В двенадцать часов ночи в Нинаоке в Готэмбе Хонда, погасив в гостиной огонь в камине, под зонтом вышел на террасу.

Бассейн перед террасой уже обрел свои формы, по грубой бетонной поверхности стучал дождь. До полного завершения работ еще далеко, не было даже лесенок. Сырой от дождя бетон в падавшем с террасы свете фонарей выглядел как грязный компресс. Для окончания работ нужно было приглашать людей из Токио, поэтому дело не двигалось.

Даже ночью было видно, что сток на дне бассейна никуда не годится. «Вернусь в Токио, и нужно будет этим заняться», — подумал Хонда. По лужам, стоявшим на дне, прыгали капли дождя. Они словно пытались ухватить далекие огни фонарей на террасе. Ночной туман, поднявшийся из ущелья в западном конце сада, закрыл белой пеленой половину газона. Было очень холодно.

Недостроенный бассейн выглядел огромной, бездонной могилой. Это ощущение появилось не теперь: он с самого начала только так и мог выглядеть. Казалось, если бросать на дно кости, вода, взметнувшись брызгами, успокоится, и потом эту яму в земле словно высушит огнем, кости же, впитав воду, станут огромными и блестящими. В старые времена не было бы ничего удивительного в том, что человек в возрасте Хонды приготовил для себя могилу, а Хонда стал на всякий случай строить бассейн. Жестокая попытка заставить одряхлевшее тело всплыть в массе голубой воды. У Хонды появилась привычка тратить деньги исключительно ради каких-то злых шуток. А может быть, отражающиеся в воде летние облака и горы Хаконэ как-то возвеличат его старость. И еще, какая бы гримаска пробежала по лицу Йинг Тьян, узнай она, что бассейн вырыт только потому, что летом Хонда хочет вблизи увидеть ее раздетой.

Хонда, собираясь вернуться в дом и закрыть дверь, поднял зонт и посмотрел на окна второго этажа. В четырех окнах оставался свет. В кабинете он свет выключил, так что горели окна в двух гостевых комнатах. В соседней с кабинетом комнате ночевала Йинг Тьян. В комнате напротив — Кацуми…

Капли дождя, скатившись с зонта, попали на колено, отозвались болью в суставе. На холодном ночном воздухе суставы заныли, незаметно подкравшаяся боль ожила в них, будто расцвел красный цветочек. Хонда представлял, будто это красные цветы с небольшим кружевным венчиком. На санскрите их называют небесными цветами. Кости, которые в юности прятались в теле и скромно выполняли свою роль, постепенно стали громко заявлять о своем существовании, петь, беспокойно шептаться и ждали только удобного случая, чтобы пробить слабеющее тело, сбросить его надоевший мрак, вырваться на поверхность и подставить себя свету так, как это постоянно делают молодая листва, камни, деревья — все вещи одной с ними породы и природы.

Хонда, глядя на окно второго этажа, представил себе, как Йинг Тьян сняла платье, и ему вдруг стало жарко. Что это? Обдало жаром кости? Разметали горячую пыльцу красные цветочки в суставах?

Хонда быстро закрыл на ночь входную дверь, погасил лампу в гостиной и крадучись поднялся на второй этаж. Чтобы бесшумно пройти в кабинет, он открыл дверь и вошел в спальню, которая находилась рядом с кабинетом. Ощупью в темноте добрался до заветной книжной полки. У него дрожали руки, когда он один за другим снимал с нее толстые тома. Наконец приник взглядом к глазку в глубине полки.

