Книга: Запретные удовольствия
Назад: Глава 21. ЧУТА В СТАРОСТИ
Дальше: Глава 23. ДНИ СОЗРЕВАНИЯ

Глава 22.
СОБЛАЗНИТЕЛЬ

Собравшись домой, Сунсукэ тотчас же принялся писать письмо Юити. Страсть, которая ушла с записями в старом французском дневнике, снова возродилась, и с кисти, которой он писал письмо, капали проклятия, лилась ненависть. Естественно, он был неспособен направить такую враждебность против Юити. Сунсукэ собрал весь свой гнев и использовал его, чтобы раздуть еще больше своё несгибаемое негодование против вагины.
Когда он немного охладился в процессе сочинительства, понял, что его эмоциональное письмо получилось не слишком убедительным. Это было не любовное письмо. Это был приказ. Он переписал его, сунул в конверт и лизнул языком покрытый клеем краешек. Твердая европейская бумага порезала ему губу. Он стоял перед зеркалом, прижимал носовой платок к порезу и бормотал:
– Юити сделает как я скажу. Это ясно. Приказы в этом письме не будут идти против его желаний. Та часть, которая ему не понравится, будет под моим контролем.
Сунсукэ расхаживал по комнате до глубокой ночи. Если бы он остановился хоть на минуту, ему обязательно привиделся бы образ Юити в отеле в Камакуре. Он закрыл глаза и согнулся перед трехстворчатым зеркалом. В зеркале, которое он не мог видеть, вспыхнуло видение обнаженного Юити, лежащего навзничь на белой простыне; его прекрасная сильная голова и плечи свесились с подушки на татами. Его шея слабо белела, возможно, из-за того, что на него падал лунный свет. Старый писатель поднял налитые кровью глаза и посмотрел в зеркало. Фигура спящего Эндимиона исчезла.

 

Весенние каникулы Юити закончились. Скоро начнется последний год его студенческой жизни. Это был последний выпуск, когда учились еще по старой системе.
На краю густой рощи, обрамлявшей пруд колледжа, многочисленные покрытые травой пригорки образовывали холмистый пейзаж, уходящий к спортивной площадке. Хотя небо было ясным, дул холодный ветер. Однако в обеденное время здесь и на близлежащих лужайках можно было видеть группки студентов.
Они лежали, вальяжно растянувшись, не обращая внимания на то, как они выглядят, сидели скрестив ноги, жевали хрупкие ростки травы, которые они сорвали, и наблюдали за спортсменами, оживленно двигавшимися по спортивной площадке. Один из атлетов прыгал рядом. Когда его тень, короткая в полдень, одиноко застыла на мгновение на песке, он смутился, замешкался, готовый обратиться к Всевышнему, и закричал:
– Эй! Быстрее сюда! Пожалуйста, поторопитесь и победите меня! Я умираю от смущения! Скорее! Ну же!
Спортсмен прыгнул в свою тень. Его пятки врезались в более темные следы под ними. Повсюду светило солнце, облаков не было.
Юити, облаченный в костюм, сидел на траве. Студент-филолог, углубившийся в изучение греческого, по его просьбе рассказывал ему сюжет «Ипполита» Еврипида.
«Конец Ипполита был трагичным. Он был целомудренным, незапятнанно чистым и невинным и умер от проклятия, веря в собственную невиновность. Однако амбиции Ипполита на самом деле были мелкими, его желания доступны любому».
Юный педант в очках декламировал монолог Ипполита по-гречески. Когда Юити спросил, что это значит, он перевел: «Мне бы хотелось победить всех мужчин Греции в играх и стать чемпионом. Однако я не против того, чтобы запять второе место в городе, если смогу жить счастливо с добрыми друзьями. Действительно, вот где настоящее счастье. И тогда безопасность даст мне больше радости, чем царю…»
Его надежды были такими же, как у всех, не так ли? «Видимо, нет», – размышлял Юити. Однако дальше этого мысли его не шли. Что же касается Сунсукэ, он думал бы так: «Такое, хотя и столь малое, желание Ипполита не могло быть исполнено. Таким образом, его желание было символом чистого человеческого желания, нечто выдающееся, блистательное».
Юити размышлял над содержанием письма, которое он получил от Сунсукэ. Письмо было по-своему завораживающим. Это был приказ действовать, не важно, сколь искусственным казался поступок. Более того, притом что доверие Сунсукэ считалось само собой разумеющимся, подобное действие имело встроенный предохранительный клапан, циничное богохульство. Но надо отдать должное – ни один из его планов не был скучным.
«Однажды я сказал ему, – вспомнил Юити, – что хотел бы отдаться чему-то, чему-то ложному, даже бессмысленному. Он вспомнил об этом и состряпал этот план. Господин Хиноки несколько подл по натуре». Он улыбнулся. В этот самый момент левофланговые студенты маршировали по двое и по трое на краю покрытого травой подъема. Ему пришла в голову мысль, что они тоже движимы теми же порывами, что и он.
Был час дня. Зазвучал колокол на часовой башне. Студенты вставали. Они стряхивали грязь и стебли травы, прилипшие к их формам. Пиджак Юити тоже носил следы легкой весенней пыли, сухой травы и приставшей земли. Приятель, отряхивавший его, снова пришёл в восхищение покроем пиджака, который Юити носил так небрежно.
Его друзья разошлись по классам. Юити, у которого было свидание с Кёко, направился к главным воротам. Там он увидел Джеки в студенческой форме, выходящего из трамвая вместе с другими учащимися. Это настолько удивило Юити, что он замешкался и не успел войти в трамвай.
