Тем временем король, королева и члены королевской семьи продолжали свой путь к Парижу.

Карета продвигалась медленно, ее задерживали пешие телохранители, торговки на лошадях, грузчики верхом на увитых лентами пушках, сотня депутатских карет, около трехсот повозок с зерном и мукой, захваченных в Версале и усыпанных желтыми осенними листьями. Таким образом, лишь к шести часам вечера королевский экипаж, в котором накопилось столько страдания, в котором клокотала ненависть, в котором кипели страсти, прибыл к городским воротам.

В пути юный принц проголодался и стал просить поесть. Тогда королева огляделась; раздобыть немного хлеба для дофина было совсем несложно: каждый простолюдин нес кусок хлеба на острие штыка.

Королева поискала глазами Жильбера.

Как известно читателю, Жильбер последовал за Калиостро.

Если бы Жильбер был рядом, королева не задумываясь попросила бы у него кусок хлеба.

Однако она не хотела обращаться с подобной просьбой к окружавшей ее толпе, она ее боялась.

Прижав дофина к груди, она со слезами в голосе проговорила:

— Дитя мое! У нас нет хлеба; потерпи до вечера; может быть, вечером у нас будет еда.

Дофин протянул ручку, указывая на людей, несших хлеб на остриях штыков.

— У них есть хлеб, — заметил он.

— Да, дитя мое, но это их хлеб, а не наш. Они ходили за ним в Версаль, потому что, как они говорят, в Париже они три дня не видели хлеба.

— Три дня! — повторил мальчик. — Они ничего не ели целых три дня, матушка?

Согласно требованиям этикета, дофин обыкновенно обращался к матери, называя ее «вашим величеством»; однако теперь бедный малыш хотел есть так же, как сын бедных родителей, и потому, проголодавшись, забыл об этикете и назвал ее «матушкой».

— Да, сын мой, — отвечала королева.

— В таком случае, — со вздохом заметил малыш, — они, должно быть, очень голодны!

Он перестал плакать и попытался заснуть.

Бедный королевский отпрыск! Еще не раз, прежде чем умереть, ему суждено, как и теперь, тщетно просить хлеба!

У городских ворот кортеж снова остановился, на сей раз не для отдыха, а для того, чтобы отпраздновать прибытие.

Это событие должно было отмечаться пением и танцами.

Странная остановка, почти столь же пугающая в своем веселье, как прежние — в своей угрозе!

Рыночные торговки спешивались со своих лошадей, вернее, с лошадей гвардейцев, приторачивая к седлу сабли и карабины; рыночные грузчики слезали с пушек, представавших во всей своей пугающей наготе.

Толпа, оттеснив от королевской кареты солдат Национальной гвардии и депутатов, окружила ее, словно предвосхищая ужасные грядущие события.

Эти люди, желая обнаружить свое расположение и выказать радость членам королевской семьи, пели, орали, выли, женщины целовались с мужчинами, мужчины заставляли женщин подпрыгивать, как в циничных ярмарочных гуляньях на полотнах Тенирса.

Все это происходило почти в полной темноте, потому что день выдался хмурый и дождливый; вот почему толпа, освещаемая лишь пушечными фитилями да огнями фейерверка, приобретала благодаря игре света и тени какой-то фантастический, сатанинский вид.

Полчаса продолжались крики, гомон, пение, танцы по колено в грязи; наконец, кортеж грянул протяжное «ура!»; все, имевшие при себе оружие: мужчины, женщины, дети — разрядили их в воздух, нимало не заботясь о пулях, зашлепавших минуту спустя по лужам, подобно крупным градинам.

Дофин и его сестра расплакались: они так испугались, что позабыли о голоде.

Кортеж двинулся вдоль набережной и, наконец, прибыл на площадь Ратуши.

Там войска были построены в каре, чтобы пропустить только королевский экипаж, преградив путь любому, кто не являлся членом королевской семьи или Национального собрания.

В это время королева заметила в толпе Вебера, доверенного камердинера, своего молочного брата, австрийца, не покидавшего ее со времени ее приезда из Вены; он изо всех сил пытался, несмотря на запрет, пройти вместе с королевой в Ратушу.

Она его окликнула.

Вебер подбежал к ней.

Еще будучи в Версале, он обратил внимание на то, что толпа оказывает Национальной гвардии знаки уважения; тогда, чтобы придать себе значительности и тем самым иметь возможность быть полезным королеве, Вебер надел мундир национального гвардейца, присовокупив к костюму простого волонтера знаки отличия штабного офицера.

Королевский конюший одолжил ему коня.

Чтобы не вызвать ничьих подозрений, он во время всего пути держался в стороне, намереваясь, разумеется, прийти королеве на помощь, если в этом возникнет необходимость.

Как только его окликнула королева, он сейчас же оказался рядом с ней.

— Зачем ты пытаешься ворваться силой, Вебер? — спросила королева, по привычке обращаясь к нему на «ты».

