ГОРОД КИМОНО

Киото – большой город с удивительно красивыми деревьями. Нет слов, прекрасны сад вокруг императорской виллы близ храма Сюгакуин, сосновая роща у императорского дворца, множество обширных садов старинных храмов, но хороши и деревья на городских улицах, они-то прежде всего и бросаются в глаза туристам. Необыкновенные плакучие ивы в Киямати и на набережной реки Такасэ, ивовые аллеи вдоль улиц Годзё и Хорикава. Это настоящие плакучие ивы, их гибкие зеленые ветви свисают до самой земли. Восхищают и красные сосны, полукружьем выстроившиеся на Северной горе.

В весеннюю пору яркой зеленью одевается Восточная гора, а в ясную погоду можно разглядеть деревья и на горе Хиэй. Красота деревьев подчеркивает красоту города, за чистотой которого постоянно следят.

В Гионе, особенно в отдаленной его части, вдоль узеньких улочек стоят потемневшие от старости дома, ко сами улицы чисты, нигде не увидишь признаков грязи.

То же самое можно сказать и о районе Нисидзин, где изготовляют кимоно. Там идеальная чистота, несмотря на множество невзрачных лавчонок и мастерских. Деревянные решетки у домов каждый день тщательно протираются, на них не найдешь ни пылинки. Прибрано и в ботаническом саду, на земле не валяются обрывки бумаги, не увидишь мусора.

Американские оккупационные войска построили для себя в ботаническом саду коттеджи и, конечно, запретили японцам посещать его; потом американцы ушли, и все стало по-прежнему.

У Сосукэ Отомо – владельца ткацкой мастерской в Ни-сидзине – была в ботаническом саду любимая аллея камфарных лавров. Деревья невысокие, да и сама аллея – короткая, но ему нравилось гулять по ней. Особенно в весеннюю пору, когда у лавров набухают почки…

«Как там камфарные лавры? – иногда вспоминал Сосукэ, прислушиваясь к работе ткацкого станка.– Не срубили ли их оккупанты?»

Он с нетерпением ждал, когда же ботанический сад снова откроется.

Побывав в ботаническом саду, Сосукэ любил пройтись вдоль пологого берега Камогавы, откуда открывался вид на Северную гору. Обычно он гулял в одиночестве.

Вся прогулка по ботаническому саду и вдоль реки занимала около часа. Вот и сегодня он вспомнил о любимой аллее и затосковал.

– Из Саги звонит господин Такитиро Сада,– прервала его воспоминания жена.

– Такитиро? Из Саги?.. – Он подошел к конторке, где стоял телефон.

Ткач Сосукэ был лет на пять моложе торговца одеждой Такитиро. С давних пор они питали расположение друг к другу, нередко развлекались вместе в «дурной компании». Но в последнее время виделись нечасто.

– Отомо у телефона, давненько мы не встречались…

– Здравствуй, Отомо.– Голос Такитиро звучал необычно оживленно.

– Так вы, значит, в Саге?

– Ага, скрываюсь в уединенном женском монастыре.

– Вы изволите себя вести несколько странно.– Сосукэ специально употребил вежливый оборот.– Бывают ведь разные женские монастыри…

– Но этот настоящий, и живет в нем единственная старуха настоятельница.

– Ну и что? Старуха старухой, а господин Сада с молоденькой девушкой…

– Брось свои дурацкие шутки,– рассмеялся Такитиро,– у меня к тебе дело.

– Дело? Ко мне?

– Да. Я хотел бы заехать сегодня.

– Милости просим, милости просим.– Сосукэ не мог скрыть недоумения.– Я весь день дома, работаю. Наверное, и по телефону слышно, как станки стучат.

– Слышу, слышу! А знаешь, я соскучился по этому шуму.

– Может, вы и соскучились, а для меня этот шум – хлеб насущный. Если он прекратится, мне конец. Это вам не развлекаться в уединенном женском монастыре…

Не прошло и получаса, как машина, в которой сидел Такитиро, остановилась у дома Сосукэ.

Такитиро вошел в дом. Глаза его сияли. Он поспешно развязал фуросики.

– Вот, хотел бы просить тебя,– сказал он, разворачивая рисунок.

– Пояс! – воскликнул Сосукэ и внимательно поглядел на Такитиро.– Такой современный, нарядный – совершенно не в вашем стиле, господин Сада. Н-да… Не иначе как для той, кто уединилась вместе с вами в женском монастыре?

