Глава 32.
ТОРЖЕСТВЕННОЕ ЗАВЕРШЕНИЕ

Тем утром Юити не сделал ничего важного. До испытательного срока на должность в универсальном магазине отца Ясуко оставалась еще неделя. Благодаря любезности его тестя работа была ему обеспечена. Однако для проформы ему придется подвергнуться испытанию. В качестве подготовки было важно, чтобы он нанес визит тестю, как того требовал деловой этикет. Было бы неплохо сделать это как можно скорее, но ухудшающееся здоровье матери являлось серьезным предлогом для отсрочки.

Сегодня у Юити не было настроения идти к тестю. У него в бумажнике лежал чек на пятьсот тысяч иен. Юити в одиночестве отправился в район Гиндзы.

Трамвай остановился на станции Сукиябаси и, казалось, больше не собирался никуда ехать. Пассажиры выплеснулись на улицу и заспешили в направлении Овари-тё. В ясное осеннее небо плотными клубами поднимался черный дым.

Юити сошел с трамвая и смешался с толпой. Перекресток Овари-тё был уже забит людьми. Три красные пожарные машины остановились посреди толпы. Они выбрасывали длинные струи воды туда, откуда поднимался черный дым.

Огнем было охвачено большое кабаре. С этой стороны вид закрывало близлежащее двухэтажное здание, но время от времени поднимающиеся острые языки пламени блестели в черном дыму. Пожар перекинулся на окружающие магазины. Второй этаж соседнего двухэтажного строения уже горел.

Краска внешних стен, однако, все еще сохранила свою яркую и чистую привычную белизну. Толпа подбадривала криками одного из пожарных, который взобрался на кровлю, наполовину окруженную пламенем, и пожарным топориком разламывал крышу. Вид этих маленьких черных человеческих фигурок, играющих со смертью, казалось, пронзал сердца толпящихся людей удовольствием, – удовольствием, сродни непристойности.

Реконструируемое здание рядом с горящим, строением было окружено лесами. Несколько человек орудовали на лесах, предпринимая меры, чтобы не дать огню распространиться.

Огонь неожиданно стал издавать тихие потрескивания. Сюда не доносилось похожих на взрывы звуков, которые издавали горящие и падающие коньковые брусы и другие балки. Присутствовал какой-то монотонный гул, но он исходил от репортерского красного одномоторного аэроплана, кружащего над головами. Юити почувствовал что-то похожее на туман у своей щеки и прикрылся. Из дыры старого прогнившего шланга одной из пожарных машин, которая набирала воду из гидранта у обочины, фонтаном била вода. Она каскадом сбегала по улице. Водные брызги намочили витрину галантерейного магазина. От этого стало трудно различать служащих внутри магазина, суетившихся вокруг своих личных вещей и переносного сейфа, который они тащили наружу, обеспокоенные распространением пожара.

Потоки воды из шлангов время от времени прекращались. Было видно, как в небе струи отдергивались и низвергались на землю. В эти перерывы черный дым продолжал перемещаться под углом, гонимый ветром.

«Войска самообороны!  Войска самообороны!» – кричала толпа. Подъехал грузовик и остановился. Отряд стражей порядка в белых шлемах начал вылезать из кузова. Привезли лишь отряд полицейских, чтобы регулировать движение транспорта, но, кроме смеха, их появление ничего не вызвало. Толпа чувствовала зреющие внутри себя мятежные наклонности, которые могли вызвать приезд войск самообороны. Люди отступали перед приближающейся фалангой гвардейцев с дубинками по бокам. Слепая сила была устрашающей. Люди, один за другим, теряли свою волю, ими двигали силы, не подвластные им. Напор толпы, старающейся вернуться назад на тротуар, оттеснил людей, стоящих перед магазинами, назад к витринам.

У одного из магазинов группа молодежи, закрывающая собой большую дорогую витрину из цельного стекла, стояла, широко раскинув руки, и кричала: «Осторожно! Стекло! Осторожно! Стекло!»

