ГЛАВА XXIV

Между тем французские послы прибыли в Пон-де-л'Арш: английский король назначил в качестве своих представителей графа Варвика, архиепископа Кентерберийского и других знатных особ из своего ближайшего окружения. Однако после первых же встреч с англичанами французским послам стало совершенно ясно, что король Генрих, которого комендант Руанской крепости Ги-де-Бутилье убедил в том, что город этот покорится, желает лишь выиграть время. Сперва возникли долгие споры, на каком языке, французском или английском, следует изложить согласованные условия. Вопрос, казалось, был чисто формальным, но за ним скрывалась суть дела: французские послы видели это, но уступили. Когда первую трудность удалось преодолеть, сразу же возникла другая: английский король написал, будто недавно ему стало известно, что брат его, Карл VI, снова впал в безумие и потому не в состоянии сейчас подписать с ним договор, что сын Карла, дофин, королем еще не является и не может его заменить; герцог же Бургундский не вправе решать дела Франции и распоряжаться наследием дофина. Было ясно, что, движимый честолюбивыми надеждами, английский король считал для себя невыгодным договариваться об одной только части Франции, когда он, воспользовавшись теперешними раздорами между дофином и герцогом Бургундским, мог захватить ее целиком.

Когда кардинал Юрсен, который был послан папой Мартином V попытаться восстановить мир в христианстве и, облеченный миротворческой миссией, последовал в Пон-де-л'Арш, увидел все эти проволочки, он решил отправиться в Руан и прямо объясниться с самим английским королем. Генрих принял посланца святейшего отца со всеми почестями, каких заслуживала его миссия, но слушать он сперва ничего не хотел.

— По благословению божьему, — сказал он кардиналу, — явился я в это королевство, дабы покарать его подданных и править ими как истинный король: тут разом сходятся все причины, по которым королевство должно перейти в другие руки, от одного владетеля к другому. Богу угодно, чтобы это совершилось и чтобы я вступил во владение Франции: он сам дал мне на это право.

Тогда кардинал стал говорить о заключении родственного союза с французским королевским домом. Он показал королю Генриху портрет принцессы Екатерины, дочери французского короля Карла, которой было всего шестнадцать лет и которая считалась одной из красивейших женщин своего времени. Генрих взял в руки портрет, долго любовался им и обещал кардиналу на другой день дать ответ: он сдержал свое слово.

Генрих соглашался на предложенный союз, но требовал, чтобы в приданное принцессе Екатерине дали сто тысяч экю, герцогство Нормандское, часть которого он уже завоевал, герцогство Аквитанское, графство Понтье и многие другие владения, полностью сняв с них какую-либо вассальную зависимость от французского короля.

Кардинал и послы, видя, что никакой надежды на лучшие условия нет, передали эти предложения Карлу VI, королеве Изабелле и герцогу Бургундскому. Принять их было невозможно, они были отклонены, и герцог со своими войсками подошел к самому Бовэ.

Жители Руана, которые с началом переговоров чуть воспрянули духом, потеряли теперь всякую надежду на мир и решили идти к Бовэ, чтобы искать спасения в войне. Они собрали десять тысяч хорошо вооруженных людей, избравших своим предводителем Алена Бланшара; это был храбрый человек, более приверженный к простому народу, нежели к состоятельным горожанам, которого с самого же начала осады простые люди выбрали своим полководцем. Каждый запасся на два дня провизией, и с наступлением ночи руанцы приготовились к осуществлению своего намерения.

Поначалу было условлено выйти всем через ворота замка. Однако Ален Бланшар решил, что лучше атаковать с двух сторон одновременно, и изменил первоначальный замысел. Он сам вышел из ворот, соседних с воротами замка, чтобы начать атаку отрядом в две тысячи человек. Его должны были поддержать остальные восемь тысяч, которые выступали одновременно с его отрядом, согласуя с ним свои действия.

