37
По ночам дул западный ветер, но утром 1 декабря, очередного игрового дня, погода стояла такая ясная, что казалось, будто воздух так и струится.
Накануне Сюсай играл в сёги,затем отправился в город и немного поиграл на бильярде. Вечером играл в маджонгс Ивамото, Мурасима, секретарем Ассоциации Я вата и другими.
В игровой день Сюсай встал раньше восьми и вышел в сад. Там летала красная стрекоза.
Комната Отакэ находилась на втором этаже. Под его окнами рос клен, крона которого наполовину оставалась зеленой. Отакэ встал в полвосьмого. Он снова пожаловался на боли в желудке и сказал, что они его доконают. На столе у него стоял добрый десяток флакончиков с лекарствами.
Старый мастер кое-как оправился от простуды, зато начались нелады со здоровьем у молодого Отакэ. Отакэ был куда более нервным, чем Сюсай, хотя внешне могло показаться наоборот. Покинув игровой зал, мастер старался не вспоминать о партии, с головой погружался в другие игры и в своем номере к доске го и камням даже не прикасался. Отакэ все дни отдыха проводил за доской, тщательно анализируя отложенную партию. Дело не только в разнице возрастов, в этом сказывалось, должно быть, различие характеров.
— Вы слышали, вчера вечером прилетел «Кондор»? — сказал мастер, заходя утром 1 декабря в комнату организаторов матча. — Колоссальная скорость…
На полупрозрачную бумажную перегородку сёдзипадали утренние лучи.
Но перед началом доигрывания случилось происшествие.
Секретарь Явата показал участникам конверт с записанным ходом, вскрыл его и, подойдя к доске, принялся искать на диаграмме записанный 121-й ход черных. Казалось, он не мог его найти.
Во время записи хода при откладывании игрок не показывает его никому: ни противнику, ни судьям. Он сам наносит ход на бланк диаграммы и вкладывает его в конверт. При последнем доигрывании Отакэ вышел в коридор и там записал ход, после чего оба противника приложили к конверту свои печати. Этот конверт вложили в другой, большего размера, который был опечатан секретарем Яватой. До утра сегодняшнего дня конверт хранился в сейфе гостиницы. Ни мастер, ни Явата не знали, какой ход записал Отакэ. Однако возможностей для хода было не так уж много, мы пытались угадать его и в общих чертах предполагали, на каком участке доски он будет сделан. С большим волнением мы ожидали 121-й ход — он должен был стать кульминационным.
На диаграмме записанного хода не могло не быть, и Явата лихорадочно ее просматривал, но все никак не мог его найти. Наконец ход отыскался.
— А-а… — пронесся ропот удивления. Черный камень стоял на доске, но я со своего места не мог разглядеть, где именно. Когда же наконец увидел, смысл этого хода все равно остался мне непонятен: камень был выставлен на верхней стороне доски далеко от основного поля сражения, где борьба была в самом разгаре!
Даже мне, любителю средней силы, было ясно, что этот ход сильно похож на ко-угрозу, и у меня вдруг защемило в груди от дурного предчувствия. Неужели Отакэ решился использовать процедуру откладывания как средство борьбы? Это было бы слишком низко, слишком подло.
— Я полагал, что ход будет в центре доски… — оправдывался Явата, с натянутой улыбкой отходя от доски.
Черные стремятся уничтожить влияние белой группы внизу справа, которое грозит превратиться в неприступную позицию, и завязывают борьбу в центре доски, а значит, в разгар этой борьбы, по логике, не должны делать ход в другом месте. Неудивительно, что Явата искал записанный ход сначала в центре, а потом внизу справа и не находил его.
В ответ на 121-й ход черных Сюсай сделал «глаз» в группе белых в верхней части доски. Если бы он его не сделал, белая группа из восьми камней неминуемо погибла бы. Не ответить на такой ход черных было все равно что не ответить на ко-угрозу во время ко-борьбы, это означало бы проигрыш.
123-й ход был сделан за 3 минуты, он продолжал атаку в центре доски: предварительный удар справа и снизу. 127-й ход продолжил атаку в центре. 129-м ходом черные ворвались в расположение белых с разрезанием. Еще раньше, на 120-м ходу, мастер построил «дурной треугольник», по нему-то и пришелся удар.
У Циньюань так прокомментировал ситуацию:
— Белые на сто двадцатом ходу сыграли жестко, поэтому и черные отважились на жесткую игру — я имею в виду ходы со сто двадцать третьего по сто двадцать девятый. Такую манеру, как у черных, можно встретить в партиях, проходящих в ближнем бою, когда игра идет вплотную. Это проявление боевого духа игрока.
И вот в этот-то момент мастер оставил без внимания убийственное разрезание черных, не ответил на него, а перешел в контратаку справа внизу, стремясь придавить черных к краю доски.
Я опешил. Это был совершенно неожиданный ход. Я ощущал в мышцах напряжение, словно и меня ненароком задел злой дух, овладевший мастером. Неужели на 129-й ход черных, ход первостепенной важности, мастер так странно ответил, видя, что осталась щель для вторжения черных? Или он захотел сбить их с толку и втянуть в эндшпильную контригру? Или, наконец, искал бешеной схватки, в которой сам получаешь ранения, но и противника валишь с ног? Казалось, что 130-й ход продиктован не столько боевым духом, сколько яростью.
— Милое дело, милое дело… — повторял Отакэ, — вон оно как обернулось.
Он задумался над следующим ходом. Незадолго до перерыва опять проговорил:
— Потрясающая вещь получилась. Страшный ход. Просто потрясающий! Я сделал глупость, и теперь мне выкрутили руку…
— Как на войне, — печально проговорил судья Ивамото.
Он, конечно, имел в виду, что на войне нередко возникают случайности, которые и решают твою судьбу. Таким оказался 130-й ход белых. Все планы игроков, все их расчеты, прогнозы профессионалов, не говоря уж о любителях, все было опрокинуто этим единственным ходом, все полетело кувырком.
Любитель, я еще не понимал, что 130-й ход белых означает проигрыш «непобедимого мастера».
