Глава 9
Второй фронт: быть ко всему готовыми
Из обширного перечня проблем, заслуживающих системного анализа, остановимся на нескольких, пока наименее разработанных.
С 1943 года подходы Вашингтона к конкретным событиям все чаще замыкались на соображения и прогнозы, простиравшиеся за горизонт капитуляции агрессоров. Под этим углом оценивались плюсы и минусы отдельных операций, кампаний, театров военных действий, составлялись планы политических, экономических, военных и специальных мероприятий.
Вопрос, вокруг которого не затихали дискуссии, гласил: как обрести рычаги воздействия на сколько-нибудь значительные процессы повсюду в мире. Вопрос, конечно, не методологический. Он всегда неразрывно связан с мировоззрением, со зрелостью строя, заложенной в нем способностью совершенствоваться, обновляться, адаптироваться к переменам во внешних условиях. Спектр мыслей относительно того, что могут и что не должны делать США, был весьма пестр, как и различия в выборе политических, моральных, философских критериев для обоснования дозволенного и недозволенного.
Рузвельт был нестоек в настроениях, подвержен влияниям, нерасторопен до того, что подчас лучшая из представлявшихся возможностей оказывалась упущенной. Но при всем этом колебания и поиски Рузвельта вращались вокруг какой-то идеи, которую он избегал отдавать на заклание конъюнктуре, шли вдоль линии, прочерченной в его сознании и им ценимой. За скрытностью президента, нежеланием посвящать кого-либо в свои конечные замыслы, недомолвками в ходе куда как серьезных обсуждений, оставлением в неведении госсекретаря, других министров по наиважнейшим вопросам внешней и внутренней политики – за всем стояло, думается, стремление обеспечить успех своему «новому курсу». Рузвельт служил ему, не считаясь со многими, по американским меркам, неудобствами. Он мог рассчитывать на успех, только мешая своим противникам сплотиться, предоставляя им теряться в догадках, что за чем будет следовать.
Благодаря победам советских вооруженных сил стратегическая обстановка в войне коренным образом изменилась. Разгром гитлеровской Германии и других агрессоров перестал быть мечтой. День капитуляции, однако, зависел от того, оставят ли США и Англия добивать «главного противника» в Европе Советскому Союзу в одиночку или сами включатся в борьбу. Если включатся, то насколько активно, с какими ближними и дальними целями. Последнее имело первостепенную важность. Одно дело – нанесение Германии и Японии тотального поражения, которое, помимо прочих последствий, неминуемо вело к утрате агрессорами статуса великих держав. Другое – свержение нацистского режима при сохранении всех основных институтов и атрибутов империалистического германского государства для поддержания любезного британскому сердцу и многим в Вашингтоне «равновесия сил» на Европейском континенте.
Первый вариант предполагал продолжение сотрудничества с СССР в войне и сохранение его после войны. Второй – допускал отказ США и Англии от вооруженных действий против собственно Германии, продолжение ими стратегии затягивания «кольца окружения» с перенесением центра операций на Балканы и затем в бассейн Дуная, на север Европы и оттуда в Польшу. Логика второго варианта вела к сговору (или не исключала сговора) с немцами на враждебной Советскому Союзу основе, и штабные разработки – американские и англо-американские – тому подтверждение. Все это достаточно сложно само по себе, ибо даже летом 1944 года, к примеру, планирующие органы США четко не представляли себе, понадобится ли американцам сохранять после войны тесное сотрудничество хотя бы с Англией.
Рузвельт стал настойчивей добиваться прямого объяснения со Сталиным после того, как удостоверился – Советский Союз не сгинет. Президента озарило: не только актуальные потребности войны, но и капитальные интересы будущего мира указуют на необходимость известного взаимопонимания с СССР. Со своей стороны, Рузвельт не исключал признания принципа равноправия в советско-американских отношениях, будучи уверен, что в мире без гонки вооружений и при радикальном сокращении наличных запасов оружия – атом еще не был оседлан милитаристами – решающей станет экономическая мощь государства. Здесь же у Соединенных Штатов на обозримую перспективу не предвиделось серьезных конкурентов.
В отличие от Черчилля и большинства своих советников, Рузвельт исходил из того, что с Советским Союзом нецелесообразно держаться неуважительно, проявляя небрежение к его безопасности, экономическим и другим интересам, к его престижу. Напротив, полагал глава администрации, когда Москва убедится, что законные потребности СССР признаны, она станет сговорчивей, и с ней легче будет делать большие дела.
По собственному почину Рузвельт высказался в Тегеране за предоставление Советскому Союзу доступа к «теплым морям». С прицелом на перспективу он выступал за учреждение всемирной организации по поддержанию международной безопасности, в которой США и СССР действовали бы как партнеры. Соответствующие предложения президент вносил, обеспечив себе тылы: 5 ноября 1943 года сенат большинством в 85 голосов против 5 принял «резолюцию Коннэли», одобрявшую возможность послевоенного сотрудничества для обеспечения и сохранения мира, а также создание с этой целью международной организации – преемника Лиги Наций.
Рузвельт перестал бы быть Рузвельтом, поставь мы на этом точку. Видение мира с минимумом оружия и оптимумом советско-американского согласия не влекло отказа от (или хотя бы свертывания) мер, имевших объективно противоположный азимут. В 1943 году в США стартовали программа создания глобальной сети военных баз, программы строительства флота всех океанов и стратегических ВВС, сверхсекретная программа «Меррей Хилл Эриа» – выявления и подчинения себе всех мировых запасов и источников расщепляющихся материалов для обеспечения американцам атомной монополии, программа установления контроля над нефтяными ресурсами за рубежом. Тогда же в основном сложились планы обеспечения Соединенным Штатам доминирующих позиций в мировых финансах, международном гражданском воздушном сообщении, судоходстве. В конце 1943 года генерал Донован представил в комитет начальников штабов проект – «Необходимость создания в составе военного аппарата США постоянного ведомства стратегической разведки мирного времени».
Игнорировать старания Вашингтона расставить свои базы таким образом, чтобы в пределах досягаемости американских ВВС оказывались все Западное и большая часть Восточного полушария, было невозможно. И очень сомнительно, чтобы разъяснение Гопкинса в Тегеране на встрече с Молотовым и Иденом закрыло для СССР данную тему. Специальный советник президента заявил тогда: «При определении места расположения будущих опорных пунктов и при решении вопроса о том, какие сухопутные, морские и воздушные силы потребуются для них, следует исходить из того, кто явится будущим потенциальным противником. Президент считает необходимым, чтобы в интересах мира во всем мире Россия, Великобритания и Соединенные Штаты разработали этот важный вопрос в таком плане, который исключал бы возможность начала вооружения любой из трех держав против других». Как практически исключить? Понимания – взаимного и обязывающего – на сей предмет не имелось, а базы вырастали как грибы после дождя.
В каких подробностях знал Рузвельт об обсуждавшихся в его штабах, а также между представителями США и Англии так называемых альтернативных вариантах? Похоже, в самых общих чертах. Чаще президенту оставалось догадываться о совершавшемся в закулисье по тому обхождению, которому он подвергался на предмет корректировки требования о безоговорочной капитуляции.
Не совсем ясно, что скрывается за тезисом Р. Шервуда, назвавшего Тегеранскую конференцию «зенитом карьеры президента». Надо ли трактовать это так, что после Тегерана Рузвельт начал физически и политически угасать, что оттеснение Гопкинса и выдвижение в конфиденты Леги есть нечто большее, чем придворная чехарда? 1944–1945 годы дают предостаточно материала для раздумий.
