28

В тайном убежище — доме, недавно снятом в квартале Самонтё в районе Ёцуи, товарищи, собравшись, ожидали возвращения Исао. Все полагали, что раз Исао позвали к лейтенанту одного, значит, последует важное указание.

Убежище в честь «Союза возмездия» на их тайном языке именовалось «божественный ветер». Когда говорили: «Соберемся у божественного ветра» — это означало, что соберутся они в снятом двухэтажном домике в четыре комнаты, расположенном примерно в квартале от остановки городского трамвая в Самонтё.

Только спустя какое-то время стала известна причина, по которой им, студентам, с радостью сдали дом: прошедшим летом там кто-то повесился, и после этого съемщика было не найти. На южной стене, обитой до второго этажа бамбуковой щепой, было всего два маленьких оконца, открытая галерея располагалась на восточной стороне. Говорили, что, когда сюда переехали предыдущие жильцы, старуха, которая не хотела переезжать, зацепила за перила лестницы веревку и повесилась на ней. Эту историю Сагара узнал в подробностях от ближайшего булочника и пересказал остальным. Жена булочника говорила только об этом, пока складывала в бумажный пакет пышные, обсыпанные маком булочки, и, сделав с двух сторон ушки, ловко закрутив пакет, вручила его Сагаре.

Когда Исао открыл входную дверь, собравшиеся на втором этаже, услыхав шум, столпились на темной лестнице.

— Ну как? — голосом, полным радостного ожидания, воскликнул Идзцу. Исао молча прошел мимо него, и ощущение провала мигом передалось всем.

Запирающийся на ключ шкаф в конце коридора на втором этаже был отведен под склад оружия. Исао каждый раз обязательно заставлял Сагару отпирать замок и заново пересчитывал спрятанные внутри японские мечи, но сейчас, забыв об этом, сразу прошел в комнату. Когда он сел, холод от плеч, озябших под промокшей школьной формой, пошел по всему телу. Здесь ели орехи — на старой газете была рассыпана скорлупа. Светлые, без блеска, сухие, будто сморщенные, плоды тонули в свете лампы.

Исао сел, скрестив ноги, пока остальные рассаживались вокруг, рассеянно взял один орех, раздавил кончиками пальцев. Скорлупа лопнула пополам, две горошины лежали каждая в своем стручке, они скрипнули у него под пальцами.

— Лейтенанта Хори переводят в Маньчжурию. Он больше не будет помогать нам и настаивал, чтобы мы отказались от решительных действий. Лейтенант Сига с самолетом тоже отпадает. Значит, связи с армией больше нет. Давайте думать, что нам теперь делать.

Исао выговорил все это на одном дыхании. Он пристально смотрел в лица, которые на мгновение словно накрыло волной, он чувствовал, что должен оглядеть всех. Именно сейчас «чистота» оказалась ничем не прикрытой. И обнаружить ее мог только Исао.

Легкомыслие Идзуцу нашло достойное выражение. Его лицо раскраснелось, казалось, он услышал хорошую новость.

— План можно еще проработать. Я думаю, не нужно менять день выступления. За нами дух. Военные, ну что же, они, в конце концов, думают только о собственной карьере.

Исао ждал реакции на эти слова, но так ничего и не услышал. Неудивительно, что подобное молчание, молчание затаившихся в чаще зверьков, ожесточило его. Он решил, что именно теперь придется проявить твердость.

— Идзуцу верно говорит. Действовать надо так, как мы решили. В конце концов, если оставить в стороне проблему командования, то мы не сможем только разбросать с самолета листовки и не получим нескольких пулеметов. Во всяком случае, листовки мы напечатаем, а потом решим, как их разбросать. Мимеограф уже купили?

— Завтра куплю, — ответил Сагара.

— Ладно. У нас есть японские мечи. И для нас, «Союза возмездия» эпохи Сева, это последнее прибежище. Сократим план атаки и возвысим наш боевой дух. Я верю, раз мы дали клятву, то придут все.

Сразу раздались громкие возгласы одобрения, но пламя не взметнулось на ту высоту, о какой мечтал Исао. Пламя, которому следовало быть высотой в тридцать сантиметров, на деле оказалось сантиметров на пять ниже, и эта незначительная разница, отчетливо различимая, как на холодной шкале, давила на сердце. Один Сэрикава был заметно воодушевлен, отшвырнув орехи, он с криком: «Действовать! Действовать!» — крепко сжал руку Исао, потряс ее и, как обычно, прослезился. Исао воспринимал его так же, как девочку, продающую спички, — только он навязывал не товар, а свои шумные эмоции. Сейчас ему хотелось другого.

