XXIV
Кот у Передонова дичал, фыркал, не шел по зову, – совсем отбился от рук. Страшен он стал Передонову. Иногда Передонов чурался от кота.
«Да поможет ли это? – думал он. – Сильное электричество у этого кота в шерсти, вот в чем беда».
Однажды он придумал: остричь бы кота надо. Вздумано – сделано. Варвары не было дама, – она пошла к Грушиной, опустив в карман бутылочку с вишневою наливкою, – помешать некому. Передонов привязал кота на веревку, – ошейник сделал из носового платка, – и повел в парикмахерскую. Кот дико мяукал, метался, упирался. Иногда в отчаянии бросался он на Передонова, но Передонов отстранял его палкою. Мальчишки толпою бежали сзади, гукали, хохотали. Прохожие останавливались. Из окон выглядывали на шум. Передонов угрюмо тянул кота за веревку, ничем не смущаясь. Привел-таки, – и сказал парикмахеру:
– Хозяин, кота побрей, да поглаже.
Мальчишки толпились у дверей снаружи, хохотали, кривлялись. Парикмахер обиделся, покраснел. Он сказал слегка дрожащим голосом:
– Извините, господин, мы этакими делами не занимаемся! И даже не приходилось видеть бритых котов. Это, должно быть, самая последняя мода, до нас еще не дошла.
Передонов слушал его в тупом недоумении. Он крикнул:
– Скажи – не умею, шарлатан.
И ушел, таща неистово мяукавшего кота. Дорогою он думал тоскливо, что везде, всегда, все над ним только смеются, никто не хочет ему помочь. Тоска теснила его грудь.
Передонов с Володиным и Рутиловым пришли в сад играть на биллиарде. Смущенный маркер объявил им:
– Нельзя-с играть сегодня, господа.
– Это почему? – злобно спросил Передонов: – нам, да нельзя!
– Так как, извините, а только что шаров нету, – сказал маркер.
– Проворонил, ворона, – послышался из-за перегородки грозный окрик буфетного содержателя.
Маркер вздрогнул, шевельнул вдруг покрасневшими ушами, – какое-то, словно заячье, движение, – и шепнул:
– Украли-с.
Передонов крикнул испуганно:
– Ну! кто украл?
– Неизвестно-с, – доложил маркер. – Ровно как никого не было, а вдруг, глядь, и шаров нету-с.
Рутилов хихикал и восклицал:
– Вот так анекдот!
Володин сделал обиженное лицо и выговаривал маркеру:
– Если у вас изволят шарики воровать, а вы изволите в это время быть в другом месте, а шарики брошены, то вам надо было загодя другие шарики завести, чтобы нам было чем играть. Мы шли, хотели поиграть, а если шариков нету, то как же мы можем играть?
– Не скули, Павлуша, – сказал Передонов, – без тебя тошно. Ищи, маркер, шары, нам непременно надо играть, а пока тащи пару пива.
Принялись пить пиво. Но было скучно. Шары так и не находились. Ругались меж собою, бранили маркера. Тот чувствовал себя виноватым и отмалчивался.
В этой краже усмотрел Передонов новую вражью каверзу.
«Зачем?» – думал он тоскливо и не понимал.
Он пошел в сад, сел на скамеечку над прудом, – здесь еще он никогда не сиживал, – и тупо уставился на затянутую зеленую воду. Володин сел рядом с ним, разделял его грусть и бараньими глазами глядел на тот же пруд.
– Зачем тут грязное зеркало, Павлушка? – спросил Передонов и ткнул палкою по направлению к пруду.
Володин осклабился и ответил:
– Это не зеркало, Ардаша, это – пруд. А так как ветерка теперь нет, то в нем деревья и отражаются, вот оно и показывает, будто зеркало.
Передонов поднял глаза. За прудом забор отделял сад от улицы. Передонов спросил:
– А кот на заборе зачем? Володин посмотрел туда же и сказал, хихикая:
– Был, да весь вышел.
Кота и не было, – померещился он Передонову, – кот с широко-зелеными глазами, хитрый, неутомимый враг.
Передонов опять стал думать о шарах. Кому они нужны? Недотыкомка, что ли, их пожрала? То-то ее сегодня и не видно, – думал Передонов. – Нажралась да и завалилась куда-нибудь, спит теперь, поди.
Передонов уныло побрел домой.
Запад потухал. Тучка бродила по небу, блуждала, подкрадывалась, – мягкая обувь у туч, – подсматривала. На ее темных краях загадочно улыбался темный отблеск. Над речкою, что текла меж садом и городом, тени домов да кустов колебались, шептались, искали кого-то.