Пока констатируем: в 1943 году Рузвельт, как правило, отметал попытки проделать лазейки в формуле безоговорочной капитуляции. Весной 1944 года на него давили объединенными силами англичане и американские военные (разведка, комиссия стратегических проблем КНШ). Президент отклонил внесенные ими рекомендации, хотя и допускал какие-то подвижки в практическом применении требований в конкретных условиях.
Мотивы раскрывает телеграмма Рузвельта Черчиллю от 6 января 1944 года. «Я сделал следующее публичное заявление 24 декабря (1943 года), – писал глава администрации. – Объединенные Нации не намереваются порабощать немецкий народ. Мы хотим предоставить ему полную возможность спокойно развиваться в качестве полезного и достойного члена европейской семьи. Но мы самым серьезным образом подчеркиваем слово „достойного“, так как мы намереваемся освободить его раз и навсегда от нацизма и прусского милитаризма, а также от нелепого и губительного представления о себе как „расе господ“». Конкретизация условий капитуляции была, по мнению президента, чревата опасностью упустить то, что в меняющихся обстоятельствах может сейчас или в будущем стать «столь же важным с нашей точки зрения».
Британский премьер находил подход Рузвельта лишенным размаха. Идеологически окрашенным скепсисом были заражены американские военные. «Победа в войне будет бессмысленна, если мы (США) не выиграем и мир», – писал генерал Хэнди Дж. Маршаллу, вторя политическому комитету оперативного управления, который 23 января 1943 года, на фоне Сталинграда, рекомендовал: «Так как мы становимся сильнее, мы можем позволить себе в своих же интересах усилить наше политическое влияние на союзников. Настало время вести откровенные разговоры с русским премьером». И по результатам этих «разговоров» решить, продолжать ли поставки по ленд-лизу.
Еще летом и осенью 1943 года, напомним, в американских штабах и в Управлении стратегических служб сопоставлялись свет и тени возможной смены фронтов в войне с Германией. Мысль о чрезмерном усилении Советского Союза не покидала военных и дипломатов различного ведомственного подчинения на протяжении всего 1944 года. Начальники штабов предрекали, что победа над Германией выведет СССР на «доминирующие позиции» в Восточной Европе и на Ближнем Востоке.
«Разгром Японии, независимо от того, вступят они (русские) в войну или нет, – отмечалось в докладе КНШ, – сделает Россию ключевой державой в Северо-Восточной Азии и даст ей возможность диктовать свою волю любым государствам». «После разгрома Японии, – продолжили начальники штабов, – Соединенные Штаты и Советский Союз будут военными державами первой величины. Это является неизбежным следствием их географического положения и размеров территории, а также широких возможностей по обеспечению своих армий. Хотя Соединенные Штаты и смогут направить свои вооруженные силы в различные заморские районы, относительная сила и географическое положение этих держав, несомненно, помешает военному разгрому одной из них другой, даже если эта держава будет в союзе с Британской империей. Тем более что Британская империя выйдет из войны, потеряв свое экономическое и военное значение». В меморандуме Хэллу комитет начальников штабов отмечал 16 мая 1944 года, что в случае вооруженного столкновения с СССР «мы (США) сможем успешно защитить Великобританию. Однако мы не в состоянии нанести поражение России. Другими словами, мы окажемся в войне, которую нельзя выиграть».
Внешне, в отрыве от проходивших в американском верхнем эшелоне дискуссий, может показаться, что КНШ рекомендовал принять реальность как должное и неизбежное. В конкретной ситуации 1943–1944 годов, однако, тут на виду держалась иная цель: размывалась рузвельтовская установка на быстрый вывод войск США из Европы и Азии после окончания войны, а предстоявшие операции против Германии и Японии предлагалось увязывать с вероятной, но нежелательной перспективой превращения СССР в ту единственную державу, которая будет способна противостоять глобальной американской политике.
В том же направлении действовали крупные монополии, внедрившие своих людей во все звенья государственного механизма Соединенных Штатов: Дж. Форрестолл – заместитель министра ВМФ и одновременно вице-президент «Дженерал анилайн энд филм», А. Даллес – руководитель европейской сети Управления стратегических служб и член совета директоров прогерманского банка Шредера, Ф. Биддл – министр юстиции и лоббист дочернего предприятия «И. Г. Фарбениндустри» фирмы «Стерлинг», Дж. Джонс – министр торговли, прикрывал сделки «Стандарт ойл» и других монополий с противником. Целый букет деятелей в госдепартаменте и на посольских постах – Д. Ачесон, Дж. Кеннеди, У. Буллит, К. Хейс, Б. Лонч, Л. Штайнхардт – вели специфическую партию в дипломатической сфере. Вместе с гласными и негласными приверженцами «Америки превыше всего» они, а не мелкие сошки немецкого происхождения, являлись надеждой искателей «компромисса» с рейхом. Они же или, если так удобнее, их окружение были источниками неоценимых сведений для нацистского руководства, позволявших вплоть до лета 1944 года уверенно маневрировать, и не одними армейскими группировками.
М. Мэтлофф пишет, что, если бы Ф. Рузвельт уступил У. Черчиллю, война в 1944 году «пошла бы по совершенно иному политическому руслу». Возможно, предполагает историк, президент стремился «поскорее закончить войну и использовать остающуюся энергию на решение мирных задач». Не уступил. Второй фронт стал неизбежностью. Надо было готовиться к вторжению и к уже настоящим сражениям.
На протяжении 1941–1943 годов союзники систематически потчевали СССР обещаниями и препарированными данными о своем «мощном» авиационном наступлении на Германию.
Черчилль и его научный советник лорд Чаруэлл полагали, что интенсивная бомбардировка в течение 15 месяцев 58 крупнейших немецких городов сломит волю нации к сопротивлению. Основными объектами налетов союзной авиации были избраны жилые кварталы городов, населенные в основном рабочими, портовые сооружения, обслуживавшие нацистские ВМС, железнодорожные узлы. Здесь за исходную бралась посылка: именно на пролетарские слои должен приходиться центр тяжести террористических воздушных бомбардировок, ибо рабочий класс проще, чем зажиточный истеблишмент, поднять на восстание против существовавшего режима.
Имеются указания на то, что эта концепция итальянского происхождения была перенята британским военным руководством еще в 1936 году и переложена на язык практических операций ВВС в 1939 году. Поскольку война проводилась по категории «оборонительная», считалось, что для отражения угроз Англия вольна выбирать любые средства и способы, в том числе и запрещенные международными конвенциями.
США с промедлением приняли британскую версию воздушной войны. И не просто воспроизвели, но ужесточили и усугубили, насколько позволяла техника той поры.
Однако степень воздействия бомбардировок на экономику рейха и боевой потенциал его вооруженных сил были в 1939–1943 годах мизерными. Точность прицельного бомбометания оставалась крайне низкой. В облачную погоду и ночью до весны 1942 года на цель выходило лишь около пяти процентов самолетов. В марте – апреле того же года две пятых бомбардировщиков сбрасывало груз в радиусе 7–8 километров от точки прицеливания. Малая отдача налетов вызвала их свертывание во второй половине 1942 года и перенацеливание авиации на решение других задач.
«Авиационное наступление» не являлось и не могло стать заменой второму фронту. С позиций СССР, оно не достигало главного: поток оружия и снаряжения, поступавшего войскам вермахта на Восточном фронте, где решалась судьба Третьего рейха, до середины 1944 года не убывал. К тому же приливы и отливы в союзническом «авиационном наступлении» вызывались не обстановкой в советско-германском противоборстве. Осенью 1941 года и осенью 1942 года, когда гитлеровцы, как казалось им самим и большинству наблюдателей в западных столицах, ближе всего продвигались к успеху, активность ВВС Англии и США на Европейском театре сникала. Часть сил отвлекалась на «второстепенные направления».
