Так что же такое настоящая любовь?

Я вновь и вновь задавался этим вопросом, сидя в импровизированной засаде на склоне холма и наблюдая, как Саванна идет к лошадям. На секунду я вспомнил, как приезжал на ранчо увидеть ее, но тот визит годовалой давности уже казался мне нереальным, чем-то из области преданий.

Из-за необходимости срочной продажи коллекция ушла по частям и за меньшую сумму, чем я мог бы выручить без спешки. Собранные отцом монеты разошлись по людям, которым и в голову не придет заботиться о них так, как прежний хозяин. Себе я оставил только пятицентовик с головой бизона — не смог с ним расстаться. Кроме фотографии, это все, что осталось у меня от отца, и я всегда ношу эти пять центов с собой как талисман. Я часто достаю из кармана пластиковый контейнер, в котором заключена монета, разглядываю ее, глажу пальцами и вновь вижу отца, читающего «Бюллетень нумизмата» в своем кабинете, или вдыхаю аромат жареного бекона, шипящего в кухне. Эти воспоминания вызывают у меня невольную улыбку, и на секунду мне кажется, что я не одинок.

Впрочем, я знаю, что мне суждено остаться одиноким. Я твердо помнил об этом, наблюдая, как Саванна и Тим направляются к дому, держась за руки. Я видел, как нежно они прикасаются друг к другу, и понимал, что этих двоих связывает искренняя, неподдельная любовь. Должен признать, из них получилась красивая пара. Тим позвал Алана, тот подбежал к ним, и все трое вошли в дом. Мне стало интересно, о чем они говорят, ибо я любопытен к подробностям семейной жизни, но я прекрасно понимаю, что это не мое дело. Впрочем, я слышал, что Тим уже не ездит в больницу на процедуры и большинство жителей города считают его исцелившимся.

Я узнал это от местного поверенного, которого нанял во время своего последнего визита в Ленуар. Пришел к нему в офис с банковским чеком и попросил положить эту сумму на счет, открытый для сбора средств на лечение Тима. Я хорошо знал о конфиденциальности отношений поверенный — клиент и понимал, что он никому в городе не скажет ни слова. Для меня было важно, чтобы Саванна ничего не узнала, — в каждом браке место только для двоих.

Однако я просил поверенного информировать меня обо всех относящихся к делу событиях и за последний год несколько раз звонил ему из Германии. Он сообщил Саванне об анонимном клиенте, который готов пожертвовать деньги на лечение Тима с условием держать его в курсе дел. Услышав сумму, Саванна не выдержала и разрыдалась. По словам поверенного, на той же неделе она перевезла мужа в онкологический центр «МД Андерсон», где Тима сочли идеальным кандидатом на участие в клинических испытаниях вакцины, которую собирались тестировать в ноябре. Поверенный сообщил, что Тиму уже провели биохимиотерапию и вспомогательную химиотерапию и медики надеются, что лечение позволит устранить метастазы в легких. Пару месяцев назад поверенный позвонил сказать, что лечение прошло даже успешнее, чем ожидали врачи, и у Тима наступила ремиссия.

Конечно, никто не мог гарантировать, что теперь Тим Уэддон доживет до старости без насморка, но я подарил ему шанс побороться за жизнь, а им двоим — за свое трудное счастье. Я искренне желал им счастья. Я желал счастья Саванне. Насколько я вижу, у них все хорошо. Мне нужно было приехать и убедиться, что я принял верное решение, продав папины монеты ради лечения Тима и решив больше не встречаться и не общаться с Саванной. Теперь, сидя в зарослях на склоне холма, я видел, что сделал правильный выбор.

Я продал отцовскую коллекцию, поскольку наконец понял, что такое настоящая любовь. В этом мне помог Тим Уэддон, доказав своим поступком, что любовь — это когда печешься о счастье другого больше, чем о своем собственном, каких бы жертв это ни потребовало. Я вышел тогда из палаты Тима, чувствуя, что он прав. Но поступать правильно, как вы понимаете, нелегко. Сейчас я живу с ощущением, что в моей жизни чего-то недостает, какой-то важной детали. Я знаю, что мое чувство к Саванне никогда не ослабеет и до конца дней мне суждено гадать, правильный ли выбор я сделал.

Иногда через корку моей твердолобой решимости пробивается росточек любопытства — а что по этому поводу чувствует сама Саванна? Это и есть вторая причина, почему я приехал в Ленуар.

Вскоре на ранчо опустились вечерние сумерки. Сегодня первая ночь полнолуния, а значит, во мне снова оживут воспоминания. Так всегда бывает. Я затаил дыхание, когда луна начала свое медленное восхождение на бездонно-черный небосклон, вначале показав из-за гребня горы лишь тоненький белый серпик. Деревья оделись жидким серебром, и хотя я нетерпеливо ждал своих мучительносладких воспоминаний, но опустил глаза и снова стал смотреть на ранчо.

Долгое время ничего не происходило. Яркая луна медленно двигалась по невидимой огромной дуге. Постепенно одно за другим в доме погасли окна. Я с тревогой и безумной надеждой смотрел на входную дверь, понимая, что Саванна не выйдет, но не в силах заставить себя уйти, и стал дышать совсем неслышно, словно надеясь обмануть ее бдительность и выманить наружу.

Когда я наконец увидел, что дверь открывается, то ощутил странное покалывание в спине, которого никогда не было прежде. Помедлив на ступеньках, Саванна вдруг обернулась и посмотрела прямо в мою сторону. Отчего-то я замер, хотя и знал, что ночью, с крыльца, да еще в густой зелени меня не разглядеть. С моего импровизированного наблюдательного пункта было видно, как Саванна тихо прикрыла за собой дверь, медленно сошла по ступенькам и побрела на середину двора.

Там она остановилась и постояла, сложив руки на груди и исподтишка оглядываясь через плечо, проверяя, не следит ли кто за ней. Наконец она успокоилась, и тогда мне открылось настоящее чудо: я увидел, как Саванна медленно поднимает лицо к луне, упиваясь ее красотой, и дает волю захлестнувшим ее воспоминаниям. Я ничего так не хотел, как показаться ей в эту минуту, но остался сидеть в своем укрытии и тоже смотрел на луну. И на долю секунды, на полмига мне показалось, что мы с Саванной снова вместе.