Глава 6
После японской атаки на Перл-Харбор Чарльз Шепард от тоски места себе не находил. Ему еще не было пятидесяти, и, если бы не глаза, он наверняка еще мог бы послужить. Он совершил со всеми мерами предосторожности поездку в Нижний Манхэттен за новой, более сильной парой разрекламированных очков, а затем отправился на медкомиссию, но у офтальмолога его ждало фиаско. Полное фиаско.
И тогда, по истечении нескольких дней, он переключился на другой план, давно зревший в голове: его, Чарльза, на воинскую службу не призовут, разве что общая ситуация резко ухудшится и будут снижены медицинские стандарты, зато в армию уж точно возьмут его сына. Эван здоровый, смекалистый, сильный, из него получится отличный солдат, а то может еще стать кандидатом на подготовку офицерских кадров. На этот театр военных действий ему уже не попасть, так по крайней мере послужит лейтенантом или даже молодым капитаном и тем самым оправдает отцовское существование.
От этих мыслей настроение у Чарльза, ехавшего на юг острова, в Амитивилль, улучшилось. Это был его первый визит к Эвану и Рейчел, которые удивили его своей роскошной квартирой со стенами персикового цвета.
— Так какие у тебя планы? — спросил он сына, как только невестка ушла на кухню. — Собираешься записаться в армию добровольцем?
— Ну да, наверно. Я-то с удовольствием. Но, боюсь, придется повременить, пока Рейчел немного… освоится. Видишь ли, она беременна. Мы только на этой неделе узнали.
— Вон как. Да, это все малость усложняет. А впрочем, армия хорошо позаботится о ней и о ребенке.
— Я знаю, отец.
— Я знаю, что ты знаешь, и, уверен, ты поступишь наилучшим образом.
Но в душе он был глубоко разочарован. Всю дорогу сюда, сидя в такси (шансов самому сесть за руль у него было не больше, чем командовать ротой солдат), он твердо рассчитывал услышать нечто совсем другое.
— Кофе, джентльмены?
Рейчел вышла из кухни, держа в руках поднос с яркими чашками, сахарницей и молочником, и теперь Чарльз должен был сказать несколько приятных слов о том, как он был рад узнать о будущем ребенке.
— …но не исключен вариант, — продолжал Эван, — при котором меня никто не спросит. Призовут, и все дела.
— Ну, это уже будет другая история.
Чарльзу немного полегчало. Хоть это и другая история, но, пожалуй, не хуже первой: из числа призывников тоже готовят офицеров.
Уже на выходе, влезая в пальто, после того как его провели через «персиковую» комнату и еще одну, до прихожей, Чарльз решил задать вопрос, вызвавший некоторую неловкость.
— Сколько, ребята, вы платите за эту квартиру? Эван трусливо потупился, и вид у него сейчас был довольно глупый, как у провинившегося подростка, зато Рейчел без обиняков назвала сумму аренды, словно не предвидя возможных осложнений.
— О! — Чарльз обомлел от такой цифры. — Вообще-то это немного… вообще-то это немного чересчур, вам не кажется? Это раза в три-четыре больше, чем следует, если ты еще не отказался от планов поступить в инженерный колледж. Не глупо ли, Эван, так сорить деньгами?
Конечно, завершать свой визит на недовольной ноте — это не самый лучший вариант, и Чарльз это понимал, но он твердо вознамерился не сходить с места, пока сын не посмотрит ему в глаза, как настоящий мужчина.
— Мне кажется, я это потяну, отец, — ответил Эван. Что ж, по крайней мере, он поднял голову и смотрел куда нужно. — А главное, пойми, нам здесь нравится. Нам обоим здесь очень нравится.
В марте призывная комиссия вызвала Эвана на медосмотр.
Рейчел старалась держать лицо, как это делают молодые жены в кино, но весь мучительный процесс приготовления мужу завтрака прошел у нее под знаком подступающих слез. У нее было такое чувство, словно ее мужа уже забрали в армию или даже перебросили за тридевять земель в боевую часть.