Этим вечером все допоздна обсуждали, как можно сократить план, обозначались две группы: одна предлагала отказаться от нападения на Японский банк, другая — все-таки напасть на него, к общему заключению не пришли и, решив снова собраться завтра вечером, разошлись.

Перед самым уходом трое — Сэяма, Цудзимура и Уи сказали, что им надо поговорить с Исао, и задержались. Сагара и Идзуцу собирались остаться вместе с ними, но Исао отослал их. Остающиеся на ночное дежурство Комэда и Сакакибара тоже на некоторое время вышли.

Четверо вернулись в холодную комнату. Не спрашивая, Исао уже понял, о чем собираются сказать эти трое.

Сэяма, не давая заговорить другим, начал сам. Опустив лицо, на котором кожа на щеках была словно изрыта следами прыщей, он, вороша щипцами пепел в жаровне, с отстраненным видом излагал свои мысли:

— Поверь, я говорю это из дружеских чувств, мне кажется, что решительные действия надо отложить. Я не сказал этого при всех, потому что мы ведь обсуждали, как будем действовать, и меня могли неправильно понять. Да, мы в храме дали клятву богам. Но клятва ведь предполагает, что есть определенные обстоятельства, разве это не то же самое, что договор?

— Клятва и договор — разные вещи! — возмущенно прервал его стоящий рядом Цудзимура, он хотел опередить Исао, говорил его словами, но на самом деле угождал Сэяме. Следующие слова Сэямы разозлили Исао:

— Да, это не одно и то же. Нельзя их путать. Просто неудачно выразился, прошу прощения. Но если мы ставим такую важную цель — указ о введении чрезвычайного положения, помощь со стороны армии — условие необходимое. Не говоря уже о разбрасывании с самолета листовок, а, как ты говорил раньше, для того, чтобы сбросить бомбу на парламент, нам просто необходимы военные. Будет или не будет у нас командир-профессионал — это момент, от которого в нынешних условиях зависит согласованность наших действий. Без этого то, что мы собираемся делать, вооруженные лишь японскими мечами и японским духом, просто бунт. Я думаю, нам не следует впадать в идеализм.

— Бунт! Так и решим. Выступление «Союза возмездия» тоже было бунтом, — тихо сказал наконец Исао. Его голос был излишне спокоен, ясно было, что он отказался от мысли разубеждать их, — трое, переглянувшись, замолчали.

Сердце Исао накрыла темная волна. Она терзала его чувство собственного достоинства. Сейчас Исао не думал об этом чувстве, а потому, отринутое, оно отозвалось такой нестерпимой болью. Вместе с болью душу залила «чистота», напоминающая ясное небо в просветах облаков. Он вызвал в памяти лица тех, кого считали национальным достоянием, тех, кого они должны были убить, он словно молился на них. Чем меньше единомышленников будет оставаться рядом с ним, тем больше те будут жиреть. Тем сильнее станет исходящее от них зловоние. Его словно бросило в тревожный, смутный мир — Исао чувствовал себя медузой в ночном море. Именно в этом и состояло страшное преступление их врагов — они сделали мир Исао зыбким, туманным, лишенным веры. Корни безверия лежали в искаженной реальности, она была у всех перед глазами. Когда он буде убивать, когда чистый меч пронзит подкожный жир ненавистных тел и хлынет дурная кровь, тогда впервые забрезжит возможность изменить что-то в этом мире. До тех же пор…

— Если хотите уйти, я вас не держу. — Исао заставил себя произнести это с легкостью, без запинки.

— Нет… — проглотив слюну, поспешно сказал Сэяма. — Нет, я хотел сказать только, что если наше предложение не примут, нам придется уйти.

— Ваше предложение не принято, — Исао показалось, что его собственный голос донесся откуда-то издалека.

Они стали собираться каждый день.

На следующий день никто не заявил о своем отступничестве. Еще через день разгорелся яростный спор между двумя партиями, и четыре человека, настаивавшие на том, чтобы отказаться от нападения на Японский банк, покинули их ряды. На следующий день ушли еще двое. Таким образом, вместе с Исао их осталось одиннадцать. До решающего дня оставалось почти три недели.

