В то время, как Жильбер уходил все дальше и дальше, охваченный необъяснимым ужасом, который ему внушали не действительные события, но невидимая и таинственная сторона происходящего, маркиз де Фавра, как мы уже сказали в предыдущей главе, предстал перед королем Людовиком XVI.

Он замер на пороге, как прежде это сделал доктор Жильбер, но король сразу же его заметил и подал знак, чтобы тот приблизился.

Фавра шагнул вперед, поклонился и замер в почтительном ожидании, когда король сам с ним заговорит.

Людовик XVI остановил на нем испытующий взгляд, которому, кажется, нарочно учат королей; он может быть либо поверхностным, либо глубоким, в зависимости от способностей того, кто обращает этот взгляд на вошедшего.

Тома Май, маркиз де Фавра, был сорокапятилетним дворянином приятной наружности, в нем угадывались изысканность и в то же время решительность; лицо его было открытым и выражало смелость и искренность.

Король остался доволен осмотром, и на губах его мелькнула любезная улыбка.

— Вы — маркиз де Фавра? — спросил король.

— Да, государь, — отвечал маркиз.

— Вы желали быть мне представленным?

— Я выразил его высочеству графу Прованскому мое горячее желание засвидетельствовать королю мое почтение.

— Брат вам доверяет, не так ли?

— Надеюсь, что так, государь. Должен признаться, что самая моя заветная мечта заключается в том, чтобы вы, ваше величество, разделили это доверие.

— Брат знает вас уже давно, господин де Фавра…

— ..А вы, ваше величество, меня не знаете... понимаю; однако пусть ваше величество соблаговолит задать мне вопросы, и через десять минут вы будете знать меня не хуже, чем ваш августейший брат.

— Говорите, маркиз, — молвил Людовик XVI, украдкой бросив взгляд на портрет Карла Стюарта, который не выходил у него из головы и продолжал стоять в глазах, — продолжайте, я вас слушаю.

— Вашему величеству угодно знать…

— Кто вы и чем занимаетесь?

— Кто я, государь? Когда вам обо мне докладывали, все уже было сказано: я

— Тома Май, маркиз де Фавра; я родился в Блуа в тысяча семьсот сорок пятом году; в пятнадцать лет я стал мушкетером и вместе с этим полком участвовал в кампании тысяча семьсот шестьдесят первого года; потом я был капитаном и помощником командира Белзунского полка, а затем командовал швейцарской гвардией его высочества графа Прованского.

— Тогда вы и познакомились с моим братом?

— Государь! Я имел честь быть ему представленным за год до моего назначения, таким образом, он меня уже знал.

— И вы оставили у него службу?

— Это произошло в тысяча семьсот семьдесят пятом году, государь, когда я отправился в Вену, где и познакомился со своей будущей супругой, единственной законной Дочерью принца Ангальт-Шенбургского.

— Ваша супруга никогда не была представлена ко двору, маркиз?

— Нет, государь; однако в настоящую минуту она имеет честь находиться у королевы вместе с моим старшим сыном.

Король беспокойно шевельнулся, словно желая сказать: «А-а, и королева тут как тут?» Некоторое время он молча расхаживал по комнате, украдкой поглядывая на портрет Карла I.

— Что же дальше? — спросил Людовик XVI.

— Три года назад, государь, во время восстания против губернатора в одной из провинций, я командовал легионом и способствовал в меру своих сил восстановлению законной власти; оглянувшись на Францию и увидев, что злые силы пытаются всюду внести сумятицу, я возвратился в Париж, чтобы предложить шпагу и жизнь королю.

— Вам, маркиз, довелось стать свидетелем печальных событий?

— Государь! я видел пятое и шестое октября. Король попытался перевести разговор на другую тему.

— Так вы говорите, маркиз, — продолжал он, — что мой брат граф Прованский питает к вам столь глубокое доверие, что поручил вам занять для него крупную сумму?

Маркиз не ожидал такого вопроса. Если бы в спальне был кто-нибудь третий, он мог бы заметить, как дрогнула портьера, наполовину скрывавшая альков короля, будто кто-то за ней прятался, а также увидел бы, как затрепетал маркиз де Фавра, приготовившийся к одному вопросу и вдруг услышавший совсем другой.

— Да, государь, — отвечал он, — когда дворянину поручают денежное дело, это свидетельствует о доверии; его высочество граф Прованский оказал мне это доверие.

Король ждал продолжения, поглядывая на Фавра и всем своим видом давая понять, что, приняв такой оборот, беседа интересовала его значительно более, нежели прежде.