Будто ночные бабочки, вьющиеся вокруг огня, люди из толпы по большей части не осознавали той опасности, которую могло представлять собой стекло.

Влекомый толпой, Юити услышал звук, похожий на треск фейерверка. Толпа наступала на воздушные шарики, которые какой-то ребенок выпустил из руки. Тут Юити заметил под ногами бегущих синюю деревянную сандалию гэта, которую пинало море ног.

Когда Юити удалось наконец выбраться из толпы, оказалось, что он может идти только в каком-то незнакомом ему направлении. Он поправил сбившийся галстук и пошел прочь. Он даже не взглянул в сторону пожара. Однако необычная энергия толпы вызвала в нём необъяснимое возбуждение. Поскольку идти ему было некуда, Юити бесцельно шел некоторое время и в конце концов забрел в кинотеатр, где показывали фильм, который ему не особенно хотелось смотреть.

Сунсукэ отложил красный карандаш в сторону.

Его плечи сильно затекли. Он встал и, растирая одно плечо, двинулся к большой библиотеке рядом с кабинетом. Почти за месяц до этого Сунсукэ избавился почти от половины своей коллекции книг. С возрастом ему казалось, что книги становились для него бесполезными. Он оставил только тс, что особенно любил, снял пустые полки и велел прорубить окно в стене, которая так долго не впускала в комнату свет с улицы. Койку, которую он держал в кабинете, чтобы при необходимости вздремнуть, он переставил в библиотеку. Там Сунсукэ устраивался поудобней и перелистывал страницы книг, стоящих в ряд на маленьком столике.

Сунсукэ вошел в кабинет и поискал что-то на полке с оригиналами произведений французских авторов, которая была довольно высоко. Он вскоре нашел нужную ему книгу. Это было специальное издание на рисовой бумаге – собрания стихотворений римского поэта Стратона во французском переводе. Он был последователем императора Адриана, который любил Антиноя, и писал стихи только о прекрасных мальчиках:

Тот, у кого медового цвета кожа, темные волосы и пронзительные черные глаза, по всей видимости, был родом из Малой Азии, как знаменитый восточный раб Антиной. Идеальная юношеская красота, о которой мечтали римляне второго века, была азиатской по своей природе.

Сунсукэ снова снял с полки «Эндмиона» Китса. Его глаза бегали по стихотворным строкам, которые он почти заучил наизусть. «Еще немного, – думал старый писатель. – Уже ничто не упущено в материале, из которого создаются видения, еще немного — и все будет закончено. Образ несокрушимого юноши будет готов. Как много времени прошло с тех пор, как я чувствовал такое сильное сердцебиение или такие беспричинные страхи, как раз перед завершением произведения. В момент завершения, в этот финальный критический момент, что появится?»

Сунсукэ вытянулся по диагонали на кровати и лениво листал страницы книги. Он прислушивался к окружающим его звукам. Жужжали хором осенние насекомые.

В углу книгохранилища все двадцать томов полного собрания сочинений Сунсукэ Хиноки, вышедшего только в прошлом месяце, стояли в ряд. Печатные золотые иероглифы блестели тусклым одноцветным сиянием. Двадцать томов повторения одного и того же глумления скукой. Как человек может только из вежливости ласково потрепать по подбородку некрасивого ребенка, старый автор лениво ласкал неразгибающимися пальцами ряд иероглифов на корешках своего собрания сочинений.

На нескольких маленьких столиках вокруг постели были разбросаны книги, открытые явно на той странице, что была прочитана в последний раз, их белые страницы напоминали крылья множества мертвых птиц.

Там был сборник стихотворений одного из поэтов школы Нидзй, «Тайхэйки» , открытый на страницах, рассказывающих о великом служителе храма Сига, копия «Окагами» , собственноручно переданная экс-управителем Кадзаном , собрание стихотворений сегуна  Ёсихиса Асикага, который умер молодым, и объединенное издание «Кодзики»  и «Нихон-сёки»  в роскошном переплете. В двух последних произведениях бесконечно повторялся мотив о том, как жизни многих юных и красивых принцев были прерваны в расцвете юности из-за разоблачения какой-нибудь грязной любовной истории, или бунта, или заговора, или они сами покончили с жизнью. Одним из них был принц Кару. Еще одним был принц Оцу. Сунсукэ любил разочарованных юношей древних времен.

