Черная, как яма, от края до края
Говард Уолдроп и Стивен Атли
I
В начале весны данное письмо было направлено ученым, исследователям и членам Конгресса. Позже его растиражировало огромное количество газет и журналов, как в США, так и за их пределами.
Сент-Луис, территория Миссури, Северная Америка10 апреля 1818 годаЯ заявляю, что Земля полая и пригодна для обитания изнутри. Она содержит множество твердых концентрических сфер, лежащих одна в другой, и открыта у полюса от 12 до 16 градусов. Я готов поставить свою жизнь за истинность этого утверждения и предлагаю исследовать эту полость, если мир согласится поддержать меня в этом предприятии. Джон Кливз Симмс из Огайо, бывший капитан пехоты.N. B. У меня имеется готовый к печати труд о законах материи, в котором представлены доказательства вышеупомянутых положений и различных явлений, а также раскрытие «Золотой тайны» доктора Дарвина.Мое условие – покровительство этого и нового миров. Я завещаю его моей супруге и ее десяти детям.В качестве своих защитников я выбираю доктора С. Л. Митчела, сэра Г. Дэви и барона Александра фон Гумбольдта. Мне необходимы сто отважных спутников, чтобы выступить из Сибири в конце лета с северными оленями на санях по льду Северного моря. Я обещаю, что мы найдем теплые и богатые земли, изобилующие полезными ископаемыми и животными, а может быть, и людьми, как только минуем 82 градуса северной широты. В следующую весну мы вернемся. Дж. К. С.
Из предисловия к «Франкенштейну» или «Современному Прометею», исправленное издание, 1831, автор Мэри Уолстонкрафт Шелли:
Лорд Байрон и Шелли часто и подолгу беседовали, а я была их прилежным, но почти безмолвным слушателем. Однажды они обсуждали различные философские вопросы, в том числе секрет зарождения жизни и возможность когда-нибудь открыть чего и воспроизвести. Они говорили об опытах доктора Дарвина (я не имею здесь в виду того, что доктор действительно сделал, или уверяет, что сделал, но то, что об этом тогда говорилось, ибо только это относится к моей теме); он будто бы хранил в пробирке кусок вермишели, пока тот каким-то образом не обрел способности двигаться. Решили, что оживление материи пойдет иным путем. Быть может, удастся оживить труп; явление гальванизма, казалось, позволяло на это надеяться; быть может, ученые научатся создавать отдельные органы, соединять их и вдыхать в них жизнь…
Все кончено.
* * *
Ноги создания подогнулись. Его колени хрустели, когда он спускался. Он поднял голову к небу. Ветер промчался по полярной шапке, собирая и бросая холодную пыль ему в глаза.
Этот гигант, монстр, голем закрыл свои испещренные жилками веки и упал на бок. Он больше не мог идти. Он окоченел и был вымотан. Он прижался лицом к снегу, и его тонкие черные губы зашевелились в немой молитве:
«Все кончено, Виктор Франкенштейн. Я слишком изнурен, чтобы идти дальше. Слишком изнурен, чтобы хотя бы сжечь себя. Где бы ты ни был, будь то рай, ад или небытие, из которого ты меня вызвал, взгляни теперь на меня с жалостью и состраданием. У меня не было выбора. Все кончено. Здесь, на вершине мира, куда никто никогда не придет и ничто не скажет о кончине этого неизвестного брошенного и жалкого человека. Все кончено, мир очищен от меня. Еще раз, Виктор, умоляю тебя, прости меня за мои интриги. Как я простил тебе твои».
* * *
Он ждал смерти, в ушах стучало постепенно замедляющееся биение подаренного ему сердца. В голове начали появляться и распространяться черные пятна, застигая врасплох и подавляя череду удивительно ярких воспоминаний, что мелькали у него в голове. Какой милый маленький мальчик. Не кричи, я тебя не съем. Не шуми, пожалуйста. Я не причиню тебе вреда. Пожалуйста. Я хочу быть твоим другом. Тихо. Тихо. Тихо. Я не знал, что он так легко сломается. Недалеко от места, где я растянулся на снегу, ожидая смерти, есть открытое море. Море – мать всего живого. Спаси мою жизнь. Молодого человека звали Феликс, он прогнал меня прочь. Я мог раздавить его череп одним случайным ударом руки. Но я позволил ему прогнать меня. Какой милый маленький мальчик. Такой милый маленький мальчик. Почему меня не сделали таким милым? Скажи мне, Франкенштейн. Мне важно это знать. У меня есть душа? Феликс. Феликс. Я буду с тобой в твою первую брачную ночь. Я буду с тобой. У меня есть душа, Виктор Франкенштейн?
