Послесловие переводчика
КАВАБАТА ЯСУНАРИ (1899–1972): ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ С ВИДОМ НА ФУДЗИЯМУ

Жизнь Кавабата пришлась на XX век. История этого века была бурной для всего мира. Тем более это касается Японии. И не только потому, что на одну жизнь писателя пришлись две мировых войны, в которых участвовала и его страна. Внутренним содержанием этого времени стала ломка сознания: бывшая ещё совсем недавно абсолютно изолированной от потока мировой истории, Япония попала в общий водоворот. А это поставило перед страной совершенно новую проблему. Раньше быть японцем было очень просто. Ведь японцы жили сами по себе, и всё, к чему они были склонны (строй мыслей, одежда, еда, живопись, литература и так далее — без конца), автоматически становилось японским же. Однако в эпоху широкомасштабных заимствований с Запада — будь то технология выплавки металла, ношение галстука-бабочки или бифштекс — вопрос приобрёл особую остроту. Что нужно делать, чтобы оставаться японцами? — спрашивали себя политики, учёные, писатели. Ответ политиков оказался вполне тривиален: следует утвердить себя за счёт других. Отсюда — разжигание националистических страстей и та колониальная экспансия, на которую они обрекли страну. Итогом — полный крах, разгром во Второй мировой войне, послевоенная нищета и утрата идеалов.

Кавабата первым из японских писателей получил Нобелевскую премию. Он был награждён в 1968 г. за «писательское мастерство, с которым он выражает сущность японского восприятия жизни». И он достиг такого международного признания, не прибегая к намеренному выпячиванию «своеобычности» Японии за счёт принижения других народов. Просто он жил в Японии, а Япония жила в нём. В своих многочисленных произведениях (романах, повестях, рассказах, эссе) Кавабата Ясунари сумел дать «картину души» японского человека, картину, по которой западный читатель может судить как о самой Японии, так и о её обитателях.

Кавабата родился в Осака в семье врача. Он рано потерял родителей, воспитывался у родных, которых словно преследовал злой рок: один за другим умерли бабушка, сестра, дед. В возрасте 15 лет Кавабата переехал в школьное общежитие. Сиротство, череда смертей близких оставили в душе будущего писателя глубокий след. Первый свой рассказ («Похороны учителя Кураки»), который был опубликован в 1915 г., он тоже посвятил смерти. В духе своего времени он увлекался западной литературой и поступил на английское отделение самого престижного Токийского Императорского Университета, но вскоре тяга к творчеству на родном языке взяла своё, и он перешёл на отделение японской литературы. Позднее он простодушно И мудро объяснял свой поступок тем, что на отделении японской литературы было меньше строгостей — появилось больше времени писать. Ко времени окончания университета в 1924 г. Кавабата уже обрёл определённую известность своими рассказами, критическими статьями и обзорами.

Литературная среда Японии того времени представляла собой арену острой полемики для представителей самых разных течений. Здесь были и отживавшие свой век натуралисты, и новомодные сюрреалисты, писатели социалистической ориентации и т. д. Япония тогда (да и сейчас тоже) считалась «раем для переводов» — всё мало-мальски значительное, что появлялось на Западе, мгновенно становилось достоянием публики. Кавабата больше всего общался с теми молодыми писателями (Кикути Кан, Ёкомицу Риити), которых стали называть «неосенсуалистами». Молодые люди, увлекавшиеся Джойсом, Прустом и Кафкой с удовольствием и благосклонностью приняли этот ярлык. В понимании этих писателей, группировавшихся вокруг созданного ими журнала «Бунгэй дзидай» («Литературная эпоха»), это было направление, которому принадлежит будущее. Они сходились на том, что только субъективное способно проникнуть в суть вещей, а литература должна воспроизвести возникающие при этом проникновении ощущения. Суждение сколь расплывчатое, столь и банальное. Оно могло появиться только в эпоху брожения умов и идей, когда литературные манифесты горохом сыпались на голову ошарашенного читателя. Не случайно, что последователи неосенсуализма вскоре стали называть себя «школой нового искусства», потом «неопсихолагами»… И, разумеется, природный талант Кавабата ни в какие манифесты не вмещался.

