Глава 4

Несколькими днями позже, купив по сходной цене сильно подержанную девятилетнюю машину, Эван позвонил Рейчел Дрейк, и, хотя все слова, казалось бы, были тщательно обдуманы, оба говорили словно запыхавшись, а уже через день он стоял у ее дверей.

— О, привет, — встретила она его. — Входи.

Его снова встретил кошачий запах, и грязные обои, и болтливая мать — «Эван, как же я рада тебя видеть. Как поживает твой отец?» — и тщедушный, замкнутый подросток. Зато Рейчел в новом голубом платьице, вполне возможно специально купленном для этого вечера, была чудо как хороша. Эван сразу понял: надо поскорей увезти ее отсюда, тогда все будет отлично. И не ошибся.

— Здорово ты водишь, — сказала она ему перед въездом на мост Джорджа Вашингтона. — И совсем не нервничаешь. Ты все делаешь так уверенно. В смысле за рулем.

— Порулить — это мы всегда пожалуйста, — сказал он.

Он спланировал привезти ее на одну поляну, рядом с «Палисадами», откуда можно полюбоваться Манхэттеном в лучах закатного солнца. Затем он привезет ее в окрестности Тинека, в ресторан, который, хочется верить, ему по карману, а уж дальнейшее будет зависеть от того, насколько они поладят.

Оставив машину у обочины, он повел ее через высокую траву и кусты лавра к плоскому камню, словно созданному для сидения, и расстелил сложенную куртку, чтобы она не запачкала платье.

— Ах, — выдохнула она, когда они оба угнездились. — Какая красота!

— Это точно.

Да, тут было на что посмотреть. Фантастический силуэт Нью-Йорка по ту сторону Гудзона — от него захватывало дух. Ты вдруг понимал, что эти охваченные оранжево-желто-красным пожаром башни с мириадами пылающих окон существуют не для коммерции, а для тебя; они восстали по твоей прихоти, и высшее их назначение состоит в том, чтобы раздвинуть границы твоих устремлений, осуществить твои мечты.

Момент, кажется, был подходящий для того, чтобы обнять девушку за плечи и поцеловать, но Эван решил не торопить события. Он ограничился тем, что осторожно, словно птичку, заключил в свою ладонь тонкую бледную кисть, лежавшую на камне; забавно, но ее обладательница сделала вид, что ничего не заметила. Ее серьезное, повернутое к нему профилем лицо было обращено к потрясающему пейзажу за рекой, и только пунцовая краска залила щеку и шею. Застенчивость в девушке — это, конечно, хорошо, если она не переходит границы. А если он сейчас ее поцелует, она тоже сделает вид, что не заметила? А что, очень может быть. А если он запустит руку ей под платье?

— Ты такая стеснительная, — сказал он.

— Да, я такая.

При этом она хоть посмотрела на него. Казалось, она изучает его лицо, словно не веря, что оно может быть таким совершенным. Подумав про себя, что ее ответ «да, я такая» — это все-таки лучше, чем «нет, я не такая» или «смотря что ты имеешь в виду», он быстро поцеловал ее в губы.

— О'кей. — Он встал с камня и помог ей подняться. — Пошли.

Не только лицо — решительно все в Эване Шепарде изумляло Рейчел. Она готова была снова и снова наблюдать за тем, как легко двигается и поворачивается этот широкоплечий крепыш. Наверно, есть своя прелесть в мальчишеских повадках двадцатитрехлетних парней, полагала она, а вот Эван был настоящий мужчина.

А сколько он всего знал! Его безукоризненная выдержка, непринужденная речь и виртуозное вождение были всего лишь увертюрой, как и его украденный поцелуй, ставший для нее приятным сюрпризом. Она размышляла об этом поцелуе, пока он вел ее по немощеной дорожке к тихому и на редкость симпатичному ресторанчику. Никто из ее знакомых не проделал бы это с таким шармом. Продлись это мгновение, и они оба от смущения проглотили бы язык, но он все точно рассчитал: сорвал поцелуй и отклонился с обезоруживающей улыбкой. И что замечательно — теперь, в конце вечера, когда придет время для настоящих поцелуев, уже не будет никакой робости.

Сидя напротив Эвана в этом удачно выбранном заведении, в ожидании новых приятных сюрпризов, Рейчел, всего в третий раз в жизни, заказала сухой мартини. В обращении Эвана с официантом удачно сочетались вежливость и требовательность, что само по себе выглядело довольно мило, а за ужином, во время которого обе стороны поддерживали на удивление непринужденный разговор, он поведал ей о том, что разведен и что его дочери шесть лет.

Чтобы разобраться во всех нюансах этой ошеломляющей новости, ей потребуется время. В самих этих словах — «разведен», «дочь» — слышались признаки зрелости, которые с налету не постичь.

— Где она сейчас? — спросила Рейчел.

— Моя дочь?

— И дочь тоже, но я имела в виду твою жену. Твою бывшую жену.

— Она заканчивает в этом году колледж, если не ошибаюсь. Хотя нет… кажется, в прошлом году. О ее планах я толком не знаю — ее родители почти ничего мне не рассказывают. Дело в том, что дочка живет с ними — иногда они привозят ее к нам или я заезжаю к ним, — но сами они о Мэри не рассказывают, а я вопросов не задаю.