Общий объем разрушений, причиненный предприятиям всего рейха к концу войны действиями с воздуха и на суше, оценивался в 18–19 процентов от наличных мощностей. Многие промышленные предприятия – особенно в будущих западных зонах оккупации – щадились в расчете на их скорое восстановление по окончании военных действий и чтобы свести к минимуму ущерб, наносимый иностранным собственникам. Комиссией американских экспертов подсчитано, что в 1943 году немецкая промышленность из-за бомбардировок потеряла 9 процентов продукции (в 1940–1942 годах и того меньше), в 1944 году – 17 процентов, при непрерывном абсолютном росте объемов производств в сравнении с 1941 годом.
До «Оверлорда», наряду с ковровыми ударами по жилым кварталам городов, наиболее интенсивно обрабатывались с воздуха железнодорожные узлы, склады, другие объекты в Германии, разрушение которых снижало подвижность немецких войск, пропускную способность коммуникаций в западном направлении, эффективность системы ПВО. Налеты на Плоешти и другие центры нефтедобычи, находившиеся в руках немцев, были включены в планы поражения с воздуха только в 1944 году, хотя советская сторона, как отмечалось выше, неоднократно поднимала этот вопрос с 1941 года. Середина 1944 года как момент апогея «стратегического авиационного наступления» на Германию для «ослабления немецких ВВС и подрыва экономической основы сухопутных сил Германии» прямо названа в документе управления авиационного стратегического планирования штаба военного министерства США от 9 сентября 1942 года. Тот же ориентир взят при составлении «плана Икер» (30 апреля 1943 года). Его четвертый этап должен был непосредственно предшествовать «Оверлорду».
Лишь с конца 1943 года США и Англия стали всерьез уговаривать Швецию, Швейцарию, Турцию, Испанию и Португалию урезать поставки стратегического сырья, военных материалов и оружия в Германию. И эта акция синхронизировалась не с потребностями Восточного фронта, но исключительно с подготовкой к «Оверлорду». Удивляться вряд ли приходится, если учесть, что ряд американских фирм не оборвал контактов с врагом даже после форсирования союзническими войсками Ла-Манша.
Подшипники шли к немцам как из Швеции и Швейцарии, так и обходными путями с заводов СКФ в самих США, хотя американские авиационные и другие заводы захлебывались порой от их нехватки. Не бизнес, а твердая рука дирижировала движением жизненно важных для основного военного производства изделий. Шведы и другие поставщики в значительной степени компенсировали выпадение производства на предприятиях в Стасфурте, подвергавшихся американским же бомбардировкам.
Министр иностранных дел Швеции К. Гюнтер в ответ на демарш американского посла Г. Джонсона заявил 13 апреля 1944 года, что «трехстороннее соглашение» между США, Англией и Германией далось ценой неимоверных усилий и, разорви Стокгольм это соглашение, Германия отреагировала бы бурно. Министр предупредил, что нажим западных держав может привести к обнародованию «содержания всей переписки, из которой будет явствовать, что торговля между Швецией и Германией осуществляется на договорной основе, известной союзным правительствам и достигнутой с их предварительного согласия». Шведы, кроме того, снабжали Берлин собиравшейся их спецслужбами развединформацией о СССР. Именно от них нацистское командование получило данные, в частности, о подготовке Красной армией контрнаступления под Москвой (декабрь 1941 года).
В декабре 1943 года Берн согласился сократить на 45 процентов продажи Германии оружия, боеприпасов и машин и на 40 процентов – прецизионных станков и подшипников. Шведы дали обещание (и в 1944 году не выполнили его) свернуть поставки стратегических материалов немцам. Весьма своеобразно проходили затяжные переговоры с Турцией о прекращении экспорта в Германию хромовой руды, а с Испанией и Португалией – вольфрама. Большая часть переписки Рузвельта и Черчилля по этим вопросам не опубликована. Известно, однако, что особенную «гибкость», стремление «войти в положение» поставщиков Германии выказывал У. Черчилль. Он добивался и добился от президента принятия тактики «малых шагов», дабы не подвергать клиентов рейха нацистскому гневу.
Упоминание президентом в телеграмме премьеру (21 апреля 1944 года) нефтяного рычага может быть истолковано как свидетельство того, что он плоховато ориентировался в ситуации. Западная пропаганда много наговорила о «нефтяной реке», якобы открывшейся после подписания советско-германского договора 23 августа 1939 года. Как обстояло в жизни? В январе 1940 года эксперты комитета начальников штабов Англии докладывали, что нефтепродукты из СССР составляли менее 2 процентов общего объема немецкого импорта. В январе-мае 1941 года из Советского Союза в Германию было поставлено 306 884 тонны нефти, или около половины того, что ежегодно на протяжении почти всей войны перепадало немцам от американских фирм по испанскому каналу. В 1944 году немцы получали через Испанию в среднем по 48 тысяч тонн в месяц бензина и нефти. К этому можно прибавить, что с помощью «Стандарт ойл» немцы в 1943–1944 годах наладили производство в рейхе высокооктанового авиационного горючего. Получается, что чуть ли не всю войну каждые восьмая-седьмая подводная лодка, самолет и танк Германии, использовавшиеся против СССР и самих США, приводились в движение горючим, которое закачивалось из западных бензоколонок.
Экономические связи с врагом, поддерживавшиеся накануне операции в Нормандии и не оборванные в ходе ее, строились в расчете на немедленное возобновление сотрудничества «деловых кругов» по окончании военных действий. Оно должно было составить материальную базу широкого диалога между западными державами и «настоящей» Германией. Условия диалога уточнялись через Банк международных расчетов в Базеле и в ходе специальных мероприятий, проводившихся не без прикрытия американской и британской разведок.
Управление стратегических служб и его резидентуры наделялись широкими полномочиями. Отсутствие полномочий также не очень связывало. Многие инициативы У. Донована предпринимались вопреки отрицательному отношению к ним со стороны президента. В частности, без санкции Ф. Рузвельта проводились встречи агентов Донована и Шелленберга в Швеции, Испании и Швейцарии. «Аллен Даллес, – пишет Ч. Хайэм, – был идеальной фигурой для выполнения этой задачи. И он, и его брат Джон Фостер имели широкие связи с Германией. Последний был убежденным противником коммунизма, и ему предстояло сыграть решающую роль в послевоенной конфронтации, вызвавшей холодную войну».
Во время первой встречи (1942 год) с Гогенлоэ, представлявшим СД и СС, А. Даллес заявил, что «германское государство должно быть сохранено для поддержания порядка и начала переустройства», что чешский вопрос не имеет особой важности, однако необходимо создать санитарный кордон против большевизма и панславизма путем «расширения границ Польши на восток, сохранения Румынии и сильной Венгрии». Ни при каких условиях, подчеркивал Даллес, Россия не должна быть допущена в Румынию и Малую Азию.
Работая сразу на нескольких хозяев, разведка докладывала каждому отдельно взятому предназначенную для него правду. Поскольку президента интересовал успех «Оверлорда» малой кровью, то информация, поступавшая в Белый дом, выпячивала эту сторону. Военной необходимостью оправдывались контакты, которые в иных условиях должны были бы вызывать негодование главы администрации и дисциплинарные меры. Спецификой разведывательной работы обосновывались особая предосторожность, сокрытие от Советского Союза до последнего момента самого факта связей с противником.
