Из Лондона в тот вечер Терри уехал очень поздно. Поиски фотографии затянулись почти на пять часов, под конец он совсем отчаялся и едва дышал от усталости. Но все-таки Терри нашел ее; по злой прихоти судьбы снимок оказался на самом дне самой дальней коробки во втором из двух забитых до отказа чуланов. Увидев наконец фотографию, Терри вцепился в нее так, словно то была рука давно пропавшего близкого друга; он едва сдерживал слезы радости и облегчения. Спохватившись, Терри посмотрел на часы и понял, что едва успевает на поезд, а потому придется оставить квартиру как есть – в полном хаосе, словно здесь как следует порылись то ли спецслужбы, то ли грабители-дилетанты. Странно, что ему так хочется попасть в Эшдаун еще сегодня. И сорок минут спустя Терри сидел в поезде и под перестук колес покидал Лондон; на коленях у него лежала фотография, надежно упрятанная в последний номер журнала «Вид и звук». Время от времени он раскрывал журнал и смотрел на снимок – этот вновь обретенный символ самого ценного и достойного, что было в его жизни. Терри твердо знал, что больше не потеряет фотографию и не забудет о ней.

На станции пришлось ждать такси, и у Эшдауна Терри оказался незадолго до полуночи. Он полагал, что в столь поздний час дом окутан темнотой и покоем, пациенты отдыхают у себя в спальнях, и лишь самописцы приборов живут своей лихорадочной жизнью, вычерчивая узоры электрических сигналов (да еще несмолкаемо топочут – столь же лихорадочно, хоть и скрыто от глаз – несчастные подопытные доктора Даддена). Но вместо этого Терри ждала совсем иная картина: на ярко освещенной террасе сидели три женщины, а теплый ночной воздух звенел от смеха и звяканья бутылок и стаканов. То были доктор Мэдисон, Мария Грэнджер и лунатичка Барбара Дейнтри.

Увидев, как Терри поднимается по лестнице, Мария выкрикнула:

– Эй! Гарри, тебе чего?

– Меня зовут Терри, – сказал он, приблизившись.

– Терри-Гарри, какая, на фиг, разница? Чего ты тут вынюхиваешь ночью?

Веселая и общительная Мария жила в Лондоне и уже несколько раз пыталась завязать с Терри дружескую болтовню. Это была крупная женщина с каскадом подбородков и неизменной шкодливой улыбкой на губах. Поговаривали, что своими габаритами она отчасти обязана лекарствам, держащим в узде хроническую нарколепсию, но Мария весело признавалась, что немалый вклад внесла ее страсть к шоколадным пончикам и земляничным ватрушкам. Терри она нравилась – как и всем остальным в клинике, за исключением доктора Даддена.

– Ездил на день в Лондон, – ответил он.

– Понятно. Прогульщик.

– В каком-то смысле, да.

– Может, выпьешь с нами, а? Мужчина тут кстати придется.

– А разве вам не положено лежать в своих постелях?

– Так он же умотал, наш доктор Смерть. Еще днем укатил на конференцию. А кроме того, это мой последний вечер, вот я и решила отпраздновать. Знаешь поговорку, когда кошки нет…

– …мыши могут расслабиться, – закончил Терри. И ради доктора Мэдисон добавил:

– Крысы, надеюсь, тоже. – Она не ответила, и на лице ее ничего не отразилось. – Ну, хорошо, – сказал он. – Только занесу сумку наверх и сразу спущусь.

К тому времени, когда он вернулся, доктор Мэдисон уже исчезла.

– Пошла спать, – объяснила Мария.

– Бедняжка слишком много работает, – сказала Барбара. – Он ее совсем загонял.

Мария передала Терри бумажный стаканчик, до краев наполненный белым вином.

– Ну, – сказал он, сделав первый глоток, – уже предвкушаете, как снова окажетесь в реальном мире?

– Предвкушаю встречу с детьми. И мужем. Соскучилась. Но вообще-то мне здесь понравилось. Две недели у моря. И позабавилась хорошо.

– Она любит посмеяться, – сказала Барбара, и обе захихикали. – Вы бы видели, что с ней происходит, когда она смеется. Такой странной становится.

– Только не заводи меня, – сказала Мария, смех ее перешел в гортанный звук, шедший откуда-то из самого чрева. – Не заводи меня. Ты же знаешь, что я не выдержу.

– А что такое? – сказал Терри. – Что происходит, когда вы смеетесь?