Они обменялись рукопожатиями. Юити молча смотрел Джеки прямо в лицо. Стороннему наблюдателю эти двое наверняка казались не кем иным, как двумя беззаботными однокашниками.
Через некоторое время Джеки, громко посмеиваясь над изумленным Юити, повел его в тень деревьев, растущих вдоль улицы, сбоку от забора колледжа, украшенного политическими плакатами всех цветов и размеров. Он подробно объяснил причину своего переодевания. Он с первого взгляда мог определить юношу с такими же склонностями, что и у него, но в результате он пресытился приключениями подобного рода. Однако из тех же самых соображений соблазнения ему захотелось обмануть кого-нибудь целиком и полностью – того, кто будет гораздо более раскован, если его любовником станет товарищ по учебе. Тут будет взаимное уважение, отсутствие запретов и приятное ёдзё . Джеки заказал студенческую форму и с большой осмотрительностью отправился на охоту из Оисо в этот гарем молодых людей.
Джеки выглядел вполне довольным от громких похвал Юити его моложавости. Он спросил несколько обиженным тоном, почему Юити не появляется и не развлекается в Оисо. Он одной рукой обнимал дерево, элегантно скрестил ноги и с наплевательским видом барабанил пальцами по плакатам на заборе.
– Они делают одни и те же заявления вот уже двадцать лет, – буркнул вечный юноша.
Подошел трамвай. Юити распрощался с Джеки и уехал.

 

Кёко должна была встретиться с Юити в здании международного теннисного клуба, располагавшегося в окрестностях императорского дворца. Она играла в теннис до полудня. Переоделась. Поела. Поболтала со своими приятельницами. После их ухода она осталась сидеть в одиночестве в теннисном кресле.
Запах духов «Черный шелк», перемешанный со слабым запахом пота, исходил от нее, словно неуловимое беспокойство, подрывающее её сладостное утомление после физических упражнений в сухом безветренном воздухе. Кёко размышляла, не слишком ли сильно она надушилась. Она вытащила ручное зеркальце из темно-синей сумочки и посмотрелась в него. В зеркале не мог отражаться запах духов, но это её удовлетворило, и она убрала его назад.
Весной она не носила пальто светлых топов. Темно-синее пальто, которое она специально выбрала, было наброшено на белое кресло. Оно защищало её нежную спину от его грубого прикосновения. Сумочка и туфли были такого же синего цвета, а костюм и перчатки её любимого лососевого оттенка.
Нужно отметить, что Кёко Ходака нисколько не любила Юити. Её сердечко было чрезвычайно уступчивым. В легковесности её чувств была элегантность, которой не хватало общепринятой чистоты. Как только в глубине её сердца внезапно ярко вспыхивала на изумление искренняя тяга к самообману, она быстро исчезала, без всякого понимания с её стороны. Кёко имела единственную твердую легко выполнимую обязанность: никогда не следить за порывами собственного сердца.
– Я не видела его полтора месяца, – сказала она. – За все это время я ни разу не подумала об этом мужчине.
Полтора месяца! Чем же Кёко занималась? Бесчисленные танцы. Бесчисленные походы в кино. Теннис. Походы по магазинам. Всевозможные приёмы в министерстве иностранных дел, на которых она должна была присутствовать со своим мужем. Салон красоты. Прогулки на автомобиле. Бесполезные пересуды о любви и неверности других. Капризы и прихоти, которые возникали в процессе ведения домашнего хозяйства.
К примеру, писанный маслом пейзаж, который украшал стену лестничной площадки, был перевешен на стену у входа. Потом его перенесли в гостевую комнату. Затем она передумала и повесила его снова на лестничную площадку. Кёко устроила уборку на кухне и обнаружила пятьдесят три пустые бутылки. Она продала их старьевщику и на полученные деньги, добавив немного из своих карманных, купила настольную лампу, сделанную из бутылки из-под ликера «Кюрасо». Вскоре лампа ей разонравилась, и она отдала её подружке, получив взамен бутылку «Куантро». Её любимая овчарка заболела чумкой и через какое-то время испустила дух. Кёко проплакала три часа, на следующий день она забыла о ней.
Ее жизнь была заполнена неизмеримым количеством стильной чепухи. Так было со времени её девичества, когда она помешалась на коллекционировании английских булавок и заполняла ими все лаковые шкатулки. Та же самая лихорадка, которую у женщин бедняков называют «лихорадкой, вызванной образом жизни» , управляла жизнью Кёко. Но если она вела серьезный образ жизни, это ни в коей мере не препятствовало её легкомысленности. Серьезное существование без страданий затрудняет поиски выхода.
Подобно бабочке, которая впорхнула в комнату и бьется как сумасшедшая, не находя открытого окна, Кёко тоже жила своей беспокойной внутренней жизнью. Однако даже самая сумасбродная бабочка не склонна полагать, что комната, в которую она залетела, принадлежит только ей. Действительно, иногда выбившиеся из сил бабочки пытались сесть на цветок на пейзажах, бились о них и падали без сознания.
Никто не анализировал, состояние оцепенения, в которое Кёко, подобно бабочке, иногда впадала, – помрачение сознания при широко открытых глазах. Муж обычно думал про себя: «Опять. Началось». Подругам и кузинам на ум приходило одно: «Она снова влюбилась – на полдня, не больше».

 

В клубе зазвонил телефон. Это охранник у главных ворот осведомлялся, может ли он впустить мужчину по фамилии Минами. Вскоре Кёко увидела Юити, идущего через сосны по другую сторону прохода в огромной каменной степе.