Но вот 24 мая 1944 года госдепартамент США передал посольству СССР памятную записку, в которой говорилось:
«…К американским официальным представителям в Швейцарии обратились недавно два эмиссара одной германской группы с предложением попытки свергнуть нацистский режим. Эти эмиссары заявили, что они представляют группу, включающую Лейшнера, лидера социалистов и бывшего министра внутренних дел в Гессене; Остера, генерала, бывшего правой рукой Канариса, арестованного в 1943 году гестапо и который был под надзором и недавно освобожден от официальных обязанностей Кейтелем; Герделера, бывшего мэра Лейпцига; генерала Бека. Другими немецкими генералами, упомянутыми далее в качестве членов этой оппозиционной группы, являются Гальдер, Цейтлер, Хойзингер (начальник штаба Цейтлера), Ольбрихт (начальник германской армейской администрации), Фалькенхаузен и Рундштедт. В отношении Цейтлера было сообщено, что тот был привлечен Хойзингером и Ольбрихтом на основании того, что он должен принимать участие в любом плане для того, чтобы достигнуть упорядоченной ликвидации Восточного фронта и избежать, таким образом, обвинения за военную катастрофу там, чего он очень боится.
В апреле сего года эмиссары обратились к американскому представителю в Швейцарии и выразили от имени группы свое желание и готовность изгнать Гитлера и нацистов. Было заявлено, что группа сможет оказать достаточно влияния на германскую армию для того, чтобы заставить генералов, командующих на Западе, прекратить сопротивление союзным высадкам, как только фашисты будут изгнаны. Условие, при котором эта группа соглашается действовать, выражалось в том, чтобы она имела дело непосредственно с Соединенным Королевством и Соединенными Штатами после свержения фашистского режима. Как прецедент для исключения СССР из всех переговоров она привела недавний пример с Финляндией, которая, по их утверждениям, имела дело исключительно с Москвой».
В конце записки указывалось, будто представитель США ответил эмиссарам, что его правительство не примет никаких предложений, предполагающих их рассмотрение без участия СССР, и что политика союзников по вопросу безоговорочной капитуляции Германии остается в силе.
В день передачи советскому правительству записки госдепартамента Черчилль заявил в палате общин, что Британская империя будет вести борьбу до безоговорочной капитуляции Германии и не согласится ни на какие сделки в стиле 14 пунктов Вильсона. Совпадение клятвенных заверений Вашингтона и Лондона отдавало нарочитостью и, по опыту, должно было больше настораживать, чем успокаивать.
Памятная записка от 24 мая 1944 года – документ по-своему уникальный. Он появился на свет, поскольку шило в мешке таить было дальше невозможно. Покушение на Гитлера перестало быть призраком, ускользающим от света. Исполнители ждали приказа и случая. Устранение главы режима должно было повлечь последствия, по сути повторявшие итальянский прецедент. Как сообщал еще в августе-сентябре 1943 года А. Даллес, в генерал-полковнике Беке заговорщики видели «немецкого Бадольо», тогда как военные и консервативные круги рассчитывали на Гиммлера в качестве «моста к западным державам».
Сценарий перехода Германии из нацистского в «нормальное» состояние прорабатывался при деятельном участии А. Даллеса и его правой руки Геро фон Шульце-Гэверница. В записке для Москвы, однако, этот сценарий подавался как задумка самих заговорщиков. США, разумеется, против, но что можно поделать, если немцы де-факто прекратят сопротивление только на Западе? Как верный союзник, Вашингтон постарается сломать «своеволие» немцев, для чего американским войскам, возможно, придется пройти через всю Германию к линии, на которой «застрял» вермахт на Востоке.
Записка вместе с тем предупреждала советскую сторону, что у Соединенных Штатов появился запасной вариант и он может получить развитие, коль скоро в антигитлеровской коалиции обострится дефицит взаимопонимания. Так оно, вероятно, и случилось бы, не повели судьба иначе, не испорти она западным державам их сложную игру.
Над запиской американцы, чувствуется, колдовали долго. Да слишком велик был набор исходных противоречий, если в предложенной советской стороне редакции их удалось устранить лишь частично. Начальное «недавно» раскрывается затем «в апреле». Значит, прошло не менее месяца по официальной версии. «Американские официальные представители» превратились по ходу изложения в одного «представителя». Он не назван, хотя речь идет об А. Даллесе. И т. п. Попробуем проанализировать эти и ряд других положений записки.
Провал «Цитадели» выбил спесь даже из таких прислужников Гитлера, как Манштейн, Клюге, Кюхлер, эсэсовские генералы Хауссер и Дитрих. Война проиграна безвозвратно – это знали все. Зыбкие надежды связывались с изобретением «больших политических решений». Клюге и другие считали, что «при своевременном взаимопонимании с англосаксами еще можно стабилизировать Восточный фронт вдоль старой восточной границы Польши и сделать его неприступным». Поскольку помехой для договоренности являлся Гитлер, признавалось необходимым отстранить его от власти. Герделеру поручалось позаботиться о том, чтобы США и Англия «правильно повели себя».
Беседу с Клюге и Беком на квартире у Ольбрихта (сентябрь 1943 года) Герделер считал днем рождения заговора 20 июля 1944 года. Памятуя о давних связях Бека, Герделера и их единомышленников с англичанами и американцами, трудно назвать случайным, что в то же самое время начальники штабов США и Англии обсуждали варианты поворота дополнительных сил вермахта против СССР. Скорее всего, дата рождения заговора стала и днем зачатия памятной записки от 24 мая.
Естественно, ни о какой «упорядоченной» и любой другой «ликвидации Восточного фронта» заговорщики речи не вели – ни в своем кругу, ни с американцами. Это – неуклюжая попытка самого госдепартамента создать в Москве впечатление, будто дело ведется к капитуляции перед антигитлеровской коалицией в целом, может быть, чуть разорванной во времени и внешне по-разному обставленной, но капитуляции. Ничего подобного Герделер, Бек, Ольбрихт, Вицлебен на уме не держали.
Во многих исследованиях встречаются утверждения насчет вызревания в Германии, наряду с правоконсервативным, либерально-национального и даже просоветского заговоров. Отсюда торят тропу к умозаключению: США и Англии не оставалось иного, как перестраховки ради вступить в тайную связь с группой Бека-Герделера. В какой-то степени дезинформаторам легче дается их ремесло, когда на другой стороне отдельные участники покушения 20 июля беспричинно подрумянивались, а некоторым группам присваивался ранг «демократическое сопротивление».
Женщинам и мужчинам, бросавшим вызов Гитлеру, не откажешь в самоотверженности. Многими повелевал долг. «Ради чести», собственной и Германии, они шагнули в бессмертие. Марион Дёнхофф в воспоминаниях о своих друзьях дает тому неоспоримые свидетельства и непоколебимые поручительства. Но достаточно часто борьба против нацизма велась на несколько другой основе.
Аргумент Герделера, Хасселя, Зольца цу Тротта: если Запад оттолкнет заговорщиков, не дав им минимума из просимого, то «большинство» оппозиции повернется к Востоку, – был продолжением игры, принесшей германскому империализму щедрый урожай в 20-30-х годах. Гестапо с пристрастием изучало вопрос о «восточных контактах» оппозиции. Его вывод гласил: «Группа сопротивления была едина (за исключением Рейхвейна и Лангбена) в том, что, во-первых, на перспективу плодотворное сотрудничество возможно только с Западом, но не с большевиками; во-вторых, колоссально нарастающая мощь Советов представляет столь большую опасность для Центральной Европы, что мы можем защищаться лишь совместно с Англией и Соединенными Штатами».
В докладе А. Даллеса Доновану от 7 апреля 1944 года говорилось: Гизевиус доставил донесение от «черной капеллы», в котором констатировалось – «ситуация в Германии быстро меняется, и можно определенно предвидеть окончание военных действий в Европе». Заговорщики «желают теперь и готовятся начать акцию, имеющую целью свергнуть нацистов и обезвредить фюрера». Непременное условие, которым они обставляют свои действия, – гарантия того, что группа будет вести переговоры исключительно с англосаксонскими державами. Настоятельная цель группы, продолжал Даллес, «уберечь Центральную Европу от того, чтобы она попала под влияние Советов – фактически или идеологически». Они, утверждал резидент, не хотят, чтобы «нацистский тоталитаризм» сменился «новым крайне левым тоталитаризмом».