– Она слабеет, – ответила Барбара. – Слабеет и становится какой-то странной. Знаете, говорят, что от смеха теряешь силы. Вот с ней такое и творится.

– Ну не надо меня заводить, – простонала Мария, напрягаясь изо всех сил, чтобы не расхохотаться. – Только попробуй завести какой-нибудь анекдот.

– Помнишь, тот, что ты мне сама рассказала? – отозвалась Барбара. – О человеке с бананом. – Она повернулась к Терри. – Знаете? У одного человека было три банана. Сел он себе в набитый автобус и испугался, что бананы подавятся. И тогда сунул один банан в нагрудный карман, другой – в боковой карман, а третий – в задний карман штанов…

Мария, собрав, казалось, все силу воли, подавила смех и резко оборвала Барбару:

– Хватит! Дай передохнуть. Я не хочу, чтобы это произошло при Гарри…

– Терри.

– Терри. Видишь ли, мне здесь нечем гордиться. Я не люблю, когда меня видят такой.

– Прости, дорогая, – покаянно вздохнула Барбара. – Просто я подумала, что Терри будет интересно.

– Ну да, конечно. Я тебе не клоун. – И Мария принялась объяснять:

– Понимаешь, с нарколептиками случается иногда такая штука, катаплексия называется. И когда смеешься – ну от смеха такое как раз и случается – то, бах, шлепаешься в обморок. Пальцем даже пошевелить не можешь, но при этом все-все понимаешь и чувствуешь. Со мной так уже лет тридцать, но лишь пару лет назад поняли, в чем дело. Так что теперь я хохочу поменьше – надоело вечно выставлять себя на посмешище. Все мои подруги и родственники считают, что это жуть как смешно, когда я падаю и теряю сознание, они постоянно меня заводят, все норовят меня ухохотать. Ну, наверное, судьба у меня такая, да? Я всегда такой была. Любила посмеяться. Ну, скажи, разве можно жить без смеха? Надо ж хохотать, чтобы выжить…

Терри вдруг вспомнил прощальный вечер в Эшдауне и понял, что в тот вечер случилось с Сарой – когда она так странно реагировала на его шутки, они еще решили, что она просто выпила лишнего. И тут же память о прошлом осветила настоящее, и с Терри произошло то, чего не случалось уже много лет: он взглянул на смешливую Марию по-новому и всей душой пожалел ее – впервые за долгие годы Терри испытывал истинное сочувствие к ближнему своему; он вглядывался в лицо Марии, видел в нем грусть пополам с весельем, и думал: в самом деле, что за судьба такая – любить смех больше всего на свете и знать, что он несет гибель, – точь-в-точь, как у крыс доктора Даддена, которым приходится отказываться от сна всякий раз, когда так хочется заснуть…

– Вам помогло? – спросил он. – Помогло лечение?

– Ну, меня пичкали какими-то новыми таблетками, – сказала Мария. – Уж не знаю, есть ли от них толк. Но главное лечение – это разговоры. Клео просто молодчина. С ней я могла разговаривать часами. Мне кажется, я могла бы рассказать ей все.

– Простите, – сказал Терри, – кто молодчина?

– Клео. Доктор Мэдисон.

Терри долго смотрел на нее.

– Знаете, мне действительно пора, – сказал он наконец. – Я почти весь день провел в дороге, а уже совсем поздно. Пойду.

Терри отодвинул стул и, пошатываясь, скрылся в доме; лишь на следующее утро – после ночи, когда ему удалось на час с лишним погрузиться в четвертую стадию сна и даже испытать на краткое мгновенье первый и смутный признак сновидения, – он позволил себе задуматься над услышанным накануне именем и проанализировать то головокружительное удивление, которым оно в нем отозвалось. Тогда-то он и вспомнил, чье это имя, и в тот же миг понял, почему лицо доктора Мэдисон казалось таким знакомым.

И Терри отправился ее искать.

Пока Терри утром того четверга рыскал по коридорам Эшдауна, разыскивая доктора Мэдисон, Сара грызла тост и осторожно поглядывала на «Дом сна» – книга лежала на кухонном столе неразорвавшейся бомбой. Сара еще не открывала ее.

Нелепо, говорила она себе, испытывать суеверный страх перед обычной книгой. Какой вред, если она перелистает ее и прочтет несколько страниц? Неужели она считает, будто этот низкопробный романчик, который они с Вероникой держали за изысканную шутку, мог приобрести таинственную силу, способную ее ранить?