На самом же деле все, что от него сегодня требовалось, — это переходить с места на место в гулком спортзале среди таких же, как он, сотен голых мужчин с выведенным на груди помадой порядковым номером и висящим на шее вещмешком с «личными вещами». Вся процедура оказалась необременительной, ибо врачи работали быстро, но и этого времени Эвану хватило, чтобы с удивлением обнаружить, что формирующийся у него в голове образ марширующего солдата ему определенно нравится.
Он не сомневался, что сумеет выдержать тяготы и унижения начальной военной подготовки, страшнее которой, говорят, ничего нет, и что сумеет полюбить до блеска начищенную и хорошо смазанную в меру тяжелую винтовку М-1, а к ней уже хотелось заполучить в придачу каску, и рюкзак, и ремень с патронташем, и солдатскую флягу, стукающую тебя по заднице, и портянки, и высокие армейские ботинки.
Он уже мысленно слышал оживленный говорок и смех в бараке и отрывистую звонкую перекличку, сопровождающую выдвижение его взвода на огневой рубеж перед рассветом, и уже грезил буйными пирушками в ночных барах и утехами с бесстыжими, но такими желанными деревенскими девчонками в захолустных гостиницах.
Он пересечет океан на военном корабле, набитом новобранцами, как бочка сельдью, затем будет долгая тряска в грузовике, и долгое ожидание, и долгий полуголодный марш-бросок по разбитым чужеземным дорогам до линии фронта, и в конце концов он доподлинно узнает, что это за штука, «боевые действия», — и этого он тоже жаждал.
— Шепард, Эван?
Его выдернули из шеренги призывников и направили обратно к врачу, который подверг повторной, более тщательной проверке его среднее ухо. Покончив с этим, врач сел за стол, вооружился половиной сэндвича с салями и авторучкой, вписал «F-4» в стандартный бланк и с жадностью запустил зубы в сэндвич. Очевидно, он был из той породы людей, кто может одновременно писать и говорить; сочиняя свое короткое резюме, он успел сделать исчерпывающее пояснение, роняя крошки и не давая Эвану возможности даже рта открыть.
— Перфорированные барабанные перепонки, — сказал он, не переставая жевать. — На твоем месте я бы не пытался попасть на флот или в морскую пехоту, только зря людей дергать. С такими ушами тебя все равно не возьмут.
— Боже, спасибо тебе. — Рейчел воздела глаза к небу, услышав новости. — Господи, я так рада, просто гора с плеч, а у тебя?
Он не знал, что ей ответить («Трудно сказать»; «Наоборот»; «И да и нет»), и потому промолчал. Он открыл холодное пиво и сел с мыслью, что потребуются время и тишина, чтобы во всем этом разобраться. Обведя взглядом комнату, он подумал, что их просторная квартира как будто съежилась. Странным образом она сделалась похожей, и внешне, и по ощущениям, на скромную квартирку в Хантингтоне, где он с Мэри Донован жил когда-то, вот только платил он сейчас в три с лишним раза больше.
— Дорогой, ты не хочешь позвонить отцу? — спросила его Рейчел. Она начала так к нему обращаться за неделю или две до свадьбы, и поначалу его это умиляло, но в последнее время стало казаться перебором.
— Не сейчас, — ответил он. — Позже.
— Ну, как знаешь. А вот мне не терпится сообщить эту новость маме, да и папе тоже. — Она решительно направилась к телефону в другом конце комнаты.
— Не надо.
Резкость, с которой он это сказал, заставила ее остановиться и обернуться.
— Но они так обрадуются, Эван.
— Послушай, сядь, а? — сказал он и жестко повторил: — Сядь. Сядь. — Это прозвучало как команда, отданная суетливой, но хорошо тренированной собаке, и Рейчел подчинилась.
Если бы он заговорил так с Мэри Донован, она бы уперла руки в бока и послала его куда подальше. Что ж, вот вам разница между сосунком и зрелым мужчиной. В юном возрасте он имел дело с гордячкой, которая за словом в карман не лезла; сейчас, как человек взрослый, он заслужил, чтобы рядом была послушная женушка, такая же, как у других мужчин.