Через О. Иона сообщение «черной капеллы» было сдублировано на англичан. Донован немедленно доложил телеграмму Даллеса президенту, госсекретарю, Объединенному комитету начальников штабов, Эйзенхауэру. Началась оживленная переписка между Вашингтоном, Лондоном и Берном, уточнявшая детали.
Тем временем 13 мая 1944 года через Гизевиуса поступило новое, еще более драматическое, как пишет А. Браун, предложение, перекликавшееся с «планом Германа». Заговорщики выражали готовность помочь американо-английским войскам войти в Германию, если США и Англия согласятся «позволить им (немцам) сохранить Восточный фронт». При проработке этого дополнительного предложения было (на уровне руководителей ведомств) условлено оставить президента на какое-то время в неведении. Заглавную роль перенимал госдепартамент, благо он не слишком педантично трактовал формулу безоговорочной капитуляции.
За двадцать дней до открытия операции «Нептун» («День Д») К. Хэллу был направлен документ, озаглавленный «Попытки немецких генералов и гражданской оппозиции добиться сепаратного перемирия». В документе говорилось: «С самого начала 1944 года с находившимися в Берне представителями Управления стратегических служб периодически вступали в контакт эмиссары германской группы, предлагавшей попробовать свергнуть нацистский режим». В эту группу входили Вильгельм Лейшнер, «лидер социалистов и бывший министр внутренних дел земли Гессен»; Ганс Остер, «генерал, бывший человек Канариса, его правая рука, арестованный гестапо в 1943 году, находившийся после освобождения под постоянным наблюдением и отстраненный недавно от всех официальных обязанностей по приказу (фельдмаршала Вильгельма) Кейтеля (шефа германского Верховного командования)»; Карл Герделер, «бывший обер-бургомистр Лейпцига», и генерал Людвиг Бек, «бывший начальник германского Генерального штаба». Недавно, говорилось далее в документе, к группе заговорщиков примкнули фельдмаршал фон Рундштедт и генерал барон Александр фон Фалькенхаузен, германский военный губернатор в Бельгии, «который был бы готов прекратить сопротивление и оказать помощь высадке войск союзников в случае, если нацистский режим будет свергнут».
Группа планировала «предпринять подобные же шаги и для принятия в стратегических пунктах Германии воздушно-десантных соединений союзников». Группа выражала готовность действовать при условии, что «после свержения нацистского режима она будет иметь дело только непосредственно с союзниками… Тем не менее группа выразила готовность сотрудничать с любыми левыми элементами, кроме коммунистов».
Совпадения с памятной запиской от 24 мая 1944 года очевидные, но и разночтения выразительные. В сообщении советской стороне «инициатива» немцев датировалась апрелем, а Хэллу (опять же неверно) докладывалось, что переговоры велись с начала года. Антисоветский момент в бумаге для госдепартамента выпячивается, видимо, для придания плану Управления стратегических служб большей привлекательности. Более или менее правдоподобной является лишь версия об «одной группе», так как попытки в начале 1944 года объединить оппозиционеров разных течений не увенчались успехом по причине несовместимости буржуазно-либеральных взглядов, развивавшихся в «кружке Крайзау», и реакционных идей Герделера, которого Мольтке прозвал за пустопорожнюю болтовню «немецким Керенским». Речь велась о «сепаратном перемирии», а не о капитуляции, в любом случае не о капитуляции перед антигитлеровской коалицией.
Весной 1944 года А. Даллес энергично подталкивал администрацию к ревизии требования о безоговорочной капитуляции. Квинтэссенция его докладов в Вашингтон состояла в том, что «„немецкая военная оппозиция“ вынуждена будет бездействовать, пока не получит заверений (обещаний) от Запада». Формально предложение от имени группы Бека-Герделера о сотрудничестве с США и Англией в момент высадки союзников во Франции возникло после того, как демарши А. Даллеса остались без ответа. Так называемое донесение Гизевиуса, по-видимому, должно было придать больший вес аргументам и соображениям самого резидента.
При согласии западных держав на сепаратные действия Бек и Герделер обещали, что главнокомандующие на Западном фронте Фалькенхаузен и Рундштедт получат приказ немедленно прекратить сопротивление и тем облегчат высадку союзников во Франции и, более того, позаботятся о том, чтобы воздушно-десантные войска союзников овладели ключевыми пунктами в самой Германии. «Если нужно сначала обращаться к Москве, – подчеркивали заговорщики, – то для сего имеются другие силы, но не эта группа».
Как замечает биограф Герделера, после оккупации англо-американскими войсками всей Германии должны были начаться мирные переговоры между победителями и побежденными с непременным участием нового германского правительства, благодаря которому «решающая схватка значительно сократилась» и относительно признания которого западные державы должны были заранее принять твердые обязательства. «Весьма сомнительная перспектива», – пишет Риттер, – но все-таки значительно лучше, чем «безоговорочная капитуляция в полном объеме! И все же лучше, чем капитуляция после завоевания Берлина русскими».
В начале мая 1944 года через Гизевиуса поступило предложение от «группы военных из Берлина», предусматривавшее высадку при поддержке мятежных соединений вермахта в районе германской столицы трех воздушно-десантных дивизий американцев. Кроме того, крупные десанты должны были быть сброшены в окрестностях Гамбурга и Бремена. Не исключалось содействие высадке союзников на французском побережье. В свою очередь, надежные части заговорщиков из района Мюнхена изолировали бы Гитлера и его окружение в Оберзальцберге. Согласно А. Даллесу, эта разновидность плана была воспринята как «фантастическая».
В конце мая или начале июня 1945 года на встречу с А. Даллесом в Швейцарию выезжал фельдмаршал фон Браухич. От имени группы военных он предложил мир на следующих условиях: армия свергает Гитлера; создается военное правительство, которое пойдет на безоговорочную капитуляцию; советские войска не должны участвовать в оккупации какой бы то ни было части германской территории. Предложения Браухича были доложены в Вашингтон. По данным советской разведки, госсекретарь известил Даллеса, что переговоров с немцами в отсутствие других союзников американцы вести не будут.
На чем же американцы и заговорщики формально разошлись? Оппозиционеров смущала неопределенность принципа безоговорочной капитуляции. В точном истолковании и при добросовестном применении он предполагал капитуляцию перед всеми противниками одновременно. Отказываясь капитулировать также перед Советским Союзом, немецкие реакционеры рассчитывали выторговать «для Германии», или, если отсеять шелуху, для ее «элиты» некоторые послабления, кои, по крайней мере в недалеком будущем, сложатся в конструкции сотрудничества на общей идейной базе. Далее, группа Бека-Герделера добивалась от западных держав определенных заверений по территориальным и ряду государственно-политических вопросов. Их нельзя было дать, не вступая в прямое противоречие с тегеранскими решениями «большой тройки» и, очевидно, представлениями Рузвельта.
Идти на открытый разрыв с СССР, на авантюру с необозримыми последствиями, вдвойне необозримыми, поскольку оппозиция в деле себя никак не показала, или реализовывать план «Оверлорд», предоставляя немецким генералам и политикам шанс воспользоваться ситуацией и как бы от себя распустить Западный фронт? Выбрали второе, дав ясно понять немецким клиентам, что политику им придется отложить до лучших времен, и назвав штаб Эйзенхауэра в качестве ведущего партнера для обсуждения всех деталей сепаратного прекращения огня.
Ключевое значение приобретало устранение Гитлера. Оно почти автоматически должно было инициировать благоприятные для демократий процессы внутри Германии, кто бы ни нанес режиму роковой удар. А. Даллеса не смутило бы, если бы «антинацистскую операцию» осуществил, скажем, Гиммлер.