В назначенный час Ален Браншар и две тысячи храбрецов бесшумно вышли из города, под покровом темноты выдвинулись вперед и с первым же криком неприятельского часового, как одержимые, устремились в лагерь английского короля. Сначала они перебили большое число его воинов, потому что те были безоружны, а многие просто-напросто спали; однако вскоре всполошился весь лагерь, затрубили трубы, рыцари и воины сбежались к королевскому шатру. Короля они застали вооруженным только наполовину; ему не хватило времени даже надеть каску. Чтобы быть узнанным в лицо своими людьми, которые могли подумать, что он убит, и поддаться панике, Генрих приказал по обе стороны от своей лошади несли два зажженных факела.

Те, кто собрался вокруг короля, а количество их все увеличивалось, вскоре увидели, с каким малочисленным противником они имеют дело, и тут же бросились в атаку. Из атакуемых они превратились в атакующих и, растянувшись полукругом, своими мощными флангами ударили по флангам небольшого французского отряда. Ален Бланшар и его люди защищались, как львы, не понимая, каким образом друзья могли их оставить.

Вдруг со стороны замка послышались страшные крики: французы решили, что это крики друзей, спешащих к ним на помощь, и воспрянули духом; но, увы, то были крики отчаяния. Изменник Ги, не имея возможности предупредить английского короля о принятом руанцами решении, постарался, по крайней мере, помешать его осуществлению: он приказал подпилить на три четверти сваи, на которых лежал мост, а также цепи, которые этот мост поддерживали. Около двухсот человек успели переправиться на другую сторону рва, но под тяжестью пушек и кавалерии мост обрушился, и лошади, люди, орудия — все рухнуло в ров; те, что упали, и те, что были тому свидетелями, одновременно издали страшный крик — крик отчаяния и ужаса. Этот крик как раз и услышали Ален Бланшар и его войско.

Двести человек, успевшие переправиться через ров, не могли уже вернуться обратно в город и устремились на помощь своим товарищам. Англичане же подумали, что из Руана вышел весь его гарнизон, и расступились перед французами. Тут-то Ален Бланшар и понял, какое совершено над ним предательство. Но в то же самое время, окинув все вокруг быстрым взглядом, он увидел дорогу, которая из-за оплошности неприятеля осталась открытой. Тогда он приказал отступить. Отход был произведен в образцовом порядке, при поддержке подоспевших на помощь двухсот человек. Продолжая сражаться, они отступили к тем самым городским воротам, через которые вышли. Руанцы, из-за крушения моста так и оставшиеся в городе, выбежали на крепостной вал и градом камней и стрел прикрывали их отход. Наконец подвесной мост опустился, ворота раскрылись, и небольшой отряд, потеряв пятьсот человек, возвратился в город. Англичане, преследовавшие Бланшара, были от него так близко, что он, боясь, как бы и они не вошли вместе с ними в город, приказал поднять мост, хотя сам находился еще по другую сторону рва.

Эта неудавшаяся вылазка только ухудшила положение осажденных. Герцог Бургундский с крупными силами подошел к Бовэ, но помощи от него французы не получили. Тогда они снова направили к нему депутацию из четырех человек со следующим письмом:

«Король, отец наш, и вы, благородный герцог Бургундский! Граждане Руана уже не один раз писали вам и давали знать о великой нужде и горестях, какие они ради вас терпят. Однако же доселе вы ничем не помогли им, как обещали. И все-таки мы в последний раз посланы к вам, чтобы от имени осажденных жителей Руана известить о том, что, если в самом скором времени помощь им подана не будет, они сдадутся английскому королю, и уже отныне, если вы этого не сделаете, отрекаются от верности, присяги, службы и повиновения, которыми вам обязаны».