А на земле, в этом темном и вечно враждебном городе, все люди встречались злые, насмешливые. Все смешалось в общем недоброжелательстве к Передонову, собаки хохотали над ним, люди облаивали его.
Городские дамы начали отдавать Варваре визиты. Некоторые с радостным любопытством поспешили уже на второй, на третий день посмотреть, какова-то Варвара дома. Другие промедлили неделю и больше. А иные и вовсе не пришли, – не была, например, Вершина.
Передоновы ожидали каждый день ответных визитов с трепетным нетерпением; пересчитывали, кто еще не был. Особенно нетерпеливо ждали директора с женою. Ждали и волновались непомерно, – а вдруг Хрипачи не придут.
Прошла неделя. Хрипачей еще не было. Варвара начала злиться и ругаться. Передонова же повергло это ожидание в нарочито-угнетенное состояние. Глаза у Передонова стали совсем бессмысленными, словно они потухали, и казалось иногда, что это – глаза мертвого человека. Нелепые страхи мучили его. Без всякой видимой причины он начинал вдруг бояться тех или других предметов. С чего-то пришла ему в голову и томила несколько дней мысль, что его зарежут; он боялся всего острого и припрятал ножи да вилки.
«Может быть, – думал он, – они наговорены да нашептаны. Как раз и сам на нож нарежешься».
– Зачем ножи? – сказал он Варваре. – Едят же китайцы палочками.
Целую неделю из-за этого не жарили мяса, довольствовались щами да кашею.
Варвара, мстя Передонову за испытанные до свадьбы страхи, иногда поддакивала ему и утверждала его этим в убеждении, что его причуды не даром. Она говаривала ему, что у него много врагов, да и как-де ему не завидовать? Не раз говорила она, дразня Передонова, что уж наверное на него донесли, обнесли его перед начальством да перед княгинею. И радовалась, что он, видимо, трусил.
Передонову казалось ясным, что княгиня им недовольна. Разве она не могла прислать ему на свадьбу образа или калача? Он думал: надо заслужить ее милость, да чем? Ложью, что ли? Оклеветать кого-нибудь, насплетничать, донести, Все дамы любят сплетни, – так вот бы на Варвару сплести что-нибудь веселое да нескромное и написать княгине. Она посмеется, а ему даст место.
Но не сумел Передонов написать такое письмо, да и страшно ему стало: писать к самой княгине. А потом он и забыл об этой затее.
Своих обычных гостей Передонов угощал водкою да самым дешевым портвейном. А для директора купил мадеры в три рубля. Это вино Передонов считал чрезвычайно дорогим, хранил его в спальне, а гостям только показывал и говорил:
– Для директора.
Сидели раз у Передонова Рутилов да Володин. Передонов показал им мадеру.
– Что снаружи смотреть, не вкусно! – сказал Рутилов, хихикал. – Ты нас угости дорогой-то мадеркой.
– Ишь ты, чего захотел! – сердито отвечал Передонов. – А что же я директору подам?
– Директор водки рюмку выпьет, – сказал Рутилов.
– Директору нельзя водку пить, директору мадера полагается, – рассудительно говорил Передонов.
– А если он водку любит? – настаивал Рутилов.
– Ну, вот еще, генерал водку любить не станет, – уверенно сказал Передонов.
– А ты нас все-таки угости, – приставал Рутилов.
Но Передонов поспешно унес бутылку, и слышно было, как звенел замок у шкапика, в котором он спрятал вино. Вернувшись к гостям, он, чтобы переменить разговор, стал говорить о княгине. Он угрюмо сказал:
– Княгиня! на базаре гнилыми яблоками торговала, да князя и обольстила. Рутилов захохотал и крикнул:
– Да разве князья по базарам ходят?
– Да уж она сумела приманить, – сказал Передонов.
– Сочиняешь ты, Ардальон Борисыч, небылицу в лицах, – спорил Рутилов, – княгиня – знатная дама.
Передонов смотрел на него злобно и думал: «Заступается, – с княгинею, видно, заодно. Княгиня его, видно, околдовала, даром что далеко живет». А недотыкомка юлила вокруг, беззвучно смеялась и все сотрясалась от смеха. Она напоминала Передонову о разных страшных обстоятельствах. Он боязливо озирался и шептал:
– В каждом городе есть тайный жандармский унтер-офицер. Он в штатском, иногда служит, или торгует, или там еще что делает, а ночью, когда все спят, наденет голубой мундир да и шасть к жандармскому офицеру.
– А зачем же мундир? – деловито осведомился Володин.