Но разве другие мужчины в самых разных странах не расставались в эти дни со своими женушками? Разве они не пускались в опасные авантюры, рискуя жизнью, не зная, когда это закончится, и по большому счету не желая знать. Не будучи готовы к смерти, они допускали вероятность такого исхода, и с этой возбуждающей мыслью они будут просыпаться до конца своих дней.
А когда эти другие мужчины вернутся домой — во всяком случае, большинство, — все они будут иметь решающее преимущество над Эваном Шепардом. Они будут смотреть на него, как на мелкую вошь, — так смотрели на него копы в тот вечер, когда задержали за нарушение общественного порядка. И говорить они будут с ним — если вообще будут — свысока, не дожидаясь его ответов. И всякие затейливые штуки, которые они понастроят после войны, будут построены с одной-единственной целью — оставить его за порогом.
Вывод напрашивался сам собой: они не должны, черт подери, застать его в таком виде. Отмечающимся утром на заводе, прижимающим к груди термос с кофе и бумажный пакет с ланчем, выполняющим чисто механическую ученическую работу изо дня в день, а потом едущим на абсурдно дешевой машине в свою абсурдно дорогую квартиру.
Что-то следовало предпринять, и как можно скорее; но для начала надо позвонить отцу.
Чарльз взял трубку в кухне, где он приступил к приготовлению ужина.
— Да ты что, — была его первая реакция. — Какой… какая жалость, Эван. Я представляю твое разочарование. Перфорированные барабанные перепонки — это серьезно. Медики считают, что такой больной подвержен разного рода инфекциям и армии ни к чему брать на себя ответственность за это.
Господи, а за что, спрашивается, армия когда-нибудь брала на себя ответственность? Как насчет парнишки, не поверившего, что Первая мировая война закончилась? Или девушки, которую перебрасывали из одного армейского гарнизона в другой — из Форт-Дивенса в Форт-Дикс, из Форт-Беннинга в Форт-Мид, — потому что ее мучила бессонница?
Армия — это низкопробная шлюха. Плевать она хотела на твою любовь.
Чарльзу пришлось на минутку положить трубку, чтобы перевернуть две шипящие на гриле свиные отбивные, а затем уменьшить огонек под выкипающей кастрюлей с варящимся картофелем, и когда он снова ее поднял, у него уже было наготове несколько оптимистических слов.
— Эван, послушай, — начал он. — В этом есть свой плюс. Пока идет война, все колледжи станут для тебя гораздо доступнее. Им придется поломать головы над привлечением новых студентов, они наверняка станут щедрее на стипендии и так далее. Я бы на твоем месте немедленно взял курс на инженерную школу и никому не позволил сбить меня с пути.
Только тут он вспомнил о том, что Рейчел беременна, — видимо, новость такого рода должна, как волна, накрывать мужчину много раз, прежде чем она до него дойдет, — и подумал, что все эти разговоры о колледже теряют всякий смысл. Одно дело учиться при энергичной, самостоятельно зарабатывающей жене, и совсем другое, когда тебя дома ждет жена с маленьким ребенком. Все же он подобрал оборвавшуюся нить своей аргументации, не желая пока сдаваться.
— Мне кажется, первое, что вы с Рейчел должны сделать, — это подыскать жилье подешевле и освободиться от этой неподъемной аренды; затем надо открыть сберегательный счет и регулярно, каждый месяц откладывать по максимуму. Не так уж это и трудно, Эван, если проявлять рачительность и неуклонно идти к намеченной цели…
Он не успел закончить фразу, а уверенности в голосе уже заметно поубавилось. Ему самому не нравился этот напыщенный тон, с каким иной тренер в легкоатлетическом манеже разговаривает со своим учеником; оборот «неуклонно идти к намеченной цели», да и то в качестве комической реплики, годился разве что для школьной пьесы; беременность невестки не вызывала у него ничего, кроме раздражения; и эта история с перфорированными барабанными перепонками, чем больше он о ней думал, угнетала его все сильнее. Мир и так устроен несправедливо, но это уже, черт возьми, перебор.