– Ты опять за свое…– рассмеялся Такитиро.– Для нашей дочери.

– То-то удивится барышня, когда пояс будет готов. Ахнет, да и только. Станет ли она носить такой?

– Видишь ли, Тиэко подарила мне несколько альбомов с репродукциями Клее.

– Клее… Клее… Что за художник?

– Вроде бы абстракционист и, говорят, неплохой мастер. Картины его навевают мечтательное настроение. Они тронули и мое стариковское сердце. Я долго листал альбомы, внимательно разглядывал репродукции и изготовил эскиз

– ничего похожего на рисунки на старинных японских материях.

– Это верно.

– Вот я и решил попросить тебя выткать пояс по этому рисунку. Посмотрим, что получится.– Голос Такитиро все еще дрожал от возбуждения.

Сосукэ некоторое время молча вглядывался в рисунок.

– Н-да, отличная вещь, и расцветка хороша. Есть и новизна, чего раньше не было в ваших рисунках. А узор по-прежнему изысканный, несмотря на яркость. Нелегко будет его выткать, но постараемся. На пробу изготовим один пояс. В рисунке угадывается и дочерняя почтительность, и родительская любовь.

– Спасибо тебе… Последнее время везде ищут idea, sense, даже цвет сверяют с западной модой.

– Да, так настоящую вещь не сработаешь.

– Терпеть не могу, когда в нашем деле употребляют иностранные слова. В Японии с древних времен существует свое, утонченное понимание цвета, какого не выразишь словами.

– Верно, верно! Даже у черного есть множество оттенков,– согласно кивнул Сосукэ.– Кстати, знаете, о чем я сегодня думал? О том, кто только не занимается теперь изготовлением поясов. У таких, как Идзукура, четырехэтажные фабрики, настоящее современное производство. Они там ткут по пятьсот поясов в день, рабочие участвуют в управлении, говорят, средний возраст тамошних ткачей – двадцать лет. Этак через пару десятков лет вовсе исчезнут мастера вроде нас, привыкшие к работе на ручных станках.

– Глупости!

– А если и выживут, станут, наверное, этим самым, «национальным достоянием», «сокровищем культуры» страны.

– …

– Как, например, вы, господин Сада, или этот… Клее, кажется?

– Я говорил о Пауле Клее. Знаешь, я уединился в храме и чуть не полмесяца по целым дням, а то и ночам обдумывал узор и расцветку для этого пояса, но не уверен, насколько мне удался рисунок.

– Он сделан безупречно, в изысканном японском стиле, поспешно возразил Сосукэ,– вполне достоин вашего имени и таланта. Постараемся выткать хороший пояс в точности по вашему рисунку. Пожалуй, Хидэо, мой старший сын, сделает его лучше меня. Вы, кажется, с ним знакомы?

– Угу.

– Хидэо ткет добротно.

– Тебе виднее. Главное, чтобы получилось. Мое дело – оптовая торговля, и большей частью с провинцией, поэтому в тонкостях не разбираюсь.

– Зачем на себя наговариваете?

– Этот пояс подходит для осени. Изготовь его поскорее.

– Слушаюсь. А кимоно для пояса уже подобрали?

– Вначале пояс…

– Понимаю. У оптовика за кимоно дело не станет – выбор большой… Похоже, готовитесь выдать барышню замуж?

– Откуда ты взял?! – Такитиро вдруг почувствовал, что краснеет.

В мастерских Нисидзина, где работают на ручных станках, довольно редко случается, что ткаческое умение передается от отца к сыну на протяжении трех поколений. Ручное ткачество – своего рода искусство. И если отец был выдающимся ткачом, это вовсе не означает, что таким же мастером станет его сын. Даже если он не лентяйничает, почивая на лаврах отцовского таланта, а старается овладеть секретами мастерства.

Бывает и так: ребенка с четырех-пяти лет обучают мотать нитки. В десять – двенадцать он уже осваивает ткацкий станок и начинает самостоятельно выполнять несложные заказы. Поэтому, когда у владельца мастерской много детей, это залог процветания. Работу мотальщиц выполняют и пожилые женщины лет шестидесяти, а то и семидесяти. И нередко в мастерских можно увидеть, как, сидя друг против друга, мотают нитки бабушка и внучка.