В слабоосвещенном круге показалась Йинг Тьян, что-то мурлыкавшая себе под нос, — вот он, бесконечно долгожданный миг. Так чувствуешь себя в преддверии сумерек, в ожидании, что вот-вот распустится луноцвет. Или откроется полностью картина на веере, сейчас частями возникающая из его складок. Хонда увидит то, что больше всего хотел бы в этом мире увидеть, — Йинг Тьян в момент, когда на нее никто не смотрит. Он-то будет смотреть на нее, и это нарушает условие «момента, когда на нее никто не смотрит», и все-таки… Когда ты абсолютно невидим и когда ты не знаешь, что на тебя смотрят — такие состояния сходны, но по существу различны и все-таки…

Удивительно, что Йинг Тьян совершенно спокойно восприняла то, что вечеринка, на которую ее привезли, оказалась выдумкой.

Когда они приехали на дачу, Хонду явно смущала мысль о том, хорошо ли он делает, обманывая девушку, да еще иностранку, Кацуми, чтобы выглядеть в этой ситуации прилично, предоставил объясняться Хонде. Однако объяснений не потребовалось. Когда Хонда разжег огонь в камине и предложил напитки, Йинг Тьян счастливо рассмеялась и ни о чем не спросила. Скорее всего, она решила, что неправильно поняла по-японски. В чужой стране, получая приглашения, она часто ошибалась, куда и когда идти. Когда Йинг Тьян приехала в Японию и встретилась с Хондой, посольство Таиланда в Японии, зная понаслышке о прежних связях Хонды с королевской семьей, передало ему письмо с просьбой говорить с девушкой исключительно по-японски, чтобы она совершенствовалась в языке.

Глядя на спокойное лицо Йинг Тьян, Хонда почувствовал жалость. В неизвестной, чужой стране, окруженная недобрыми намерениями, она сейчас, с освещенными пламенем смуглыми щеками, съежившаяся так близко у огня, что он чуть не касался ее волос, с неизменной улыбкой, открывавшей ряд прекрасных белых зубов, выглядела совсем беззащитной.

— Твой отец, когда был в Японии, зимой страшно мерз, было даже жалко его. Он просто дождаться не мог лета. Ты, наверное, тоже?

— Да. Я не люблю, когда холодно.

— Эти холода ненадолго. Месяца через два в Японии будет такое же лето, как и в Бангкоке… Когда я вижу, как ты мерзнешь, я сразу вспоминаю твоего отца. И время, когда я был молод, — сказал Хонда и, подойдя, чтобы сбросить пепел сигары в камин, украдкой взглянул на колени девушки. Чуть раздвинутые колени, словно почувствовав взгляд, сомкнулись, напомнив цветы акации.

Со стульев все пересели на ковер перед камином, и можно было наблюдать разные позы, которые принимала Йинг Тьян. На стуле она сидела выпрямившись, сохраняя благородство осанки, на ковре могла сидеть боком, вытянув в сторону красивые ноги и демонстрируя праздность, в которой не было ничего от небрежности европейских женщин. Йинг Тьян удивляла Хонду неожиданной сменой поз. Так было, когда она первый раз подошла к огню. В том, как она зябко поводила плечами, выставляя подбородок, печально втягивала голову в плечи, сопровождала свою речь движениями рук с тонкими запястьями, было что-то сродни лицемерию, типичному для китайцев. Придвигаясь все ближе к огню, она сидела теперь перед камином и напоминала торговку фруктами на базаре где-нибудь в тропиках — раскаленные лучи послеполуденного солнца забираются все дальше в глубокую зелень дерева, в тени которого она устроилась. В этот момент Йинг Тьян подняла колени, согнула спину так, что пышная грудь легла на напрягшиеся бедра, центр тяжести словно сместился в точку соприкосновения сосков и бедер, тело чуть-чуть колыхалось, — словом, приняла довольно вульгарную позу. Напряглись мускулы спины, ягодиц, бедер, в общем, не очень поэтичных частей тела, и ноздрей Хонды коснулся резкий запах — такой исходит в джунглях от кучи опавших листьев.

Кацуми держал в руках хрустальный резной бокал с бренди, блики стекла падали на белую кожу, внешне он был спокоен, но явно выходил из терпения. Хонда презирал его животное желание.