Вчера он тщательнейшим образом вымыл на кухне оконные стекла, и вот сегодня один из больших переплетов безжалостно предъявил ему собственное отражение: неправдоподобно старый, невероятно исхудалый мужчина, к лицу которого с детства и навсегда приклеилось выражение растерянности. Он бы мог еще постоять перед окном, с омерзением себя разглядывая, если бы не домашние обязанности. Ему предстояло сделать картофельное пюре, просушить вымоченную стручковую фасоль, выложить свиные отбивные и сообщить Грейс, что ужин готов.
Он почти дошел до веранды, когда его посетила мысль: услышав о медицинском заключении призывной комиссии, его жена, вероятно, воскликнет: «Ах, как чудесно!» или «Это же замечательно!» — и не ошибся. Она выдала обе фразы.
Любимой радиопередачей Рейчел был еженедельный получасовой выпуск вестерна под названием «Дни в Долине смерти».
— Это, скажу я тебе, не какие-то ковбойские штучки, — объясняла она мужу. — Настоящие, хорошо написанные радиопьесы, с хорошими актерами. Даже удивительно, как им неделю за неделей удается поддерживать такое высокое качество.
Беда в том, что передача «Дни в Долине смерти» шла в семь вечера, когда молодая чета Шепардов в Амитивилле садилась ужинать, а это означало табу на разговор за столом — сосредоточенно жуя, оба должны были слушать маленький пластмассовый транзистор «Филко», подаренный Рейчел отцом на шестнадцатилетие.
Эвану это как раз казалось «ковбойскими штучками», но, послушав неделю-другую, он решил махнуть рукой. Эпизодическое эмбарго на разговоры никакому браку еще не вредило. К тому же Рейчел была из тех, кому дороги постоянные маленькие ритуалы, — уяснив это для себя, он гордился как своей проницательностью, так и снисходительностью к ее трогательным недостаткам.
Как-то вечером, в апреле, после короткого заключительного ковбойского диалога и убедительного лошадиного ржания, Рейчел выключила радио, не дожидаясь тематической музыки в конце, и сказала:
— Да, это был не лучший их выпуск, что и говорить.
Она собрала грязную посуду, как опытная официантка, слегка даже рисуясь из желания показать, какая она сноровистая и изящная. Затем принесла кофе мужу, пересевшему на диван, под более мягкий свет торшера, и примостилась рядом со своей чашкой и зажженной сигаретой, которая немного потешно смотрелась в ее пальцах, поскольку она еще не совсем научилась обращаться с сигаретами. Об этих минутах Эван больше всего мечтал каждый день, оглушенный беспрестанным лязгом, ослепленный мощными лампами сборочного цеха.
— Дорогой, я должна кое о чем с тобой поговорить, потому что обещала, — начала Рейчел. — Но давай сразу договоримся: если тебе эта идея не понравится, мы дальше не будем ее обсуждать. Забудем, и все, о'кей?
— О'кей, только знаешь… — Он смотрел на нее своим долгим ласково-насмешливым взглядом, под которым в последнее время она все больше нервничала. — Сказать тебе, что ты делаешь? Ты снова и снова повторяешь одни и те же слова, как под копирку.
— Правда? — Ее лицо сделалось озабоченным. — Это как?
— Вот ты говоришь «давай сразу договоримся», а затем добавляешь «если тебе эта идея не понравится». Это только один пример, хотя я мог бы привести еще множество.
— Гм. Это должно быть так… утомительно.
— Ну что ты, милая. Кто сказал «утомительно»? Я этого не говорил. — Испугавшись, что она воспримет его замечание слишком серьезно, он протянул руку, чтобы то ли погладить, то ли потрепать ее по волосам, но номер не прошел, так как она только сделала прическу в парикмахерской и желала сохранить ее в неприкосновенности.