В доме Сосукэ только одна мотальщица – его далеко не молодая жена. Работает она, не разгибая спины, с утра до вечера и с годами становится все более молчаливой.

У Сосукэ три сына. Каждый ткет пояса на высоком ткацком станке такабата.

Владелец мастерской с тремя станками считается зажиточным, но есть мастерские с одним станком, есть ткачи, которым приходится брать станок в аренду.

Выдающееся мастерство Хидэо, в котором он, как признался Сосукэ, превзошел отца, было известно и мануфактурщикам, и оптовым торговцам.

– Хидэо, эй, Хидэо! – крикнул Сосукэ, но тот, видимо, не слышал.

В отличие от машинных станков ручные изготовлены из дерева и не создают сильного шума, но станок Хидэо был самым дальним, и юноша, сосредоточенно ткавший двусторонний пояс – работа особой сложности,– не услышал отца.

– Мать, позови-ка Хидэо,– обратился Сосукэ к жене.

– Иду.– Она смела с колен обрывки ниток и, постукивая кулаками по пояснице, направилась по коридору с земляным полом к станку, за которым работал сын.

Хидэо остановил бёрдо и поглядел в сторону Такитиро, но поднялся не сразу,

– должно быть, устал. Увидев гостя, он не решился даже потянуться, чтобы расправить затекшую спину, лишь вытер лицо и, приблизившись к Такитиро, хмуро промолвил:

– Добро пожаловать в нашу грязную лачугу.– Он весь еще был там, в работе.

– Господин Сада изготовил эскиз и просит выткать по нему пояс,– сказал отец.

– Вот как? – равнодушно отозвался Хидэо.

– Это – особый пояс, и думаю, лучше бы взяться за него тебе.

– Наверное, для барышни, для госпожи Тиэко? – Хидэо впервые поглядел на Саду.

– Он сегодня с раннего утра за станком, должно быть, устал,– извиняющимся тоном сказал Сосукэ, пытаясь сгладить нелюбезность сына.

Хидэо молчал.

– Если не вкладывать душу, хорошей вещи не сделаешь,– ответил Такитиро, давая понять, что не сердится.

– Ничего особенного, обыкновенный двусторонний пояс, а вот не дает покоя… Прошу прощения, что не приветствовал вас как подобает.– Хидэо слегка поклонился.

Такитиро кивнул:

– Чего уж там, настоящий мастер иначе не может.

– Когда приходится ткать заурядную вещь, работать вдвойне тяжко.– Юноша опустил голову.

– Учти, Хидэо, господин Сада принес необычный рисунок. Он уединился в женском монастыре в Саге и долго работал над ним. Это не на продажу,– строго сказал отец.

– Вот как? Значит, в Саге…

– Постарайся выткать как можно лучше.

– Слушаюсь.

Равнодушие Хидэо умерило радостное возбуждение, с каким Такитиро вошел в мастерскую Отомо. Он развернул эскиз и положил перед Хидэо.

– …

– Не нравится? – робко спросил Такитиро.

– …

– Хидэо,– воскликнул Сосукэ, не выдержав упорного молчания сына,– отвечай, когда спрашивают. Ты ведешь себя неприлично.

– Я ткач,– произнес наконец юноша, не поднимая головы,– и мне нужно время, чтобы изучить рисунок господина Сада. Работа необычная, кое-как ее делать нельзя – ведь это пояс для госпожи Тиэко.

– Вот и я о том же толкую,– закивал Сосукэ. Его удивляло странное поведение сына.

– Значит, тебе не нравится? – на этот раз вопрос Такитиро прозвучал резко.

– Замечательный рисунок,– спокойно возразил Хидэо.– Разве я сказал, что он мне не нравится?

– На словах – нет, но в душе… Вижу по твоим глазам.

– Что вы видите?

– Что вижу?! – Такитиро резко встал и влепил Хидэо пощечину. Юноша не попытался даже уклониться.

– Бейте сколько угодно. Я и в мыслях не имел, что ваш рисунок плох,– оживился Хидэо. Должно быть, пощечина смахнула безразличие с его лица.– Нижайше прошу прощения, господин Сада.– Хидэо склонился в поклоне, коснувшись ладонями пола. Он даже не решился прикрыть рукой пылавшую от удара щеку.