Одарённость Кавабата с самого начала блестяще проявилась в его сверхкоротких рассказах, которые он писал всю свою жизнь. Первый из рассказов этого «сериала» («Масло») был опубликован в 1921 г., последний («Снег») — в 1964 г. Всего же таких рассказов обычно насчитывают 128 или около того. В жизни Кавабата было три периода, когда сочинение крошечных рассказов «на ладони» увлекало его. Первый период — с 1921 по 1935 гг. (именно тогда и было написано большинство рассказов — 99). Второй период датируется литературоведами 1944–1952 гг. (17). Третий пришёлся на 1962–1964 гг. (12).

В собраниях своих сочинений Кавабата собирал написанное в жанре (размере?) сверхкороткого рассказа в томе, которому он давал подзаголовок «Рассказы на ладони» (первое собрание Кавабата увидело свет в 1938 г.), имея в виду крошечные, умещающиеся на ладони, размеры произведений. При этом он честно признавался, что термин был изобретён литератором Накагава Ёити ещё в двадцатые годы. Именно под таким мало к чему обязывающим названием в журнале «Бунгэй дзидай» печатались рассказы одного начинающего писателя.

Книга Кавабата под названием «Рассказы на ладони» неоднократно переиздавалась. Писатель не только добавлял туда новые вещи, но и выбрасывал старые (отсюда и происходит некоторый разнобой в подсчёте количества «Рассказов на ладони»). То есть состав того, что казалось Кавабата достойным публикации, несколько менялся. Порядок расположения рассказов также претерпевал изменения. Менялись и самооценки написанного. Кавабата говорил и о том, что «Рассказы на ладони» — это его любимое детище. В другую минуту он сетовал и на то, что автор рассказов ему больше не нравится. Но мнение критиков всегда было почти единодушным: рассказы хвалили за тонкость и точность — стиля и наблюдений, уподобляли «цветам, вырезанным остриём скальпеля». И только критики «социального» направления упрекали Кавабата за отрыв от политических реалий.

Мне представляется, что несмотря на определённую «наивность» некоторых рассказов (которая бывает вызвана как возрастом автора, так и родовыми особенностями японской литературы и общества), в лучших из этих компактных, «складных» историй литературный гений японского народа нашёл законченное выражение. В своей литературной истории японцы показали миру и самим себе, что лучше всего они ощущают себя в коротких формах — будь то стихи или проза. Повествования более объёмные зачастую выходят у них (разумеется, с точки зрения европейского читателя) чересчур тяжёлыми и рыхлыми. И это не случайно: «настоящие» ценители всегда считали, что произведение с ясным и чётким сюжетом выглядит вульгарным. В произведениях Кавабата (как коротких, так и длинных) чётко выстроенный сюжет тоже, как правило, отсутствует. Главное у Кавабата — это настроение, поэтическое переживание. В сущности «Рассказы на ладони», взятые как одно целое, — это произведение в традиционном жанре эссе-дзуйхицу («вслед за кистью»), когда самые разносюжетные, разнотемные фрагменты сводятся под одной обложкой (наиболее знаменитые произведения в жанре дзуихицу — «Записки у изголовья» Сэй-сёнагон и «Записки от скуки» Кэнко-хоси). «Рассказы на ладони» объединяет личность автора, который «подножный корм» самых обыденных ситуаций превращает в глубокие философские притчи. Многие японские критики считают, что это произведение построено по принципу рэнга — цепочки стихов, «склеенных» между собой по ассоциативному принципу (сам Кавабата, рассуждая о первичных мотивах сочинения «Рассказов на ладони», заявлял, что вместо положенных в юности стихов он обратился к коротким новеллам). Поэтичность и краткость — вот формула «Рассказов на ладони». Писатель не прописывает «прозаических» связок, его взгляд поэтическим образом фокусируется только на сверхважном. Эти «стихи в прозе» являются по большей части аналогом лирики, но иногда вмещают в себя и пространство романа. «Рассказы на ладони» — это не столько сборник, сколько самостоятельное произведение, где фрагментарность является условием для выявления «автобиографии взгляда», в поле которого попадает сама жизнь. В том числе и жизнь автора, вместе с которым стареют и его герои. Это утверждение не может считаться верным на все сто процентов, но всё-таки нарастание к концу книги горечи и усталости вполне очевидно.