Эта педантка с чувством собственного достоинства была довольна, что юноша пришёл вовремя на умышленно надуманное, отдаленное место встречи. Это давало ей достаточный предлог простить его за отсутствие внимания к ней. Она не стала вставать, она кивнула ему, держа руку с ярко накрашенными ногтями перед своим улыбающимся лицом.
– Прошло не так уж много времени с тех пор, как я видела тебя последний раз, но ты как-то переменился, – сказала она, частично как предлог, чтобы прямо посмотреть ему в лицо.
– Как?
– Гм. Появилось что-то от дикого животного.
Услышав такое, Юити громко рассмеялся. Кёко увидела ряд белых зубов плотоядного животного. Прежде Юити озадачивал её больше, он казался более покорным, хотя ему недоставало уверенности. Теперь он казался похожим на молодого льва, брызжущего кипучей энергией, его глаза светились юношеским недоверием.
Юити смотрел прямо на Кёко, не отводя взгляда. Взгляд был ласковым и в то же время грубо и без слов говорил о его желании.
«За то короткое время, что я его не видела, он прошел долгий путь, – подумала Кёко. – Должно быть, это школа госпожи Кабураги. Но теперь, когда между ними произошел разрыв и он больше не секретарь её мужа, я буду пожинать урожай».
Они почти ничего не слышали вокруг. Все, что они могли слышать, – это звуки теннисных мячей и ракеток, ударяющихся друг о друга. Тут были только счастливые голоса, и крики, и быстрый смех с затрудненным дыханием.
– Ты сегодня чем-нибудь занят, Ю-тян?
– Нет, я целый день свободен.
– У тебя какое-то дело? Ко мне, я имею в виду?
– Да нет. Я просто хотел вас увидеть.
– Как мило с твоей стороны.
Двое посовещались и выработали вполне приемлемый план: пойти в кино, потом поужинать, потом потанцевать. Перед этим они совершат небольшую прогулку. Правда, чтобы выйти из императорского дворца через ворота Хиракава , им придется пройти немалый путь. Тропинка вела мимо конно-спортивного клуба и пересекала мост позади конюшен. Затем она поднималась вверх, где находилась библиотека, и подходила к воротам Хиракава.
Их обдувал ласковый ветерок, Кёко почувствовала, что у неё загорелись щёки. Она на минуту забеспокоилась – уж не заболевает ли она. Хотя, в самом деле, сейчас же весна!
Красивый профиль юноши, идущего рядом, наполнял Кёко гордостью. Его плечо время от времени легонько касалось её плеча. Для неё был немаловажным тот факт, что вместе они составляют красивую пару. Причина, по которой Кёко нравился Юити, – чувство безопасности и уверенности в собственной красоте.
Между строениями конно-спортивного клуба и конюшнями находился просторный плац. Ветерок поднимал с земли клубы пыли и легким смерчем кружил над землей. Когда они переходили площадь, им встретилась шумная процессия с флагами. Это были старики из сельской местности – родственники погибших во Второй мировой войне, награжденных золотой звездой, – приглашенные посетить императорский дворец.
Процессия передвигалась медленно. Многие были обуты в гэта и настоящие старинные одежды со старыми мягкими фетровыми шляпами на головах. Несмотря на то, что была уже весна, из-под воротов многих из них высовывались края грубой ватной подкладки. Был слышен лишь звук усталых гэта и дзори , скребущих по земле, и клацанье вставных челюстей.

 

Проходя мимо Кёко и Юити, люди невольно задерживали на них свой взгляд.
Это был взгляд без малейшего намека на критику и одновременно высочайшей открытости. Множество глаз, словно черные камешки, хитро и пристально вглядывались в их лица. Юити ускорил шаг, но Кёко была невозмутима. Конечно же только её красота так поразила их.
Процессия странников прошла мимо, медленно направляясь к Агентству хозяйственной службы императорского дворца.
Юити и Кёко прошли вдоль конюшен и вышли на затененную тропинку. Они шли под ручку. Впереди был небольшой подъем с земляным мостом. Крепостной вал окружал холм. Рядом с вершиной росло одинокое вишневое дерево в редком окружении сосен.
Экипаж с одной лошадью спускался с холма и быстро проехал мимо двух пешеходов. Грива лошади развевалась на ветру, шестнадцатилепестковая золотая хризантема  проплыла у них перед глазами. Они взобрались на холм и увидели панораму города по другую сторону каменной стены.
Весь город лежал как на ладони, поражая своим видом воображение. Увертливые сверкающие авто, снующие туда-сюда, – какую суетливую жизнь они вели! Деловое полуденное процветание улицы Носики-тё по другую сторону рва! Вращение бесчисленных анемометров на метеорологической станции! С каким любовным напряжением подставляли они свои лопасти многочисленным ветрам, предлагая им такие чудеса! Как неутомимо они вращались!
Юити и Кёко вышли через ворота Хиракава. Они еще не нагулялись, поэтому некоторое время брели вдоль края рва. Совершая эту бесцельную полуденную прогулку, посреди автомобильных гудков и сотрясающего землю грохота грузовиков, Кёко почувствовала вкус настоящей жизни.

 

В тот день Юити определенно не покидало «ощущение реальности», хотя эта фраза и несколько неподходящая. Он был почти убежден, что воплощает в себе человека, каким ему больше всего хотелось быть. Эта осознанная красота, эта наполненность субстанцией были для Кёко особенно существенны. До сих пор юноша, казалось, заключал в себе лишь обрывки сексуальности. Его тонкие брови, глубоко посаженные глаза, изумительная переносица, его неумелые губы всегда доставляли Кёко удовольствие, но после простого перечисления этих составляющих оставалось ощущение, что не хватает чего-то самого важного.