— Нет, подожди, — сказала она, уворачиваясь и отводя его руку. — Разве с другими не так? У всех вырабатываются свои речевые привычки. У тебя, кстати, тоже.
— Не, постой, так не пойдет. Ты просто…
— Но это правда, Эван. Ты всегда говоришь «решающее преимущество» — не «очевидное», не «безусловное», не «явное»… да-да, именно так. Или, как только что, употребляешь «не» вместо «нет». Еще ты постоянно…
Но дальше, кто что сказал или якобы сказал, не имело особого значения, поскольку обоим было уже не до разговора. Наскоро поставив на столик недопитые чашки и загасив недокуренные сигареты, молодые Шепарды из Амитивилля оказывались в объятиях друг друга.
Сначала казалось, что Эвана вполне устроит диван, но затем он оттолкнул ногой подальше кофейный столик и помог елозящей под ним, задыхающейся жене сползти на ковер.
— Ах, Эван, — шептала она, — не останавливайся.
— Ну что ты, родная, — успокоил он ее. — Не остановлюсь, можешь не сомневаться.
И обоим становилось ясно, если они успевали задуматься в такую минуту, что эта большая, уютная, в персиковых тонах квартира стоила любых денег хотя бы уже потому, что они могли иногда потрахаться на полу.
Только через час с лишним, когда они сидели на кровати, потягивая пиво из бутылок, Рейчел завела обещанный разговор. Есть в Колд-Спринге дом, сказала она, где им будет просторно, а ребенок даже получит свою комнату, и при этом платить можно в три раза меньше, но есть один минус.
— Рейчел, ты удивительная девушка. Как ты про это узнала?
— Подожди, сейчас скажу. Минус заключается в том, что там мы будем не совсем одни. Дом придется делить с… еще двумя людьми.
— Вот как? — Эван нахмурился и принялся в задумчивости обдирать бумажную наклейку с бутылки. — Ну, что ж, может, это не такой уж и минус. Ты их знаешь?
— Сейчас скажу. Дай только мне закончить, ладно? — Она сделала глубокий вдох. — Это, в сущности, идея моей матери. Видишь ли, дом мы будем делить с ней… и с моим братом, когда он будет приезжать на каникулы.
Все свое разочарование Эван выразил одним звуком:
— А-а.
— Я же, Эван, сказала, что тебе это не понравится, разве не так? Я с этого начала, правильно? Если хочешь, мы можем бросить эту тему.
Но, видимо, тема была слишком большой и хрупкой, чтобы вот так ее бросить, потому что после паузы она добавила:
— Просто не хочется…
— Чего не хочется?
— Не хочется завтра утром звонить ей с такой новостью. Она принимает такие вещи близко к сердцу. Ее это «ранит». Она мечтает жить в Колд-Спринге, но понимает, что большой дом ей одной не по карману… Вот первая причина, почему она расстроится. А во-вторых, она это рассматривает как великодушный жест по отношению к нам, так что у нее будет еще один повод расстроиться. С ней невозможно. То есть она моя мать, я ее люблю и все такое, но с ней очень и очень…
— Я знаю, милая, — тихо промолвил Эван.
— Ну вот, сказала же — все, а сама говорю и говорю. Прости. Прости меня.
— Все нормально. Говори, я ничего не имею против.
— Она… сумасшедшая, Эван. Я серьезно. И всегда такой была. Я не хочу сказать, что ее надо помещать в психушку, нет, но она сумасшедшая. Сколько себя помню, каждый год она придумывала повод, чтобы нам переехать на новое место, и каждый раз она искренне верила, что это сделает нас счастливее. Ну, не сумасшествие? Или любила повторять, что мой отец «трус», только потому, что не преуспел в бизнесе, — а это как?
Пока Рейчел произносила свой монолог, как бы слушая себя со стороны, к ней приходило понимание того, что есть, вероятно, некий универсальный смысл в том, что всякая выросшая дочь начинает поносить собственную мать. Возможно, точно так же поступают сыновья по отношению к своим отцам или вообще все взрослые дети по мере того, как присутствие в их жизни родителей идет на убыль. В любом случае это понимание не помешало ей добавить жару — она словно хотела посмотреть, как далеко осмелится зайти.