Р. Х. Смит проводит взаимосвязь между американо-немецкими контактами по разведывательным каналам и уклонением США от координации с СССР планов военных действий против Германии. Можно проследить еще одну взаимозависимость – между развитием военной обстановки и темпами переговоров в Европейской консультативной комиссии, на которых вырабатывались основополагающие документы, касавшиеся капитуляции Германии и зон ее оккупации, на чем еще придется остановиться чуть ниже.
Отказ Белого дома санкционировать перевод переговоров с группой Бека-Герделера в официальное политическое русло не понудил Даллеса оборвать с нею контакты и дезавуировать ранее данные заговорщикам обещания. Напротив, резидент всячески их подбадривал, но сам отдавал теперь предпочтение «практикам», вместо «идеологов».
12 и 15 июля Даллес сообщал в Вашингтон о предстоявшем устранении главы нацистского режима, словно о решенном деле. Он не счел нужным добавить, как и отметить это позже в своих книгах, что в июне 1944 года от него исходило поручение Гизевиусу сообщить Беку: «Времени для дополнительных дискуссий больше нет, настала пора действовать».
Полковник Клаус граф Штауффенберг, благодаря личным качествам которого заговор против Гитлера обрел конкретность, являлся одним из редких в оппозиции деятелей, готовых к самопожертвованию на благо «национальной Германии». А. Даллес подозревал К. Штауффенберга в повышенном интересе к «проблемам отношений с Востоком и к возросшему значению России в Европе», даже в симпатиях к национальному комитету «Свободная Германия». Несогласие Штауффенберга с сектантством группы Бека-Герделера Даллес интерпретировал как склонность к кооперированию с «коммунистическим подпольным движением».
К. Штауффенберг плохо вписывался в реакционные идейно-политические координаты, которые отстаивали Герделер и прочие «старики». Последних, конечно, никак не вдохновляло, что «начало конца всего военного развития» полковник в своем анализе развития связывал с «русским походом, который начался приказом об уничтожении всех комиссаров и изведением голодом военнопленных и продолжился охотой на людей для получения рабочих рук». Им не могло нравиться, что Штауффенберг поддерживал личную связь с такими «прорусскими» фигурами, как бывший военный атташе в Москве генерал Кестринг, который настойчивее других пытался отсоветовать Гитлеру нападать на СССР. Граф, как и члены «кружка Крайзау», не проявлял аллергии к социал-демократам, профсоюзникам и даже коммунистам. Это принималось «стариками» почти за измену, во всяком случае за нечто несовместимое с канонами «немецкого офицерства».
Сомнения по поводу идейного и политического кредо К. Штауффенберга – похоже, без Гизевиуса здесь тоже не обошлось – стали достоянием А. Даллеса. Они преломились в суждениях и воспоминаниях резидента в характерной для него манере. С тяжелой руки Даллеса спекуляции пошли после войны гулять по страницам различных публикаций, авторы которых, однако, не потрудились представить весомых данных в подтверждение своих догадок или наветов. О доказательствах нельзя и говорить.
В этом контексте напрашивается совсем другая мысль: нелепость или опять совпадение – излишняя осведомленность и подозрительность спецслужб, а также «двойников» типа Гизевиуса (в немецком случае) – предопределили роковой исход для генерала Делестрена и Мулена их поездок в Лондон, а для А. Зефкова и Ф. Якоба, Ю. Лебера и А. Рейхвейна – установление контакта с верхушечной оппозицией в Германии? «Центристско-социалистическое правительство», задуманное американской разведкой в августе 1943 года, должно было являть собой ширму или кляп для возмутителей общественного мнения, чтобы сподручней было добиваться задуманного антисоветского разворота событий, но никак не служить заменой консерваторам.
По сведениям, собранным гестапо, Штауффенберг весной 1944 года несколько раз выходил на связь с англичанами. Помимо вопросов чисто военных, англичане уточняли списки лиц, с которыми могут вестись переговоры. После ареста Герделер показал, что полковник неоднократно говорил ему о возможностях доводить свои сообщения непосредственно до Черчилля. Через Гизевиуса и Йона Штауффенберг имел выход на высшее американское командование.
Накануне вторжения союзников во Францию ядро антигитлеровской фронды составляли фельдмаршалы Роммель и Вицлебен, военный губернатор оккупированной части Франции генерал Штюльпнагель, комендант Парижа генерал Бойнебург-Ленгсфельд, командующий немецкими войсками в Бельгии и Северной Франции Фалькенхаузен, генералы Тресков, Хаммерштейн, Остер, Томас, Вагнер, Ольбрихт. Возглавлял военную группу генерал-полковник Бек. Хотя фельдмаршал Рундштедт отказался примкнуть к заговору, все основные силы вермахта, размещенные во Франции и Бельгии, а также резервные соединения в самой Германии, как и войска связи и тыловые службы, оказались под началом противников Гитлера. При слаженных, решительных действиях оппозиция объективно была в состоянии дезорганизовать Западный фронт и открыть границы рейха войскам США и Англии. Американских и британских деятелей, ответственных за высадку, эта возможность весьма привлекала, а ручательства Даллеса за Бека и Герделера вселяли некоторую уверенность.
Как показали следователям гестапо Штрюнк и Герделер, Гизевиус (со ссылкой на Даллеса) информировал заговорщиков, что Эйзенхауэру даны инструкции не требовать от правительства Бека-Герделера, в случае его создания, безоговорочной капитуляции. Если такие инструкции имелись – косвенные данные это не исключают, – они наставляли на благожелательное, милостивое обращение с новым правительством и фактическое выхолащивание безоговорочной капитуляции. Но при определенных условиях Вашингтону и Лондону было выгодней инсценировать распад централизованной власти в рейхе, чтобы каждый немецкий командующий стал сам себе головой, чтобы никто не мог отдать приказ о повсеместном прекращении огня, и, таким образом, США и Англия не были бы формально в ответе за продолжение сопротивления немцев на Восточном фронте. Примерно так, как оно и получилось в апрельско-майские дни 1945 года.
Итак, 6 июня 1944 года передовые части американцев, англичан, канадцев вступили на землю Нормандии. В ночь на 6 июня, одновременно с выходом в море армады кораблей и «плавсредств», авиация союзников обрушила тысячи тонн бомб на артиллерийские батареи, штабы, скопления гитлеровских войск, аэродромы, транспортные узлы, очертив район десантирования. А еще несколькими часами раньше 2395 самолетов и 847 планеров сбросили в тыл немецким позициям тысячи парашютистов. Французские силы Сопротивления, координировавшие свои действия со штабом Эйзенхауэра, перерезали немцам проводную связь, расстроили энергоснабжение, прервали движение по железным и шоссейным дорогам.
Немцы, знавшие о подготовке вторжения и ожидавшие его, вдруг оглохли и ослепли. «Неуклюжестью» немецкой разведки, которая, добыв сведения о месте и времени вторжения («6 или 7 июня в районе Нормандия-Бретань»), будто бы «упустила» передать их по инстанции, подобного не объяснить. Как следствие, ни Роммеля, ни Дальмана (командующий 8-й армией), ни Дитриха в решающий момент не оказалось на своих командных пунктах. Батальонным, полковым, дивизионным командирам оставалось заниматься самодеятельностью.
При расследовании покушения 20 июля выяснилось, что в абвере лишь два начальника отделов – Гелен («Иностранные армии Востока») и Герке (транспорт) – не были втянуты в заговор. Полковники Ханзен (преемник Канариса) и Рённе (начальник отдела «Иностранные армии Запада») активно участвовали в подготовке переворота. Перед началом операции союзников в Нормандии Рённе был уполномочен войти в контакт с англо-американским командованием для содействия высадке союзных войск и обеспечения их скорейшего продвижения через Западную и Центральную Европу к Эльбе (?) «до того, как туда придут русские».
