Церковь бога-идиота
Томас Лиготти

Необыкновенность – это место одинокой души. Она теряется в ту самую секунду, когда в поле зрения попадает толпа. Она остается в пустотах снов, в бесконечно уединенном месте, которое готовится к твоему и моему прибытию. Необыкновенная радость, необыкновенная боль – это страшные полюса мира, которые несут угрозу и превосходят саму необыкновенность. Это чудесный ад, к которому люди идут, сами того не зная. А его врата в моем случае представляли собой старый город, чья преданность нереальному вдохновила меня на святое безумие задолго до того, как мое тело отправилось жить в это превосходное место.

Вскоре после прибытия в город, чье название, как и мое имя, лучше не разглашать, я поселился в номере на верхнем этаже. Оттуда алмазные окна открывали вид на идеал моих снов. Сколько раз я останавливался перед ними и бродил в раздумьях по улицам, на которые теперь смотрел сверху вниз!

Я обрел бесконечное спокойствие туманного утра, чудесной тишины ленивых дней и странно мерцающей картины нескончаемых ночей. Все в городе было наполнено чувством безмятежной отстраненности. Балконы, огражденные крылечки, выступающие верхние этажи магазинов и дома, образующие перемежающиеся сводчатые галереи над тротуарами. Огромные крыши нависали над улицами, превращая их в коридоры единого строения, в которых было странное множество комнат. И эти удивительные линии повторялись ниже крышами поменьше, которые сползали на окна, напоминая полуприкрытые веки, отчего каждый узкий дверной проход казался кабинетом мага, приютившего обманчивые глубины полумрака.

Сложно объяснить, каким образом старый город производил впечатление бесконечности и протяженности на невидимые измерения, будучи при этом иллюстрацией ночного кошмара человека, страдающего клаустрофобией. Даже ночи под огромными крышами города будто бы проходили на самом верхнем этаже земного здания, напоминая старый чердак, где звезды были ненужными фамильными реликвиями, а луна – пыльным сундуком с мечтами. И именно в этом парадоксе заключался секрет очарования города. Я даже небеса представил как часть неотъемлемого внутреннего декора. Днем – кучи облаков, которые, словно комья пыли, плывут по пустому пространству неба. Ночью – флуоресцентная карта вселенной, нарисованная на большом черном потолке. Как же мне хотелось прожить всю жизнь в этом местечке средневековой осени и безмолвной зимы, отбывая пожизненный срок среди этих видимых и невидимых чудес, о которых я мог только мечтать, находясь от них далеко-далеко.

Но не бывает жизни, даже в вымышленном мире, без испытаний и ловушек.

Уже спустя несколько дней уединенность и отшельническая жизнь этого города сделали меня крайне чувствительным. Однажды днем я отдыхал в кресле рядом с этими калейдоскопическими окнами, когда в дверь постучали. Стук был очень тихий, но это простое событие случилось очень неожиданно, если учесть мою высокую чувствительность. Этот стук показался мне непривычным потрясением атмосферных сил, своего рода катаклизмом в пустом пространстве, невидимым землетрясением. Я неуверенно прошел по комнате и встал перед дверью, которая представляла собой простую коричневую пластину без лепных украшений вокруг рамы. Я открыл ее.

– О, – произнес невысокий человек из коридора. У него были аккуратно зачесанные седые волосы и удивительно ясные глаза. – Как неудобно. Мне, по-видимому, дали не тот адрес. Почерк на той записке просто ужасен, – он взглянул на мятый листочек бумаги, который держал в руке. – Ха! Извините. Я вернусь и уточню.

Тем не менее он не сразу поторопился выйти из этой неловкой ситуации, а встал на носочки своих туфель и заглянул в номер через мое плечо. Все его небольшое тело, казалось, пребывало в состоянии сосредоточенного возбуждения. Наконец он сказал:

– У вас очень красивый вид из окна.

Он натянуто улыбнулся.

– Да, это точно, – ответил я, оглядываясь назад в номер и не зная, что думать. Когда я повернулся, человек уже исчез.