— Сегодня ночью не замерзнешь. Твою комнату я как следует, согрею, — Хонда предупредил разговоры о том, останется ли Йинг Тьян ночевать или нет. — Поставлю два больших электрических обогревателя. Кэйко договорилась, и нам дают столько же электричества, сколько и американской армии.

Однако Хонда умолчал, почему в этом европейском доме он не сделал нормального отопления. Ему советовали проложить в стенах трубы и использовать для отопления уголь. Жена была согласна, но Хонда никак этого не хотел. Трубы — это значит двойные стены, между которыми проходит теплый воздух. Для Хонды же было важно, чтобы стены были одинарными.

…Хонда приехал сюда один, сказав дома, что хотел бы поработать в тишине, и обычные заботливые слова, которые произнесла жена, провожая его, черным проклятьем засели в мозгу:

— Там холодно, смотри не простудись. В такой дождь в Готэмбе невероятно холодно, одевайся вечером теплее.

Хонда приник глазом к отверстию в стене. Завернувшиеся ресницы кольнули веко.

Йинг Тьян еще не переоделась. Ночное кимоно для гостей лежало на кровати. Сидя на стуле у зеркала, девушка что-то внимательно рассматривала. Хонде показалось сначала, что это книга, но вещь была значительно меньше и тоньше, скорее фотография. Хонда ждал хорошего ракурса, но рассмотреть, что это за фотография, так и не удалось.

Йинг Тьян что-то мурлыкала себе под нос. Наверное, какую-нибудь тайскую песню. Хонда давным-давно слышал в Бангкоке модные тогда песни в китайском стиле, которые пелись очень высоким голосом, напоминавшим звук струны. Песня неожиданно вызвала в памяти ряды золотых цепочек, сверкавшие по вечерам в лавках ювелиров, и шумные лодочные базары, которые собирались по утрам на каналах.

Йинг Тьян убрала фотографию в сумочку и сделала несколько шагов к кровати, она шла прямо к отверстию, через которое смотрел Хонда. Хонда вообразил, что Йинг Тьян направляется разрушить его наблюдательный пост. Однако она вскочила на дальнюю кровать, а потом, согнув ноги, легко перелетела на приготовленную для сна кровать у стены, за которой стоял Хонда. Хонда видел теперь только ее ноги.

Йинг Тьян несколько раз подпрыгнула на своей кровати. В прыжке она каждый раз поворачивалась — иногда появлялся съехавший набок шов сзади на чулке.

Красивые, обтянутые поблескивающим нейлоном ноги, стройные икры, плавно переходящие в тонкие лодыжки, будто снабженные пружинками подошвы… когда Йинг Тьян, чуть сгибая колени, подпрыгивала, развевавшаяся юбка высоко открывала бедра. В верхней части чулки были более темного цвета, и подвязки напоминали зеленоватые, выглядывающие из стручка горошины. А еще выше темным цветом утреннего неба выступала полоска смуглых бедер.

Прыгавшая Йинг Тьян, видно, потеряла равновесие, ноги, на которые смотрел Хонда, повалились набок, будто девушка упала в обморок, а затем спустились с кровати. Все это Йинг Тьян проделывала как ребенок, который хочет испытать непривычный для него пружинный матрац.

Потом она внимательно изучила легкое кимоно, которое ей на ночь приготовил Хонда. Накинула его поверх своего платья, стала перед зеркалом, осмотрела себя, поворачиваясь в разные стороны. В конце концов она сняла кимоно, опустилась на стул перед зеркалом и, заведя обе руки за шею, бережно сняла изящную золотую цепочку. Собиралась там же у зеркала снять с пальца перстень, но передумала. Все это время выражение ее лица и неторопливые, ленивые движения, словно ею управляли как куклой, Хонда видел в зеркале.