Герцог Бургундский ответил депутатам, что у короля нет еще достаточного количества воинов, чтобы заставить англичан снять осаду, но в угоду богу руанцам вскоре окажут помощь. Депутаты попросили назначить срок, и герцог дал им слово, что будет это не позднее, чем на третий день рождества. Затем, преодолев множество опасностей, депутаты возвратились в Руан и передали эти слова многострадальному городу, осажденному врагом, брошенному на произвол судьбы герцогом и забытому своим королем, который на сей раз действительно был охвачен приступом безумия.

Третий день после рождества миновал, но Руан не получил никакой помощи. Тогда два простых дворянина решились на то, на что не отваживался или не хотел отважиться Жан Неустрашимый: то были мессир Жак де Аркур и сеньор де Морей. Они собрали отряд из двух тысяч воинов и попытались внезапно напасть на английский лагерь. Но если им хватило на это мужества, то войско их было чересчур слабым: лорд Корнуолл обратил их в бегство, и во время этого бегства в плен были взяты сеньор де Морей и незаконнорожденный сын де Круа. Самому Жаку де Аркуру удалось спастись лишь благодаря проворству своей лошади, которую он заставил перепрыгнуть ров шириною десять футов.

Осажденным стало ясно, что в их спасение никто уже не верит. Положение их было до того жалким, что даже неприятель смилостивился над ними: в честь праздника рождества английский король приказал послать несчастным людям кое-какую провизию, ибо те буквально умирали с голоду в городских рвах. Видя, что они брошены безумным королем и клятвопреступником герцогом Бургундским, осажденные решили вступить в переговоры о мире. Они подумали, разумеется, о том, чтобы прибегнуть к помощи дофина, но тот и сам вел жестокую войну в графстве Мэн, где ему приходилось одной рукой сражаться против англичан, а другой — против бургундцев.

И вот со стороны осажденных к английскому королю прибыл герольд просить охранную грамоту, которую Генрих согласился им выдать. Спустя два часа шестеро депутатов с обнаженными головами, в черных одеждах, как и подобает просителям, медленно шагали через английский лагерь к королевскому шатру. Это были два духовных лица, два рыцаря и два горожанина. Король принял их, восседая на своем троне, в окружении всей военной знати. Заставив депутатов некоторое время постоять перед своей персоной, дабы они прониклись сознанием, что находятся в полной его власти, он знаком разрешил им говорить.

— Ваше величество, — начал один из них твердым голосом, — морить голодом ни в чем неповинных простых и несчастных людей не прибавляет вам заслуг и не требует от вас большой доблести. Разве не достойнее было бы отпустить с миром тех, кто гибнет между нашими стенами и вашими окопами, а потом приступом взять город и покорить его храбростью и силой? Этим вы снискали бы себе больше славы и своим милосердием к несчастным заслужили бы благословенье божье.

Поначалу король слушал эту речь, поглаживая свою любимую собаку, лежавшую у его ног; но вскоре рука его замерла от удивления: он ожидал, что услышит мольбы и просьбы, а услышал упреки. Брови его нахмурились, горькая усмешка искривила рот. Некоторое время он смотрел на посланцев, как бы давая им тем самым время взять обратно свои слова, но, видя, что они молчат, заговорил язвительно и высокомерно:

— В руках у богини войны три прислужника: меч, огонь и голод. От меня зависел выбор: воспользоваться ли всеми тремя сразу или выбрать только одного. Чтобы наказать ваш город и принудить его к повиновению, я призвал себе на помощь прислужника наименее жестокого. Впрочем, к какому бы из них ни прибегнул полководец, если он добивается успеха, успех его равно почетен, и уж это его дело выбрать то, что ему кажется более выгодным. Что же до несчастных, которые умирают во рвах, то виноваты в этом вы, жестоко изгнавшие их из города, не посчитавшись с тем, что я мог приказать перебить их. Если они получили какую-то помощь, то благодаря не вашему, а моему милосердию. И по тому, насколько дерзка ваша просьба, я заключаю, что вы не терпите особой нужды; людей этих я оставляю на ваше попечение, дабы они помогли вам поскорее съесть ваш провиант. Что же до взятия города, то я возьму его, как мне будет угодно и когда мне будет угодно, и это уже мое, а не ваше дело.