В следующие несколько тревожных мгновений я не двигался. Затем вышел в тусклый коридор и посмотрел в обе стороны. Он был не очень широк, и поворот за угол был недалеко. Все двери в другие номера были закрыты, и из-за них не было слышно ни малейшего шороха. Наконец я будто услышал звук шагов по лестнице этажом ниже. Он слабым эхом раздавался в тишине, говоря на тихом языке старых гостиничных номеров. Я почувствовал облегчение и вернулся в свою комнату.

Остаток дня прошел без происшествий, хотя в нем было полно самых различных грез. Венцом того дня стал очень странный сон, объединяющий мою жизнь в мечтаниях со сказочным пребыванием в этом старом городе. Разумеется, мое видение города было существенно изменено. И тем не менее, несмотря на природу этого сна, это изменение необязательно было к худшему.

Мне снилось, будто я жил в маленьком темном номере с высоким потолком, а из окна открывался вид на лабиринт улиц, которые распутывались под бездной звезд. Но, несмотря на то что звезды были рассыпаны по огромной всеохватывающей темноте, улицы внизу были залиты серым полумраком, который не был присущ ни ночи, ни дню, ни какой бы то ни было естественной фазе между ними. Глядя из окна, я знал, что в уединенных уголках этого местечка происходили таинственные дела – туманные обряды, противоречащие принятой реальности. Кроме того, я чувствовал, что неспроста беспокоился о некоторых вещах, происходивших в одном из верхних номеров этого города. Это происходило в определенном номере, чье местоположение я не мог знать. Что-то подсказывало мне, что все это было придумано специально, чтобы глубоко повлиять на мое существование. В то же время я не чувствовал в себе значимости ни для этой, ни для какой бы то ни было другой вселенной. Я был не более чем невидимым пятнышком, затерявшимся в изгибах странных схем. И именно это несовпадение с вымышленной мною вселенной, это глубокое чувство бесприютности среди чужого порядка вещей и было источником волнения, которое я раньше никогда не испытывал. Я был не более чем неуместным клочком живой ткани, схваченным там, где его не должно было быть, и который грозились поймать в огромную сеть фатума. Случайным клочком плоти, вырванным из своей стихии света и отправленным в ледяную тьму. В этом сне ничто не поддерживало мою жизнь, которая, как мне казалось, могла быть ужасно изменена или просто завершена. Проще говоря, моя жизнь ничего не значила.

Но я все равно не мог не зайти в ту, другую комнату, чувствуя, что там этот продуманный сюжет получит свое развитие и это отразится на моем существовании. Мне казалось, будто я вижу нечеткие фигуры, которые заняли эту просторную комнату, где стояло лишь несколько странных стульев и головокружительный вид звездной темноты. От большой круглой луны исходило достаточно света – она придала стенам загадочной комнаты насыщенный морской цвет. А звезды, ненужные и служащие лишь украшением, служили меньшими источниками света над этим собранием и ночными кабинетами.

Наблюдая за этой сценой – пусть и не присутствуя там физически, как это бывает во сне, – я убедился, что некоторые номера предлагали чудесное уединение для таких торжеств и празднеств. Их атмосфера – эта неуловимая черта, существовавшая отдельно от составляющих элементов разных форм и оттенков, была сказочно выдержанна, – представляя собой состояние, в котором перепутались время и пространство. За несколько секунд в этих номерах казалось, что минуют целые века или тысячелетия, а крохотное местечко будто могло вобрать в себя всю вселенную. Одновременно с этим их атмосфера словно и не отличалась от той, что царила в старых номерах – высоких и одиноких, которые я знал наяву, – даже если они будто бы граничили с пустотами астрономии, а их окна открывались в бесконечный внешний мир. Затем я начал размышлять – а что, если сам по себе номер не был уникален, а именно жильцы делали его особенным.

Они были полностью завернуты в объемные мантии, однако в местах, где их ткань выступала вперед и сминалась, спускаясь на пол, этих созданий выдавало не только то, что они неестественно располагались на стульях, но и дивные очертания, приведшие меня в состояние парализующего ужаса и ошеломляющего любопытства. Что это были за существа, если их мантии принимали такие непонятные очертания? Из-за высоких угловатых стульев, расставленных в круг, казалось, что они сгибаются во все стороны, словно неустойчивые монолиты. Они будто бы принимали позы, имеющие какой-то тайный смысл, запирая себя в телах, чуждых для земного понимания. Над телами у них располагались головы или, по крайней мере, их верхние части, которые совершенно перекашивались, когда они наклонялись друг к другу, странно кивая в рамках земной анатомии. И именно из этой части их тел исходил приглушенный жужжащий шум, по-видимому, служивший им речью.