Он услышал какой-то звук у двери кабинета. Было десять вечера. Приходить посетителям так поздно не было резона. Должно быть, это старая служанка несет чай. Сунсукэ открыл не глядя. Вошедший не был старой служанкой. Это был Юити.

– Вы работаете? – спросил он. – Я направился сюда так быстро, что служанка от удивления даже не успела сделать попытку остановить меня.

Сунсукэ вышел из библиотеки и посмотрел на Юити, стоящего посреди кабинета. Появление молодого человека было столь неожиданно, что казалось, будто он возник из тех самых книг, что Сунсукэ сосредоточенно изучал.

Они обменялись приветствиями. С тех пор как они виделись последний раз, прошло немало времени. Сунсукэ проводил Юити к стулу и пошел за бутылкой вина, которую он держал для гостей в буфете библиотеки.

Юити услышал скрип сверчка в углу кабинета. Комната была точно такой же, какую он видел в первый раз. На полочках с безделушками, окружающих окно с трех сторон, располагалось множество предметов древней керамики, их расстановка нисколько не изменилась. Красивая старинная резная ритуальная кукла была на своем изначальном месте. Нигде не было видно осенних цветов. Каминные часы в черном мраморе точно так же мрачно отсчитывали время. Если старая служанка забывала завести их, её старый хозяии, которого мало занимали повседневные заботы, не притрагивался к ним тоже, и через несколько дней часы обычно останавливались.

Юити огляделся. Он чувствовал, что этот кабинет хранит какую-то тайну. Познав первую радость, он посетил этот дом, в этой комнате ему Сунсукэ читал отрывок из «Помазания Катамита». Он пришёл в эту комнату, охваченный страхом перед жизнью, и советовался с Сунсукэ по поводу аборта Ясуко. Теперь он был здесь, безмятежен и спокоен, его не трогали ни прошлые радости, ни прошлые беды. Через некоторое время он обязательно вернет Сунсукэ пятьсот тысяч иен. Он будет освобожден от тяжкого груза, свободен от всякого контроля над своей личностью. Он уйдет из этой комнаты, чтобы никогда больше не возвращаться сюда.

Сунсукэ принес бутылку белого вина и бокалы на серебряном подносе и поставил перед гостем. Он уселся на подоконник с положенными на него подушками с рисунком в стиле Рюкю и наполнил стакан Юити. Его рука заметно дрожала, расплескивая вино, невольно напомнив Юити трясущуюся руку Кавады за несколько дней до этого.

«Этот старик на седьмом небе, что я пришёл к нему так быстро, – подумал Юити. – Нет необходимости поднимать денежный вопрос прямо сейчас».

Старик и юноша подняли тост. Сунсукэ в первый раз посмотрел в лицо этому красивому молодому человеку, на которое он до сих пор не мог спокойно смотреть. Он спросил:

– Ну, как дела? Как жизнь? Ты доволен ею?

Юити двусмысленно улыбнулся. Его молодые губы сложились в циничную усмешку: он уже научился цинизму. Сунсукэ продолжал, не дожидаясь ответа:

– С тобой могло произойти все, что угодно, – чего я не в состоянии выразить – возможно, несчастья, потрясения, неожиданности. Но в конце концов, они ничего не стоят. Это написано у тебя на лице. Полагаю, ты изменился внутренне. Но внешне ты остался таким, как я впервые тебя увидел. Твою внешность ничто не может изменить. Действительность не в силах оставить ни единой зарубки на твоей щеке. У тебя есть дар молодости. Такой несущественной мелочи, как реальность, это у тебя никогда не отнять.

– Я порвал с Кавадой, – сказал молодой человек.