Сара посмотрела на часы: через пять минут пора на работу.

Кухонным полотенцем она вытерла пальцы, пододвинула книгу к себе и медленно взяла в руки. Книга словно по собственной воле раскрылась, из нее выпал лист бумаги. Сложенный линованный листок из блокнота, одна сторона которого была исписана.

Сара даже помыслить не могла, что перед ней – тот самый экземпляр «Дома сна». Ей не приходило в голову, что ни Вероника, ни Ребекка за все двенадцать лет ни разу не раскрыли книгу.

Дрожащими руками она развернула листок и узнала почерк Роберта. Его слова, давно и прочно забытые, всплыли в памяти.

Сара, если я когда-нибудь захочу… оставить что-нибудь тебе, я положу это сюда.

Вот в эту книгу.

Страница сто семьдесят три…

Ты всегда будешь знать, где это найти.

Не читая, Сара отодвинула листок и сделала несколько глубоких вдохов. Она чувствовала, как сила покидает мышцы, как улетучивается способность двигаться. Она едва могла шевелить руками. Сара тяжело повалилась вперед.

Нет. Она сумеет прекратить это. Сумеет совладать с собой.

Сара выпрямилась. Заставила руки потянуться к листку. Заставила пальцы взять его. Он прочтет записку очень быстро, в один присест, и с этим будет покончено.

Еще один глубокий вдох. Вот:

Бремя и благодать… Да, конечно, эту книгу они читали тогда на пляже, еще говорили о привязанности и утрате, о том, что делать, если кого-то теряешь… взгляд нарколептический скользит… Но как он мог это написать? Откуда ему было знать? Тогда ведь никто не знал… Не видя, слепо, хуже – равнодушно… Он имеет в виду кафе, тот день, когда они с Ронни посмеивались над ним… Я помню след в песке, «застывший, словно смерть»… вновь пляж, эту строчку она прочла вслух, из Розамонд Леманн… Затопит спящий дом… За жизнь одну тебе не разгадать…

Сара дочитала, и листок выпал у нее из рук. Она смотрела перед собой невидящим взглядом. Она забыла, что должна идти в школу. Она потеряла счет времени. Казалось, время остановилось.

На самом деле прошло минут тридцать, когда она наконец встала, пересекла комнату и сняла трубку настенного телефона. Набрала номер, записанный в блокноте.

После десяти-одиннадцати гудков ответил незнакомый голос.

– Я хотела бы поговорить с Руби. Руби Шарп.

– Подождите минуту. Я посмотрю, здесь ли она.

Звуки на том конце вызывали в памяти картины пустого холла или коридора. Сара слышала шаги и далекие голоса. Она представила задрипанное здание, дешевый паркет на полу, объявления, пришпиленные к пробковой доске. Шаги стали громче, в трубке зашумело.

– Да, алло?

– Руби, это Сара. Сара Тюдор.

– А… – Пауза радости и удивления. – Здравствуй, Сара. Рада тебя слышать. – Еще одна пауза – недоуменная, выжидающая. – Сара? С тобой все в порядке?

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Да, конечно. – Руби подождала. – О чем?

– Это срочно. Я к тебе приеду.

– Что-нибудь… что-нибудь случилось? Что-то произошло?

Еще одна долгая пауза.

– Ты была права, – наконец сказала Сара.

– Я была права? В чем?

– Ты сказала, что он по-настоящему меня любил. Ты была права.

– Кто по-настоящему тебя любил?

– Роберт. В тот день ты так сказала, а я тебе не поверила, не хотела верить. Но теперь я вспомнила.

– Сара… – раздраженно вздохнула Руби. – У тебя очень странный голос. Мне кажется, тебе следует…

– Я нашла кое-что…

– Что нашла?

– Он написал мне… Для меня.

– В смысле, недавно? Он недавно тебе написал?

– Нет. Давно. Послушать, я могу с тобой увидеться? Мы можем где-нибудь встретиться?

– Тебе разве не нужно быть в школе?

– А… да. Конечно. – Сара удрученно взглянула на часы. Провела рукой по глазам. – Тогда сегодня вечером. Мы сможем встретиться сегодня вечером?

– Сегодня я уезжаю домой. Собираюсь провести выходные у мамы. – Руби чувствовала огорчение Сары. – Прости.

– Ничего страшного. Пожалуй, мне лучше пойти в школу.