По поступлении сведений о воздушных десантах фельдмаршал Рундштедт приказал в ночь с 5 на 6 июня двум танковым дивизиям резерва двинуться из района западнее Парижа к устью Сены. В шестом часу утра он получил из Ставки Верховного главнокомандования указание остановить маневр, ибо, как говорилось в телеграмме, «пока трудно с уверенностью установить, где высадятся главные силы, и, кроме того, Гитлер еще не принял никакого решения». В 14.20 того же дня последовало разрешение продолжить задуманную Рундштедтом переброску войск, но время было упущено. Англо-американская авиация безраздельно господствовала в воздухе и делала почти невозможным перемещение днем сколько-нибудь значительных частей противника. 6 июня авиация западных держав совершила 10 535 вылетов. Люфтваффе – 319, из них лишь 12 в район высадки. Бездействовали немецкие ВМС.
Нет, не только по техническим причинам – разрушение узлов и линий коммуникаций, неосведомленность Берлина о масштабах и диспозиции вторжения, отсутствие вдоль Атлантического побережья сплошной линии обороны – потребовались недели на налаживание централизованного управления действиями частей и соединений вермахта на Западном фронте. То, чем кичились немецкие генштабисты, – умением в считаные часы с нуля готовить операции величайшей сложности, – словно было забыто. Отлаженный и до поры до времени почти без заминок функционировавший милитаристский механизм сбился с ритма. Понятно, в чрезвычайных условиях, в которых очутилась Германия, новые наступательные операции типа «Везерюбунг» стали затруднительны. Но с другой стороны, в это же самое время на Восточном фронте немцы показывали высокое оперативное и тактическое мастерство именно в обороне. Значит, на Западе и в отношении Западного фронта превалировали иные факторы.
Первый ясен: во Франции, Бельгии и Голландии вермахт располагал ограниченным количеством сил и боевой техники для отражения широкомасштабного вторжения. На момент высадки союзников там дислоцировались по номинальному счету 58 дивизий рейха, объединенных в группы армий «Б» и «Г». Почти во всех дивизиях недокомплект достигал 20–30 процентов, а более 20 дивизий состояли из солдат старших возрастов и подростков 17 лет, не прошедших надлежащей выучки. 33 дивизии относились к «стационарным» по причине отсутствия у них транспортных средств. Большинство танковых дивизий (всего – девять), вместо положенных 200 танков, имело в наличии по 90-120 боевых машин. Войска были лишены прикрытия с воздуха. При десантировании союзники превосходили немцев по самолетам в 61,4 раза. Всего у немецкого командования было на Западном фронте 526 тысяч человек в сухопутных войсках, 6700 орудий и минометов, 2000 танков и самоходных артиллерийских установок, 160 боевых самолетов.
Основные работы по укреплению обороны в предполагаемых районах вторжения начались лишь в ноябре 1943 года, когда Роммель принял поручение покончить с существовавшей неразберихой. Ввиду нехватки сил и средств фельдмаршал поощрял прежде всего подводное минирование. Общее количество расставленных взрывных устройств при нем утроилось и достигло 6 миллионов единиц. Мощные оборонительные узлы были созданы между Кале и Булонью, а также на ряде островов. Однако гарнизоны и техника укрепрайонов никакой роли в отражении десантов не сыграли, так как вторгшиеся части союзников их попросту обошли. В зоне высадки союзников фортификационные работы были выполнены лишь на 18 процентов от плана (против 68 процентов в зоне Ла-Манша).
К 12 июня 1944 года в полосе десантирования пятнадцати полноценным дивизиям сил вторжения противостояло девять немецких дивизий, понесших в предшествовавшую неделю большие потери, прежде всего из-за непрерывной обработки их позиций с воздуха и моря. Значительные силы противника сковывали французские партизаны. В конце июня союзники довели численность своих экспедиционных войск на нормандском плацдарме до 875 тысяч человек. В зоне высадки было оборудовано 23 аэродрома. В случае энергичного движения на юг и юго-восток англичане и американцы не встретили бы серьезного сопротивления: здесь фронт был фактически открыт. Случился, однако, Дюнкерк наоборот – на несколько недель союзники остановились и ограничивались акциями местного значения по внешнему обводу плацдарма.
Отсутствовал опыт крупных наземных операций? Несомненно. Много брака наблюдалось во взаимодействии родов войск, свою роль играли трения между национальными группами, входившими в экспедиционный корпус. Довлело стремление ничем не рисковать, снизить во что бы то ни стало уровень собственных потерь.
На неофициальных переговорах в Лондоне (1015 июня) американские и английские начальники штабов обсуждали возможность как закрепления в районе высадки, так и отвода войск, если немцы усилят сопротивление и в течение 7–8 дней нанесут мощный контрудар. Сумей командование вермахта учинить в этот момент малые Арденны или хотя бы стабилизировать оборону, что они сделали при таком же примерно количестве сил первой линии в Италии, то англичане и американцы могли бы поднять паруса и взять курс назад – на Британские острова.
Неадекватная реакция Верховного командования вермахта (ОКВ) и командования армейских группировок на начало «Оверлорда» заставляет полагать, что, помимо заговорщиков, и другие лица, занимавшие важные посты, стояли за непротивление англо-американскому вторжению, за прекращение войны на Западе до того, как Красная армия вступит в пределы Германии, Австрии, Чехословакии, Венгрии, Балканских стран. Инертность в верхнем звене лишь частично и локально восполнялась напористостью командиров на местах, действовавших, не ожидая приказов, сообразно обстановке.
Оперативная пассивность союзников в июле 1944 года, когда законы борьбы предписывали массированное использование своего превосходства и растерянности противника, была прямо-таки показной. Само собой на войне такое не случается. Штаб Эйзенхауэра досконально знал, что происходило в немецком стане. Достаточно было смять сопротивление на переднем крае, продемонстрировать на паре примеров решимость без колебаний использовать козыри союзников, и почти все определилось бы само собой. Но к чему подставлять свой лоб под хотя бы шальные пули, если не сегодня завтра фюрера должны были смести, а США и Англию пригласить в Германию в качестве спасителей от большевиков?
Все это, порознь или вместе взятое, обнаруживает внутреннюю взаимосвязь во внешне противоречивом переплетении частностей и несуразностей. Если судить по фактам, не совсем случайно бомба в ставке Гитлера взорвалась в момент, когда накопление сил на нормандском плацдарме в основном завершалось.
Восстановим в памяти последовательность событий и эпизодов. Сразу после начала высадки генерал Тресков сообщил через Лендорфа Штауффенбергу: «Покушение должно совершиться. Если оно не удастся, все равно надо действовать в Берлине. Дело уже не в практической цели, а в демонстрации перед всем миром и историей того, что движение Сопротивления отважилось на решительный шаг». Тресков настаивал на роспуске явочным порядком Западного фронта и рекомендовал Штауффенбергу немедленно отправиться во Францию, чтобы через начальника штаба группы «Б» Шпейделя убедить Роммеля принять этот план.
Вариант – «распахнуть брешь, чтобы позволить прорыв союзников», – обговаривался между Роммелем, Шпейделем и Штюльпнагелем еще в мае. Тройка представляла его себе не как «бесформенный развал» фронта и не как капитуляцию. Военные думали о заключении без санкции Гитлера перемирия напрямую с Эйзенхауэром и Монтгомери, по которому немцы отошли бы из оккупированных стран за «западный вал». В ответ немедленно прекращались бы воздушные налеты на Германию. Вслед за тем должны были быть начаты сепаратные мирные переговоры. Предполагалось издать обращение к немецкому народу с разъяснением безнадежности ситуации и разоблачением нацистских преступлений. После ареста Гитлера власть перешла бы к правительству Бека-Герделера-Лейшнера.