Маркизу ничего не оставалось делать, как продолжить свой рассказ, однако было заметно, что он растерян.

— Его высочество граф Прованский был лишен привычных доходов в результате разного рода операций Национального собрания; он полагает, что настал момент, когда ради собственной безопасности хорошо иметь в распоряжении значительную сумму; вот почему его высочество граф Прованский поручил мне заключить соглашение.

— Благодаря которому вам удалось занять денег?

— Да, государь.

— Значительную сумму, как вы сказали?

— Два миллиона.

— И у кого же?

Фавра сомневался, должен ли он отвечать королю; разговор пошел совсем не по тому руслу, которое он сам наметил; он хотел перейти от общих интересов к знакомству с целями частного характера и опуститься от политики до полиции.

— Я спрашиваю, у кого вы заняли деньги?

— Сначала я обратился к банкирам Шомелю и Сарториусу; однако переговоры ни к чему не привели, и я решил прибегнуть к услугам иностранного банкира; узнав о намерении его высочества, из любви к нашим принцам, а также из почтительности к королю, банкир сам предложил свои услуги.

— Неужели?.. И как, вы говорите, зовут этого банкира?

— Государь… — в нерешительности молвил Фавра.

— Вы отлично понимаете, маркиз, — продолжал настаивать король, — что таких людей полезно знать, и я желаю услышать его имя, чтобы, если представится случай, поблагодарить его за преданность.

— Его зовут барон Дзаноне, — отвечал Фавра.

— Итальянец? — спросил Людовик XVI.

— Генуэзец, государь.

— И живет он?..

— Он проживает в Севре, государь, — продолжал Фавра в надежде заставить бежать разбитую на ноги лошадь, пришпорив ее, — его дом стоит как раз напротив того места, где карета ваших величеств остановилась шестого октября во время возвращения из Версаля, когда убийцы под предводительством Марата, Верьера и герцога д Эгийона заставляли королевского цирюльника в небольшом кабачке у Севрского моста завивать волосы на оторванных головах Варикура и Дезюта.

Король побледнел, и, если бы он в ту минуту взглянул в сторону алькова, он бы заметил, что портьера затрепетала еще сильнее.

Было очевидно, что король тяготится беседой и что он дорого заплатил бы за то, чтобы этот разговор вообще не состоялся.

Он решил поскорее его завершить.

— Ну хорошо, маркиз, — молвил он, — я вижу, что вы — верный слуга королевской семьи, и я вам даю слово, что не забуду этого при случае.

Он кивнул головой, что означало: «Я вас довольно слушал и отвечал вам, теперь можете идти».

Фавра отлично все понял.

— Прошу прощения, государь, однако я полагал, что вашему величеству угодно будет спросить меня еще кое о чем.

— Нет, маркиз, — отвечал король, качая головой, словно раздумывая, какие бы еще вопросы он мог задать, — нет, это все, что я хотел знать.

— Вы ошибаетесь, государь! — раздался вдруг голос, заставивший короля и маркиза посмотреть в сторону алькова. — Вы хотите узнать, как предку маркиза де Фавра удалось спасти короля Станислава в Данциге и довезти его целым и невредимым до прусской границы.

Оба собеседника вскрикнули от изумления: третье лицо, внезапно вмешавшееся в разговор, оказалось королевой; королева была бледна, ее поджатые губы дрожали; она не удовлетворилась сведениями, сообщенными Фавра, и, подозревая, что слишком занятый собственной персоной король не посмеет пойти до конца, она пробралась по внутренней лестнице и потайному коридору и решила продолжать разговор с той минуты, как король по слабости готов был его завершить.

Вмешательство королевы и то, как она подхватила разговор, связав свой вопрос с бегством Станислава, позволяло королю все слышать и под прозрачным покрывалом аллегории увидеть предложения Фавра относительно его, Людовика XVI, бегства.

А Фавра сейчас же понял и оценил представившуюся ему возможность развернуть свой план, и хотя никто из его предков не принимал участия в бегстве польского короля, он поспешил с поклоном ответить:

— Ваше величество изволит, вероятно, говорить о моем кузене, генерале Штейнфлихте, который прославился благодаря неоценимой услуге, оказанной им своему королю; эта услуга и имела столь благоприятное влияние на судьбу Станислава, ведь сначала он вырвался из рук своих врагов, а затем волею судеб стал вашим прадедом.

