5

Как только мастер выписался из больницы Святого Луки*, прерванная на три месяца партия была продолжена. Играли в гостинице «Данко-эн» в Ито. В первый день было сделано всего пять ходов — со сто первого по сто пятый, после чего возник спор по поводу следующего игрового дня. Мастер просил отложить доигрывание, так как был болен, на что Отакэ не соглашался и угрожал отказаться от участия в матче. Клубок противоречий запутался еще сильнее, чем в Хаконэ.

И партнеры, и организаторы матча безвылазно сидели в гостинице. Дни тянулись мучительно и попусту пропадали. Тогда-то мастер и предпринял поездку в Кавана, чтобы немного развеяться. Примечательно, что он сам предложил эту поездку, хотя по натуре был домоседом. С ним поехали его ученик Мурасима, игрок пятого дана, девушка-секретарь, которая вела запись ходов, трое профессионалов из Ассоциации го и я.

Едва мы вошли в гостиницу «Канко» в Кавана, как сразу же стало ясно, что делать здесь было нечего — разве что сидеть в вестибюле в креслах и пить чай.

Вестибюль представлял собой полукруглый, со всех сторон застекленный фонарь, выступавший из здания в сад, и напоминал то ли смотровую беседку, то ли солярий. Справа и слева от широкого, заросшего травой сада виднелись лужайки для гольфа, принадлежавшие командам «Фудзи» и «Осима». И сад, и лужайки вплотную подходили к морю.

Я с давних пор любил светлые и просторные пейзажи Каваны и надеялся, что скучавшему мастеру захочется ими полюбоваться. Я следил за выражением его лица, но мастер задумался, и трудно было понять, заметил ли он, какая красота его окружает. На других обитателей гостиницы он тоже не смотрел, лицо его оставалось непроницаемым. Ни слова не проронил ни о пейзаже, ни о гостинице. Как обычно, за него говорила жена. Она похвалила пейзаж и повернулась к мастеру, но тот не выразил ни согласия, ни протеста.

Мне хотелось, чтобы он побыл немного на солнце, и я пригласил его выйти в сад.

— Да-да, пойдемте. На улице тепло, тебе не повредит. Может, почувствуешь себя лучше, — уговаривала его жена. Мастер не возражал.

Стояла золотая осень, и остров Осима виднелся как бы сквозь дымку. Над морем завис коршун. На дальнем краю лужайки сквозь сосны проглядывало море. Там находилось несколько пар молодоженов, приехавших сюда в свадебное путешествие. Благодаря простору и свету они не выглядели безвкусно одетыми, как это нередко бывает с молодоженами в свадебном путешествии. Кимоно невест четко выделялись на фоне моря и сосен и, казалось, излучали свежесть. В Кавана приезжали отпрыски из богатых семей. Я почувствовал вдруг зависть, которая, впрочем, больше походила на сожаление, и обратился к мастеру.

— Молодожены…

— Им, должно быть, скучно, — проговорил мастер, и эти слова, сказанные безразличным тоном, мне потом не раз вспоминались. Я хотел пройтись по лужайке, посидеть на ней, но мастер стоял неподвижно, пришлось остаться рядом.

На обратном пути мы заехали на озеро Ицубеки. Крошечное озерцо, пустынное в вечерний час поздней осени, было на удивление красивым. Мастер вышел со всеми из машины и постоял немного, глядя на воду.

Мне так понравилось в Кавана, что на следующий день я пригласил съездить туда Отакэ в надежде, что это развеет его дурное настроение. Вместе с нами поехали секретарь Ассоциации го Явата и корреспондент «Нити-нити симбун» Сунада. На обед мы сами приготовили себе сукияки в деревенской хижине, стоявшей на территории гостиницы. Я хорошо знал Кавана, потому что бывал здесь раньше по приглашению Окуры Киситиро, основателя фирмы «Окура», вместе с танцевальными ансамблями, да и сам по себе.

Осложнения с матчем продолжились и после поездок в Кавана. Улаживать разногласия между мастером Сюсаем и Отакэ приглашали даже меня, хотя я был всего-навсего журналистом. Наконец 25 ноября матч продолжили.

Рядом с мастером стояла жаровня-хибачи, а сзади — еще одна, на которой кипел чайник, чтобы можно было согреться паром. По настоянию Отакэ мастер обмотал шею шарфом, который с изнанки выглядел тканым, а с лицевой стороны — валяным, и завернулся в какой-то плед, напоминающий женскую накидку. Этот плед он не снимал даже у себя в номере. Кажется, его лихорадило.

— Сэнсэй, какая у вас обычно температура? — спросил Отакэ, не отводя глаз от доски.

— Э-э… тридцать пять и восемь, тридцать пять и девять… Выше, чем тридцать шесть и один, никогда не бывает, — спокойно, будто смакуя слова, ответил мастер.

В другой раз, когда мастера спросили, какой у него рост, он сказал: «В юности, когда я проходил военную комиссию, во мне было метр пятьдесят один. Потом я подрос сантиметра на три, но с годами рост стал уменьшаться, сейчас во мне — метр пятьдесят два».

Когда в Хаконэ в разгар игры мастер заболел, врач, который его осматривал, сказал: «У него тело _чребенка-дистрофика. Что это за икры? В них совершенно нет мяса. Удивляюсь, как у него хватает сил двигаться? Ему нельзя давать полные дозы лекарств, только детские, как тринадцатилетнему».