– …

– Вижу – вы рассердились, но все же осмелюсь просить: дозвольте мне выткать этот пояс.

– Для того и пришел сюда,– буркнул Такитиро, стараясь успокоиться.– Ты уж извини меня, старика. Я поступил нехорошо. Так ударил, что рука болит…

– Возьмите мою. У ткачей рука крепкая, кожа толстая. Оба рассмеялись.

Но в глубине души Такитиро еще чувствовал смущение.

– Давно не поднимал ни на кого руки, не припомню даже когда… Ну, прости меня – и забудем об этом. Лучше скажи мне, Хидэо: почему у тебя было такое странное лицо, когда ты разглядывал мой рисунок? Правду скажи!

– Хорошо.– Хидэо снова нахмурился.– Я ведь еще молод и неопытен, и мне, мастеровому, трудно высказать что-то определенное. Вы ведь изволили сказать, что изготовили этот эскиз, уединившись в монастыре?

– Да. И собираюсь сегодня же обратно. Пожалуй, еще с полмесяца там пробуду…

– Вам не следует туда возвращаться,– решительно сказал Хидэо.– Отправляйтесь-ка лучше домой.

– Дома мне неспокойно, не могу собраться с мыслями.

– Меня поразили нарядность, яркость и новизна рисунка. Я просто восхищен: как вам, господин Сада, удалось создать такой эскиз? Но когда начинаешь внимательно его разглядывать…

– …

– …вроде бы он интересный, оригинальный, но… в нем нет гармонии, душевной теплоты. От рисунка веет беспокойством, какой-то болезненностью.

Такитиро побледнел, его трясущиеся губы не могли произнести ни единого слова.

– Сдается мне, в этом уединенном храме обитают лисы-оборотни и барсуки, и они-то водили вашей рукой…

– Та-ак.– Такитиро потянул к себе рисунок, впился в него глазами.– Недурно сказано. Хоть и молод, но мудр… Спасибо тебе… еще раз все хорошенько обдумаю и попытаюсь сделать новый эскиз.– Такитиро торопливо свернул рисунок в трубку и сунул за пазуху.

– Зачем же! Рисунок превосходный, а когда я вытку пояс, краски и цветные нити придадут ему иной вид.

– Благодарю тебя, Хидэо. Значит, ты хочешь выткать пояс, вложив в него свое чувство к нашей дочери, и тем самым придашь теплоту этому безжизненному эскизу,– сказал Такитиро и, поспешно простившись, покинул мастерскую.

Он сразу увидел маленькую речушку – типичную для Киото. И трава прибрежная – на старинный лад – клонится к воде. А белая стена над берегом? Не стена ли это дома Отомо?

Такитиро сунул руку за пазуху, смял эскиз и кинул его в речку.

– Не желаешь ли вместе с дочерью поехать в Омуро полюбоваться цветами?

Телефонный звонок Такитиро застал Сигэ врасплох. Что-то она не припомнит, чтобы муж приглашал ее раньше любоваться цветами.

– Тиэко, Тиэко! – закричала она, словно взывая к дочери о помощи.– Отец звонит – подойди к телефону…

Вбежала Тиэко и, положив руку на плечо матери, взяла телефонную трубку.

– Хорошо, приедем вместе с матушкой… Да, будем ждать в чайном павильоне перед храмом Ниннадзи… Нет-нет, не опоздаем…

Тизко опустила трубку, взглянула на мать и рассмеялась:

– Отчего это вы переполошились, матушка? Нас всего лишь пригласили полюбоваться цветами.

– Странно, вдруг даже обо мне вспомнил!

– В Омуро теперь вишни в самом цвету…– уговаривала Тиэко все еще колебавшуюся мать.

Вишни в Омуро называются «луна на рассвете» и цветут позднее других в старой столице – не для того ли, чтобы Киото подольше не расставался с цветами?

Они прошли ворота Ниннадзи. Вишневая роща по левую руку цвела особенно буйно.

Но Такитиро, поглядев в ту сторону, сказал:

– Нет, я не в силах на это смотреть.

На дорожках в роще были выставлены широкие скамьи, на которых пришедшие сюда ели, пили и громко распевали песни. Кое-где пожилые крестьянки весело отплясывали, а захмелевшие мужчины разлеглись на скамьях и громко храпели; некоторые лежали на земле: должно быть, во сне свалились со скамеек.