– Это хорошо. Этого человека снедает собственный идеализм. Он испугался твоего влияния на него.

– Я имел на него влияние?

– Верно. На тебя реальность никогда не сможет воздействовать, но ты сам постоянно оказываешь влияние на реальность. Ты превратил реальность этого человека в вызывающее ужас существование.

Имя Кавады было упомянуто, но Юити сразу же упустил возможность сказать о пятистах тысячах иен, поскольку это спровоцировало бы поток нравоучений.

«С кем этот старик разговаривает? Со мной? – удивлялся Юити. – Если бы я его не знал, то вывихнул бы свои мозги, пытаясь осмыслить сумасшедшие теории Хиноки. Неужели он думает, что разговаривает со мной, когда мне нисколько не интересны эти надуманные теории, которые так его возбуждают?»

Взгляд Юити неосознанно переместился в темный угол комнаты. Казалось, старый писатель разговаривает с кем-то еще, стоящим позади Юити.

Ночь была тихой. Кроме звуков, издаваемых насекомыми, ничего не было слышно. Бульканье вина, наливаемого из бутылки, было таким, словно перекатывались драгоценные камни. Бокал из граненого стекла сверкал.

– Вот, выпей, – сказал Сунсукэ. – Сейчас осенний вечер. Ты здесь, у нас есть вино, что еще можно желать от этого мира? Сократ слушал пение цикад по утрам у небольшого ручейка, когда давал уроки красивому мальчику Федру. Сократ задавал вопросы и отвечал на них сам. Он открыл окольный путь достижения истины посредством задавания вопросов. Но никогда не получить вопроса от абсолютной красоты в естественном теле. Вопросами и ответами могут обмениваться только предметы в одной категории. Духовное и плотское никогда не смогут вести диалог.

– Духовное может только задавать вопросы. Оно никогда не может получить ответ, если только от эха. Я бы предпочел не быть в положении того, кто задаст вопросы и отвечает на них сам. Моя участь – задавать вопросы. Вот ты – красивое естество. Вот я – уродливая духовность. Это извечная схема. Никакая наука не может заставить их вести диалог друг с другом. Я не намерен умышленно преуменьшать своё духовное начало. В духовном есть множество удивительных вещей.

Но, Юити, мой мальчик, любовь – по крайней мере, моя любовь – не имеет даже и намека на надежду, которую питал Сократ в своей любви. Любовь рождается только из безнадежности. Духовное против плотского – доказательство превосходства духовности над такой непостижимой вещью, как любовь.

Тогда почему я задаю вопросы? Для духовного не существует иного способа доказать себя, как задать вопрос о чем-то еще. Духовное, которое не задает вопросов, ведет сомнительное существование…

Сунсукэ замолк. Он повернулся и открыл окно в нише. Выглянув через сетку от насекомых, посмотрел вниз в сад. Там слышался слабый шелест ветра.

– Похоже, поднимается ветер. Наступает осень. Здесь не жарко? Если жарко, не оставить ли окно открытым?

Юити покачал головой. Сунсукэ снова закрыл окно, а потом, глядя юноше в лицо, продолжил:

– Так вот. Духовное постоянно формулирует вопросы. Оно должно иметь запас таких вопросов. Созидательная сила духа в его способности создавать вопросы. Таким образом, высшая цель духовности состоит в создании вопроса как такового, короче говоря, в создании плотского. Но это невозможно. Хотя движение к невозможному – это приём духовного.

Духовность – это когда бесконечно умножаешь нуль на нуль, чтобы получить единицу.

Скажем, я спрошу тебя: «Почему ты так красив?» Ты сможешь ответить? Духовное с самого начала не ожидает ответа.

Он впился в Юити глазами. Юити попытался ответить на его взгляд, однако не нашел в себе силы посмотреть на Сунсукэ, будто его околдовали.

Красивый юноша помимо своей воли позволил на себя смотреть. Какая неистовая неучтивость была в этом взгляде! Он превращал предмет, на который был направлен его взгляд, в камень, лишал его воли, уестествлял.