Но во сне возникла другая деталь, которая, возможно, была связана со способом коммуникации этих шепчущихся фигур, сидевших в неподвижном свете луны. Из объемных рукавов по бокам каждой из них выступали тонкие отростки, которые будто бы высыхали, и слабые лапы со множеством когтей, сужавшиеся в опущенные щупальца. Все эти жилистые пальцы словно общались, что-то живо и безостановочно обсуждая.

Взглянув на эти отвратительные жесты, я почувствовал, что вот-вот проснусь и вернусь в мир с ощущением ужасного просвещения без точного понимания смысла, без возможности выражения этого знания на каком-либо языке, кроме шепота клятв этой жуткой секты. Но я оставался во сне гораздо дольше, чем обычно. Я и дальше видел, как они перебирали свои сморщенные пальцы, их чрезмерную жестикуляцию, которая, казалось, передавала невыносимое знание, какое-то величайшее прояснение порядка вещей. Эти движения вызывали множество отвратительных аналогий – вращающиеся лапы пауков, жадное потирание усиков мухи, быстрые змеиные языки. Но мое совокупное ощущение в этом сне лишь отчасти походило на то, что я назвал бы триумфом гротеска. Оставаясь в границах этих снов, это было сложное и точное чувство, не допускающее никакой двусмысленности или путаницы, которая успокоила бы человека, видящего сон. Именно видение мира в трансе – параде загипнотизированных тварей-лунатиков для гнусных манипуляций их шепчущих хозяев, этих уродов в капюшонах, которые сами были загипнотизированы, – именно это было передано в мой разум. Потому что была сила, заменяющая их силы, – сила, которой они служили и из которой они происходили. Нечто, бывшее за рамками обычного гипноза в силу собственной легкомысленности и приводящего в трепет слабоумия. Эти хозяева, облаченные в плащи, по очереди участвовали в какой-то божественной церемонии, вяло руководя процессом, будто просветленные и завороженные зомби, обладающие властью над людьми.

И в этот момент своего сна я поверил, что между мной и этими шепчущими воплощениями хаоса, чьего существования я боялся даже при их предельной отдаленности от меня, возникла ужасная близость. Неужели эти существа позволили мне узнать свою адскую мудрость, руководствуясь какой-то зловещей целью, известной только им одним? Или то, что они допустили меня до своей гнилой тайны, было лишь следствием счастливой случайности во вселенной, пересечения вероятностей среди демонических элементов, из которых состоит весь космос? Но все-таки в лицах этих безумцев была истина. Намеренно или случайно, но я оказался жертвой неизвестного, жертвой экстатического ужаса этого понимания.

Когда я проснулся, мне показалось, что вместе с собой я забрал драгоценную частицу этого ужасного экстаза. И неким магическим образом это мрачное кристаллическое вещество вложило свое волшебство в мой образ старого города.

Хотя раньше я считал себя непревзойденным знатоком тайн этого города, на следующий день меня ждало непредвиденное открытие. Улицы, на которые я смотрел тем спокойным утром, были полны новых секретов и будто подводили меня к самой сути необычного. В композиции города возникали ранее неизвестные элементы – те, которые, вероятно, прятались в его самых темных кварталах. То есть, несмотря на то что эти странные, устаревшие фасады по-прежнему создавали внешний облик этого сказочного покоя, мне казалось, что под этой поверхностью скрываются злые помыслы. В городе было больше чудес, чем я думал: здесь был тайник необычных предложений, и он оставался вне поля зрения. Тем не менее эта формула обмана, упадка порочности каким-то образом усиливала наиболее привлекательные стороны города – богатство неожиданных ощущений теперь побуждала пара косых крыш, низкая дверь или узкая улочка. А туман, равномерно распространявшийся по городу тем ранним утром, теперь светился от грез.