12 ноября, на пятый день после того, как от них отказался лейтенант Хори, Исао на полчаса опоздал на шестое по счету собрание. Когда он поднялся на второй этаж, десять человек уже были в сборе. Кроме них был еще и непрошеный гость. Он сидел в углу, в некотором отдалении от остальных, поэтому Исао его сразу не заметил. Это был Сава.

Было понятно, что Сава пришел, принимая в расчет возможное изумление и гнев Исао, поэтому не следовало реагировать на это по-детски. Исао подумал: «Всё, уж если даже Саве известно про наше убежище, это конец. Никто не поверит, что один из них, десятерых, втайне просил Исао привлечь в помощь Саву. Но это уж совсем ненормально», — мысленно поправил он себя. Более логичным было бы думать, что кто-то из отступников, желая облегчить муки совести, просил Саву помочь делу вместо себя.

— Я думал, вы голодные, вот принес вам суси, — сказал Сава. Он оделся официально — в старый пиджак, на белую в пятнах пота рубашку он, который так заботился о чистоте белья, повязал заляпанный галстук. Сава сидел, скрестив ноги, на единственной в этом доме подушке и своим видом напоминал диск деревянного гонга.

— Спасибо, — Исао старался говорить сдержанно.

— Мне ведь можно было прийти сюда. Я, так сказать, благовестник… Ну, налетайте. Все держались твердо, до твоего прихода никто не начал есть. Хорошие у тебя товарищи. Грех жаловаться на жизнь, когда рядом такие верные друзья.

Исао пришлось сделать широкий жест, и со словами: «Ну что ж, поедим» — он первый взял суси.

Исао рассчитывал за едой подумать, как теперь ему быть с Савой, но процесс жевания отвлекал от мыслей. Его спасало молчание, которое стояло в комнате, пока все поглощали суси. Еще три недели. Сколько раз до смерти повторится это неряшливое удовольствие — поглощение пищи. Исао вспомнил эпизод из истории «Союза возмездия» — Дзюнъо Нарасаки, который перед тем, как сделать харакири, как следует выпил и поел. Он огляделся — все молча ели.

— Может, познакомишь меня со своими товарищами. Тут есть знакомые лица — я помню их по школе, — улыбаясь, произнес Сава.

— Это Идзуцу. Это Сагара. Потом Сэрикава, Хасэгава. Миякэ, Миябара, Кимура. Фудзита, Такасэ, Иноу, — по порядку представил Исао.

Из отряда, который должен был атаковать подстанции, осталось всего трое — Хасэ, Сагара и Сэрикава; Иноуэ из отряда нападения на банк преданно остался вместе с Такасэ, размышляя, как теперь изменится его задача, из членов отряда, который должен был уничтожить воротил экономики и политики, остались все. Исао не ошибся в них: во втором и третьем отрядах были самые храбрые ребята.

Живой, чуть легкомысленный Идзуцу, тщедушный, в очках, но находчивый Сагара, сын синтоистского священника из Тохоку, похожий на подростка Сэрикава; молчаливый, но при том, когда разойдется, весельчак и балагур Хасэгава; честный, умный Миякэ, Миябара с темным, как у жука, сухим твердым лицом; любитель литературы, боготворящий императора Кимура; всегда возбужденный, но скрывающий свои чувства Фудзита; Такасэ с больными легкими, но широкими плечами; настоящий мужчина Иноуэ, даже со своим вторым даном по дзюдо производивший впечатление мягкого, спокойного человека… Это были избранные, подлинные единомышленники. Остались только те, кто понимал смысл того, что такое избрать смерть.

Исао, сидя на пахнущем плесенью соломенном мате под тускло светящей лампой, видел отблески своего пламени. Лепестки засохшего цветка сморщились и облетели, и только тычинки, собравшись в пучок, излучали свет. Они могли поразить небесное око. Мечты приблизились вплотную, так что стали плохо различимы, ум застыл и стал, словно халцедон, убийственно твердым, без щелочки, куда можно было бы проникнуть.

— Хорошие ребята, мне стыдно за молодежь из школы Сэйкэн. — Сава говорил, будто читал по журналу один из рассказов, затем без перерыва принялся угрожать и задабривать:

Наступил критический момент — либо вы меня с этой ночи принимаете к себе, либо убиваете. Отпускать меня опасно. Вы же не знаете, что я могу рассказать. Во всяком случае, я не давал еще никаких клятв. Так что вы должны выбрать: или вы мне до конца верите, или во всем сомневаетесь. Разве не умнее было бы поверить, что я на что-то сгожусь. Если не поверите, я определенно наврежу вам. Ну как?