– Ты определенно не похож на женатого мужчину! – Кёко широко открыла невинно-недоверчивые глаза, выпалив это заявление.
– Да, иногда я чувствую себя холостяком.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.
Кёко никогда не поднимала вопроса о госпоже Кабураги, а Юити тоже посчитал, что не стоит заводить разговор о Намики, который ездил с ними в Иокогаму. Подобная обходительность помогла им прекрасно ладить друг с другом, и мысль, застрявшая в уме Кёко, что он был обманут и брошен госпожой Кабураги, точно так же как она оказалась брошенной Намики, послужила её сближению с юношей.
Однако следует сказать, что Кёко больше не любила Юити. В этой её встрече с ним была лишь тихая радость, удовольствие. Она плыла по течению. Её действительно легкомысленное сердечко плыло по течению, словно семечко, уносимое ветром, опушенное белым пухом, как у семян чертополоха. Соблазнитель не всегда преследует женщину, которую любит. Такая женщина, как она, не обремененная ничем духовным, живущая внутренним ожиданием чего-то, в равной степени и мечтательница и реалистка, была готовой наживкой для соблазнителя.
В этом смысле госпожа Кабураги и Кёко были диаметральными противоположностями. Кёко игнорировала любую нелогичность, закрывала глаза на любую абсурдность, при этом не забывая собственной убежденности, что обсуждаемая сторона была непременно влюблена в нее. Заметив, как ласково относился к ней Юити и что он никогда не флиртовал ни с какой другой женщиной, – действительно, она была единственной, смотреть на которую, казалось, он мог без устали, – Кёко реагировала так, как можно было от неё ожидать. Она была счастлива.
Они обедали в клубе М. рядом с Сукиябаси. Этот клуб, на который недавно полиция произвела облаву из-за игорного притона, был местом сборищ американских эмигрантов и евреев. Во время Второй мировой войны, оккупации и корейской войны эти люди наживали себе капитал путем мелкой спекуляции. Под новыми с иголочки костюмами вместе с разнообразными татуировками из роз, якорей, обнаженных женщин, сердец, черных пантер и заглавных букв на обеих руках и груди они скрывали таинственные запахи бесчисленных портов стран Азии. Где-то глубоко в их голубых глазах блестели воспоминания об опиумных сделках и не стирающиеся из памяти виды порта где-то далеко, полного разноголосицы и изобилия мачт.
Пусан, Мокпхо, Дайрен , Тяньцзинь , Циндао , Шанхай, Амой , Гонконг , Макао, Ханой, Хайфон, Манила, Сингапур.
Даже после возвращения на родину осталась единственная, загадочная, темная строка, вписанная черными чернилами в их биографию. На всю жизнь они останутся людьми, которые погрузили свои руки в экзотическую почву в поисках золотой пыли.
Убранство ночного клуба было полностью в китайском стиле; Кёко пожалела, что пришла не в китайском наряде. Из японских посетителей там было только несколько гейш из района Симбаси , которых привели сюда иностранцы. Все остальные были европейцами. На столике, за которым сидели Кёко и Юити, горела трехдюймовая свеча в абажуре из матового стекла, на котором был нарисован маленький зеленый дракончик.
Кёко и Юити ели, пили и танцевали. В конце концов, они были просто молоды. Опьяненная чувством близости, Кёко совсем не вспоминала о своем муже. Даже если бы и не было такого повода, ей не составило бы особого труда забыть о нём. Она решила закрыть на все глаза и забыть о нём, и смогла бы это сделать, будь он прямо перед ней.
Однако Юити впервые с такой радостью играл роль влюбленного. В первый раз можно было видеть, как он прижимается к женщине так по-мужски. Обычно подобное поведение вызывало у Кёко отрицательную реакцию и охлаждало её воздыхателя, но на этот раз случилось так, что он преданно отвечал на её собственное настроение приятного возбуждения. «Когда мужчина перестает мне нравиться, он всегда сходит по мне с ума», – говорила она про себя без малейшего злорадства.
Кроваво-красный терновый физ с джином, который она выпила, придавал игривое скольжение танцу Кёко. Она прислонилась к Юити, её тело, легче перышка, её ноги едва касались пола. Танцевальная площадка в цокольном этаже была окружена столами с трех сторон. Помост для оркестра был обращен в темноту, позади висела алая драпировка. Музыканты играли очень популярные мелодии «Грустное танго» и «Табу». Юити, получивший не так давно третий приз, великолепно смотрелся в танце. Его грудь была крепко прижата к маленьким мягким с накладками грудям Кёко. Она смотрела через плечо Юити на темнеющие лица за столиками и на мелькающие головы с золотыми волосами. То тут, то там колыхались маленькие дракончики, зеленые, желтые, красные, синие, на подсвечниках из матового стекла.
– В тот раз на вашем китайском платье был большой дракон, верно? – спросил Юити.
Это совпадение могло родиться лишь из чувств очень близких, почти одинаковых. Кёко охватило желание сохранить в себе этот крошечный секрет, поэтому она не призналась, что и сама тоже думала о драконе, и ответила:
– Да, такой был рисунок на белом атласе, ты запомнил.
А помнишь, как мы протанцевали пять танцев подряд?