— Чтобы быть рядом с вами, ваше величество.

— Ты мне не нужен в Ратуше, Вебер, — возразила королева, — а вот в другом месте ты можешь мне очень пригодиться.

— Где, ваше величество?

— В Тюильри, дорогой Вебер, в Тюильри, где никто нас не ждет; если ты не приедешь туда раньше нас, у нас не будет там ни постели, ни комнаты, ни даже куска хлеба.

— Какая прекрасная мысль, ваше величество! — вмешался король.

Королева разговаривала по-немецки; король понимал немецкую речь, но не мог говорить и потому заговорил по-английски.

Толпа тоже слышала слова королевы, но никто ничего не понял. Чужая речь, к которой народ испытывал инстинктивное отвращение, вызвала вокруг кареты ропот, готовый перейти в рев; однако в это время в каре образовался проход, в котором и скрылся королевский экипаж.

Баии, один из трех самых популярных личностей эпохи, тот самый Байи, которого мы уже видели во время первого путешествия короля, когда штыки, ружья и пушечные жерла были скрыты под букетами цветов, словно забытыми в этом втором путешествии, — итак, Байи встречал короля и королеву у подножия импровизированного трона: наспех сработанного, плохо укрепленного, поскрипывавшего под бархатной обивкой, — в полном смысле слова «случайного трона»!

Мэр Парижа почти слово в слово повторил речь, с которой он обратился к королю в первый раз. Король отвечал:

— Я с прежней радостью и доверием вручаю себя жителям славного Парижа.

Король говорил тихо, едва ворочая языком от изнеможения и голода. Байи повторил слова короля во всеуслышание.

Однако намеренно или случайно, но он опустил слово «доверие».

Королева это заметила.

Она была рада возможности излить накопившуюся в ее сердце горечь.

— Прошу прощения, господин мэр, — проговорила она достаточно громко для того, чтобы окружавшие не упустили ни единого ее слова, — либо вы плохо слышали, либо у вас короткая память.

— Что случилось, ваше величество? — пролепетал Байи, поворачивая к королеве удивленный взгляд; будучи астрономом, он прекрасно изучил небо, но так плохо знал землю!

У нас в каждой революции есть свой астроном, и этого астронома подстерегает на пути предательский колодец, в который он непременно должен угодить.

Королева продолжала:

— Король сказал, что он с прежней радостью и «доверием» вручает себя жителям славного Парижа. А так как радость эта сомнительная, то надо по крайней мере дать понять, что он приехал сюда с «доверием».

Она поднялась по ступенькам и села на трон рядом с королем, приготовившись выслушать речи избирателей.

Тем временем Вебер, перед которым толпа почтительно расступилась благодаря его мундиру штабного офицера, благополучно добрался до дворца Тюильри.

Королевский дом Тюильри, как его раньше называли, был построен при Екатерине Медичи; она жила в нем совсем недолго; затем его оставили и Карл IX, и Генрих III, и Генрих IV, и Людовик XIII, променяв Тюильри на Лувр; а Людовик XIV, Людовик XV и Людовик XVI предпочитали ему Версаль. Теперь Тюильри представлял собою нечто вроде королевских служб, где проживали придворные, однако, может быть, ни разу там не побывали ни король, ни королева.

Вебер осмотрел покои и, отлично зная привычки короля и королевы, выбрал для них апартаменты графини де Ламарк, а также комнаты, занимаемые маршалами де Ноай и де Муши.

То, что он занял бывшие апартаменты графини де Ламарк, имело свои преимущества: у него было почти все готово для приема королевы, потому что он купил у графини мебель, белье, занавески и ковры.

Около десяти часов вечера послышался шум подъезжавшей кареты их величеств.

Бросившись навстречу августейшим хозяевам, Вебер на бегу приказал слугам:

— Подавайте на стол!

Вошли король, королева, наследная принцесса, дофин, принцесса Елизавета и Андре.

Граф Прованский отправился в Люксембургский дворец.

Король беспокойно озирался, однако, войдя в гостиную, он через приотворенную дверь, ведшую в галерею, увидел, что в конце галереи накрыт стол.

В ту же минуту дверь распахнулась, дворецкий объявил:

— Кушать подано!

— О! До чего Вебер искусен! — радостно воскликнул король. — Ваше величество, передайте ему, что я очень им доволен.

— Непременно передам, государь, — со вздохом ответила королева и вошла в столовую.

Приборы для короля, королевы, наследной принцессы, дофина и принцессы Елизаветы были расставлены на столе.

Однако прибора для Андре не было.

Подгоняемый голодом, король не сразу это заметил; впрочем, в этой забывчивости не было ничего оскорбительного, потому что все было сделано по правилам самого строгого этикета.

Однако королева, от которой ничто не могло ускользнуть, заметила это с первого взгляда.