Исао замешкался с ответом, и тут, к его удивлению, Сава один стал громко произносить слова клятвы:

«Учиться чистоте у Союза возмездия и самоотверженно бороться против зла.

Быть верным дружбе, поддерживая друг друга, всегда быть готовыми ответить на призыв родины».

Исао слушал Саву, произносящего слова клятвы, и это «быть верным дружбе» буквально пронзило его сердце.

«Не искать власти и личной славы, идти на верную смерть ради отчизны»

— Откуда ты знаешь слова клятвы? — голос Исао неожиданно зазвучал по-детски жалобно. Сава с неожиданной для его толстого, неуклюжего тела ловкостью охотника мгновенно уловил эти детские нотки.

— Я просто почувствовал их. Ну вот, клятву я дал. Если нужно скрепить ее кровью, я готов.

Исао взглянул на лица товарищей, и по губам, над которыми пробивались усики, скользнула горькая усмешка.

— Как это похоже на Саву. Ну ладно, будь одним из нас.

— Спасибо.

Вид у Савы действительно был радостным. Он источал чистоту, которая свидетельствовала о полном отсутствии здравого смысла. Исао сейчас впервые заметил, что у Савы белые зубы, совсем как то белье, которое он постоянно стирал.

В этот вечер собрание было плодотворным. Сава всячески убеждал их отказаться от сверхзадач, например от указа о введении чрезвычайного положения, и отдать все силы делу уничтожения ключевых фигур.

Мечу справедливости достаточно лишь однажды сверкнуть во мраке. По его блеску люди поймут, что рассвет близок, узнают, что блеск стали похож на бледно-синий рассвет над резкой линией гор.

Сава настаивал на том, что при покушении все должны действовать в одиночку. Здесь двенадцать человек, и они должны обладать решимостью и небывалым мужеством, чтобы убить двенадцать человек. Дату — 3 декабря менять не стоит, но следует отказаться от плана атаки на подстанции и перенести время действий с вечера на утро. Нужно, чтобы это был час, когда враги просыпаются в постели, когда прерывается чуткий стариковский сон, час, когда в слабом свете можно различить их лица, час, когда под первое чириканье утренних воробьев, устроившись головой на подушке, их враги будут строить планы на сегодняшний день — еще день отравлять страну своим тяжелым дыханием, — нужно выбрать именно такой час. Необходимо немедленно изучить планы их домов и осуществить задуманное так, чтобы пламя взметнулось в небо.

Согласно вновь утвержденному плану, должна была быть уничтожена верхушка финансового мира. После добавлений, предложенных Савой, план покушений был изменен следующим образом:

Бусукэ Курахара — исполнитель Савва

Тору Синкава — Иинума

Дзюэмон Нагасаки — Миябара

Нобухиса Масуда — Кимура

Масуносукэ Яг — Идзуцу

Кан Тэрамото — Фудзита

Дзэмбэй Ота — Миякэ

Рюити Камити — Такасэ

Минор Года — Иноуэ

Тэйта Мацура — Сагара

Гэндзиро акай — Сэрикава

Риити хината — Хасэгава.

В списке были имена тех, кто принадлежал к финансовым и промышленным кругам Японии. Они представляли и находящуюся в руках финансовой клики тяжелую промышленность, а именно, сталелитейную отрасль, отрасль легких металлов, судостроительную. В утро их смерти японская экономика должна будет замереть.

Исао был ошеломлен тем, как умело Сава выговорил для себя Курахару. Идзуцу, которому сведения о сильной охране Курахары даже придавали отваги, Сава сказал:

— У Курахары в доме с девяти вечера и до восьми утра охраны не бывает, в это время удобнее всего атаковать, поэтому уж уступите его мне, как человеку пожилому. — И конечно, Идзуцу сразу согласился.

— Теперь я буду приходить каждый день и учить вас тому, как нужно убивать. Лучше бы использовать соломенное чучело, но в любом случае тренировки — важная вещь. — С этими словами Сава извлек из-за пояса брюк короткий меч в деревянных ножнах — Исао его когда-то видел.

— Я объясняю… Смотрите. Вот это враг. Дрожащий от страха, жалкий, уже в возрасте, он такой же, как мы, японец. Жалеть его нельзя. Он сам не сознает зла, которое несет, зло пустило глубокие корни в его плоть и живет в ней, вам нужно увидеть это зло. Вы его увидели? Если да, значит, выполните задачу. Разрушите оболочку и убьете зло, свившее внутри гнездо. Понятно? Смотрите!