– Что творится-то! —сокрушенно покачал головой Такитиро и пошел прочь. Сигэ и Тиэко последовали за ним, хотя издавна привыкли любоваться цветами вишни в Омуро.

В глубине рощи к небу поднимался дымок – там жгли мусор, оставленный любителями цветущих вишен.

– Пойдем куда-нибудь, где потише, а, Сигэ? – предложил Такитиро.

Они уже собирались уйти, когда напротив вишневой рощи увидели под высокой сосной кореянок в национальной одежде. Они били в корейский барабан и под его звуки исполняли национальный танец. Это выглядело куда как эстетичней, чем развлекающаяся толпа под вишнями.

Сквозь просветы между зелеными ветвями сосны виднелись в отдалении розовые цветы горных вишен.

Тиэко постояла, любуясь кореянками, потом сказала:

– Отец, поедем в ботанический сад – там тихо.

– А что? Пожалуй… На вишни в Омуро мы поглядели – свой долг перед весной исполнили.– И Такитиро пошел к машине.

С апреля ботанический сад вновь открылся для посетителей, и туда опять стал ходить трамвай от вокзала.

– Если и в ботаническом саду такая же толчея, прогуляемся по набережной Камогавы,– сказал Такитиро.

Машина мчалась по городу, утопавшему в молодой зелени деревьев. Молодая листва казалась особенно свежей на фоне старинных домов, чего не ощущаешь близ новых построек.

Со стороны аллеи, протянувшейся вдоль ограды, ботанический сад особенно просторен и светел. Слева, огибая его, катит свои воды Камогава.

Сигэ купила входные билеты и сунула их за пояс. Она дышала полной грудью, любуясь открывшейся ширью. Из квартала оптовиков, где они жили, едва видны дальние холмы, а Сигэ даже ими не доводилось любоваться: она редко выходила из лавки на улицу.

За воротами ботанического сада бил фонтан, вокруг него цвели тюльпаны.

– Какой чудной для Киото пейзаж. Наверное, их посадили американцы, когда строили здесь свои коттеджи,– сказала Сигэ.

– Кажется, американцы возвели их подальше, в глубине ботанического сада;– заметил Такитиро.

Они ощутили на лицах мелкую водяную пыль от фонтана, хотя ветра не было. Позади фонтана, по левую руку, возвышалась довольно большая оранжерея с круглой стеклянной крышей на металлическом каркасе. Они поглядели сквозь стекло на росшие там тропические растения, но внутрь заходить не стали.

Прогулка по ботаническому саду занимает немного времени.

Справа от дороги огромный гималайский кедр выгнал весенние побеги, опушенные пучками длинной хвои. Нижние ветви стелются по земле. Гималайский кедр – из породы игольчатых, но шелковистая зелень его новорожденной хвои – какие же это «иголки»? В отличие от лиственницы-карамацу он не сбрасывает старые иглы по осени, но все равно его молодые побеги создают сказочное впечатление.

– Оплошал я перед сыном Отрмо,– вне всякой связи пробормотал Такитиро.– Он в работе превзошел отца, а уж глаз такой наметанный: все видит насквозь.

Само собой, Сигэ и Тиэко ничего не поняли из его слов.

– Вы встречались с Хидэо? – спросила Тиэко, а Сига лишь добавила:

– Говорят, он хороший мастер.

Они знали, что Такитиро не любит расспросов.

Пройдя справа от фонтана и повернув налево, они увидели что-то вроде детской площадки. Оттуда доносились веселые детские голоса, а на лужайке виднелись немудреные вещи детишек, аккуратно сложенные.

Такитиро и его спутницы ступили под сень деревьев и опять свернули налево. Неожиданно их глазам открылось целое поле тюльпанов. Тиэко даже вскрикнула, завидев столько цветов: красные, желтые, белые, черные, темно-лиловые, как камелии. Цветы были крупные, каждый сорт на своей делянке.

– Пожалуй, узор из тюльпанов вполне подошел бы для кимоно в новом стиле, хотя прежде я никогда не согласился бы на такую безвкусицу…– вздохнул Такитиро.

Если распростершиеся у самой земли ветви гималайского кедра с его нежной хвоей можно уподобить распущенному хвосту павлина, то с чем сравнить это многоцветие тюльпанов? – думал Такитиро. Их цвет как бы окрашивал воздух, проникал в самые глубины его существа.

