Зеркальце

Из окна моей уборной виден туалет похоронной конторы Янака. Их разделял только узкий проход между домами, который использовался конторой под помойку. Там валялись засохшие цветы и пожухлые венки.

Середина сентября, крики цикад с кладбища стали заметно громче. Обняв за плечи жену с её сестрой, я с заговорщическим видом провёл их к своей уборной. Ночь. В коридоре было прохладно. Уборная располагалась в самом его конце. Когда я открыл дверь, в нос ударил резкий запах хризантем. Мои женщины в удивлении высунули головы в окно над умывальником. И увидели эти хризантемы. Там стояло два десятка венков. Они остались после сегодняшних похорон. Жена протянула к ним руки, будто бы собираясь забрать их с собой. И сказала, что давным-давно не видела столько хризантем сразу. Я включил свет. Серебряная упаковка венков засияла. Когда я работал ночами, то частенько путешествовал в уборную и каждый раз, вдыхая аромат цветов, чувствовал, как проходит усталость.

Когда наступило утро, хризантемы стали ещё белее, засверкали серебряные обёртки. Занимаясь своими делами, я обратил внимание, что среди цветов угнездилась канарейка. Наверное, её купили, чтобы отпустить на вчерашних похоронах на волю, а она с усталости забыла дорогу в свой зоомагазин.

Смотреть на цветы из окна уборной было, безусловно, приятно. Но мне приходилось наблюдать, как они вянут. И вот сейчас, в начале марта, когда я пишу эти строки, уже несколько дней я вижу, как на одном из венков блекнут розы и колокольчики.

Ладно, с одними цветами я бы как-нибудь смирился. Но мне приходилось смотреть и на людей. Чаще всего это были молоденькие девушки. Мужчины захаживали в туалет реже. А у бабушек редко возникало желание подолгу вертеться перед зеркалом в туалете похоронной конторы. Они уже и на женщин-то больше похожи не были. Но почти все девушки останавливались перед зеркалом, чтобы привести себя в порядок. Меня это пугало. У них делались такие отчаянно красные губы — будто бы они только что из покойника всю кровь выпили. Даром что в траурных платьях. И при этом такие спокойные. Они думают, что их никто не видит. Но вид у них всё равно такой, будто они что-то нехорошее делают.

Мне совсем не хочется наблюдать эти отвратительные сцены. Но что поделать — из окна моей уборной виден туалет похоронной конторы. И потому эти неприятные встречи случаются довольно часто. Я всегда поспешно отвожу глаза. Было бы неплохо разослать приятным мне женщинам письма, предупреждающие их о том, что никогда не следует заходить в туалет в похоронной конторе. Чтобы не превратиться в таких же кровопийц.

Но вот вчера я наблюдал за девушкой лет восемнадцати. Она вытирала слёзы белым платочком. Она всё утиралась и утиралась, а они всё текли и текли. Её плечи сотрясались от плача. Потом горе заставило её прислониться к стене, и она зарыдала, уже не заботясь о том, чтобы вытереть слёзы.

Я подумал: вот она, та единственная женщина, которая скрылась в туалете вовсе не для того, чтобы накрасить губы. Она спряталась, чтобы выплакаться. Я вдруг ощутил, что своим платочком она стёрла из моего сердца недоброжелательство по отношению к женщинам — чувство, вскормленное наблюдениями из окна уборной. Но тут девушка вытащила из сумочки зеркальце, улыбнулась в него и тут же вышла. На меня будто ушат воды вылили — я чуть не закричал.

И чего это она улыбалась?