Согласно следственным материалам гестапо, свои подходы к Эйзенхауэру и Маршаллу, минуя немецких политиков, торили в это время Ханзен и Штауффенберг. Граф надеялся, что сработает контакт «от военного к военному», о котором О. Йон договаривался с американским военным атташе в Испании, будто бы взявшимся доставлять Эйзенхауэру все сообщения от заговорщиков.
Управление стратегических служб США, как отмечалось, вело курс на приспособление верхушечной оппозиции и ее программы к оперативным планам штаба Эйзенхауэра и стратегическим замыслам Вашингтона. С членами оппозиционной группы с апреля 1944 года обращались как с агентами американских спецслужб, без того, однако, чтобы немцы об этом догадывались. В самой группе «старики» пытались выстроить свою субординацию. Герделер требовал от офицеров «беспрекословного исполнения приказов» и никакого вмешательства в политику. К. Штауффенберг твердо отклонил подобные притязания и, насколько позволяют судить документы, до конца июня держался взгляда, что Германия в состоянии успешно сыграть на разногласиях между западными державами и СССР и, если момент для устранения Гитлера не будет пропущен, новая власть, опирающаяся на вермахт, может стать весомым фактором в европейском раскладе сил.
Исходя из этого, К. Штауффенберг выступал против зауженного «западного решения», предполагавшего лишь отказ от сопротивления войскам США и Англии во Франции и содействие безоговорочной оккупации ими территории всей Германии. Он, констатирует Э. Целлер, верил в возможность перемирия, а не капитуляции на Западе, чтобы продолжать сопротивление на Востоке. К. Штауффенберг не был особенно высокого мнения об искусстве западного военного командования, что в контрасте с его оценками советских операций также давало пищу для вычислений, в какую сторону в конце концов полковник может склониться.
Роммель сблизился с Беком и другими заговорщиками в феврале 1944 года на им самим сформулированных условиях. Фельдмаршал возражал против физического устранения Гитлера. Он считал достаточным сместить его (с последующим возможным преданием немецкому суду), да и то лишь в случае отказа фюрера немедленно прекратить войну и добровольно уйти в отставку. Если бы, однако, попытки урезонить главу режима потерпели неудачу, Роммель не исключал «самовольных действий». До начала вторжения заметных шагов в осуществлении этих своих размышлений он не предпринимал: смущал Рундштедт, не желавший нарушать «солдатский долг».
29 июня 1944 года Рундштедт и Роммель доложили Гитлеру «деловую» оценку положения: наличными силами организовать оборону на Западе невозможно, и войну надо считать проигранной. «Пораженческие» настроения стоили Рундштедту поста главнокомандующего Западным фронтом. Его преемником стал (7 июля) Клюге.
9 июля Роммеля посетил Ц. Хофакер (доверенное лицо Штюльпнагеля и двоюродный брат Штауффенберга) и передал записку, в которой фельдмаршалу предлагалось собственным решением прекратить войну на Западе. Роммель заявил, что – независимо ни от чего и ни от кого – фронт продержится «максимально от 14 дней до 3 недель». Было условлено, что до 15 июля ему будет направлена дополнительная информация о подготовке к перевороту. Тем временем Роммель приступил к практическим приготовлениям по выходу из войны. В частности, был опробован канал радиосвязи с штабами сил вторжения, началось прощупывание настроений фронтовых генералов.
12 июля Роммель убедил Клюге в необходимости направить «ультимативное» послание Гитлеру и действовать, если глава режима не внемлет предъявленным требованиям. Шпейдель взялся известить Штюльпнагеля насчет готовности Роммеля проявить инициативу, если Клюге в очередной раз заколебался. Пока же засомневались Бек и Герделер: не поздновато ли устраивать покушение на Гитлера, может, лучше встать на путь пассивного сопротивления его приказам на Западном фронте, всячески облегчая американо-английским войскам выход на линию Кенигсберг-Прага-Вена-Будапешт?
К. Штауффенберг решил действовать так, как ему подсказывал собственный внутренний голос. Он получил доступ на оперативные совещания у Гитлера, будучи назначен (1 июля) начальником штаба армии резерва и первым помощником командующего этой армией генерала Фромма. 11 июля 1944 года Штауффенберг вылетел в Берхтесгаден (резиденция фюрера на юге Баварии), имея при себе взрывное устройство, но покушения не произвел, поскольку на совещании у Гитлера отсутствовал Гиммлер. Ближайшую следующую дату покушения он установил на 15 июля, о чем известил участников заговора за день. Ольбрихт привел в готовность резервные войска. Взрыва снова не последовало: в ставке не оказалось Геринга и Гиммлера, а Роммель и Клюге требовали обязательно убрать обоих во избежание осложнений с ВВС и войсками СС. Тревогу по армии резерва выдали за «учебную». Покушение состоится при ближайшей возможности, независимо от состава находившихся при Гитлере лиц, – таким было личное решение Штауффенберга.
Акция против Гитлера должна быть предпринята до конца июля – из этого исходил Даллес. Он ждал взрыва в Растенбурге («Волчье логово») или Берхтесгадене. В 16 часов 20 июля Даллес находился в своем бюро в обществе сотрудницы британской военной миссии в Берне Э. Визкеманн. Она вспоминает: «Позвонил телефон. Он (Даллес) отвечал коротко, так, как воспринимают новости, которых ждут. Положив трубку, сказал мне: „Совершено покушение на жизнь Гитлера в его штаб-квартире“. Я не была ошарашена, скорее озадачена: никто из нас не знал, удалось ли покушение».
Неудача, свидетельствует В. Хегнер, тягостно подействовала на А. Даллеса. «Никогда я не видел их (Даллеса и Гэверница) такими полностью подавленными, – писал В. Хегнер. – Они всегда надеялись, что посредством внезапного свержения Гитлера война окончится, прежде чем советские русские войдут в Берлин. Быстрое мирное соглашение с демократическим германским режимом предотвратило бы это. Но теперь все было потеряно: затягивание войны откроет русским проход на Эльбу, к сердцу Европы. Американская политика потерпела ужасное поражение».
Еще 15 июля 1944 года Роммель послал Гитлеру записку (попала по назначению 22 или 23 июля вместе с письмом Клюге от 21 июля), в которой напирал на необходимость «незамедлительно делать политические выводы из этого (безнадежного военного) положения». Перед отсылкой он изъял слово «политические», чтобы не провоцировать «бесполезные взрывы ярости». В это же время Герделер пытался побудить Клюге и Роммеля, не ожидая покушения на Гитлера, капитулировать на Западе и немедленно перебросить все войска на Восток, вынудив Гитлера «включиться в спасательную операцию или уйти в отставку».
Это интересно, пожалуй, для понимания того, насколько «идеологи» оппозиции завязли на «западном решении». Нечто подобное могло произойти даже при неудавшемся покушении на Гитлера 20 июля, не будь Роммель 17 июля тяжело ранен. «Сильный человек», которому предстояло развернуть Западный фронт на 180 градусов, оказался потерянным для заговора. Карточный домик и вовсе рассыпался после того, как струсил и пустился в бега Клюге.
Когда шок от взрыва в «Волчьем логове» угас, «друг другу противостояли, – отмечает П. Хоффман, – не военные, не вермахт против остатков режима, лишенного своего предводителя, а группа заговорщиков в руководстве армии резерва против всех остальных вооруженных сил и против полностью дееспособного руководства Третьего рейха». В несчетный раз немецкие генералы взяли сторону сильного. У верхушечного заговора не оказалось поддержки и последователей в самой армии и народе.