— Однако, ваше величество, — вновь начал один из депутатов, — в случае если бы сограждане наши поручили нам сдать Руан, каковы были бы ваши условия?

Лицо короля просияло в торжествующей улыбке.

— Мои условия, — отвечал он, — это условия, какие предъявляются людям, взятым в плен с оружием в руках, и покоренному городу: город и его жители — в полное мое распоряжение.

— В таком случае, государь, — решительно сказали депутаты, — пусть защитой нам служит милость господня, ибо все мы — мужчины и женщины, старики и дети — скорее погибнем все до последнего, нежели сдадимся на таких условиях.

С этими словами они почтительно поклонились королю и, простившись с ним, вернулись в город передать условия англичан несчастным жителям, с нетерпением ожидавшим их возвращения.

Узнав об условиях английского короля, доблестные руанцы единодушно воскликнули: «Жить или умереть, сражаясь, но не покориться воле англичан!» Было решено, что следующей же ночью они проделают брешь в стене, подожгут город и с оружием в руках, поставив в середину своих жен и детей, пройдут через всю английскую армию, двигаясь туда, куда поведет их бог.

Об этом героическом решении король Генрих узнал еще вечером: ему сообщил о нем Ги-де-Бутилье. Однако Генриху нужен был город, а не пепелище, и он направил к осажденным герольда с нижеследующими условиями, которые были оглашены на городской площади.

Во-первых, жители Руана должны были заплатить сумму в триста пятьдесят пять тысяч экю золотом, монетою французской чеканки.

Условие это было принято.

Во-вторых, король требовал, чтобы ему, в полное его распоряжение, были выданы три человека, а именно: мессир Робер де Линэ, главный викарий архиепископа Руанского, начальник канониров Жан Журден и вожак простолюдинов Ален Бланшар.

Ответом на это был всеобщий крик негодования. Ален Бланшар, Жан Журден и Робер де Линэ выступили вперед.

— Это наше дело, а не ваше, — сказали они, обратившись к своим согражданам. — Мы готовы сдаться английскому королю, и никого это не касается. Позвольте же нам идти.

Народ расступился, и три мученика направились в английский лагерь.

В-третьих, король Генрих потребовал от всех без исключения жителей Руана верности, присяги и повиновения ему и его преемникам, со своей стороны обещая им защиту против любой силы и насилия и сохранение за ними привилегий, льгот и свобод, которыми они пользовались со времен короля Людовика. Те же из граждан, которые пожелали бы покинуть город, дабы не подчиняться этому условию, могли уходить, но только в одежде, которая была на них, а их имущество передавалось в пользу английского короля; люди военные должны были отправиться туда, куда победителю угодно было их послать, причем весь путь совершить пешком, с посохом в руке, подобно паломникам или нищим.

Условие было суровым, но его пришлось принять.

Как только осажденные дали клятву выполнять договор, король разрешил умиравшим с голоду людям приходить за съестными припасами в английский лагерь: все там было в таком изобилии, что целый баран стоил не больше шести парижских су.

События, о которых мы рассказали, произошли 16 января 1419 года .

Вечером 18 января, в канун того дня, который был назначен англичанами для вступления в покоренный город, герцог Бретонский, не знавший о сдаче Руана, прибыл в лагерь Генриха, чтобы предложить ему свидание с герцогом Бургундским и начать переговоры о снятии осады. Король Генрих пожелал оставить герцога в неведении, сказал, что ответ он даст на другой день, и весь вечер провел с ним в доброй дружеской беседе.