– К начальству нельзя без мундира, высекут, – объяснил Передонов.
Володин захихикал. Передонов наклонился к нему поближе и зашептал:
– Иногда он даже оборотнем живет. Ты думаешь, это просто кот, ан врешь! это жандарм бегает. От кота никто не таится, а он все и подслушивает.
Наконец, недели через полторы, директорша отдала визит Варваре. Приехала с мужем, в будень, в четыре часа, нарядная, любезная, благоухающая сладкою фиалкою, – и совсем неожиданно для Передоновых: те ждали Хрипачей почему-то в праздник, да пораньше. Переполошились. Варвара была в кухне, полуодетая, грязная. Она метнулась одеваться, а Передонов принимал гостей и казался только что разбуженным.
– Варвара сейчас, – бормотал он, – она одевается. Она стряпала. У нас прислуга новая, не умеет по-нашему, дура набитая.
Скоро вышла и Варвара, с красным, испуганным лицом, кое-как одетая. Она сунула гостям потную, грязноватую руку и дрожащим от волнения голосом заговорила:
– Уж извините, что заставила ждать, – не знали, что вы в будни пожалуете.
– Я редко выезжаю в праздник, – сказала госпожа Хрипач, – пьяные на улицах. Пусть прислуга имеет себе этот день.
Разговор кое-как завязался, и любезность директорши немного ободрила Варвару. Директорша обошлась с Варварою слегка презрительно, но ласково, – как с раскаявшеюся грешницею, которую надо приласкать, но о которую все еще можно запачкаться. Она сделала Варваре несколько наставлений, как бы мимоходом, – об одежде, обстановке.
Варвара старалась угодить директорше, и дрожь испуга не оставляла ее красных рук и потрескавшихся губ. Директоршу это стесняло. Она старалась быть еще любезнее, но невольная гадливость одолевала ее. Всем своим обращением она давала понять Варваре, что близкое знакомство между ними не установится. Но так как делалось это совсем любезно, то Варвара не поняла и возомнила, что они с директоршею будут большими приятельницами.
Хрипач имел вид человека, который попал не в свое место, но ловко и мужественно скрывает это. От мадеры он отказался: он не привык в этот час пить вино. Разговаривал о городских новостях, о предстоящих переменах в составе окружного суда. Но слишком заметно было, что он и Передонов вращаются в здешнем обществе в различных кругах.
Сидели недолго. Варвара обрадовалась, когда они ушли: и были, и ушли скоро. Она радостно говорила, снова раздеваясь:
– Ну, слава богу, ушли. А то я и не знала, что и говорить-то с ними. Что значит, как мало-то знакомые люди, – не знаешь, с какой стороны к ним и подъехать.
Вдруг она вспомнила, что Хрипачи, прощаясь, не звали их бывать у себя. Это ее смутило сначала, но потом она смекнула:
– Карточку пришлют, с расписанием, когда ходить, У этих господ на все свое время. Вот теперь бы мне надо по-французски насобачиться, а то я по-французски ни бе, ни ме.
Возвращаясь домой, директорша сказала мужу:
– Она – жалкая и безнадежно-низменная; с нею никак невозможно быть в равных отношениях. В ней ничто не корреспондирует ее положению.
Хрипач ответил:
– Она вполне корреспондирует мужу. Жду с нетерпением, когда его от нас возьмут.
После свадьбы Варвара, с радости, стала выпивать, особенно часто с Грушиною. Раз, под хмельком, когда у нее сидела Преполовенская, Варвара проболталась о письме. Всего не рассказала, а намекнула довольно ясно. Хитрой Софье и того было довольно, – ее вдруг словно осенило. И как сразу не догадаться было! – мысленно пеняла она себе. По секрету рассказала она про подделку писем Вершиной, и от той пошло по всему городу.
Преполовенская при встречах с Передоновым не могла не посмеяться над его доверчивостью. Она говорила:
– Уж очень вы просты, Ардальон Борисыч.
– Вовсе я не прост, – отвечал он, – я кандидат университета.
– Вот и кандидат, а уж кто захочет, тот сумеет вас обмишулить.
– Я сам всякого обмишулю, – спорил Передонов.
Преполовенская хитро улыбалась и отходила. Передонов тупо недоумевал: с чего это она? Со зла! – думал он: – все-то ему враги.
И он показывал вслед ей кукиш.
«Ничего не возьмешь», – думал он, утешая себя. Но страх томил.
Этих намеков Преполовенской казалось мало. Сказать же ему ясными словами всю правду она не хотела. Зачем ссориться с Варварою? Время от времени она посылала Передонову анонимные письма, где намеки были яснее. Но Передонов понял их превратно.