Вот, значит, как ее зовут. Много лет назад совсем юная девушка по имени Мэри влюбилась в Эвана Шепарда, тоже очень юного, был экстаз плоти и духа, она родила от него ребенка, а теперь он толком не знает, чем она собирается заниматься.

— Она красивая?

— Кто, Мэри? — Он опустил взгляд в тарелку. — Красивая, даже очень.

Поздним вечером, на обратном пути, Рейчел сидела молча на пассажирском сиденье, и ее впервые посетила смутная мысль, что Эван Шепард, в принципе, может сделать с ней все, что пожелает. Единственное, что ее сдерживало, так это возникшее перед ее мысленным взором озабоченное лицо матери и знание наперед, как та ужаснется, если она «зайдет слишком далеко», пусть даже с хорошим парнем, не говоря уже о ситуации, если она «пойдет до конца».

Ее мать никогда не была надежным источником информации о сексе; ее невысказанная точка зрения, по всей видимости, заключалась в том, что приличные люди о таких вещах не говорят. От любого вопроса на эту тему она уходила, ограничиваясь нервным смешком, либо отделывалась фразой: «Все, что тебе нужно знать, ты еще успеешь сто раз узнать». Самое неприятное в таком подходе было то, что за ним скрывались скорее беспечность и лень, чем какие-либо принципы. Мать даже не удосужилась просветить тринадцатилетнюю дочь насчет менструации, а чем это кончилось? Рейчел была одна в доме, когда у нее началось, и она в ужасе, истекающая кровью, кинулась в незнакомую квартиру. Отзывчивая соседка ей все объяснила («Это, душенька, означает, что ты стала женщиной…»), а не менее отзывчивый сосед сходил в аптеку на углу и купил ей коробочку «Котекса» и эластичный розовый пояс.

И сейчас, в девятнадцать лет, ее удручало собственное невежество. Она могла насчитать девять молодых людей и взрослых мужчин, с которыми у нее были «свидания», от одного-двух раз до полугода и больше, и многие ее сверстницы, пожалуй, сочли бы эту цифру не такой уж ничтожной (если поразмыслить, очень даже лестная цифра), но при этом отдельные молодые люди из ее списка, судя по их неумелым рукам и прерывистому дыханию, испытывали такие же затруднения, как и она, а мужчины отпускали циничные шуточки, сводившие все на нет.

Не так давно общенациональный еженедельный журнал отвел неожиданно заметное место статье о добрачных сексуальных отношениях. Рейчел начала ее читать со все возрастающим интересом, несмотря на перебор словечек вроде «реалистично» и «здравомыслящие», и тут в комнату вошла мать со словами: «На твоем месте я бы это оставила без внимания. Они печатают такие вещи — как тебе сказать? — ради сенсации». На следующий день Рейчел хотела дочитать статью без помех, но выяснилось, что мать выбросила журнал на помойку.

Так стоит ли тогда урезонивать себя в такую минуту оглядкой на мать? Разве может ее травмировать то, о чем она никогда не узнает?

И все же, никуда от этого не денешься, Рейчел было страшно. Ладони ее рук, лежавшие на коленях, сделались влажными, а сердце учащенно билось, пока Эван вел машину по темному лабиринту манхэттенских улиц. Может, всем девственницам свойственно испытывать страх или он охватывает только тех, кого терроризировали матери? Как бы там ни было, весь ужас ситуации состоял в том, что ей на ум не приходил ни один стоящий аргумент, чтобы отказать Эвану Шепарду. Он ее просто высмеет, посчитает инфантильной дурехой, он отмахнется от нее, словно ее и не было, и больше она его не увидит.

Но, удивительное дело, они тихо разговаривали в аккуратно припаркованной возле ее дома машине, и Эван даже не пытался овладеть ею. Он даже не потянулся к ее груди или бедрам — от таких атак она умела достаточно хорошо защищаться, хотя ему, скорее всего, позволила бы эти вольности. Сегодня, похоже, он готов был ограничиться поцелуями — долгими, полноценными голливудскими поцелуями во весь рот, когда языки сплетаются в сладкой истоме. Он словно говорил ей: «Лично я могу подождать со всем остальным, а ты? Поверь мне, милая, я знаю про эти дела куда больше твоего, так вот, будет только лучше, если мы не станем торопить события».

Он попрощался с ней на пороге, дождавшись, когда она найдет в сумочке ключи, а у нее от слабости кружилась голова, так ей не хотелось его отпускать.

— Ты мне позвонишь? — спросила она беспомощно. — Да, Эван?

— Конечно, позвоню, — ответил он с улыбкой.

Этот взгляд — смесь жалости, добродушного подтрунивания и готовности ее любить — со временем сделается его фирменным знаком.

Эван возвращался в Колд-Спринг с мыслями, что он произвел впечатление, и даже позволил себе порассуждать на тему вторичного брака — разумеется, более продуманного и подготовленного.

Он уже готов был отойти ко сну, а спать ему перед началом рабочей недели оставалось всего ничего, когда его посетила тревожная мысль: а как же будущее инженера-механика? Но, уже засыпая, он сказал себе, что брак и колледж — это необязательно взаимоисключающие понятия. Что-нибудь придумается, как-нибудь устроится. Когда тебе двадцать три года и все в твоих руках, нет ничего невозможного.