.

— Это вы, Леонар, — сказал г-н де Шуазель, — я ждал вас с нетерпением.

— Если я и заставил вас ждать, ваша светлость, то не по своей вине, а по вине королевы, которая всего десять минут назад предупредила меня, что я должен ехать к вам домой.

— Больше она ничего не сказала?

— Как же, как же, ваша светлость! Она поручила мне взять все ее бриллианты и передать вам это письмо.

— Так дайте же его! — вскричал герцог с легким нетерпением, которого не в силах был сдержать, несмотря на необъятное доверие, которым пользовалось при дворе значительное лицо, доставившее ему королевскую депешу.

Письмо оказалось длинным и изобиловало наставлениями; в нем сообщалось, что отъезд назначен на полночь; герцогу де Шуазелю предлагалось выехать в это же время, и его вновь просили взять с собой Леонара, которому, добавляла королева, приказано повиноваться герцогу, как ей самой.

Слова, я повторяю ему здесь этот приказ, были подчеркнуты.

Герцог поднял глаза на Леонара, который ждал с явным беспокойством; в своей огромной шляпе и в необъятной накидке парикмахер выглядел смешно и нелепо.

— Ну-ка, — сказал герцог, — вспомните еще раз хорошенько: что вам сказала королева?

— Я повторю вам все сказанное ее величеством, слово в слово, ваша светлость.

— Говорите, я слушаю.

— Итак, она призвала меня примерно три четверти часа тому назад, ваша светлость.

— Так.

— Она сказала мне, понизив голос…

— Значит, ее величество была не одна?

— Нет, ваша светлость; в проеме окна король беседовал с Мадам Елизаветой; тут же играли их высочества дофин и принцесса; а королева стояла, опершись на камин.

— Продолжайте, Леонар, продолжайте.

— Итак, королева сказала мне, понизив голос: «Леонар, могу ли я на вас рассчитывать?.» «Ах, ваше величество, — отвечал я, — располагайте мною; вы знаете, государыня, что я предан вам душой и телом.» «Возьмите эти бриллианты и упрячьте их себе в карманы; возьмите это письмо и доставьте его на улицу Артуа герцогу де Шуазелю, и, главное, не отдавайте никому, кроме него; если он еще не вернулся, вы найдете его у герцогини де Граммон.» Потом, когда я уже хотел удалиться, чтобы исполнить приказ королевы, ее величество меня окликнула: «Наденьте шляпу с широкими полями и просторный плащ, чтобы вас не узнали, милый Леонар, — добавила она, — а главное, повинуйтесь господину де Шуазелю, как мне самой.» Тогда я поднялся к себе, взял шляпу и плащ своего брата, и вот я перед вами.

— Итак, — сказал г-н де Шуазель, — королева в самом деле велела вам повиноваться мне, как ей самой?

— Таковы августейшие слова ее величества, ваша светлость.

— Я весьма доволен тем, что вы так хорошо помните это устное повеление; на всякий случай вот письменный приказ о том же самом; прочтите его, поскольку затем мне нужно сжечь письмо.

И г-н де Шуазель показал Леонару конец письма, доставленного парикмахером. Тот прочел вслух:

Я приказала моему парикмахеру Леонару повиноваться вам, как мне самой. Я повторяю ему здесь этот приказ.

— Вам понятно, не правда ли? — процедил г-н де Шуазель.

— О, ваша светлость, — отозвался Леонар, — будьте уверены, мне было достаточно и устного приказа ее величества.

— Тем не менее, — произнес г-н де Шуазель.

Затем он сжег письмо.

В этот миг вошел слуга с сообщением, что карета подана.

— Пойдемте, дружище Леонар, — сказал герцог.

— Как? А бриллианты?

— Возьмете с собой.

— Но куда?

— В то место, куда я вас отвезу.

— А куда вы меня отвезете?

— За несколько лье отсюда; там вам предстоит исполнить совершенно особое поручение.

— Невозможно, ваша светлость.

— Как это — невозможно? Разве королева не велела вам повиноваться мне, как ей самой?