Софья писала ему однажды:
«Та княгиня, что вам писала письма, поищите, не здесь ли живет».
Передонов подумал, что, верно, княгиня сама приехала сюда за ним следить. Видно, думал он, втюрилась в меня, хочет отбить у Варвары.
И ужасали, и сердили эти письма Передонова. Он приступал к Варваре:
– Где княгиня? Говорят, она сюда приехала.
Варвара, мстя за прежнее, мучила его недомолвками, издевочками, трусливыми, злыми изворотами. Нагло ухмыляясь, она говорила неверным голосом, как говорят, когда заведомо лгут, без надежды на доверие:
– Почем же я знаю, где живет теперь княгиня!
– Врешь, знаешь! – в ужасе говорил Передонов.
Он не понимал, чему надо верить: смыслу ли ее слов, или выдающему ложь звуку ее голоса, – и это, как все для него непонятной, наводило на него ужас. Варвара возражала:
– Ну, вот еще! может быть, и уехала куда из Питера, она ведь у меня не спрашивается.
– А может быть, и в самом деле сюда приехала? – робко спрашивал Передонов.
– Может быть, и сюда приехала, – поддразнивающим голосом говорила Варвара. – В тебя втюрилась, приехала полюбоваться.
Передонов восклицал:
– Врешь! да неужто втюрилась?
Варвара злорадно смеялась.
С тех пор Передонов стал внимательно смотреть, не увидит ли где княгини. Иногда ему казалось, что она заглядывает в окошко, в дверь подслушивает, шушукается с Варварою.
Время шло, а выжидаемая день за днем бумага о назначении инспектором все не приходила. И частных сведений о месте никаких не было. Справиться у самой княгини Передонов не смел: Варвара постоянно пугала его тем, что она – знатная. И ему казалось, что если бы он сам вздумал к ней писать, то вышли бы очень большие неприятности. Он не знал, что именно могли с ним сделать по княгининой жалобе, но это-то и было особенно страшно. Варвара говорила:
– Разве не знаешь аристократов? Жди, сами сделают что надо. А напоминать будешь – обидятся, хуже будет. У них гонору-то сколько! они гордые, они любят, чтобы им верили.
И Передонов пока еще верил. Но злобился на княгиню. Иногда думал он даже, что и княгиня доносит на него, чтобы избавиться от своих обещаний. Или потому доносит, что злится: он повенчался с Варварою, а княгиня сама в него влюблена. Потому, думал он, она и окружила его соглядатаями, которые всюду следят за ним, обступили его так, что уж нет ни воздуха, ни света. Недаром она – знатная. Все может, что захочет. Со злости он лгал на княгиню несообразные вещи. Рассказывал Рутилову да Володину, что был прежде ее любовником, и она ему платила большие деньги.
– Только я их пропил. Куда мне их к дьяволу! Она еще мне обещала пенсию по гроб жизни платить, да надула.
– А ты бы брал? – хихикая, спросил Рутилов.
Передонов промолчал, не понял вопроса, а Володин ответил за него солидно и рассудительно:
– Отчего же не брать, если она – богатая. Она изволила пользоваться удовольствиями, так должна и платить за это.
– Добро бы красавица! – тоскливо говорил Передонов, – рябая, курносая. Только что платила хорошо, а то бы и плюнуть на нее, чертовку, не захотел. Она должна исполнить мою просьбу.
– Да ты врешь, Ардальон Борисыч, – сказал Рутилов.
– Ну вот, вру. А что она платила-то мне даром, что ли? Она ревнует к Варваре, потому мне и места не дает так долго.
Передонов не испытывал стыда, когда рассказывал, будто бы княгиня платила ему. Володин был доверенным слушателем и не замечал нелепостей и противоречий в его рассказах. Рутилов возражал, но думал, что без огня дыма не бывает: что-то, думал он, было между Передоновым и княгинею.
– Она старее поповой собаки, – говорил Передонов убежденно, как нечто дельное. – Только вы, смотрите, никому не болтайте: до нее дойдет, худо будет. Она мажется и поросячью молодость себе в жилы пускает, И не узнаешь, что старая. А уж ей сто лет.
Володин качал головою и причмокивал. Он всему верил.
Случилось, что на другой день после такого разговора Передонову пришлось в одном классе читать крыловскую басню «Лжец». И несколько дней подряд с тех пор он боялся ходить через мост, – брал лодку и переезжал, – а мост, пожалуй, еще провалится. Он объяснил Володину:
– Про княгиню я правду говорил, только вдруг он не поверит да и провалится к чорту.