Вдруг он приподнялся на локтях и стряхнул с век льдинки. Он видел перед собой море, но оно было слишком яркое, чтобы на него смотреть. Казалось, будто оно пылало, как жидкое золото, словно сами врата Ада открылись, чтобы принять его.
Он рухнул, зарывшись лицом в снег, и лежал так, завывая. У него больше не осталось сил, он не чувствовал ни рук, ни ног. «У меня есть душа?» – требовательно спросил он в последний раз, почувствовав, что погружается в забвение. Еще оставалось время на второй вопрос: «Если она есть, то куда она попадет?» А потом времени не осталось.
* * *
Он не чувствовал себя таким смятенным с тех пор, как впервые проснулся. Он мучительно сел и растерянно осмотрелся. Тут из его глаз потекли слезы, замерзая на щеках. Он пронзительно закричал от злости и разочарования.
– Дьявол! Чудовище! Будь ты проклят!
Он с трудом поднялся на ноги и, сильно шатаясь, пошел, яростно размахивая в воздухе неслушающимися кулаками и продолжая кричать:
– Это и есть ужас твоего великого достижения! Смерть не забирает меня, Франкенштейн! Ад извергает меня обратно! Ты сделал меня лучше, чем думал сам.
Его плотно обернутые ноги, болевшие от медленно возвращающегося кровообращения, начали неуклюже колотиться, унося его прочь по льду. Он швырял облака холодной снежной пыли. А затем посеребренная боль заполнила его легкие, и бег сменился ходьбой.
Внутри у него бушевала ярость, которая была горячее огня, пылающего в груди, но это бешенство смешивалось с горестью. Он резко сел, закрыл лицо руками и зарыдал.
Смерть снова его отвергла.
Давно, в почти забытую полночь, он сделал свой первый вдох в момент рождения, и Смерть впервые отвесила Жизни поклон, разрешив простому человеку убрать ее пальцы с брошенных костей и плоти из склепа на погосте. Смерть никогда не требовала назад то, что у нее забрали. Вновь и вновь она предпочитала не прерывать его печальную жизнь.
Я никогда не болел, Франкенштейн. Я пережил огонь. Я получил такие раны, от которых даже самый сильный человек умер бы или, по крайней мере, потерял бы дееспособность. Даже ты не смог убить меня. Ты, давший мне жизнь. Ты должен этим гордиться. Ты стрелял в меня в упор после того, как я убил твою красавицу Элизабет. Но ты не смог меня убить. Похоже, ничто не в силах меня убить.
Его рыдания утихли. Он сидел на снегу и снова и снова прокручивал в голове эту горькую мысль. Возможно, ничто не в силах меня убить. Возможно, ничто не в силах меня убить. Когда Виктор Франкенштейн выстрелил в него, пуля прошла ему в поясницу слева и вышла справа, на несколько дюймов выше его нелепого пупка. От удара он выпал из окна загородного имения, через которое пытался сбежать. Скрючившись на земле, он слышал мучительный вопль Франкенштейна по убитой Элизабет. Затем, схватившись за живот, убежал в ночь.
Кровотечение прекратилось через несколько минут. Раны затянулись к следующему утру, а к концу недели от них остались лишь бледные шрамы в форме полумесяца. Его удивила такая сила регенерации, но ненадолго, потому что его разгневанный создатель дышал ему в затылок, преследуя по горячим следам и желая отомстить. На тщетные размышления не было времени. Он побывал в Европе, Сибири и оказался в ветреной Арктике.
Он высунул язык и облизал обмороженные губы. Слова начали подниматься из глубины груди, а затем потеряли значение, превратившись в глухой монотонный звук. «Ты обманул меня, Виктор Франкенштейн. Ты обманул меня во всем».
Он замолчал, прислушиваясь. Ветер завывал, напоминая дыхание какого-то огромного бога мороза, окутанного неприятными сновидениями. Приглушенный грохот прокатился по льду в сторону теперь уже свинцового моря.
«Я ничего не должен тебе, Виктор. Ничего».
Он снова поднялся на ноги и двинулся в сторону кромки льда, собирая льдинки с лица и волос. Его разум кипел. Вдруг он остановился как вкопанный из-за особенно сильного порыва ветра. Его глаза наполнились соленой водой. Холод пробирался сквозь куртку, плоть и кости, и он закричал от чистой животной боли. Он сосал свои замерзшие пальцы и пытался согреть конечности. А бесполезное солнце, наполовину опустившееся за горизонт, смеялось над ним свысока. Он зарычал на него, пригрозил кулаком и повернулся к нему спиной.
И не смог поверить тому, что увидел перед собой.
Между северным краем и зенитом висело второе солнце, чуть поменьше.
Назад: Банка с солью Джемма Файлз
Дальше: II