«Конечно, этот взгляд обращен не на меня, – подумал Юити в ужасе. – Взгляд господина Хиноки, несомненно, направлен на меня, но тот, на кого господин Хиноки смотрит, явно не я. Еще один Юити, который не является мной, находится в этой комнате. Это само естество, тот Юити, который ничем не уступает древним статуям в их совершенстве». Юити ясно представил в своем воображении скульптуры красивых юношей. Явно еще один прекрасный юноша существовал в этом кабинете – юноша, который никогда не сжимается под обращенным на него пристальным взглядом.

Звук вина, льющегося в стакан, привел Юити в чувство. Он как будто спал с открытыми глазами.

– Пей, – сказал Сунсукэ, поднося свой бокал к губам и продолжая разговор. – Итак, красота, видишь ли, на этой стороне, однако, недостижима. Разве не так? Религия всегда ставит на другую сторону будущее существование, подальше, на некоторое расстояние. Расстояние, однако, в концепции человека, в общем, нечто, что можно пересечь. Наука и религия отличаются друг от друга только в отношении расстояния. Огромную туманность, которая находится на расстоянии в шестьсот восемьдесят тысяч световых лет, также можно достичь. Религия – это видение достижения, наука — это способ осуществления этого.

Красота всегда на этой стороне. Она в этом мире – в настоящем, к ней можно прикоснуться рукой. То, что наши сексуальные аппетиты могут испробовать, есть непременное условие красоты. Следовательно, чувственность является её неотъемлемой частью. Она подтверждает красоту. Однако красоту нельзя достичь, поскольку уязвимые места разума больше, чем что-либо другое, препятствуют её достижению. Способ, которым греки выражали прекрасное посредством скульптуры, был мудрым. Я – писатель. Из всей чепухи, которая была изобретена в наше время, профессия, которую я выбрал, самая худшая. Разве ты не считаешь, что для выражения прекрасного это самая неудачная и низкопробная из профессий?

Когда я говорю это, ты должен понимать, что я имею в виду. Красота есть природа в человеческой натуре, в условиях человеческого существования. Среди людей именно она правит человеком сильнее всего остального. Именно красота бросает вызов человечеству. Благодаря красоте душа не знает покоя.

Юити слушал. У него было такое ощущение, что рядом с ним скульптура красивого юноши точно так же обратилась в слух. В комнате происходило чудо. Однако после того как это чудо свершилось, в комнате воцарилось банальное спокойствие.

– Юити, мой мальчик, в этом мире существуют моменты, известные как критические, – говорил Сунсукэ. – Это моменты примирения духовного и плотского, союза души и плоти в этом мире.

Их проявление – ничто, если оно не доступно для людей, пока они живы. Возможно, живые люди могут вкусить такие моменты, но они не могут выразить их. Это выше человеческих сил. Ты спрашиваешь: «Тогда человеческое существо не в состоянии выразить сверхчеловеческое?» Это будет ошибкой. Действительно, человек не может выразить крайности в условиях человеческого существования. Люди не могут выразить наивысшие моменты, которые происходят с человеком.

Художник не может выразить все, точно так же, как экспрессия не способна на все. Экспрессия всегда находится под давлением альтернативных суждений. Экспрессия или действие? Теперь возьмем любовь. Любовь — это действие. Без действия человек не может любить. Поэтому он выражает её впоследствии.

Действительно важная проблема, однако, состоит в том, что существует нечто сочетающее в себе одновременно и экспрессию, и действие. Человеку известно только одно такое состояние. Это — смерть.

Смерть — это действие, но нет действия столь предельно унитарного, чем это. О нет, я ошибаюсь.

Сунсукэ улыбнулся.

– Смерть не выше истины. Самоубийство можно назвать смертью посредством действия. Человек не может родиться по собственной воле, но умереть по собственной воле он может. Таково было основное утверждение всех древних философов, покончивших жизнь самоубийством. Однако нет сомнений, что в смерти, в действии, известном как самоубийство, и в выражении того, что мы называем жизнью, и то и другое может происходить одномоментно. Критический момент должен ждать смерти. Похоже, можно доказать и обратное.