Считается, что первым произведением, которое дало Кавабата настоящую известность, была «Танцовщица из Идзу» — повествование о первой юношеской любви. Однако сам Кавабата полагал, что на самом деле это оценка более поздняя. Славу же принёс ему роман «Бродяги из Асакуса», публиковавшийся частями на протяжении двух месяцев в общенациональной газете «Асахи» (1929–1930). Токийский район Асакуса давно пользовался дурной славой. Там были сосредоточены злачные места столицы — публичные дома, стриптиз-клубы, притоны, низкопробные варьете. Кавабата отмечал, что в это время его привлекала «грязная красота», неудачники, мошенники, уличные артисты — «дно». Словом, он шёл вслед за Ихара Сайкаку с его повестями о «бренном мире». Хотя «Бродяги из Асакуса» и принято именовать «романом», это определение вполне условно — повествование разбито на малосвязанные между собой эпизоды, в нём множество «вставных новелл». Можно было бы назвать это произведение «серией очерков» о нравах и быте Асакуса, если бы эти истории обладали документальностью. Однако по признанию самого Кавабата, он никогда не разговаривал ни с бродягами, ни с проститутками, и всё происходящее в его «романе» является лишь плодом его воображения. «Бродяги из Асакуса» был вскоре дополнен целой серией рассказов о жизни обитателей этого района, часть из которых вошла и в «Рассказы на ладони».

«Принцип наращивания» был одним из основных в работе Кавабата. Многие свои «длинные» произведения он писал именно таким образом. Повесть «Снежная страна», например, создавалась на протяжении более десяти лет: первый вариант (рассказ «Зеркало вечернего пейзажа») появился в 1937 г., а окончательный, «хрестоматийный» текст, переработанный из этого и нескольких других рассказов — в 1948 г.

В годы войны Кавабата почти ничего не публиковал. Здесь следует заметить, что господство фашизма не вызвало в Японии сколько-нибудь серьёзного антитоталитарного движения. Подавляющее большинство крупных писателей, видя всю пагубность политики правящей верхушки (ещё в 1935 г. Кавабата писал, что в Японии «одни солдаты, а литераторов нет»), ответили на этот вызов молчанием, интеллектуальным и эстетическим бегством. Сам Кавабата отдался чтению классической литературы. В эссе «Печаль» он вспоминал: «Во время войны при тусклом свете я читал "Повесть о Гэндзи" и в токийском трамвае, и в постели… К тому времени, когда я прочёл 22–23 главы, то есть почти половину этого длинного повествования, Япония капитулировала». Кавабата затаился на время войны. И дело здесь не столько в обычном страхе за собственную жизнь — вся история японского народа служит свидетельством философского отношения к страданиям и смерти. Сверхценность же государства в картине мира японцев была столь велика, что они не смели переступить через табуированную общественным сознанием черту. К тому же «нормальный» японец трезво оценивает свои силы и потому является законченным фаталистом.