Весь день я бродил по старому городу в возбужденном состоянии, видя его словно в первый раз. Едва ли я остановился хоть на секунду, чтобы передохнуть, и уж точно не делал перерывов, даже чтобы поесть. К концу дня я испытывал нервное напряжение оттого, что несколько часов взращивал редкое состояние разума, в котором чистейшая эйфория нарушалась и обогащалась наплывами страха.

Каждый раз, когда я заходил за угол или поворачивал голову, заметив какой-нибудь манящий вид, меня охватывала дрожь, вызванная смешанным зрелищем, которое я видел, – великолепные пейзажи разрушались злобными тенями, зловещее и прекрасное навсегда терялось в объятиях друг друга. А когда я проходил под аркой на старой улице и смотрел вверх на возвышающееся передо мной строение, я был практически потрясен.

Я сразу узнал это место, хотя и никогда не видел его с этого ракурса. Вдруг мне показалось, что я был уже не на улице и смотрел не вверх, а вниз из номера прямо из-под заостренной крыши. Это был самый высокий номер на улице, и ни из одного окна в городе невозможно было заглянуть в него. Само здание, как и те, что его окружали, казалось пустым, а может, и вовсе заброшенным. Я продумал несколько способов, как туда пробраться, но ни один мне не понадобился: парадная дверь вопреки моему первоначальному наблюдению была слегка приоткрыта.

Это место действительно оказалось заброшенным. Со стен были сняты все гобелены и светильники, а пустынные, напоминающие тоннели коридоры, виднелись лишь в слабом желтом свете, который проходил сквозь немытые окна без штор. Такие же окна были на каждой лестничной площадке, проходившей через центральную часть здания, будто кривой позвоночник. Я стоял почти в каталептическом восторге от мира, в который вошел, – от этого увядшего рая. Здесь царила странная атмосфера бесконечной меланхолии и беспокойства, вечного ощущения какой-то вселенской неудачи. Я поднялся по лестнице с какой-то торжественной и механической напряженностью и остановился, только когда добрался до вершины и нашел дверь в нужный номер.

И даже тогда я спросил себя: «Могу ли я зайти сюда с такой непоколебимой решимостью, если уверен, что найду там нечто необычное? Хотел ли я противостоять безумию вселенной? И было ли это вообще моим собственным решением?» Мне пришлось признаться, что я хоть и не отрицал пользы моих снов и фантазий, но никогда серьезно в них не верил. Где-то в глубине души я сомневался, как скрупулезный скептик, предававшийся излишне свободной фантазии, и, может быть, сам превратил себя в помешанного.

Судя по всему, номер был свободен. Я заметил это без разочарования, но со странным облегчением. Затем, когда мои глаза привыкли к искусственному полумраку, я увидел круг из кресел.

Они были такими же странными, как и те, что я видел во сне, – больше напоминали орудия пыток, чем что-то полезное или элемент декора. Их высокие спинки были слегка наклонены и покрыты шероховатой кожей, какую я никогда не видел до этого. Поручни напоминали лезвия, каждое имело четыре полукруглых выемки, которые были равномерно распределены по всей длине поручня. Снизу было шесть соединенных ножек, выступающих наружу. Благодаря этой особенности каждое кресло становилось похожим на какого-то краба, способного бегать по полу. Если в какой-то момент своего потрясения я и почувствовал идиотское желание расположиться в одном из этих причудливых тронов, то этот порыв был быстро подавлен: я заметил, что сиденье каждого кресла, которое вначале показалось сделанным из гладкого и плотного куба черного стекла, на самом деле было открытым отсеком, заполненным темной жидкостью, которая странно дрогнула, когда я провел рукой над поверхностью. Сделав это, я почувствовал такое сильное покалывание по всей руке, что отпрянул назад к двери ужасного номера и возненавидел каждый атом плоти, схватившей кость моей конечности.