Перстень, так и не снятый, Йинг Тьян высоко подняла к свету, который шел от лампы на потолке. Зеленым пламенем вспыхнул изумруд, сверкнули золотом устрашающие лики божественных стражей — мужской перстень на пальце слишком бросался в глаза.

Наконец она протянула руки за спину, намереваясь расстегнуть маленький крючок над молнией. Хонда затаил дыхание.

Неожиданно Йинг Тьян опустила руки и повернулась к двери. Запертая на ключ дверь оказалась открытой — это Кацуми отпер ее запасным ключом, полученным от Хонды. Хонда кусал губы — Кацуми появился в самый неудачный момент. Если бы он пришел на пару минут позже, Йинг Тьян уже разделась бы.

В отверстии, как в круглой раме, появилась картина, отразившая миг внезапной тревоги, охватившей неискушенную девушку. В это мгновение она еще не знает, кто же войдет. Может быть, надменной походкой, наполнив комнату ароматом лилий, сюда войдет белый павлин? И хлопанье его крыльев, его скрипучий голос превратят комнату в зал дворца Роз, где в полдень совсем безлюдно?

Но вошел спесивый заурядный молодой человек. Кацуми, не извинившись за то, что сам открыл дверь, как-то неловко объяснил, что не может заснуть и пришел поговорить. Девушка улыбнулась и предложила ему сесть. Беседа была долгой. Кацуми, чтобы угодить девушке, говорил по-английски, и Йинг Тьян неожиданно разговорилась.

Кацуми положил свою руку на руку девушки. Девушка не убирала своей руки — Хонда напряг зрение, но у него уже сводило шею, и какое-то время подглядывать он не мог.

Прислонившись к книжному шкафу, он собрался ориентироваться на то, что услышит. Тьма давала силу воображению, в воображении он последовательно поднимался со ступеньки на ступеньку. Вот Йинг Тьян уже раздета, и открывается ее сверкающая нагота. Вот, когда она с улыбкой поднимает левую руку, на левом боку появляются три расположенные в ряд родинки — звездочки, делающие тело похожим на печальное ночное небо тропиков. Знак, который Хонде не дано увидеть… Хонда прикрыл глаза. В темноте звездное видение разом рассыпалось.

Что-то там произошло.

Хонда поспешно приник глазом к отверстию. Он ударился головой о край полки, но больше, чем боль, его беспокоило то, что могут обратить внимание на звук, однако ситуация по ту сторону стены складывалась так, что звук уже никого не волновал.

Кацуми обнимал Йинг Тьян, а девушка вырывалась. Тела были в постоянном движении и то попадали в поле зрения Хонды, то исчезали. Молния на спине у девушки расстегнулась, открылись острые влажные лопатки и завязки бюстгальтера. Йинг Тьян удалось освободить правую руку, она сжала кулак — блеснул зеленый изумруд, словно расправил свои крылья взмывший жук. Жук рассек щеку Кацуми. Тот, схватившись за щеку, отпустил девушку… Звук открывшейся двери свидетельствовал о том, что Кацуми покинул комнату. Йинг Тьян, тяжело дыша, осмотрелась вокруг и, подтащив один из стульев, поставила его перед дверью.

То, что Хонда увидел, привело его в замешательство. Он подумал, что строивший из себя взрослого, а по сути избалованный ребенок Кацуми сейчас, пожалуй, явится за лекарствами.

И началась жуткая спешка. Хонда беззвучно возвращал один за другим на полку толстые тома, с тщательностью преступника следя за тем, чтобы в темноте не поставить книгу корешком внутрь полки; закончив с этим, он проверил, чтобы дверь в кабинет была не заперта, погасил огонь в печке и крадучись пробрался в спальню, переоделся в ночное кимоно, повесил снятую одежду в гардероб и нырнул в постель — приготовился к тому, что, когда Кацуми постучит в дверь, все будет выглядеть так, будто тот его разбудил.