– Я был очарован вашим лицом с этой едва заметной улыбкой. После этого когда я вижу улыбающихся женщин и сравниваю их улыбки с вашей, они не идут ни в какое сравнение.
Эта лесть глубоко тронула Кёко. Она вспомнила, как девочкой её постоянно и жестоко критиковала её невыносимая кузина за то, что при улыбке она показывала десны. После этого она на протяжении десяти лет тренировала улыбку перед зеркалом. Теперь Кёко демонстрировала чрезвычайную уверенность в своей легкой изгибающейся улыбке.
Женщина, которой говорят комплименты, чувствует в душе то, что привычно проституткам. Юити, поддавшись беспечному поведению иностранцев, воспользовался случаем и позволил своим улыбающимся губам легко коснуться губ Кёко. Она, хотя и ветреное создание, не была распутной. Танцев, вина и воздействия атмосферы этого иммигрантского клуба было недостаточно, чтобы вселить в неё романтические чувства. Она стала лишь чуть нежнее и сентиментальнее.
В глубине сердца она верила, что участь всех мужчин в мире – быть несчастными. У неё это было религиозным предрассудком. Единственное, что она видела в Юити, так это его банальную молодость. Но то, что мы называем красотой, в основном так далеко от оригинальности. Определенно в этом красивом юноше не найдешь ничего оригинального! Кёко погрустнела, словно проливала слезы над мужским одиночеством, над их животными страстями, над всеми оковами желания, от которых жизнь мужчин кажется такой трагичной.
Однако это подавляющее чувство утихло, когда они вернулись к своим местам. Говорили они мало, явно не зная, что сказать. Вероятно, в поисках повода коснуться руки Кёко Юити заметил её необычные наручные часики и попросил взглянуть на них. Различить что-нибудь на крошечном циферблате при таком плохом освещении было трудно, даже если смотреть на них очень близко. Кёко сняла часики и дала их ему. Тогда Юити начал рассказывать о различных швейцарских часовых фирмах. Его широкая осведомленность в этой области удивила её.
– Который теперь час? – спросила она.
Юити посмотрел на свои и её часы и сказал:
– Без десяти десять, на твоих – без пятнадцати, – и вернул ей её часики.
Им придется ждать более двух часов, когда начнется шоу.
– Давайте пойдем куда-нибудь еще, ладно?
– Давай, – ответила она, снова взглянув на свои часы. Муж играет в маджонг  и вряд ли вернется до полуночи. Ничего не случится, если она вернется чуть раньше его.
Кёко стала подниматься из-за стола. Легкое покачивание говорило о её опьянении. Юити заметил это и взял её под руку. У Кёко возникло ощущение, будто она идет, глубоко увязая в песке. В авто Кёко почувствовала себя до глупости щедрой и подставила свои губы Юити. В ответ его губы проявили довольную жестокую силу. Свет от высоких неоновых вывесок, падающий через окошко на её лицо, метался по рукам, плечам, плавно перемещался в уголки её глаз. Во всей быстроте этого мелькания был поток, который оставался неподвижным. Юноша понял, что это слезы. Кёко тоже это поняла почти в тот же момент, когда почувствовала холод на виске. Юити коснулся его своими губами и выпил женские слезы.
Зубы Кёко сверкнули матово-белым в неосвещенном салоне автомобиля, она звала Юити по имени снова и снова, почти неслышно. Потом она закрыла глаза. Её слабо двигающиеся губы горели в предвкушении прежней внезапной жестокой силы, затем ожидание стало реальностью. Второй поцелуй, однако, разочаровал непринужденностью чего-то давно решенного. Это было не совсем то, чего Кёко ожидала. Этот поцелуй словно давал ей время, чтобы вернуть самообладание. Женщина села прямее и ласково высвободилась из объятий Юити.
Кёко подвинулась на краешек сиденья и, откинув голову, посмотрелась в зеркало, которое держала в руке. Глаза её были немного красными и влажными, волосы слегка растрепаны.
Приводя в порядок лицо, она сказала:
– Если мы и дальше будем продолжать в том же духе, не знаю, что может произойти. Довольно.
Она украдкой бросила взгляд на крепкий затылок пожилого шофера, обращенный к ней. Её сговорчивое добродетельное сердечко почувствовало презрительный холодок, исходящий от спины водителя.
В ночном клубе «Цукидзи», владельцем которого был иностранец, Кёко повторила слова, которые стали у неё уже входить в привычку: «Мне скоро нужно идти». Этот клуб, по контрасту с последним китайским, представлял собой целиком и полностью современное американское заведение. Кёко пыталась уйти и продолжала пить.
Ее мысли перескакивали с одного на другое. Не успевала она додумать одну мысль, как тут же забывала, о чем думала. Развеселившись, она бросилась танцевать. У неё возникло такое ощущение, будто к подошвам её туфель приделали роликовые коньки. В объятиях Юити ей было больно дышать. Учащенный пульс её опьянения передался Юити.
Пока они танцевали, Кёко рассматривала парочки американцев и солдат. Затем она неожиданно откинула голову назад и пристально посмотрела на Юити. Кёко настойчиво спрашивала его, пьяна ли она, и почувствовала большое облегчение, когда он ответил, что нет. Кёко подумала, что если бы она была трезвой, то могла бы пешком пройтись домой в район Акасака.
Они вернулись на свои места. Кёко казалась вполне спокойной. Потом её охватили смутные сомнения. Она с неудовольствием посмотрела на Юити, который обнимал её не так крепко, как ей того хотелось бы. Когда она посмотрела на него, темная радость лопнула внутри неё и хлынула наружу.