Сигэ отошла от мужа и прижалась плечом к Тиэко. Как ни странно, внимание Тиэко привлекали в эту минуту не цветы.

– Матушка, видите тех людей, что стоят перед белыми тюльпанами? Не смотрины ли это?

– Ох, и правда…

– Не глядите так откровенно в их сторону.– Девушка потянула Сигэ за рукав.

Перед тюльпановым полем был пруд с карпами.

Такитиро поднялся со скамьи и медленно пошел вдоль делянок с тюльпанами, близко наклоняясь к цветам и чуть не заглядывая в каждый венчик.

– Западные цветы слишком яркие, они надоедают, мне больше по душе бамбуковая роща,– сказал он, возвратившись к своим спутницам.

Тюльпановое поле находилось в низине, окруженной деревьями.

– Тиэко, не кажется ли тебе, что в ботаническом саду есть нечто европейское? – спросил Такитиро.

– Мне трудно судить, но чем-то он действительно напоминает западные сады,

– ответила Тиэко.– Вы хотите уйти, но, может, ради матушки побудем здесь еще немного?

Такитиро обреченно двинулся было снова к цветам, но тут его окликнули:

– Никак господин Сада? Ну конечно же, это Сада-сан!

– А, Отомо. Вижу, и Хидэо вместе с тобой. Вот уж не ожидал вас здесь встретить.

– Нет, это для меня неожиданность…– воскликнул Сосукэ, склоняясь в глубоком поклоне.– Люблю гулять по здешней аллее камфарных лавров, едва дождался, когда сад снова откроют! Сегодня я с особым удовольствием прошелся по этой аллее. Здешним лаврам лет пятьдесят, а то и шестьдесят… Извините за невоспитанность моего сына – он вел себя неприлично во время вашего посещения.– Сосукэ вновь склонил голову.

– Молод еще – ему простительно.

– Вы приехали сюда из Саги?

– Я – из Саги, а Сига с дочерью – из дома. Сосукэ приблизился к спутницам Такитиро и склонился в приветствии.

– Хидэо, что ты думаешь об этих тюльпанах? – голос Такитиро прозвучал чересчур сурово.

– Они живут,– со свойственной ему прямотой ответил юноша.

– Живут?.. Разумеется, живут, но мне неприятно на них глядеть – слишком их много…– Такитиро отвернулся.

Цветы живут… Коротка их жизнь, но они, безусловно, живут. Каждый год появляются на них бутоны. И расцветают. Живут, как живет вся природа… У Такитиро было такое ощущение, словно он опять оплошал перед Хидэо.

– Не мне судить, но, думаю, узор из тюльпанов для кимоно или пояса не очень подходит. Впрочем, если его нарисует гениальный художник, то и тюльпаны, пожалуй, обретут на рисунке вечную жизнь,– бросил Такитиро через плечо.– Возьмем рисунки на старинных тканях. Иные из них будут постарше нашей древней столицы. Только кто теперь способен сотворить подобную красоту? Так, одни копии…

– …

– Или – деревья. Ведь и среди них есть такие, что старше нашего города?

– Все это для меня чересчур мудрено. Мое дело – ткать. Изо дня в день. Где уж тут рассуждать о высоких материях? – Хидэо потупился.– Но вот что я думаю: если поставить Тиэко рядом с Мироку в храме Тюгудзи или Корюдзи, насколько она прекрасней этих статуй!

– Может, порадовать Тиэко, сказав ей об этом? Хотя подобного сравнения она не заслуживает… Эх, Хидэо! Девушка так быстро превращается в старуху. Так быстро!

– Вот я сказал: тюльпаны живут,– с силой заговорил Хидэо.– Пора цветения столь коротка, но в этом быстротечном мгновении – вся полнота жизни. Разве не так? И именно сейчас наступила эта пора.

– Согласен.– Такитиро вновь повернулся к юноше.

– Я не собираюсь ткать такие пояса, которые остались бы для наших внучек и правнучек. Я буду делать такие, чтобы девушка сказала: вот это для меня – и с радостью носила бы их сегодня, сейчас, когда она в расцвете молодости.

– Прекрасная мысль,– кивнул Такитиро.

– Вот почему я и сказал, что тюльпаны живут. Они сейчас в полном расцвете, но кое-где уже опадают лепестки.