— Верно! Все верно, маркиз! — воскликнула королева, в то время как Людовик XVI с тяжелым вздохом перевел взгляд на портрет Карла Стюарта.

— Итак, вашему величеству известно… — проговорил Фавра, — простите, государь: вашим величествам известно, что король Станислав, будучи в Данциге свободен, но со всех сторон окружен армией московитов, был бы обречен, если бы не решился бежать.

— О да, он был обречен, — перебила Фавра королева, — можно сказать, что он был обречен, господин де Фавра!

— Ваше величество! — сурово обратился к королеве Людовик XVI. — Провидение постоянно печется о королях и не может допустить, чтобы они были обречены.

— Ах, ваше величество! — отвечала королева. — Я не меньше вашего верю в Провидение, однако уверена, что ему нужно немножечко помочь.

— Таково было мнение и польского короля, государь, — прибавил Фавра. — Ибо он с уверенностью заявил своим друзьям: считая, что образовавшееся положение невыносимо и что жизни угрожает опасность, он желает, чтобы ему представили несколько планов бегства. Несмотря на все трудности, его вниманию были предложены три плана: я упомянул о трудностях, государь, так как ваше величество может заметить, что королю Станиславу было значительно сложнее выбраться из Данцига, нежели вам, если бы вашему величеству вдруг пришла в голову фантазия покинуть Париж… В почтовой карете, — если бы вашему величеству захотелось уехать без лишнего шума и не привлекая внимания, — вы могли бы за одни сутки достичь границы; а если вы пожелали бы уехать из Парижа по-королевски, достаточно было бы приказать какому-нибудь дворянину, которому король окажет честь своим доверием, собрать тридцать тысяч человек и прийти за королем прямо в Тюильри… В обоих случаях успех несомненен…

— Государь! — подхватила королева. — Если маркиз де Фавра так говорит, вы, ваше величество, можете быть уверены в том, что это чистая правда.

— Да, — кивнул король, — однако мое положение далеко не столь безнадежно, как положение короля Станислава; Данциг был окружен московитами, как сказал маркиз, крепость Вехзельмунд, его последний оплот, только что капитулировала, я же…

— Вы же окружены парижанами, — нетерпеливо перебила его королева, — четырнадцатого июля они взяли Бастилию, в ночь с пятого на шестое октября они хотели вас убить, а днем шестого октября они силой привезли вас в Париж, всю дорогу оскорбляя вас и ваших близких… Да уж, хорошенькое положение! Я бы предпочла оказаться на месте короля Станислава.

— Ну, ну, сударыня…

— Король Станислав рисковал только тюрьмой, в крайнем случае — смертью, а мы… Король остановил ее взглядом.

— Разумеется, последнее слово за вами, государь, — продолжала королева, — вы сами должны решить, что нам делать.

И она, едва сдерживаясь от нетерпения, села напротив портрета Карла I.

— Господин де Фавра! — обратилась она к маркизу. — Я сейчас беседовала с вашей супругой и вашим старшим сыном. Мне показалось, что они оба исполнены смелости и решимости, как и подобает супруге и сыну честного дворянина; что бы ни произошло, — ежели предположить, что нечто произойдет, — они могут положиться на королеву Французскую; королева их не оставит: она — дочь Марии-Терезии и умеет ценить смелость.

Короля словно подхлестнула бравада королевы, и он подхватил:

— Так вы говорите, маркиз, что королю Станиславу были предложены три способа бегства?

— Да, государь.

— Какие же?

— Во-первых, государь, королю предложили переодеться крестьянином; графиня Шапока, супруга померанского наместника, говорившая на немецком языке, как на родном, передала ему, что она готова одеться крестьянкой и провести короля под видом ее супруга, положившись на проверенного человека, прекрасно знавшего страну. Это — тот самый способ, который я прежде всего имел в виду, говоря о бегстве короля Французского в том случае, если это нужно сделать тайно, ночной порой…

— А во-вторых? — перебил его Людовик XVI, словно ему было неприятно сравнение с королем Станиславом.

— Во-вторых, государь, можно было с тысячью людей рискнуть пробиться сквозь кольцо московитов; об этом способе я тоже уже упоминал в разговоре с королем Французским и заметил при этом, что у него в распоряжении не одна, а тридцать тысяч человек.

— Вы сами видели, на что мне пришлось употребить эти тридцать тысяч человек четырнадцатого июля, господин де Фавра, — отвечал король. — Перейдем к третьему способу.