Ее сердечко, все еще уверенное, что она не влюблена в этого прекрасного юношу, теперь удостоверилось в этом полностью. Однако она понимала, что никогда не ощущала такого же глубокого чувства подчинения с каким-либо другим мужчиной. Подчиняющий себе ритм низких ударных европейской музыки привел её в состояние экстаза.
Эта восприимчивость, которую можно назвать почти естественным порывом, приблизила её сердечко к чему-то вселенскому. Это чувство, подобно вечеру, наступающему над вересковой торфянистой местностью, с длинными тенями, отбрасываемыми густым подлеском, взгорьями и долинами, купающимися в собственных тенях, это желание окунуться в исступленный восторг и сумерки преобразило Кёко. Ей казалось, что она видит голову Юити, двигающегося на фоне бледной подсветки, сливающуюся с тенью, распростершейся над ней, словно омут. Её внутренние чувства выплеснулись наружу, мир внутренний вторгся во внешний мир. Попав в осаду опьянения, она задрожала.
Однако она верила, что сегодня ночью спать она будет на груди собственного мужа.
«Вот это жизнь! – ликовало её легкомысленное сердце. – Вот это действительно жизнь! Что за сенсационность и какая раскрепощённость! Какая опасная мечта о приключении! Какая пища для воображения! Сегодня ночью вкус поцелуев моего мужа напомнит мне губы этого юноши! Что за безопасная и в то же время рискованная радость! Я еще могу остановиться на этом. Пока я себя контролирую. Что же касается всего остального, лучше всего…»
Кёко подозвала одного из официантов в алой униформе с золотыми пуговицами и спросила, во сколько начнется представление.
– В полночь, – сказал он ей.
– Мы не сможем посмотреть шоу здесь. Мне нужно уйти в половине двенадцатого. У нас еще есть сорок минут.
По её настоянию Юити снова стал с ней танцевать. Музыка прекратилась, и они вернулись к своему столику. Дирижер американского оркестра схватил микрофон огромными пальцами, на одном из которых блестело золотое кольцо с бериллом, и представился по-английски. Иностранцы засмеялись и стали аплодировать.
Музыканты перешли на быструю румбу. Свет выключили. Над дверью театральной уборной горели лампы. Вскоре появились мужчина и женщина, исполнители румбы.
Их шелковые костюмы развевались большими складками, расшитыми бесчисленными крошечными круглыми металлическими чешуйками, Которые блестели зеленым, золотым и оранжевым. Бедра мужчины и женщины, обтянутые шелком, двигались словно ящерицы в траве. Они сходились близко, затем расходились.
Кёко поставила локти на стол, держа пульсирующие виски накрашенными ноготками так, что, казалось, они проникали прямо ей в голову, и смотрела.
Внезапно она посмотрела на часы.
– Нам нужно идти. – Кёко забеспокоилась и поднесла часики к уху. – Что случилось? Шоу началось на час раньше или?…
Она была заметно встревожена. Она наклонилась и посмотрела на часы на левой руке Юити, лежащей на столе.
– Странно. Время такое же.
Кёко снова принялась рассматривать танцующих. Она уставилась на танцора, улыбка которого напоминала презрительную усмешку. Кёко изо всех сил пыталась подумать хоть о чем-нибудь. Музыка и топот ног, однако, мешали ей. Кёко встала, не зная зачем. Она шла, пошатываясь, держась за столы. Юити пошел за ней. Кёко остановила официанта и спросила у него, который час.
– Десять минут первого, госпожа.
Кёко приблизилась почти вплотную к Юити и сказала:
– Ты поставил часы назад, не так ли?
Озорная улыбка заиграла в уголках его рта.
– Угу.
Кёко не рассердилась:
– Я еще могу успеть. Я должна идти.
Лицо Юити посерьезнело.
– Должна?
– Да, я ухожу.
В гардеробе она сказала:
– Боже, я сегодня действительно устала. Я играла в теннис, гуляла, танцевала…
Придерживая волосы сзади, Кёко скользнула в пальто, которое держал Юити, затем энергично тряхнула головой. Её агатовые серьги под цвет наряда закачались из стороны в сторону.
Оказавшись в такси с Юити, она взяла инициативу на себя и дала адрес своего дома в Акасака. Пока такси отъезжало, она вспомнила проституток, расставляющих свои сети для иностранцев у дверей клуба. Её это смутило.
«О боже! Этот ужасный зеленый костюм! Та крашеная брюнетка! Такой плоский нос! Хуже всего, что честные женщины не могут курить сигареты так, как будто они получают от этого удовольствие. Какие вкусные, наверное, эти сигареты!»
Такси подъезжало к району Акасака.
– Здесь поверните налево. Так. Теперь прямо вперед, – сказала она.
В этот момент, молчавший всю дорогу, Юити с силой прижал её плечи и, зарывшись лицом в волосах, поцеловал в шею сзади. Кёко снова почувствовала запах той самой помады, которой столько раз благоухали её сны.
«Вот в такие моменты хочется покурить, – размышляла она. – Это было бы так стильно».
Она смотрела на огни за окошком, на облачное ночное небо. Неожиданно она подумала, что все бессмысленно. Еще один день заканчивается, и ничего не произошло. Останутся лишь капризные удручающие воспоминания – томные, отрывочные и, возможно, основанные на бессилии воображения. Только каждодневная рутина жизни, обретающая какую-то странную, вызывающую ужас форму, – только это и останется. Кончики её пальцев погладили свежевыбритый затылок молодого мужчины. Шершавость и тепло его кожи давали потрясающее ощущение.