— Да, конечно, но как же мне быть? Я оставил ключ в дверях нашей квартиры; брат вернется домой и не найдет ни своего плаща, ни шляпы; увидит, что я не возвращаюсь, и не будет знать, где я. А как же госпожа де л'Ааж, я обещал причесать ее, и она меня ждет; в подтверждение моих слов, ваша светлость, мой кабриолет и слуга остались во дворе Тюильри.

— Что ж, милейший Леонар, — со смехом отвечал г-н де Шуазель, — ничего не поделаешь! Ваш брат купит себе другую шляпу и другой плащ; госпожу де л'Ааж вы причешете как-нибудь в другой раз, а слуга ваш, видя, что вы не возвращаетесь, распряжет вашу лошадь и отведет ее в конюшню; но наша-то лошадь запряжена, а потому — едем.

И, не обращая более никакого внимания на жалобы и сетования Леонара, его светлость герцог де Шуазель усадил безутешного парикмахера в свой кабриолет и пустил коня крупной рысью по направлению к заставе Птит-Виллет.

Не успел герцог де Шуазель миновать последние дома Птит-Виллет, как на улицу Сент-Оноре вступила компания из пяти человек, возвращавшихся из Якобинского клуба; они, казалось, шли в сторону Пале-Рояля, удивляясь тому, какой тихий выдался вечер.

Эти пятеро были Камил Демулен, который и рассказал о случившемся, Дантон, Фрерон, Шенье и Лежандр.

Дойдя до угла улицы Эшель и бросив взгляд на Тюильри, Камил Демулен сказал:

— Ей-Богу, не кажется ли вам, что Париж нынче вечером как-то особенно спокоен, словно покинутый город? За всю дорогу нам навстречу попался только один патруль.

— Это оттого, — сказал Фрерон, — что приняты меры, чтобы освободить дорогу королю.

— Как это, освободить дорогу королю? — спросил Дантон.

— Разумеется, — отвечал Фрерон, — ведь нынче ночью он уезжает.

— Полноте, — вмешался Лежандр, — что за шутка!

— Может быть, это и шутка, — возразил Фрерон, — но меня предупредили о ней письмом.

— Ты получил письмо, в котором тебя предупредили о бегстве короля? переспросил Камил Демулен. — И это письмо было подписано?

— Нет, без подписи; кстати, оно у меня с собой. Вот оно, читайте.

Пятеро патриотов приблизились к наемной карете, стоявшей на углу улицы Сен-Никез, и при свете фонаря прочли следующие строки:

Предупреждаем гражданина Фрерона, что нынче вечером г-н Капет, Австриячка и два их волчонка покидают Париж и едут навстречу г-ну де Буйе, губителю Нанси, который ждет их на границе.

— Смотри-ка, господин Капет, — заметил Камил Демулен, — хорошее имя; отныне я буду называть Людовика Шестнадцатого господином Капетом.

— И тебя могут упрекнуть только в одном, — подхватил Шенье, — ведь Людовик Шестнадцатый все же Бурбон, а не Капет.

— Полноте, кто это знает? — возразил Камил Демулен. — Два-три педанта вроде тебя. Не правда ли, Лежандр, Капет — прекрасное имя?

— Между тем, — напомнил Дантон, — если письмо не лжет, нынче вечером вся королевская клика и впрямь могла улизнуть!

— Раз уж мы в Тюильри, — предложил Демулен, — давайте проверим.

И пятеро патриотов для смеху обошли вокруг Тюильри; вернувшись на улицу Сен-Никез, они заметили Лафайета, который входил в Тюильри вместе со всем своим штабом.

— Ей-Богу, — сказал Дантон, — вот Белобрысый идет поприсутствовать при отходе королевского семейства ко сну; наша служба окончена, его началась. Спокойной ночи, господа! Кому со мной в сторону улицы Паон?

— Мне, — отозвался Лежандр.

И группа разделилась.

Дантон и Лежандр пересекли площадь Карусели, а Шенье, Фрерон и Камил Демулен скрылись за углом улиц Роган и Сент-Оноре.