— А еще от нее плохо пахнет.
— От нее — что?
— Плохо пахнет. Ужасно так говорить о своей матери, но это правда. То ли она редко принимает ванну, то ли забывает при этом пользоваться мылом, а только, сколько себя помню, я всегда остерегалась подходить к ней близко. И знаешь что, Эван? Ты удивишься, но я до сих пор никому об этом не рассказывала.
— Это хорошо, — сказал он. — Мне нравится, что мы всё говорим друг дружке.
— От нее пахнет… тухлыми помидорами, — сказала Рейчел после паузы, в раздумчивости, наморщив лоб в желании подыскать сравнение поточнее. — Или, скорее, старым, прогорклым майонезом.
Удовольствие от поношения собственной матери быстро улетучивалось — может, оно, в принципе, преходяще? — а кроме того, ее зацепила совершенно неожиданная реплика мужа: «Мне нравится, что мы всё говорим друг дружке».
Вот так простодушно выболтать то, что у тебя на сердце, — разве это не прерогатива женщин? Но в его глазах Рейчел читала подтверждение сказанного, и от этого ее охватил легкий трепет. Она даже готова была рассыпаться в комплиментах, но он ее опередил.
— Интересно, как твоя мать узнала про это жилье?
— Я думаю, из газетного объявления; она всегда читает раздел, посвященный недвижимости. Это у нее с молодости.
— Странно, да? Большой дом — и так дешево. Да еще обставленный.
— Ну, обставленный, если верить ей, достаточно скромно, но зато «со вкусом». И вот еще что забавно, Эван. Дом «очень удачно расположен» — ее слова. Видимо, имеется в виду, что это неподалеку от твоих родителей. Даже как-то… неловко, что она так неравнодушна к твоему отцу.
— Да, пожалуй.
— Короче, я записала адрес и фамилию риелтора, но вот уж не думала, что тебя это может…
— Ну а что, почему не взглянуть? Тем более… обалдеть!.. — Он издал смешок, а на губах заиграла кривая ухмылочка. — Представляешь, как мой палаша этому обрадуется?
У Рейчел, когда она вышла из машины и увидела дом, так понравившийся ее матери, в голове сразу промелькнуло словечко «развалюха». Вытянутый, как пенал, двухэтажный, из белой дранки, крытый черным рубероидом, он был сродни таким же примитивным строениям в поселке, но его угловатость скрадывали деревья и кусты, из-за которых он не сразу открывался взору.
— Есть где разгуляться. — Риелтор сунул в карман свой комплект ключей и остался у дверей, давая молодым возможность оглядеться вокруг.
Стены имели самодельный вид — большие панели из светло-серых термоизоляционных плит, скрепленных с помощью деревянных реек, из которых торчали шляпки гвоздей, — и ничем не отличались от стен в родительском доме Эвана, поэтому Рейчел не стала привлекать к ним его внимания.
А разгуляться в самом деле было где. На первом этаже запросто разместились бы две пары, при этом особенно даже не входя в соприкосновение, а на втором этаже это ощущение строго обособленной частной жизни только усилилось.
Их спальня с примыкающей комнаткой для ребенка была практически отдельной квартиркой. С двух сторон были большие окна, а скромный камин тотчас вызвал у Рейчел эротические видения. Здесь под настроение они могут заниматься любовью на ковре при ярких всполохах и пляшущих тенях, живо повторяющих малейшее движение их тел.
— Мне нравится камин, — сказала она Эвану. — А тебе?
— Симпатичное преимущество.
— Ты хотел сказать «решающее преимущество».
Этими словами она его спровоцировала подмигнуть ей и прижать к себе, риелтору же пришлось тактично отвернуться.
И в памяти Рейчел навсегда отложилось, что именно этот камин вместе с толстым ковром подле него послужил для них обоих решающим доводом в пользу плана ее матери.