— Ваше величество, вы позволите графине де Шарни поужинать с нами, не правда ли?

— Ну еще бы! — вскричал король. — Мы нынче ужинаем по-семейному, а графиня — член нашей семьи.

— Государь! — молвила графиня. — Следует ли мне к этому отнестись, как к приказанию вашего величества? Король удивленно на нее взглянул.

— Нет, графиня, это просьба короля.

— В таком случае, — отвечала графиня, — прошу меня извинить, я не голодна.

— Как?! Вы не голодны? — вскричал король, не понимая, как можно не испытывать голод в десять часов вечера после столь утомительного дня, если последний раз перед этим они ели лишь в десять часов утра, да и то очень плохо.

— Нет, государь, — пролепетала Андре.

— Я тоже не голодна, — подхватила королева.

— И я, — поддержала принцесса Елизавета.

— Вы неправы, ваше величество, — возразил король, — от хорошей работы желудка зависит состояние всего организма и даже работа мозга. По этому поводу у Тита Ливия существует басня, позднее заимствованная Шекспиром и Лафонтеном; над этой басней я и приглашаю вас поразмыслить.

— Мы знаем эту басню, ваше величество, — отвечала королева. — Старик Менений рассказал ее в день переворота римскому народу. В тот день римский народ восстал, так же как сегодня взбунтовался народ французский. Итак, вы правы, государь: эту басню весьма уместно вспомнить сегодня.

— Ну как, графиня, — спросил король, протягивая свою тарелку, чтобы ему подлили супу, — неужели сходство исторических судеб не подвигнет вас к тому, чтобы отужинать?

— Нет, государь, мне очень неловко, но я должна признаться вашему величеству, что хотела бы повиноваться, но ничего не могу с собой поделать.

— Ну и напрасно, графиня: этот суп просто великолепен! Почему мне впервые подают такой суп?

— Потому что у вас новый повар, государь, прежде служивший у графини де Ламарк, чьи апартаменты мы сейчас занимаем.

— Я оставляю его у себя на службе и желаю, чтобы он был включен в число королевской прислуги… Этот Вебер — настоящий кудесник, ваше величество!

— Да, — с печалью в голосе едва слышно отвечала королева, — как жаль, что его нельзя сделать министром!

Король не слышал или сделал вид, что не слышит. Он обратил внимание на то, что Андре очень бледна. Хотя королева и принцесса Елизавета за весь день ели не больше Андре, они все-таки в отличие от нее сидели за столом. Он поворотился к графине де Шарни.

— Графиня! Ежели вы не голодны, вы не можете сказать, что не устали; если вы отказываетесь есть, то отдохнуть вы не откажетесь, не правда ли?

Повернувшись к королеве, он продолжал:

— Ваше величество! Прошу вас отпустить графиню де Шарни; пусть сон заменит ей пищу. Затем он обратился к слугам:

— Надеюсь, что с постелью для графини де Шарни не будет такого недоразумения, как с ее прибором. Ей не забыли приготовить комнату?

— Государь! — воскликнула Андре. — Как могу я допустить, чтобы вы помнили обо мне в такой суматохе? С меня будет довольно и кресла.

— Ну нет, — возразил король, — вы и так почти без сна провели прошлую ночь; вам необходимо выспаться; королеве нужны не только собственные силы, но и силы своих друзей.

Тем временем вернулся выездной лакей, которого посылали с поручением — Господин Вебер, зная о великой милости, которую королева оказывает ее сиятельству, решил, идя навстречу пожеланиям ее величества, предоставить ее сиятельству комнату, смежную с комнатой королевы, — доложил он.

Королева вздрогнула, подумав, что если для графини нашлась только одна комната, значит, для графа де Шарни вряд ли найдется другое место, кроме как в комнате его супруги.

Андре заметила, как вздрогнула королева.

Ни одно из ощущений этих двух женщин не могло ускользнуть от внимания соперницы.

— На одну ночь, я соглашусь только на одну ночь, ваше величество, — поспешила она успокоить королеву. — Апартаменты вашего величества слишком невелики, чтобы я могла занимать комнату в ущерб королеве; думаю, в дворцовых службах для меня найдется какой-нибудь уголок Королева пролепетала нечто невразумительное.

— Вы правы, графиня, — отвечал король. — Все это мы обсудим завтра и распорядимся, чтобы вас разместили как можно удобнее Графиня присела в почтительном реверансе и, простившись с королем, королевой и принцессой Елизаветой, вышла вслед за лакеем.

Провожая ее взглядом, король на минуту замер, поднеся вилку к губам.

— До чего прелестная женщина! — проговорил он. — Графу де Шарни повезло, что он нашел при дворе подобное сокровище!

Королева откинулась в кресле, пытаясь скрыть бледность, но не от короля, который и так ничего бы не заметил, а от принцессы Елизаветы, которая могла бы прийти в ужас.

Королева была в состоянии, близком к обмороку.