Осенний дождь

Где-то в глубине сердца храню я видение лесного пожара на горе, объятой пламенем осенних листьев.

Собственно говоря, я находился в это время не на горе, а в ущелье. Оно было глубоким, горы отвесно вздымались сразу над берегами реки. Небо можно было увидеть, только запрокинув голову.

Небо ещё сохраняло синеву, но вечерние краски уже тронули его. Те же цвета лежали и на белой гальке. Спускаясь с горных высот, покойная тишь багряного леса наполняла моё тело, заставляя предчувствовать скорые сумерки. Воды реки были тёмно-синими. И вот, когда я изумился тому, что эта синева уже не в состоянии отразить лесной багрянец, я увидел, как огненный поток упал в реку. Это не было похоже на огненный дождь или столп искр. Просто стайки огоньков засияли над водой. Но огоньки действительно падали сверху — достигая поверхности воды, они исчезали. Я не видел, как огоньки летели вниз, ибо сами горы были окрашены красным. Я запрокинул голову и увидел, как по небу с невероятной скоростью летят сонмы огоньков. Из-за того ли, что они находились в движении, или же из-за того, что гряды гор справа и слева образовывали нечто вроде берегов, но только узенькая полоска неба казалась мне течением реки.

Это видение посетило меня вечером, когда я мчался на экспрессе в Киото и задремал. Я ехал туда, чтобы повидаться в гостинице с одной из тех двух особ женского пола, которые врезались в мою память, когда шестнадцать лет назад я лежал в больнице в связи с операцией на почках, поражённых мочекаменной болезнью.

Одна из них была в ту пору ещё младенцем. Она родилась без желчного протока. Поскольку такие дети обычно не доживают до года, ей сделали операцию, соединив трубочкой печень и желчный пузырь. Я увидел мать в больничном коридоре с девочкой на руках. Я подошёл к ним и сказал: «Всё в порядке? Какая симпатичная!»

«Спасибо за внимание. Доктор сказал, что она умрёт сегодня или завтра. Так что я еду домой — сейчас меня отсюда заберут», — тихо ответила мать.

Девочка спала спокойно. Её кофточка с рисунком из камелий слегка топорщилась на груди. Наверное, из-за бинтов.

Моя бестактность в разговоре с матерью была вызвана той разжиженностью чувств, которая часто возникает в больнице.

В больнице находилось много детей с сердечными заболеваниями, которым требовалось хирургическое вмешательство. Перед операцией они весело бегали по коридорам, катались в лифте. Я часто разговаривал с ними. Там были дети пяти, семи, восьми лет. При врождённом пороке операцию полагается делать возможно раньше, ибо такие дети часто умирают в юности. Там были именно такие дети.

Одна девочка особенно заинтересовала меня. Практически каждый раз, когда я пользовался лифтом, она тоже садилась в него. Ей было пять или шесть лет. С самым мрачным видом она усаживалась на корточки в углу лифта так, чтобы находиться в моей тени. Её колючие глазки светились, губы были непримиримо сжаты. Когда я спросил о ней медсестру, что ухаживала за мной, она ответила, что эта девочка имеет привычку каждый день по несколько часов кататься в лифте. И когда она сидела на диване в холле, глаза у неё оставались такими же колючими. Не раз пытался я заговорить с ней, но выражение её лица всегда оставалось прежним. «С ней всё будет хорошо», — сказал я сестре.

Потом я перестал встречать её в лифте.

«Девочку должны были оперировать. Как у неё дела?» — спросил я сестру. «Операцию делать не стали, она вернулась домой. Её соседка по палате умерла, и она стала говорить, что ни за что здесь не останется. Никто не мог уговорить её».

— Но тогда она обречена на смерть?

И вот я еду в Киото, чтобы увидеть её молодость.

Я открыл глаза — осенний дождик барабанил в стекло. Видение пропало. Я задремал, когда первые капли дождя затуманили окно, теперь ветер с силой бросал струи в стекло. Капля путешествовала за каплей по оконной диагонали. Некоторым каплям удавалось пройти весь этот путь. Капля двигалась, потом застывала, двигалась — застывала. Капли подчинялись какому-то ритму. То одно сгущение обгоняло другое, то верхние капли менялись местами с нижними, то вдруг они всё вместе прочерчивали одну и ту же траекторию. Я слышал музыку их движения.

Когда я видел падающий с гор огонь, мой сон был беззвучен. Но мне показалось, что он был навеян звуками музыки стучащего в окно дождя.

Послезавтра в одном из отелей Киото должна была состояться презентация новогодней коллекции кимоно. Меня пригласил туда хозяин магазина, торговавшего одеждой. В качестве одной из манекенщиц значилась Бэппу Рицуко. Я помнил, как звали ту девочку с колючими глазками, но я не знал, что она стала моделью. И я приехал в Киото не любоваться цветами осени, а взглянуть на неё.

На следующий день дождь продолжался, я смотрел телевизор в холле на четвёртом этаже своей гостиницы. Холл использовался в качестве комнаты ожидания теми людьми, которым затем предстояло пройти в банкетный зал, чтобы отпраздновать свадьбу. Несколько групп гостей переминались с ноги на ногу. Прошла невеста в свадебном одеянии. Обернувшись, я увидел, как из зала регистрации вышли молодожёны. Их торжественно запечатлевали на фотоплёнку.

Хозяин магазина пришёл сюда же. Мы поздоровались. Я спросил его, где сейчас Бэппу Рицуко. Хозяин показал мне глазами на девушку — Бэппу Рицуко стояла у охваченного дождём окна, наблюдая, как фотографируются молодожёны. Взгляд у неё был колючим. Губы — плотно сжаты. Она была жива, она была стройна, она была прекрасна, и я хотел окликнуть её, спросить у неё, помнит ли она меня, вспоминает ли… Но не стал.

Хозяин магазина прошептал: «Я привёл её сюда, потому что на завтрашней презентации ей предстоит показывать свадебный наряд».