Творческим результатом военных и первых послевоенных лет стало окончание «Снежной страны» — произведения, которое японская критика оценивает как «женственное» (по контрасту с «мужественной», «самурайской» официальной литературой тех лет). Кавабата искал спасения в женской чистоте, подтверждая незыблемость идеалов любви и самопожертвования… Женское самопожертвование Кавабата воспел и в романе «Танцовщица» (1950), герои его «военных» рассказов — тоже женщины. Кавабата вообще не чурался публиковаться в «женских» журналах. В каком-то смысле он сделал для настоящего раскрепощения японской женщины больше, чем всё феминистские движения вместе взятые. Я хочу сказать, что его целью было не вульгарное равенство, а определение (подтверждение?) того места, которое женщине предопределено природой, культурой и другими высшими силами, в число которых он (полагаю, к немалому удивлению западного читателя) включал и христианского Бога.

Послевоенные романы «Мастер», «Стон горы», «Тысяча журавлей» точно так же, как и «Снежная страна», выросли в процессе последовательного «нанизывания» новелл. И в «Мастере», и в «Тысяче журавлей» Кавабата мастерски воссоздал философскую и психологическую ауру, которая окружает людей, преданных старинным искусствам — шашкам го и чайной церемонии. Самому Кавабата в 1955 г. было присвоено звание «человек-сокровище», которого удостаиваются люди, внёсшие наибольший вклад в сохранение традиционных ремёсел и искусств. Поэтическая ассоциативность художественного мышления, слегка «пресные», но ёмкие описания природы, умение видеть красоту в самом обыденном, в «малозначимых» деталях — вселенную, отличают как эти произведения, так и всё творчество Кавабата. Особенно большой успех вызвал роман «Старая столица» (1962), повествующий о сёстрах-близнецах, разлучённых в детстве и выросших в разной обстановке (одна в семье приёмного отца, торговца кимоно, другая — в деревне). Однако сам Кавабата говорил, что не создал никаких произведений, достойных премий, наград, успеха. «Я всего лишь проникся чувствами японцев».

Мотив одиночества- «сквозной» в творчестве Кавабата. Писатель признаёт одиночество фундаментальным условием самого человеческого существования. И есть только одно по-настоящему способное растворить это одиночество. Это красота. Именно сопричастность красоте соединяет прошлое, настоящее и будущее. Именно прорастание её в жизнь отменяет ужас перед трагедией жизни. Кавабата любил цитировать искусствоведа Ясиро Юкио: «Когда видишь снег, луну, цветы, более всего думаешь о друге». Этот мотив душевной потребности поделиться прекрасным — очень древний. Он есть и в китайской поэзии, и в средневековой японской прозе. Автор «Записок от скуки» Кэнко-хоси говорил: «Когда сильнее ощущаешь очарование мира, людская любовь становится совершеннее».

Самое знаменитое эссе Кавабата — речь при вручении Нобелевской премии — называется «Красотой Японии рождённый». Слово «красота» — чуть ли не самое часто употребляемое в словаре писателя. Вот названия других его эссе: «Бытие и открытие красоты», «Красота японской литературы», «Открытие японской красоты». «Нетленная красота». Красота же прочно соединена в творчестве писателя с любовью ко всему сущему. «Я не ребёнок, за богатством не гонюсь, понимаю тщетность славы и. не имея, подобно пролетарским писателям, счастливого [общественного] идеала, самой прочной опорой в жизни считаю любовь» (перевод М. П. Герасимовой). В произведениях Кавабата часто отсутствуют или ослаблены столь привычные нам завязка, кульминация, развязка. Дление красоты и любви — вот настоящий смысл того, что оставил нам этот великий писатель.

После присуждения Нобелевской премии Кавабата почти не писал. Премия «настигла» его в то время, когда она была ему уже не слишком нужна. Он мучился от бессонницы и депрессии. Страшным ударом стало для него ритуальное самоубийство в 1970 г. другого замечательного писателя, любимого ученика и друга — Мисима Юкио. В традициях великих японских писателей XX века Кавабата тоже покончил жизнь самоубийством. Акутагава Рюноскэ, Дадзай Осаму, Мисима Юкио… Кавабата последовал за ними. Он отравился газом. Вопреки японским обыкновениям, он не оставил предсмертной записки. Из окна кабинета Кавабата была видна гора Фудзи.

Спасибо, что скачали книгу в