Но трубку Сара не повесила. Как и Руби. Когда Сара нашла силы заговорить снова, голос ее звучал гораздо спокойнее, словно она разговаривала сама с собой, размышляла вслух.

– Почему он так уехал? Ничего не сказав. Умчался в ночь. – Она вспомнила, что Руби по-прежнему слушает. – В тот день я видела его в последний раз. А до того, за несколько лет до того он написал письмо. Всего одно письмо.

– Что в нем было?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Совсем. Он писал о своем сне. А больше… он даже не упомянул, где находится. И чем занимается. Я тогда все спрашивала себя, правда ли…

– Да?

– Ты знала, что у Роберта есть близнец?

– Нет, не знала. Я и его самого ведь почти не знала.

– У него была сестра-близнец, Клео. Ее отдали на воспитание в приемную семью, когда ей исполнилось всего несколько недель. Больше он ее не видел. Возможно, он отправился ее искать. Роберт всегда говорил, что найдет ее.

Руби была в смятении.

– Послушай, Сара. Мне пора идти. Мне действительно пора.

– Знаю. Прости.

– После выходных я заеду к тебе, как только вернусь, хорошо? В понедельник вечером.

– Совсем необязательно… Не знаю, почему я донимаю тебя этим. Просто… ты разбудила мою память, когда заговорила о нем в тот вечер. – Сара всхлипнула, снова потерла глаза, понемногу приходя в себя. – Прости, пожалуйста. Это не твоя проблема.

И тогда Руби тихонько проговорила:

– Нет, на самом деле – моя, – и повесила трубку.

Хотя доктору Даддену очень не хотелось на целых два дня оставлять клинику на попечение доктора Мэдисон, он не собирался пропускать этот семинар. Юридическая фирма «Хинглтон Пендлбери» была одной из самых престижных компаний, консультирующих по вопросам менеджмента; и ее краткий, но весьма интенсивный курс «Мотивация к переменам» обещал восполнить давний пробел – ознакомить ведущих деятелей психиатрии с элементарными представлениями о бизнесе. Дабы облегчить болезненный, но неизбежный переход к более высокой культуре управления в сфере здравоохранения.

Вместе с остальными участниками семинара доктор Дадден прибыл в указанную гостиницу ранним вечером в среду. Это был пятизвездочный отель, с номерами, оборудованными, казалось, всеми мыслимыми излишествами для комфорта, отдыха и праздности, – что вызывало невольное раздражение. Пуховый матрас на кровати был слишком мягок, а обитые дорогой тканью кресла чересчур пухлы. Но доктор Дадден не позволил комфорту отвлечь себя: в полночь он устроился на полу и разложил перед собой результаты последних измерений, преисполненный решимости трудиться, по меньшей мере, до четырех тридцати. Он так и не понял, когда заснул. Проснулся доктор Дадден в девять пятнадцать – на полу, с болью в спине и резью в шейных мышцах. И в ту минуту, когда на другом конце Лондона Руби, повесив телефонную трубку в задумчивости возвращалась к себе в комнату, доктор Дадден несся по гостиничным коридорам, небритый, неумытый, помятый, и отчаянно пытался отыскать главный конференц-зал.

Но несмотря на утомление и растрепанность, доктор Дадден предвкушал начало занятий с гораздо большим энтузиазмом, чем прочие участники семинара – как вскоре выяснилось, прибывшие сюда по принуждению. В большинстве своем то были лондонские психиатры, и привели их в этот отель условия контракта, навязанные управляющими и членами советов директоров их новых больничных трестов.

– Глупость какая-то, – говорил один из них, когда доктор Дадден вошел в зал. – Мне пришлось отменить пять лекций и шесть консультаций – и все по требованию какого-то прыщавого бухгалтера. Этот тип возомнил, будто лучше знает, что мне нужно.

В зале появились два инструктора. Лица у них были бодрые и незапоминающиеся, а одинаковые костюмы от фирмы «Ейгер» отлично облегали тела. Судя по виду, инструкторам было чуть за двадцать, и глаза их полыхали бессмысленным огнем – как у религиозных фанатиков.

– Привет, я Тим Симпсон, – сказал первый.

– А я Марк Макгуайр, – сказал второй.

Том Симпсон поведал, что недавно вернулся из Миннесоты, где целый год специализировался в области организационных структур в Дулутском университете. А Марк Макгуайр похвастался дипломом университета Милтон-Кейнз в области взаимоотношений в коллективе, планирования совещаний и организационной работы с персоналом.