— Третье предложение было Станиславом принято; оно заключалось в том, чтобы, переодевшись в крестьянское платье, выйти из Данцига, но не в сопровождении женщины, которая могла бы оказаться в пути обузой, не с тысячью человек, которые все от первого до последнего могли быть перебиты, так и не сумев прорвать кольцо вражеских войск, а отправиться лишь с двумя-тремя надежными людьми, которые всегда пройдут, где угодно. Этот третий способ был предложен господином Монти, французским послом, и поддержан моим родственником генералом Штейнфлихтом.

— Этот план и был принят?

— Да, государь. Если какой-нибудь король окажется в таком же положении, как польский король, или в положении сходном, и, остановившись на этом плане, соблаговолит оказать мне такое же доверие, какое ваш венценосный прадед оказал генералу Штейнфлихту, я мог бы головой поручиться за этот план, в особенности — когда дороги столь безлюдны, как во Франции, а король

— такой прекрасный наездник, как ваше величество.

— Ну, разумеется! — подхватила королева. — Однако в ночь с пятого на шестое октября король мне клятвенно обещал, что никогда не уедет без меня и даже не будет замышлять бегство без моего участия; если король дал слово, он его не нарушит.

— Ваше величество! — воскликнул Фавра, обращаясь к королеве. — Это затрудняет путешествие, но не исключает его. Если бы я имел честь руководить подобной экспедицией, я взялся бы доставить королеву, короля и членов королевской семьи целыми и невредимыми в Монмеди или в Брюссель точно так же, как генерал Штейнфлихт в целости и невредимости доставил короля Станислава в Мариенвердер.

— Слышите, государь?! — вскричала королева. — Я думаю, что нам нечего бояться с таким человеком, как маркиз де Фавра.

— Да, ваше величество, — согласился король. — Я тоже так думаю. Однако время еще не пришло.

— Ну что ж, государь, — молвила королева, — ждите, как тот, кто смотрит на меня с портрета. Один вид его, как мне кажется, должен был бы дать вам лучший совет… Ждите, пока вас не вынудят вступить в бой; ждите, пока вас не посадят в тюрьму, пока под вашими окнами не построят эшафот… Сегодня вы говорите: «Слишком рано!», а тогда будете вынуждены признать: «Теперь слишком поздно!» — Как бы то ни было, государь, я в любую минуту по первому слову вашего величества буду к вашим услугам, — с поклоном промолвил Фавра; он боялся, как бы его присутствие, послужившее причиной размолвки между королевой и Людовиком XVI, не утомило короля. — Мне остается лишь предложить моему повелителю свою жизнь: ваше величество, вы можете располагать мною!

— Хорошо, маркиз, — молвил король, — взамен я подтверждаю данное вам королевой обещание позаботиться о маркизе и о ваших детях.

На сей раз король явно отпускал его; маркиз был вынужден удалиться, и, несмотря на то, что ему очень хотелось продолжить беседу, он, видя, что его поддерживает только королева, да и то лишь взглядом, пятясь вышел из комнаты.

Королева провожала его глазами до тех пор, пока за ним не упала портьера.

— Ах, ваше величество! — воскликнула она, протягивая руку к полотну Ван-Дейка. — Когда я приказала повесить этот портрет в вашей спальне, я думала, что он лучше на вас повлияет.

И она с высокомерным видом, словно не желая продолжать разговор, пошла в альков, потом внезапно остановилась со словами:

— Государь! Признайтесь, что маркиз де Фавра — не первый, кого вы принимали нынче утром.

— Да, ваше величество, вы правы; еще раньше у меня был доктор Жильбер. Королева вздрогнула.

— А-а, я так и думала! И доктор Жильбер, насколько я понимаю…

— ..Совершенно со мной согласен: мы не должны уезжать из Франции.

— Может, быть, в таком случае он дает совет, как сделать наше пребывание здесь возможным?

— Да, ваше величество, он дает такой совет. К несчастью, я нахожу его если и не плохим, то уж, несомненно, невыполнимым.

— Что же он советует?

— Он хочет, чтобы мы купили на год Мирабо.

— За сколько? — спросила королева.

— За шесть миллионов... и одну вашу улыбку. Королева глубоко задумалась.

— Возможно, это неплохой способ…

— Да, однако вы от него откажетесь, не так ли, ваше величество? — спросил король.

— Я не говорю ни «да», ни «нет», государь, — отвечала королева; лицо ее приняло в это мгновение угрожающее выражение, какое бывает у ангелов зла в минуту их торжества, — надо об этом подумать…

Уже выходя, она прибавила, едва слышно:

— И я об этом подумаю!