Высшее выражение жизни, занимающее в лучшем случае второе по важности положение, – это общая форма жизни минус альфа. К этому выражению добавь альфу жизни – и жизнь полна. Почему? Даже в процессе экспрессии люди продолжают жить, несомненно, из их жизни экспрессивность исключена, но они лишь симулируют временную смерть.

Эта альфа-как человек мечтает о ней! Мечты художников всегда связаны с ней. Все уверены в том, что жизнь заменяет экспрессию, обкрадывает выразительность точным изображением реальности. Точность, которую предопределяет существование, есть единственная форма точности. Для мертвых, насколько я знаю, небо, которое мы считаем синим, может тускло отливать зеленым.

Странно. Когда живые люди доведены до безысходности в попытке выразить это снова и снова, именно красота бросается их спасать. Именно красота учит, что человек должен твердо отстаивать свою точку зрения среди жизненных впечатлений.

И теперь мы видим, что прекрасное находится на грани между жизнью и чувственностью. Оно учит людей верить только в действенность чувственности. В этом отношении, на самом деле, мы можем понять, насколько красота логична для людей.

Когда Сунсукэ закончил своё высказывание, он тихо засмеялся и добавил:

– Это все. Нехорошо, а то ты еще заснешь от скуки.

Нет причин торопиться сегодня, в конце концов, ты давно здесь не был. Если тебе достаточно вина…

Сунсукэ увидел, что стакан Юити был все еще полон.

– А не поиграть ли нам в шахматы? Полагаю, Кавада научил тебя.

– Да, немного.

– Кавада был и моим учителем. Думаю, он не научил нас играть в шахматы настолько хорошо, чтобы мы смогли играть всю ночь напролет. Эту доску, – он указал на прекрасную старинную шахматную доску с расставленными фигурами, – я нашел в антикварной лавке. Вместо того чтобы пускаться во все тяжкие, теперь, видимо, мне осталось только играть в шахматы. Ты это переживешь?

– Я не против.

Юити не стал удерживать его. Он забыл, что пришёл сюда, чтобы вернуть пятьсот тысяч йен.

– Ты будешь играть белыми.

По обе стороны от шахматной доски мерцало в стаканах недопитое белое вино. Мужчины сидели молча, только слабый щелкающий звук переставляемых фигур нарушал тишину.

Пока они так сидели, в кабинете явно наличествовало присутствие кого-то еще. Юити несколько раз оглядывался через плечо на невидимую статую, которая наблюдала за перемещением шахматных фигур.

Невозможно было определить, сколько времени они таким образом провели. Они и сами не могли сказать, играли они долго или не очень. Если бы «критический момент», как называл его Сунсукэ, должен был бы наступить в такое время неосознанности в собственных действиях, он определенно остался бы незамеченным. Игра закончилась. Выиграл Юити.

– Я проиграл, – сказал старый писатель. Однако на его лице читалось удовольствие. Оно носило умиротворенное выражение, которого Юити никогда не видел прежде. – Я, наверное, слишком много выпил, и это меня сгубило. Давай сыграем матч-реванш. Может, мне лучше немного протрезветь… – Говоря это, он наливал воды из кувшина, в котором плавали топкие ломтики лимона, в чашку.

Он поднялся, держа чашку в руке:

– Извини, я на минутку. – И пошел в библиотеку.

Через некоторое время он улегся на постель, видны были только его ноги. Его безмятежный голос возвестил Юити из кабинета:

– Если я немного вздремну, то протрезвею. Разбуди меня минут через, двадцать-тридцать. Когда проснусь, я отыграюсь. А теперь подожди.

Юити пересел на подоконник. Для удобства он вытянул ноги и переставлял шахматные фигуры.

