Серебряная дорога

1 сентября 1924 года.

— Ну что, бабка, пошли?

Промышлявший нищенством и весьма сообразительный мужчина по имени Кэнта достал из мусорного бака рваный армейский ботинок.

— А ты знаешь, что устраивает на Рождество ихний бог? Вот ты спишь, а он тебе в ботинок подарок дожит. И так каждый год. Видала, сколько сейчас носков в магазинах?

Произнося эту речь, Кэнта переворачивал ботинок и так и сяк, выбивая из него пыль.

— Может, в этом ботинке целый клад запрятан. Ну там монеты разные — и сто йен, а может и тыща.

Земля ещё не просохла. Прислонившись к забору, бабка вертела в руках красный гребешок.

— Это, наверное, девушка.

— Чего?

— Девушка, говорю, гребешочек-то обронила.

— Это точно.

— Лет шестнадцать ей. Да я тебе этот гребешочек уже показывала.

— Хватит тебе о дочке вспоминать. Покойница она уже.

— Сегодня ровно год, как померла.

— И ты потащишься туда? Туда, где склад был?

— Пойду туда и гребешочек по речке пущу. Чтобы душа её успокоилась.

— Чем про неё думать, лучше бы вспомнила, как сама молодая была. А я, между прочим, очень тебя вчера дожидался. Вернулся, на второй этаж поднялся. Людишек из нашего тряпья выгнал. После них там тёпленько было. Лежу, бока грею, тебя дожидаюсь. А тут ты со своим гребешочком — ревёшь. Мы с тобой уже почти год вместе попрошайничаем. Вот бы ты помолодела — тогда и пожениться можно. А тогда хоть и помирай. А мне тут одна молодуха мармеладу дала. Тебе ведь ещё и пятидесяти нет?

— Пятьдесят шесть мне. А мужу, покойнику, — на два года меньше было. Послушай, я сон видела. Там, на вещевом складе, все на свете покойники собрались. Тьма их. По длинному-длинному мосту идут. В рай, значит, направляются.

— Я бы тоже пошёл. Сегодня сладкое сакэ пить буду. А когда к складу пойдём, я тебе левый ботинок дам. А правая нога и так у тебя в порядке.

Кэнта сунул ногу в ботинок, потом отряхнул бабкину спину. Первого сентября 1923 года в Токио случилось страшное землетрясение. Вся семья бабки погибла при пожаре на складе. Она поселилась в бараке возле парка Уэно. Жильё было предоставлено токийским муниципалитетом.

Умненький нищий Кэнта кормился в Уэно. В неразберихе, возникшей после землетрясения, он сумел доказать, что является пострадавшим от землетрясения и стал получать одежду и пропитание от властей. Когда всех этих попрошаек выселяли из бараков, Кэнта переговорил с бабушкой, и она выдала его за младшего брата своего покойного мужа. Однако муниципалитет вовсе не собирался вечно кормить вполне трудоспособного мужчину. Да и сам Кэнта обладал от природы склонностью к кочевому образу жизни. Так что через пару месяцев он из барака ушёл.

Что до бабушки, то она не смогла расстаться с Кэнта. Она как-то прикипела к нему. Они стали бродяжничать на пару. Во время землетрясения выгорела половина Токио. Они переселялись из одних руин в другие. Они и были их домами.

В этот день на место прежнего вещевого склада прибыли посланцы императора. Премьер-министр, министр внутренних дел и мэр Токио произнесли прочувствованные слова. Иностранные послы возложили венки. В 11:58 движение транспорта приостановилось. В стране была объявлена минута молчания.

Пароходы, прибывшие из Иокогамы, курсировали по реке Сумидагава до вещевых складов. Таксисты выдвинулись туда же. Религиозные организации, «Красный крест», христианская женская школа прислали отряды волонтёров.

Открыточные магазины рекрутировали бродяг, чтобы они торговали фотками разрушений и обезображенных трупов. Киностудия прислала оператора с высокой треногой. Господа меняли серебро на медь, чтобы было сподручнее подавать милостыню.

Молодые люди в униформе поддерживали порядок на подъездах к складу. На соседних бараках были вывешены траурные полотнища. Вода, печенье, яйца вкрутую и лёд — всё это раздавалось бесплатно.

Эпилог прошлогодней трагедии: толпа из десятков тысяч людей. В том числе и Кэнта с бабушкой. Соединив руки, они поднимают их вверх. Перед высокими воротами, увитыми крепом с белыми полосами, Кэнта снял левый ботинок и отдал его бабушке. «А правый пусть на мне будет. А то совсем босому неудобно как-то».

Они стали протискиваться по огороженной дороге через стену животов и очутились перед колумбарием. Над головами стремительно сгущались сумерки.

«Бабка, гляди, гляди скорее. Это же деньги, деньги! Денежный дождь!»

И вправду, когда венки и цветы увеличились с их приближением в размере, даже ноги похолодели — они шли по деньгам.

— Что это?

— Неужели?

Люди втягивали головы в плечи. Деньги. Земля была усыпана ковром из медных и серебряных монет. Они шли по нему. Перед колумбарием вырос целый холм денег. Не в силах добраться до самого колумбария, люди бросали и бросали деньги через головы. Они падали в толпу, как град.

«Бабка, поняла, что делать нужно? Смотри у меня!» Голос у Кэнта срывался. Пальцами левой ноги он схватил несколько монет и опустил их в свой просторный правый ботинок.

По мере приближения к колумбарию холодная от денег дорога превращалась в раскалённую — от трения бесконечных подошв о монеты.

Едва передвигая свои отяжелевшие ботинки, они добрели до пустынного берега широкой реки. Уселись на корточки под оцинкованной крышей какого-то навеса и удивились: пароходов на её глади было — как днём.

«Вот теперь и умереть можно. По серебряной дорожке прошлись! Только ноги все сбил — будто в аду по гвоздям шёл».

Кэнта был бледен, зато щёки бабушки алели по-молодому.

«Я так волновалась, так волновалась. Словно девочка какая. Смотрю на тебя — по серебру ступает! А меня за подошву будто мужик какой своими зубищами покусывал».

Бабушка сняла ботинок с левой ноги. Кэнта только взглянул, да как закричит: «Ну ты даёшь! Одного серебра набрала!»

— А чего? Медь только дураки подбирают!

Кэнта внимательно посмотрел на бабушку. «Здорово! В этой толпе, где и своих-то ног не увидишь, серебро от меди отличить! А у меня совсем пальцы отнимаются. Десяток монет подобрал — и все, не сгибаются. А баб ничего не берёт».

— Перестань, посчитай лучше.

— Пятьдесят сэн, шестьдесят, восемьдесят, девяносто, одна йена и десять сэн, двадцать одна йена и тридцать сэн. И это ещё не всё!

— Совсем про дочкин гребешок позабыла. Вот он у меня, за пазухой.

— Давай, бросай в воду.

— Я его в ботинок положу. И по воде пущу.

Бабушка по-девичьи широко размахнулась и бросила ботинок в реку.

— Кэнта, давай завтра досчитаем. Сакэ купим. И окуньков возьмём. Нашу свадьбу отпразднуем. Решено? Чего молчишь, негодник?

Её глаза засветились молодостью.

Ботинок нагрузился водой и пошёл ко дну. Гребешок всплыл и тихо поплыл по реке.