Сава принял позу, выгнув, как кошка, спину.

Исао, который наблюдал за ним, предположил, что Саве, прежде чем столкнуться с врагом, нужно преодолеть несколько речек. Темных отравленных речушек, которые выносят со стоящего на реке завода отстой общества. Вон они сверкают над рекой, огни этого европейского завода, работающего день и ночь. Та жидкость, что он выбрасывает, презирает священное намерение убить, заставляет вянуть зеленые листья священных деревьев.

Да. Вот куда предстоит нырнуть. С поднятым мечом ты проникаешь сквозь невидимую стену и выходишь по ту сторону. Летят искры от сгорающих чувств. Враг, должно быть, повиснет тяжестью на острие меча. Как, продираясь сквозь чащу, уносишь с собой налипшие на подол репьи, так и к одежде убийцы пристанут брызги крови.

Сава, прижав правый локоть к туловищу, схватил левой рукой запястье правой и удерживал меч, не давая ему подняться, — меч словно рос из его жирного тела, потом с криком ударил мечом в стену.

Со следующего дня Исао приступил к изучению плана расположения комнат в резиденции Синкавы.

Дом Синкавы в Таканаве был окружен высокой стеной, но Исао обнаружил, что с задней стороны в одном месте большая сосна, которая росла во дворе, изогнутым стволом пробила ограду и выступает над дорогой. Здесь, пожалуй, будет удобно взобраться на дерево и проникнуть во двор. Конечно, чтобы избежать всяких неожиданностей, ствол обвили колючей проволокой, но не так уж страшно получить несколько царапин.

Супруги Синкава, которые на выходные часто отправлялись куда-то путешествовать, вечером в пятницу, скорее всего, ночуют дома. Помешанные на всем европейском, они, скорее всего, спят на двуспальной кровати, во всяком случае спальня у них в типично английском стиле. В таком большом доме наверняка полно помещений для гостей, но хозяева, естественно, занимают удобные комнаты, выходящие на юг. Море относительно резиденции находится на востоке, поэтому наиболее подходящие для жилья комнаты, из окон которых открывается красивый вид на море, скорее всего, расположены на юго-восточной стороне. Добыть план расположения комнат в резиденции барона Синкавы было по-настоящему сложно. Исао в литературном журнале «Бунгэйэсюндзю» за прошлый месяц в колонке эссе случайно попалось на глаза сочинение Синкавы, которым он, видно, очень гордился. Прежде Синкава верил в свой литературный дар, но этот текст пестрел выражениями, из которых было понятно, что главную роль во всем играет жена. Опус был претенциозен, и в том, что барон писал про жену, и в том, как описывал домочадцев, явно сквозили колкие замечания, критика японского образа жизни. Эссэ было названо «Ночной Гиббон» и стоит того, чтобы процитировать из него отрывок:

«Чтобы там ни говорили, а Гиббон — известный автор. Понятно, что людям с отсутствием таланта, с поверхностными знаниями, например таким, как я, недоступны его потрясающие истины, но очевидно, что в переводе пропала та торжественность тона, которая звучит в его „Истории упадка и крушения Римской империи”. Перевод не достигает уровня полного, без сокращений, семитомного издания 1909 года, изобилующего иллюстрациями и вышедшего под редакцией профессора Бюри. Я читаю Гиббона при свете лампы у изголовья кровати и никак не могу отложить в сторону; сонное дыхание жены, шелест переворачиваемых страниц, тиканье антикварных часов из Парижа — единственное, что нарушает глубокой ночью молчание, заполнившее спальню. И слабый свет, освещающий страницы Гиббона, становится светом разума, который сохранится в моем доме до самого конца».

Исао подумал, что под покровом ночи можно проникнуть во двор и сосредоточить внимание на окнах второго этажа в юго-восточном углу здания, и если откуда-то сквозь шторы будет пробиваться свет, который погаснет последним, значит, это лампа у изголовья кровати барона. Нужно ночью пробраться во двор резиденции и спрятаться там, дожидаясь, пока погаснет последняя из оставшихся ламп. В подобном месте, конечно, есть ночной сторож, который обходит владение. Но вполне можно спрятаться где-нибудь в тени деревьев.

Однако у Исао возникли сомнения. Подозрительно, что барон помещает в журнале текст, в котором прямо оповещает обо всех своих уязвимых с точки зрения безопасности местах. Может быть, это эссе само по себе ловушка?