– Н-да…

– Ведь и лепестки осыпаются по-разному. Одно дело вишня: настоящая вьюга лепестков, а вот тюльпаны…

– Ты, наверное, имеешь в виду осыпавшиеся лепестки тюльпанов? Скажу одно: мне не по душе тюльпановые поля – слишком уж много ярких цветов, теряется прелесть… Может, все потому, что надвинулась старость?

– Пойдемте отсюда,– предложил Хидэо.– Честно говоря, ко мне не раз приходили с эскизами, просили выткать пояс с узором из тюльпанов, но то были рисунки на бумаге, и я отказывался. А сегодня я воочию полюбовался на живые тюльпаны – и словно прозрел.

Впятером они покинули тюльпановое поле и стали подниматься по каменным ступеням.

Вдоль лестницы протянулась живая изгородь, даже не изгородь, а настоящая стена из кирисимских рододендронов. Рододендроны еще не цвели, но густая свежая зелень их мелких листочков подчеркивала яркость цветущих тюльпанов.

Сверху открывался вид на сады, где росли древесные пионы – ботав и душистые китайские пионы. Они тоже еще не цвели. Пионовые сады казались несколько непривычными,– наверное, потому, что появились недавно.

Сквозь дымку смутно проступала гора Хиэй.

Почти из любого места в ботаническом саду открывался вид на какую-нибудь гору – на Хиэй либо на Восточную или Северную. Гора Хиэй, видневшаяся за садом душистых пионов, казалась совсем близкой.

– Только вот вершина не видна – туман застилает,– сказал Сосукэ, обращаясь к Такитиро.

– Весенняя дымка скрадывает очертания…– ответил Такитиро.– Отомо, тебе не напоминает она о приближении весны?

– Как вам сказать…

– А может, наоборот, наводит на мысль, что весна уже на исходе?

– Как вам сказать,– повторил Сосукэ.– Весна проходит быстро. Мы не успели даже как следует полюбоваться цветами вишни.

– Ничего нового ты бы для себя не открыл. Некоторое время они шли молча.

– Отомо, не пройтись ли нам по твоей любимой аллее камфарных лавров? – предложил Такитиро.

– С удовольствием, это мне только в радость. А если и барышня с нами пойдет – тем более.– И Сосукэ оглянулся на Тиэко.

Наверху ветви лавров соединялись, образуя над головой зеленый шатер. Нежные молодые Листочки были красноватого оттенка. Несмотря на безветренную погоду, они слегка колебались.

Все пятеро шли молча, лишь изредка обмениваясь короткими фразами. Здесь, под сенью лавров, каждый думал о своем.

Когда Хидэо сравнил Тиэко с самыми прекрасными в Наре и Киото статуями Мироку да еще сказал, что девушка прекрасней, чем они, Такитиро не на шутку встревожился. Неужели Хидэо настолько увлечен его дочерью? Но если девочка выйдет за него замуж, где она станет ютиться? В их мастерской? Будет с утра до ночи сучить нитки?

Он оглянулся. Хидэо что-то оживленно рассказывал Тиэко, а та время от времени согласно кивала.

Вообще-то Тиэко не обязательно идти в дом Отомо. Хидэо можно принять и в нашу семью, подумал Такитиро.

Тиэко – единственная дочь. Можно представить, как будет тосковать Сигэ, если она уйдет в дом мужа. С другой стороны, Хидэо – старший сын у Отомо, и сам Сосукэ признает, что он превзошел отца в мастерстве. Согласится ли он отпустить Хидэо? Но у него ведь есть еще два сына. И все ж, хотя дела его последнее время пошатнулись, он, Такитиро, оптовый торговец из квартала Накагё. Разве можно сравнить его торговый дом и мастерскую, где всего три ткацких станка, где нет ни одного наемного ткача и работу всю делают вручную сами домашние? Пустяковое дело с точки зрения коммерции. Поглядеть хоть на Асако – мать Хидэо, на жалкую утварь на кухне… Так отчего бы Хидэо, пусть он и старший сын, не прийти в их семью, когда он женится на Тиэко…

– Хидэо серьезный юноша и с характером,– промолвил Такитиро, как бы продолжая вслух беседу с самим собой.– На такого вполне можно положиться, хотя и молод.

– Вы так считаете? Благодарю,– спокойно ответил Сосукэ.– Ничего не скажу: в работе он прилежен, а вот с людьми не ладит… Груб, неотесан… Просто иногда боюсь за него.