На другой день, 19 января, в восемь часов утра король пришел в шатер герцога и пригласил его прогуляться на гору св. Екатерины, откуда виден весь город Руан. Паж, ожидавший у входа, держал под уздцы двух прекрасных лошадей — одну для короля, другую для герцога. Последний согласился совершить прогулку в надежде, что, оставшись с королем с глазу на глаз, он улучит подходящую минуту и сумеет склонить его к свиданию, о котором просил.

Король повел своего гостя на западный склон горы св. Екатерины. Густой туман, поднявшийся над Сеной, скрывал город целиком, но с первыми лучами солнца порывы северного ветра разорвали серую пелену, и клочья ее быстро исчезли с небосвода, подобно волнам затихающего морского прилива; взору предстала величественная панорама, открывающаяся с того места, откуда и сегодня еще можно видеть остатки римского лагеря, именуемого «Лагерь Цезаря».

Герцог Бретонский с восхищением взирал на эту обширную картину: справа ее замыкала гряда холмов, поросших виноградниками с вкрапленными между ними деревьями; впереди, напоминая огромный, развернутый в долине и волнуемый ветром кусок шелковой ткани, извивалась Сена; чем дальше, тем она становилась все шире и шире, теряясь в необозримой дали, за которой угадывалась близость океана; слева, подобно ковру, простирались богатые и обширные равнины Нормандии, выступающие в море в виде полуострова, на котором, устремив глаза на Англию, вечно бодрствует Шербур — неусыпный часовой Франции.

Но когда герцог перевел свой взор в середину этой картины, глазам его представилось поистине странное и неожиданное зрелище. Покоренный город печально лежал у его ног: на стенах не видно было ни единого флага, все городские ворота были открыты, обезоруженный гарнизон города ожидал на улицах приказа победителей. Все английские воины, напротив, стояли под ружьем с развернутыми знаменами, лошади били копытами, трубили трубы — железное кольцо сжимало город, опоясывая его каменные стены.

Герцог Бретонский угадал истину. Униженно он опустил голову на грудь; позор, покрывший Францию, частично ложился и на него, второго вассала королевства, второй цветок французской короны.

Король Генрих, должно быть, не замечал того, что происходит в душе у герцога; он подозвал оруженосца, шепотом отдал ему какие-то приказания, и тот галопом поскакал прочь.

Спустя четверть часа герцог Бретонский увидел, что гарнизон тронулся в путь. По условиям договора французские воины были разуты, с обнаженными головами и с посохами в руках. Они вышли через ворота Дю-Пон, проследовали берегом Сены до моста Сен-Жар, где по приказу английского короля были поставлены контролеры; они обыскивали рыцарей и воинов, отбирали у них золото, серебро и драгоценные камни, а взамен давали каждому по два парижских су. С некоторых они даже сдирали подбитую куньим мехом или расшитую золотом одежду и заставляли их переодеться в платье из грубого сукна или бархата. Видя такое обращение, те, что шли позади, стали бросать в реку свои кошельки и драгоценности, лишь бы только добро их не досталось врагу.

Когда весь гарнизон был уже по другую сторону моста, король повернулся к герцогу и сказал, улыбаясь:

— Любезный герцог, не угодно ли вам будет войти вместе со мною в мой город Руан? Вы будете в нем желанным гостем!

— Благодарю вас, ваше величество, — отвечал герцог Бретонский. — Однако мне не хочется быть частью вашей свиты: вы, разумеется, победитель, но ведь я-то еще не побежденный…

С этими словами он сошел с лошади, которую предоставил ему король Генрих, прося принять ее от него в подарок, и объявил, что будет ожидать здесь своей свиты и что никакая сила не заставит его ступить ногою в город, который более уже не принадлежит французскому королю.

— Весьма сожалею, — сказал Генрих, уязвленный таким упорством. — А то вы могли бы присутствовать при великолепном зрелище, ибо три болвана, защищавших Руан, завтра будут обезглавлены на площади.