– Мы собрались здесь, чтобы поговорить о переменах, – объявил Тим Симпсон.

Он перевернул первый из подборки лекционных плакатов и указал на слово «ПЕРЕМЕНЫ», написанное огромными буквами.

– Совершенно верно, – подхватил Марк Макгуайр. – Перемены – пугающее слово. И для многих из вас настали пугающие времена.

Он открыл следующий плакат и ткнул в слова «ПУГАЮЩИЕ ВРЕМЕНА».

– Многие из вас боятся перемен, – объяснил Тим Симпсон. – А некоторых они даже приводят в ярость. Но мы хотим в предстоящие два дня донести до вас следующее: используйте этот страх, пустите эту ярость себе на пользу, и прежде всего…

Он взглянул на Марка Макгуайра, который открыл очередной плакат, и они продекламировали в унисон:

– ПРИМИТЕ ПЕРЕМЕНЫ.

– Будучи опытными наставниками, – сказал Марк Макгуайр, – мы берем на себя задачу в процессе предстоящего обучения вовлечь вас в ряд модулей ролевых игр и процедур по развитию творческих способностей.

– Эти методики были испытаны и одобрены рядом наиболее преуспевающих американских корпораций, – сказал Тим Симпсон.

– Упражнения, которые вам предстоит выполнить, не должны рассматриваться в качестве обучающей программы как таковой, – сказал Макгуайр.

– Мы просто стремимся научить вас более широко смотреть на вещи…

– Активизировать творческое мышление…

– Привлечь ваше внимание…

– Прочно закрепить у вас в памяти ключевые вопросы и идеи…

– И прежде всего…

Открыт очередной лист, и снова в унисон:

– ПОБУДИТЬ ВАС К ПЕРЕМЕНАМ!

– Итак, – сказал Тим Симпсон, – у кого-нибудь есть вопросы?

Аудитория выглядела слишком изумленной и ошеломленной, чтобы уже на этом этапе задавать вопросы, и потому наставники разделили своих подопечных на группы по пять человек и объяснили, что первое упражнение – непринужденный диспут, во время которого каждый представится.

– Все, что от вас требуется, – пояснил Марк Макгуайр, – это обратиться к группе, назвать свое имя – и возраст, если сочтете нужным, – а также рассказать о своей работе все, что посчитаете уместным.

– Это все, Марк? – удивился Тим Симпсон. – По-моему, задание несколько скучное и банальное.

– Ты прав, Тим, – спохватился Марк Макгуайр. – Я кое-что забыл. И знаешь, что я забыл?

– Думаю, знаю, Марк. Думаю, ты забыл… – Тим Симпсон выдернул из-за стенда картонную коробку, и оба воскликнули:

– …ШУТОВСКИЕ ШЛЯПЫ.

Из коробки они извлекли маскарадные шляпы и раздали очумевшим от изумления участникам, а Марк Макгуайр объяснил, что они почувствуют себя свободней и непринужденней, если во время вступительной речи сыграют роль, соответствующую надетой шляпе.

Члены группы, в которую входил доктор Дадден, расселись по кругу, надели шляпы и скорбно посмотрели друг на друга.

– Ну, пожалуй, я мог бы начать, – сказал седовласый джентльмен в очках, на голове которого красовался полицейский шлем из папье-маше. – Меня зовут доктор Кристофер Майерс, сорок восемь лет, я старший преподаватель психиатрии внебрачных отношений.

– Меня зовут, – сказала сидевшая рядом с ним женщина в рогатом уборе валькирии, – доктор Сьюзен Херриот, член Королевской коллегии психиатров. Сорок два года, преподаю перинатальную психиатрию.

– Рассел Уоттс, – представился человек в охотничьей войлочной шапке. – Частный консультант и психотерапевт. Тридцать девять лет.

– Полундра! – заорал доктор Дадден, громыхнув кулаком по столу с такой силой, что остальные подпрыгнули. На нем была пиратская треуголка. – Поднять Веселого Роджера, спустить грот и на абордаж! Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рома! – Коллеги смотрели на него с немым изумлением, и потому закончил он немного тише:

– Доктор Г. К. Дадден, член Королевской коллегии психиатров. Основатель, директор и научный руководитель клиники Даддена. Исполнилось полных тридцать шесть лет. К вашим услугам.