– Не это главное, хотя мне тоже на днях, как ты помнишь, от него досталось,– без обиды, скорее даже весело сказал Такитиро.– Не стоит на него сердиться, такой уж нрав… Кстати, почему вы пришли только вдвоем с Хидэо?

– Можно было позвать и младших, но тогда пришлось бы остановить станки. К тому же я подумал: вот походит среди этих лавров, полюбуется природой, может, его характер смягчится…

– Аллея в самом деле чудесная. А знаешь, Отомо, я привел сюда Сигэ и Тиэко, в общем-то, по совету Хидэо.

– Как это? – Лицо Сосукэ выразило недоумение,– Значит, он захотел поглядеть на барышню?

– Нет-нет, вовсе не в этом дело! – Такитиро испуганно замахал руками.

Сосукэ оглянулся. На некотором расстоянии от них шли Хидэо и Тиэко, а вслед за ними – Сигэ.

Когда они вышли за ворота ботанического сада, Такитиро предложил:

– Отомо, поезжай-ка на нашей машине. Отсюда до Нисидзина рукой подать, а пока она вернется, мы еще немного погуляем вдоль реки…

Сосукэ остановился в нерешительности, но Хидэо сказал:

– Спасибо, мы воспользуемся вашей любезностью. Сначала он усадил в машину отца.

Машина тронулась, Сосукэ приподнялся с сиденья и вежливо поклонился Такитиро и его спутницам. Хидэо же то ли слегка склонил голову, то ли нет – понять было трудно.

– Забавный юноша,– сказал Такитиро, с трудом подавляя смех: он вспомнил, как влепил ему пощечину.– Тиэко, как тебе удалось увлечь этого юношу беседой? Не иначе он питает слабость к молоденьким девушкам.

Тиэко смущенно опустила глаза:

– Говорил он, а я только слушала. Я и сама сначала подумала: отчего это он так разговорился, а потом мне стало даже интересно…

– Не влюбился ли он в тебя? Знаешь, Хидэо сказал мне, что ты прекрасней статуй Мироку в храмах Тюгудзи и Корюдзи… Представляешь, каков чудак?

Слова отца привели Тиэко в смятение. Ее лицо и даже шея порозовели.

– О чем он рассказывал? – спросил Такитиро.

– Кажется, о судьбе ручных станков в Нисидзине.

– Вот как? О судьбе? – задумчиво произнес Такитиро.

– Конечно, слово «судьба» предполагает разговор непростой, но… в общем, о судьбе,– подтвердила Тиэко.

Они шли вдоль Камогавы по дамбе с сосновой аллеей. Такитиро спустился к реке. Здесь, внизу, он вдруг отчетливо услышал звук переливавшейся через плотину воды.

У самой реки на молодой траве сидели молодые парочки; пожилые люди подкреплялись принесенной из дома едой.

На противоположном берегу, пониже шоссе, тянулась прогулочная дорожка. За редкими вишнями, ярко зеленевшими после цветения молодой листвой, виднелась гора Атаго, рядом с ней – Западная, а чуть выше по течению – Северная гора. Там был заповедный участок, где специально сохранялся естественный пейзаж.

– Присядем,– предложила Сигэ.

Неподалеку от моста Китаодзи сушились на траве ткани юдзэн.

– Хорошая нынче весна,– сказала Сигэ, оглядывая окрестности.

– Послушай, какого мнения ты о Хидэо? – обратился к ней Такитиро.

– Что вы имеете в виду?

– Если принять его в нашу семью?..

– Что?! Так сразу?..

– Человек он достойный.

– Это верно, но вы поинтересовались мнением Тиэко?

– Разве она не говорила, что готова во всем беспрекословно подчиняться родителям? Не так ли, Тиэко? – Таки-тиро повернулся к девушке.

– В таком деле нельзя настаивать.– Сигэ тоже поглядела на Тиэко.

Тиэко сидела на траве, опустив голову. Перед ее глазами всплыл образ Синъити Мидзуки – не нынешнего, а того мальчика, который в праздник Гион ехал на колеснице в старинной одежде храмового прислужника, с подведенными бровями, алыми от помады губами и набеленным лицом. Таким его вспомнила Тиэко. В ту пору она и сама была несмышленой девчушкой.