Генрих пришпорил лошадь и, не попрощавшись с герцогом, оставил его в ожидании своей свиты. Герцог видел, что король поскакал к воротам города, сопровождаемый пажом, который вместо штандарта нес копье с лисьим хвостом на конце. Навстречу королю, с мощами и святынями в руках, в священных одеждах вышло духовенство. Под звуки торжественного пения король направился в кафедральный собор, где перед главным алтарем на коленях совершил благодарственную молитву, и, таким образом, вступил во владение Руаном, городом, который за двести пятнадцать лет до этого королем Филиппом-Августом, дедом Людовика Святого, был отнят у Иоанна Безземельного, когда после смерти племянника своего Артура тот лишился всех владений.

Тем временем к герцогу Бретонскому присоединилась его свита. Он тотчас вскочил на лошадь, в последний раз окинул взглядом город, тяжко вздохнул при мысли о будущем Франции и пустился галопом назад, более уже не оборачиваясь.

На другой день, как и сказал король Генрих, Ален Бланшар был обезглавлен на городской площади Руана. Робер де Линэ и Жан Журден откупились деньгами. Предатель Ги был назначен наместником герцога Глочестера, ставшего правителем завоеванного города. Он присягнул на верность английскому королю, который по прошествии двух месяцев подарил ему в награду замок и земли вдовы мессира де Ла-Рош-Гюйона, павшего в битве при Азенкуре.

По разумению англичан, это было справедливо, ибо благородная молодая женщина отказалась принести присягу королю Генриху. Она была матерью двух маленьких детей, из которых старшему не исполнилось еще и семи лет. Она владела великолепным замком, и богатству ее могла бы позавидовать герцогиня; жила она среди своих владений и своих вассалов с поистине королевской роскошью. Она бросила все: замок, земли, вассалов. Взяв за руки своих малюток, она надела холщовое платье и ушла, по дороге прося подаяния для себя и детей, и предпочла это тому, чтобы сделаться женою Ги-де-Бутилье и отдать себя во власть давним и заклятым врагам французского королевства.

Мы потому столь подробно остановились на обстоятельствах осады Руана, что взятие его явилось роковым событием, которое очень скоро ужасом отозвалось во всем королевстве. С этого дня англичане действительно обеими ногами стали на французскую землю, ибо владели теперь двумя пограничными ее областями: Гиенью, присягнувшей англичанам на верность, и завоеванной ими Нормандией. Двум вражеским армиям довольно было двинуться навстречу друг другу, чтобы, соединившись, пройти всю Францию, насквозь, подобно тому как шпага проходит сквозь сердце. Весь позор за взятие Руана полностью лег на герцога Бургундского, который видел падение нормандской столицы, и хотя ему достаточно было протянуть руку, чтобы ее спасти, он этого не сделал. Друзья герцога просто не находили слов для его непостижимого бездействия, враги же назвали такое бездействие изменой. Окружение дофина нашло в этом новое оружие против герцога, ибо если сам он и не вручил англичанам ключей, открывавших им ворота к Парижу, он по меньшей мере позволил врагу овладеть этими ключами; ужас, объявший людей, был столь велик, что при вести о взятии столицы двадцать семь городов Нормандии открыли перед англичанами свои ворота .

Когда парижане увидели все это, когда они узнали, что враг находится не далее чем в тридцати лье от их города, парламент, университет и парижские граждане направили посольство к герцогу Жану; они просили его возвратиться вместе с королем, королевой и всем его войском, чтобы защищать столицу королевства. Единственный ответ герцога состоял в том, что он послал им своего пятнадцатилетнего племянника Филиппа, графа де Сен-Поль, наделив его правами наместника короля и поручив руководить всеми военными делами в Нормандии, Иль-де-Франсе, Пикардии, в округах Санлис, Мо, Мелен и Шартр. Когда парижане увидели этого ребенка, посланного для их защиты, они поняли, что брошены на произвол судьбы точно так же, как были брошены их руанские братья. Это тоже послужило поводом к тому, что против герцога Бургундского поднялся ропот недовольства.