Кёко закрыла глаза. Тряска автомобиля заставляла строить предположения, что эта гнусная дорога проходила по нескончаемым ухабам.
Кёко открыла глаза и прошептала Юити на ухо со всепрощающей лаской:
– Хорошо, ты победил. Мы давным-давно проехали мой дом.
Глаза Юити засветились радостью.
– Поезжайте к Янагибаси, – быстро сказал он шоферу.
Кёко услышала визг колес, делающих крутой разворот. Лучше назвать его довольным сочувственным визгом.
Это опрометчивое решение сильно утомило Кёко. Её напряжение и опьянение переплелись вместе. Ей приходилось бороться с собой, чтобы не заснуть. Она воспользовалась плечом Юити как подушкой, и из привычки заставлять себя думать о приятном она, закрыв глаза, представила себя коноплянкой или какой-то другой маленькой птичкой.
У входа в отель под названием «Кихоё» Кёко сказала:
– Откуда ты знаешь такие места, дорогой?
Произнеся это, Кёко почувствовала, что у неё отнимаются ноги. Она шла по коридорам, через которые вела их горничная, пряча лицо за спиной Юити. Они прошли по нескончаемому извилистому коридору и поднялись по лестнице, которая внезапно оказалась за углом. От холода ночных коридоров у неё зазвенело в голове. Кёко едва могла стоять. Ей хотелось скорее попасть в номер, где она могла бы рухнуть в кресло.
Когда они добрались до номера, Юити сказал:
– Отсюда видно реку Сумида. Вот то здание – склад пивной компании.
Кёко не осмелилась посмотреть на речной пейзаж. Ей хотелось только, чтобы все произошло как можно скорее.

 

Кёко Ходака проснулась в полной темноте.
Она ничего не могла рассмотреть. Окна были закрыты ставнями. Ни один лучик света не пробивался извне. Её обнаженной груди было холодно, отчего она подумала, что на улице похолодало. Кёко ощупью подтянула ворот туго накрахмаленного гостиничного ночного кимоно, провела рукой по телу. Под кимоно ничего не было. Она не могла вспомнить, когда она сняла с себя все, до последней нитки. Она не могла вспомнить, как надела на себя это жесткое кимоно.
Вот, наконец-то! Эта комната примыкала к комнате с видом на реку. Определенно она вошла сюда прежде Юити и разделась. Юити в это время был по другую сторону перегородки. Через некоторое время в другой комнате свет потушили. Юити пришёл из темной комнаты. Кёко крепко закрыла глаза. Тогда все началось волшебно и закончилось в мечтах. Все закончилось с неоспоримым совершенством.
Что произошло после того, как свет в комнате был погашен и образ Юити заполнил мысли Кёко, когда она лежала с закрытыми глазами? Даже сейчас у неё не хватало храбрости прикоснуться к настоящему Юити. Его тело было олицетворением радости. В нём были невероятным образом смешаны неопытность и мудрость, молодость и искусность, любовь и презрение, благочестие и святотатство. Даже сейчас малейшего чувства обиды или вины недостаточно, чтобы омрачить радость Кёко, даже её легкое похмелье не могло испортить того, что произошло. Через некоторое время её рука стала искать руку Юити.
Рука была холодной. Выступали кости. Она была сухой, как кора дерева. Вены были узловатыми и слабо пульсировали. Кёко задрожала и отдернула руку.
Неожиданно в темноте послышался кашель. Это был долгий, погруженный во мрак кашель. Это был болезненный кашель, протяжный, с «хвостом» в виде хрипов и присвиста. Этот кашель напомнил ей о смерти. Холодная сухая рука коснулась Кёко, и та чуть не закричала. У неё возникло ощущение, что она спит со скелетом.
Кёко вскочила и стала на ощупь искать лампу, которая должна была быть рядом с изголовьем кровати. Её пальцы безрезультатно скользили по холодному татами. В углу, самом далеком от подушек, стояла лампа с абажуром в форме японского фонарика. Кёко зажгла лампу и обнаружила рядом со своей пустой подушкой лицо старика.
Кашель прекратился. Сунсукэ прикрыл глаза, ослепленный, и сказал:
– Выключи свет, пожалуйста. Слишком ярко.
Закончив фразу, он снова закрыл глаза и отвернул лицо от света.
Кёко ничего не могла понять. Она принялась искать свою одежду в одежном сундуке. Пока женщина одевалась, старик лежал молча, притворяясь спящим.
Когда по всем признакам она собралась уходить, он спросил:
– Ты уходишь?
Женщина ничего не сказала и пошла к двери.
– Подожди.
Сунсукэ встал.
Он натянул своё косодэ  на плечи и попытался остановить женщину.
– Подожди, пожалуйста. Сейчас слишком поздно уходить.
– Я ухожу. Я закричу, если вы остановите меня.
– Попробуй. Но у тебя не хватит смелости закричать.
Кёко спросила дрожащим голосом:
– Где Ю-тян?
– Он давно ушёл домой. Вероятно, сейчас спит, уютно устроившись рядом со своей женой.
– Что я такого сделала? Что вы имеете против меня? Чего добиваетесь? Разве я сделала что-то такое, за что вы меня ненавидите?
Сунсукэ не ответил. Он включил свет в комнате с видом на реку. Кёко села, словно пораженная этим светом.
– Ты ведь не винишь Юити, верно?
– Откуда я знаю? Я даже не понимаю, что происходит!