Остальных, видимо, не настолько впечатлило его имя, чтобы потребовать расшифровать инициалы. В глазах последнего члена группы мелькнул проблеск узнавания и он протянул:

– А, человек-сон.

То был самый старший из пятерки – человек с гривой седых волос и чеканным орлиным профилем, прикрытым вуалькой, свисавшей с широких полей свадебной шляпки, помимо прочего украшенной толстым слоем розовых и голубых пластмассовых роз.

– Меня зовут, – медленно произнес он, – Маркус Коул, действительный член Королевской коллегии психиатров. Мне пятьдесят восемь лет, я профессор судебной психиатрии, и чтобы явиться сюда, мне пришлось отменить встречу в Министерстве внутренних дел. А теперь, можно нам наконец снять эти нелепые штуки?

Утреннее занятие шло своим чередом, но напряженность в группе вовсе не ослабела, напротив – лишь возросла. Судя по всему, профессор Коул и Кристофер Майерс были хорошо знакомы: они обращались друг к другу на ты и демонстрировали неприкрытую и взаимную приязнь. На Рассела Уоттса посматривали с явным подозрением, а на доктора Даддена – с очевидной прохладцей. Следующая игра, сводившаяся к выкладыванию из спичек равносторонних треугольников, прошла без эксцессов. Затем с целью вскрыть латентные каналы творчества (по выражению Макгуайра) они принялись мастерить фигурки из ершиков для чистки курительных трубок. Процесс вызвал полемику, поскольку ершик Рассела Уоттса был признан крайне непристойным и двусмысленным, равно как и размахивание этим ершиком, нацеленным на доктора Херриот, которая усиленно делала вид, будто ничего не замечает. Наконец, перед самым перерывом на обед они сыграли в игру «Измени парадигму!», где от каждого требовалось найти в газете или журнале цветное рекламное объявление, разрезать его на куски и склеить из клочков оригинальную аппликацию. Картинка должна была получиться вполне осмысленной, а не абстрактной.

– И это все, на что ты способен? – поинтересовался доктор Майерс, глядя на творение профессора Коула.

– Что ты хочешь сказать? – раздраженно спросил профессор, пытаясь разлепить измазанные клеем пальцы.

– Несколько простовато, не находишь?

– К твоему сведению, вышел совсем недурственный самолет. – Бросив презрительный взгляд на плоды усилий доктора Майерса, профессор добавил:

– По крайней мере, гадать, что у меня получилось, не приходится.

– И как понимать твои слова?

– Это вот как называется? Слон или что еще?

– Господи, это лошадь.

– Лошадь выглядит иначе.

– Что значит иначе? Черт возьми, лошадь как лошадь. Я хотя бы попытался изобразить что-то нетривиальное. Самолет всякий сделает.

– Отвали, Майерс. Как был напыщенным козлом, так им и остался.

За обедом общее настроение не улучшилось. Отмыв руки от клея, профессор Коул молча жевал с отстраненным и унылым выражением на лице. Доктор Майерс вел себя куда громогласнее.

– Все равно что вернуться в херов детский сад, – жаловался он. – Сколько заплатили этим клоунам-недоросткам, чтобы они попусту отнимали у нас время? И вообще, кто-нибудь слышал об этих «Хиггли Миггли» или как их там?

– Фирма «Хинглтон Пендлбери», – сказал доктор Дадден, – пользуется заслуженным уважением в деловых кругах. Лично на меня сегодняшний семинар оказывает весьма стимулирующее воздействие. Не следует отвергать методы только потому, что они кажутся несколько незрелыми. На подобных семинарах зиждется успех американского бизнеса.

– Херня собачья, – сказал доктор Майерс. – Во-первых, медицина – это вам не бизнес. И во-вторых, успех американского бизнеса – это миф. Да взгляните на их государственный долг. Вряд ли немцы или японцы станут в рабочее время возиться со спичками и ершиками для трубок. Да вся эта фигня однозначно указывает, в чем проблема американцев: в их безнадежном инфантилизме.

– Что скажете, профессор? – спросила доктор Херриот.

Она сидела рядом с Расселом Уоттсом, старательно держась от него на расстоянии.