Я повернулся, чтобы уйти, но меня остановила фигура, стоящая в проходе. Хотя я видел этого мужчину до этого, теперь он казался мне другим, по-настоящему зловещим, а не просто загадочным. Когда он побеспокоил меня накануне, я и не подозревал о его союзниках. Он вел себя своеобразно, но очень вежливо, и у меня не было причин сомневаться в его вменяемости. Теперь он казался не более чем злостной марионеткой безумия. Все – от его искривленной позы, которую он принял в дверном проеме, до порочных и идиотических черт лица – свидетельствовало о его странном вырождении. Не успел я отойти от него, как он взял мою дрожащую руку и притянул близко к себе. Его веки опустились, а рот растянулся в широкой ухмылке, будто он наслаждался приятным ветерком в теплый день.

Затем он сказал мне:

– Они хотят, чтобы вы были с ними, когда они вернутся. Им нужны их избранные.

Никакими словами нельзя описать то, что я почувствовал, услышав эти слова, которые могли иметь смысл лишь в кошмаре. То, что они подразумевали, было квинтэссенцией дьявольского бреда, и в это мгновение все чудеса мира вдруг обернулись ужасом.

Я пытался высвободиться из его хватки, кричал на него, чтобы он отпустил мою руку.

– Вашу руку? – он закричал в ответ, а затем стал повторять эту фразу снова и снова, смеясь так, будто окончание какой-то язвительной шутки добралось до глубин его безумия. Предавшись своему омерзительному веселью, он ослабил хватку, и я сбежал. Пока я стремительно спускался по множеству пролетов, его смех преследовал меня, отражаясь гулким эхом далеко за пределами этого темного пространства.

А этот причудливый, реверберирующий звук не покидал меня, пока я, ошеломленный, бродил в темноте, пытаясь уйти от собственных мыслей и чувств. Постепенно ужасный звук, заполняющий мой разум, начал стихать, но вскоре ему на смену пришел новый страх – шепот незнакомцев, мимо которых я проходил на улицах старого города. Неважно, как тихо они говорили или как быстро они замолкали, смущенно прокашливаясь или укоряюще глядя на меня, – их слова достигали моих ушей отрывками, которые я легко мог воспроизвести, потому что они постоянно повторяли одно и то же. Проще говоря, мое восприятие действительности исказилось. Не будь я в таком смятении, я мог бы подойти к этим людям и, прочистив горло, вежливо сказать: «Прошу прощения, но я нечаянно услышал… И, смею спросить, что именно вы имели в виду, когда сказали, что…» Но я сам узнал, что значили те слова – «как ужасно, какой бедняга», – когда вернулся в свой номер и встал перед зеркалом на стене, взявшись за голову обеими руками.

Только одна из этих рук была моей.

Другая рука принадлежала им.

Жизнь – это кошмар, который накладывает свой отпечаток, чтобы доказать, что она на самом деле реальна. А страдание от безумия одиночества кажется райским блаженством по сравнению с необычным состоянием, в котором безумство человека имитирует безумство мира. Сны переманили меня к себе, все для меня стало чепухой.

Пока я еще в силах, я должен записать, что трансформация сама по себе неограниченна. Сейчас мне трудно продолжать эту рукопись, какой бы рукой я ни писал. Эти дергающиеся щупальца не подходят для того, чтобы писать, как человек, а я теряю желание водить ручкой по бумаге. Пока я нахожусь на значительном расстоянии от города, его влияние ослабевает. В этом отношении я чувствую ужасающую свободу от признанных законов пространства и времени. В силу вступили новые законы бытия, а я могу лишь беспомощно за этим наблюдать.

В интересах других людей я принял меры предосторожности, чтобы скрыть свою личность и точное местонахождение этого ужаса, с которым ничего нельзя поделать. Кроме того, я приложил все усилия, чтобы раскрыть существование и природу этого ужаса. Как бы то ни было, и мои мотивы, и мои действия имеют здесь наименьшее значение. Они отлично известны существам, которые шепчут в высоких комнатах старого дома. Они знают, что я пишу и почему я это пишу. Возможно, они даже направляют мою ручку рукой, ставшей их продолжением. А если я когда-нибудь захочу увидеть, что находится под этими черными одеждами, то смогу быстро удовлетворить свое любопытство, просто взглянув в зеркало.

Мне нужно возвращаться в старый город, потому что теперь у меня не может быть другого дома. Но я не смогу добраться туда тем же способом, и когда я снова войду в этот мир снов, то войду через такие ворота, которые никогда не пересекал ни один человек… и никогда не пересечет.