Когда Юити пошел будить его, Сунсукэ был мертв. На столике рядом с изголовьем, прижатая его наручными часами, лежала тандзаку – узкая бумажная полоска, на которой в спешке было торопливо написано: «Саёнара. В правом ящике письменного стола для тебя имеется подарок».

Юити разбудил служанку. Позвали семейного врача, доктора Кумэмуру. Врач выслушал рассказ обо всем, что произошло. Сначала причина смерти была неясна. В конце концов пришли к выводу, что это самоубийство, вызванное летальной дозой павипала, который Сунсукэ принимал ежедневно для облегчения невралгических болей в колене. У Юити спросили, не была ли оставлена записка. Он предъявил бумажную полоску. Когда открыли правый ящик письменного стола, там обнаружилось юридически оформленное завещание. В нём почти десять миллионов иен в виде имущества, недвижимости и других вложений были оставлены целиком и полностью Юити Минами. Двумя свидетелями были глава издательства, где публиковалось его полное собрание сочинений, старинный приятель Сунсукэ, а также начальник отдела, занимавшегося публикацией его книг. Они сопровождали Сунсукэ в нотариальную контору в Казумигасэки за месяц до этого.

План Юити вернуть пятьсот тысяч йен долга не осуществился. В довершение всего он пришёл в уныние от мысли, что вся его жизнь будет связана с десятью миллионами иен, посредством которых Сунсукэ выразил свою любовь к нему, хотя при подобных обстоятельствах уныние было совсем неуместным. Врач позвонил в полицейский участок. Для расследования дела приехал старший следователь вместе с детективом и следователем, ведущий дела о насильственной или скоропостижной смерти.

Во время расследования на все вопросы отвечал Юити. Врач вставлял несколько слов, и, казалось, не было ни малейшего подозрения в сговоре. Однако, увидев завещание, помощник полицейского инспектора принялся пристрастно расспрашивать Юити об их взаимоотношениях с покойным.

– Он – друг моего умершего отца и свел меня с моей женой. Он был для меня как второй отец, и я, со своей стороны, доставлял ему немало хлопот. Он всегда относился ко мне с большой привязанностью.

При этом мелком лжесвидетельстве глаза Юити наполнились слезами. Старший следователь принял эти слезы с профессиональной беспристрастностью. Он убедился в полной невиновности Юити.

Газетчики, которые, как всегда, были начеку, вошли и принялись донимать Юити точно такими же вопросами.

– Поскольку он сделал вас единственным наследником, то, должно быть, сильно вас любил, не так ли?

Это слово «любил» среди других слов, которое не имело никакого скрытого подтекста, пронзило сердце Юити.

Молодой человек сидел с серьезным лицом и ничего не ответил. Он вспомнил, что не сообщил своей семье о смерти Сунсукэ, и пошел звонить Ясуко.

Ночь кончилась. Юити не чувствовал усталости. Спать ему не хотелось, но его утомили соболезнующие и журналисты, которые толпились в доме с раннего утра, поэтому он сказал доктору Кумэмуре, что идет прогуляться.

Утро было ясное. Юити спустился с холма и посмотрел на трамвайные пути, уходящие в даль тихой улицы двойными блестящими рельсами. Большинство магазинов было еще закрыто.

«Десять миллионов йен, – думал молодой человек, переходя широкую улицу. – Но осторожней! Тебя может сбить автомобиль, и ты все испортишь».

Цветочный магазин только что распахнул свои двери. Ряды цветов и растений наклонились вперед во влажном застоявшемся воздухе.

«Десять миллионов йен! На них можно купить много цветов», – подумал молодой человек.

Неизъяснимая свобода тяжело давила ему на грудь, тяжелее, чем уныние долгой ночи. Когда он пошел быстрее, его шаги стали неловкими от усталости, вызванной тем, по всей видимости, что он всю ночь провел на ногах. Показалась станция метро. Юити было видно, как начинающий работать рано трудящийся люд устремляется к турникетам. Перед станцией уже выстроилась пара-тройка чистильщиков обуви.

«Сначала почищу туфли…» – подумал Юити.