Профессор Коул отложил нож с вилкой и мечтательно сказал:

– Через два года выйду на пенсию. Психиатрией я занимаюсь уже почти двадцать пять лет, и за это время она из серьезной медицинской науки превратилась в разновидность государственной службы, к которой нет никакого доверия. Психология теперь – козел отпущения любой болезни, которую обществу посчастливилось подцепить. И мне представляется совершенно уместным, что в конце своей карьеры я клею из газет аппликации – под руководством человека на десять лет младше моего младшего сына. Сегодня, – продолжал он, оглядев аудиторию, внимавшую ему с потрясенным вниманием, – у меня должна была состояться встреча в Министерстве внутренних дел, где предполагалась обсудить случай шизофрении у молодого человека, находящегося на моем попечении. Я единственный, кто может дать квалифицированное медицинское заключение по этому случаю, но встреча пройдет без меня. Таковы реалии современной психиатрической практики в Лондоне.

– Полагаю, больного хотят выписать? – спросил доктор Майерс.

– Да. Больничных коек не хватает, а его состояние в последние недели стабилизировалось.

– Навсегда?

– Нет. Только благодаря нашим усилиям.

– Так они его не выпишут?

– Надеюсь, что нет. Но такое возможно.

– Он опасен?

– Очень. – Профессор Коул устало поднялся и сказал:

– Пожалуй, пойду прилягу. Увидимся через полчаса.

Когда он ушел, доктор Дадден начал разливать кофе, фыркнув:

– Динозавр. Ему надо идти в ногу со временем.

– Не забывайте, что в отличие от вас, не все с восторгом принимают свободный рынок, доктор Дадден, – возмущенно сказал доктор Майерс.

– Придется принять, – ответил Дадден. – У вас нет иного выбора.

– Полагаю, ваша клиника процветает?

– У нас все нормально, все нормально.

– Не слишком много антирекламы?

Доктор Дадден перестал размешивать кофе.

– То есть?

– Меня интересует одна мелкая неприятность, которая случилась в прошлом году с тем молодым человеком. Его звали Уэбб, не так ли?

– Стивен Уэбб погиб в дорожной аварии. Это не имеет никакого отношения к моей клинике.

– Да, конечно. И все-таки это событие по-прежнему привлекает определенное внимание…

Доктор Дадден пожал плечами:

– Меня это не удивляет. Но и не беспокоит, по правде говоря.

– Возможно. – Доктор Майерс замешкался, словно собираясь поднять деликатную тему. – И все равно, я считаю, вам следует знать: я потребовал создать комитет для расследования этого случая. Вскоре вас об этом известят официально, в письменном виде.

Доктор Дадден замер с открытым ртом, не донеся до губ чашку с кофе. Лицо его побледнело.

– Понятно, – спокойно сказал он.

Доктор Херриот спохватилась, что тишина за столом слишком уж очевидная, и попросила Рассела Уоттса передать сахар. Он протянул ей лоханку с бело-коричневыми пакетиками, а другой рукой провел по ее бедру.

– Я более чем уверен, – прошептал он, – что твоя киска раскалилась.

– По-моему, пора возвращаться в конференц-зал, – сказала доктор Херриот, резко вскакивая. Голос ее прозвучал чересчур пронзительно.

Вторую половину дня участники семинара играли в изощренную игру «детки-пришельцы». С этой целью Тим Симпсон и Марк Макгуайр натянули над полом несколько веревочных кругов. Круги имели примерно двенадцать футов в диаметре, в центре каждого стояло ведерко, наполненное мармеладными фигурками.

– Вам может показаться, что это обычный мармелад, – сказал Тим Симпсон, – но на самом деле это зародыши внеземной формы жизни. Они только что приземлились у вас в саду, через тридцать минут вылупятся и превратятся в огромных, грозных чудовищ, способных уничтожить весь мир.

– Более того, – сказал Марк Макгуайр, – они уже излучают мощную и смертоносную радиоактивную энергию, так что всякий, кто войдет внутрь круга, погибнет.

– Есть только один способ уничтожить пришельцев, – сказал Тим Симпсон. – Они боятся воды. Погрузите их в воду, и они тут же погибнут.

Каждую группу снабдили ведром с водой и пятью веревками, длиной восемь футов каждая. Затем игроков известили, что в их распоряжении есть тридцать минут, чтобы переместить мармеладки из одного ведра в другое: при этом нельзя попадать в смертельно опасное радиоактивное поле, нельзя касаться руками ведра с пришельцами и нельзя вытаскивать его за пределы круга.

Доктор Дадден принял руководство своей группой.

– Давайте не будем торопиться, – сказал он. – Не будем пороть горячку и пять минут поразмыслим над стратегией.