Кёко разразилась слезами. Сунсукэ дал ей выплакаться. Объяснить все было невозможно, даже если бы Сунсукэ и понимал все сам. Кёко не заслужила подобного унижения.
Сунсукэ подождал, пока женщина успокоится, а потом сказал:
– Долгое время я был влюблен в тебя, но ты отказала мне и посмеялась надо мной. Даже ты должна согласиться, что я не смог бы добиться этого обычными средствами.
– Почему Ю-тян так поступил?
– Он любит тебя по-своему.
– Вы оба в сговоре, верно?
– Вовсе нет. Я написал этот сюжет. Юити просто помог.
– О, как мерзко…
– Чего же мерзкого? Ты хотела прекрасного, и ты его получила. Я тоже хотел прекрасного и тоже получил желаемое, только и всего. Разве не так? Мы с тобой в одной лодке. Когда ты говоришь о том, что это было мерзким, ты впадаешь в противоречие с самой собой.
– Не знаю, что лучше – умереть или отдать вас под арест!
– Невероятно! Потрясающе! Если ты стала бросаться такими словам, какой прогресс за одну только ночь! Но, пожалуйста, попытайся быть более откровенной. Унижение и мерзость, о которых ты думаешь, воображаемые. Определенно мы познали нечто прекрасное. Несомненно, мы с тобой – ты и я – видели радугу в небесах.
– Почему Ю-тяна нет здесь?
– Юити здесь нет. Он был здесь совсем недавно. В этом нет ничего загадочного. Нас с тобой оставили наедине, тут больше никого нет.
Кёко задрожала. Это было выше её понимания. Сунсукэ равнодушно продолжал:
– Все закончилось, остались только мы с тобой. Несмотря на то, что Юити лег с тобой в постель, в результате – шесть очков одному и полдюжины другому.
– В первый раз в жизни вижу таких презренных людишек.
– Ну-ну, успокойся. Юити не виноват. Сегодня одновременно три человека осуществили свои желания, только и всего. Юити любил тебя по-своему, ты любила его по-своему, я любил тебя по-своему. Каждый любит по-своему, другого не существует, верно?
– Я не могу понять, что у Юити было на уме. Это не человек, а призрак!
– Сама ты призрак! В конце концов, ты полюбила призрак. Но Юити не держит против тебя ни малейшей частички злого умысла.
– Как он мог так ужасно поступить с человеком, на которого он не держит злого умысла?
– Он знал, что ты не сделала ничего, заслуживающего такого. Между мужчиной, не питающим злого умысла, и невиновной женщиной, которым нечем поделиться друг с другом, если и может быть что-то, что связывает их вместе, это злой умысел извне, вина, привнесенная извне, только и всего. Во всех старинных легендах происходит только так. Как ты знаешь, я – писатель.
Осознав нелепость сказанного, он сам начал смеяться, но потом резко оборвал смех.
– Мы с Юити не сообщники, ничего подобного. Это — игра твоего воображения. У нас просто нет ничего общего. Юити и я, ну… – Он медленно улыбнулся. – Мы просто друзья. Если ты должна ненавидеть кого-то, можешь направить свою ненависть на меня для успокоения сердца.
– Но, – Кёко согнулась, заливаясь слезами, – у меня нет сил для ненависти, сейчас я просто в ужасе.
Свисток товарного поезда, пересекающего близлежащий железнодорожный мост, эхом отдавался в ночи. Он был бесконечным, монотонным, прерывистым повтором одного и того же звука. Через некоторое время с противоположной стороны моста поезд издал длинный гудок, а потом затих.
По правде говоря, тем, кто действительно видел «мерзость», была не Кёко, а Сунсукэ. Даже в тот момент, когда женщина застонала от удовольствия, он не забывал о собственном уродстве.
Сунсукэ Хиноки неоднократно знавал этот ужасный момент, в котором существование чего-то нелюбимого вмешивается в существование чего-то, что любят. Женщина покоряется – это предрассудок, созданный романами! Женщина никогда не может покориться. Никогда! Есть случаи, когда мужчины из-за своего благоговения перед женщинами пытаются унизить их, и есть случаи, когда женщины в качестве проявления высшего презрения отдают свои тела мужчинам. Госпожа Кабураги конечно же, как и каждая из его трех жен, так и не покорилась. Кёко, анестезированная тем, что отдавалась образу Юити, созданному своим воображением, бесспорно, ничем от них не отличалась. Если кому-то нужны причины, то была лишь одна-единственная – Сунсукэ сам был убежден, что никто его не может полюбить.
Это была странная близость. Сунсукэ доставлял Кёко мучения. Теперь им управляла ужасная сила. Но в итоге она ничего не прибавила к козням человека, которого никто не любит. Поведение Сунсукэ, который с самого начала не имел никакой надежды, не было отмечено ни малейшим милосердием, ничем, что общество называет гуманностью.
Кёко молчала. Она сидела прямо, не издавая ни звука. Эта непостоянная женщина никогда прежде не знала столь продолжительного периода молчания. Познав такую тишину, она, видимо, и в дальнейшем будет придерживаться этой естественной манеры поведения. Сунсукэ тоже молчал. Казалось, они понимали, что смогут продержаться здесь до рассвета, если только не произнесут ни слова. Когда ночь подойдет к концу, она вынет из сумочки косметические принадлежности, накрасится и вернется в дом своего мужа. Хотя ждать придется долго, пока река побелеет. Двое подозревали, что эта ночь будет длиться вечно.
Назад: Глава 21. ЧУТА В СТАРОСТИ
Дальше: Глава 23. ДНИ СОЗРЕВАНИЯ