Это был неизвестный Хонде «опыт молодости». Он действовал с той же скоростью и проворством, что и студент, который, нарушив правила поведения в общежитии, благополучно заметя следы, укладывается с невинным видом в постель. Только Хонда, притаившись в постели, долго не мог унять биение сердца — казалось, оно стучит в подушке, которая двигается, прыгает, переворачивается.

Кацуми, похоже, раздумывал, идти ли ему к Хонде или нет. Столь долгие колебания объяснялись, скорее всего, тем, что он взвешивал все за и против… В общем-то, не собираясь ждать, Хонда тем временем заснул.

На следующее утро дождь кончился, из восточного окна сквозь щели в шторах лился золотой свет.

«Приготовлю-ка я для молодежи завтрак», — решил Хонда и, повязав шею поверх толстой куртки шарфом, спустился в кухню. На стуле в холле он обнаружил полностью одетого Кацуми.

— Рано ты поднялся, — обратился к нему Хонда уже с середины лестницы, скользнув взглядом по бледному лицу юноши.

Кацуми уже разжег огонь. Юноша не старался спрятать левую щеку, и, украдкой кинув взгляд, Хонда был даже разочарован — там не было раны такой, какой он себе представлял. Всего лишь легкая царапина, которая даже не бросалась в глаза.

— Присядьте, пожалуйста, — Кацуми предложил стул как хозяин.

— Доброе утро, — повторил Хонда и опустился на стул.

— Я думаю, что нам с вами нужно поговорить вдвоем. Я для этого и встал так рано, — покровительственно произнес Кацуми.

— Ну… так как все прошло?

— Прекрасно.

— В каком смысле прекрасно?

— Как я и предполагал, — молодой человек многозначительно улыбнулся. — Она выглядит ребенком, но вовсе не ребенок.

— Так ты был у нее первым?

— Я ее первый мужчина… Теперь она меня возненавидит.

Говорить дальше на эту тему представлялось нелепым, поэтому Хонда прервал Кацуми:

— Послушай, ты не заметил? У этой девушки на теле должны быть особые приметы. На левой стороне груди, скорее даже на боку, три родинки — они расположены в ряд, прямо как искусственные. Не видел?

На безмятежном юношеском лице мелькнуло секундное смятение. Пути отступления, чтобы не раскрылась ложь, вопрос чести, решение принести в жертву главной лжи маленькую… Это было занимательное зрелище — наблюдать за тем, как в мыслях собеседника мгновенно проносятся разные варианты. Вдруг Кацуми откинулся на спинку стула и охрипшим голосом выдал:

— Провал! Ну, и вы тоже хороши! И как это я не сообразил. Это в первый раз… надули меня с этим английским… Вы ведь уже как следует изучили тело этой малышки?!

На этот раз многозначительно улыбнулся Хонда:

— …Потому и спрашиваю. Так видел?

У юноши перехватило дыхание. На этот раз ему нужно было доказать свои фантазии.

— Конечно, видел. Чуть влажные от пота три родинки дрожат в слабом свете, а вокруг кожа… незабываемая, таинственная прелесть…

Потом Хонда отправился на кухню, приготовил континентальный завтрак — кофе и круассаны. Кацуми помогал — по его виду трудно было представить, что он может делать все так ловко. Словно выполняя важный долг, расставил тарелки, спросил, где лежат, и приготовил чайные ложки. Хонда впервые почувствовал что-то вроде сострадания и симпатии к этому юноше.

Они заспорили, кто же понесет завтрак в комнату Йинг Тьян. Хонда сдержал Кацуми, объявив, что это привилегия хозяина. Поставил посуду на поднос и поднялся на второй этаж.

Постучал в комнату, где ночевала Йинг Тьян. Никто не отозвался. Хонда поставил поднос на пол, достал запасной ключ и отпер дверь. Створка поддалась тяжело: она была чем-то подперта.

Хонда оглядел залитую утренним солнцем комнату. Йинг Тьян не было.