– По-моему, все ясно, – сказал доктор Майерс. – Один из нас должен войти в круг и засунуть их в ведро с водой.

– Но он же погибнет, – сказал доктор Дадден.

– Ну и что? Он же спасет все население земли. За это стоит умереть, разве нет?

– Давайте кинем жребий, – предложила доктор Херриот. – Или вытянем спичку.

– Но вы же умрете, как только войдете в круг.

– Нам не сказали, что смерть наступает мгновенно. Возможно, у нас есть десять секунд, тридцать секунд или даже минута.

Доктор Дадден обратился с вопросом к Марку Макгуайру, и тот сообщил, что смерть наступает мгновенно; к тому же, человеческие жертвы противоречат духу упражнения. Вернувшись, Дадден обнаружил, что профессор Коул пытается завязать свою веревку петлей.

– Что вы делаете?

– Ясно что, – ответил профессор. – Надо накинуть на ведра лассо. Одной петлей затянем ведро с водой и втащим его на середину круга. Затем четверо с разных сторон накинут лассо на ведро с мармеладом, натянут веревки и приподнимут ведро, после чего мармелад просто надо будет высыпать в воду. Смотрите, – он показал на остальных, – они уже приступили.

Доктор Дадден задумчиво нахмурился.

– Может, и получится.

Задача оказалась на удивление трудной, и лишь минут через двадцать удалось накинуть четыре петли на центральное ведро. Все приготовились натянуть их по команде доктора Даддена.

– Отлично, – сказал он. – Теперь на счет «три» мы поднимаем ведро и…

– Можно мне кое-что сказать? – подал голос Рассел Уоттс.

– Что? – рявкнул доктор Дадден. Он был мокрый от пота, да и само задание начало казаться ему несколько нервным. – У нас осталось всего шесть минут.

– Ну, я просто подумал. Может, мы подходим не с того конца.

– В смысле?

– Ну, мы полагаем, что этим тварей надо уничтожить.

– Да?

– Но, может, стоит попробовать с ними договориться?

Кристофер Майерс с Сюзен Херриот отпустили веревки и с отчаянием переглянулись. Профессор Коул, напротив, казалось, не слушал. На его лицо вернулось сонное выражение. Он размышлял о пропущенной встрече, о пациенте-шизофренике, который находился на его попечении последние несколько недель, он спрашивал себя, что произойдет, если администрация больницы решит выписать этого человека.

Нападавший был ростом шесть футов и два дюйма, одет в черные джинсы и зеленую армейскую куртку

– Договориться? О чем вы толкуете?

– Возможно, это первый контакт с внеземной цивилизацией, а мы собираемся их убить, даже не попытавшись наладить общение.

Он расхаживал по платформе, что-то бормотал про себя и время от времени вскрикивал

– Господи, да это же просто мармелад, а не настоящие пришельцы! Это всего лишь игра.

– А если это всего лишь игра, то почему мы так серьезны?

– Давайте высыпем эту хрень в воду и покончим с этим.

В вечерних лучах солнца поблескивало лезвие ножа.

– И вообще, откуда мы знаем, что вода их убивает?

– Что?

– Они только что приземлились у нас в саду. Мы ничего о них не знаем. Откуда нам знать, что вода их убивает?

Потерпевший по-прежнему находится в коме, получив множество колотых ран в грудь и в горло

– Послушайте, возьмите веревку и тяните.

– Да. И хватит с нас детского лепета.

– Вы готовы, профессор?

Пациент был выписан вопреки моему профессиональному заключению и вопреки рекомендации, содержавшейся в памятной записке, которую я направил в Министерство внутренних дел

– Маркус, вы готовы?

Поскольку на улучшение состояния вашего сына нет, по-видимому, никаких надежд, я могу лишь принести свои соболезнования за то горе, которое было причинено вам и вашей семье

Профессор Коул осознал, что обращаются к нему, и обвел взглядом выжидающие лица коллег. Он обнаружил, что сидит на полу конференц-зала, хотя совершенно не помнил, как здесь оказался. Прежде чем подняться на ноги, он достал из кармана платок и вытер со щек и лба капельки пота.

После чего профессор Маркус Коул, действительный член Королевской коллегии психиатров, нехотя сказал:

– Да, я готов.

Четверо веревочников заняли свои места, и доктор Дадден досчитал до трех с размеренной, но взволнованной монотонностью. После успешного выполнения задания им разрешили съесть мармеладных утопленников.