Хонда, после того как надел Йинг Тьян на палец перстень с изумрудом, не успокоился, а, наоборот, стал тревожиться еще больше.

Его волновала серьезная проблема — как сделать так, чтобы, не обнаруживая своего присутствия, все время наблюдать за Йинг Тьян. Было бы здорово, если бы он мог, как биолог, во всех подробностях рассматривать ее, когда она, не замечая Хонды, порывисто двигается, лежит в свободной позе, выдает сердечные тайны, живет самой естественной жизнью. Но если в это вмешается Хонда, то в тот же миг все пойдет прахом.

Совершенный кристалл, стеклянный сосуд, в котором нет ничего, кроме единственного, свободно резвящегося обожаемого предмета, — вот где должна находиться Йинг Тьян.

Хонда самонадеянно считал, что приложил определенные усилия для того, чтобы жизни Киёаки и Исао имели вид вот такого кристалла. Для Киёаки и для Исао Хонда был протянутой рукой помощи, оказавшейся абсолютно бесполезной. Важно, что Хонда, сам того не зная, естественным образом сыграл роль круглого дурака (хотя намеревался исполнить роль умного). Однако «осознал» все это потом!

Какую помощь можно оказать «жизни» после того, как раскаленная Индия сурово объяснила ему, что это такое. Какое вмешательство, какие рекомендации тут могут быть полезны?

Но Йинг Тьян была женщиной. С телом, наполненным, как стакан, до самых краев, непостижимой, мрачной тайной. Ее тайна искушала, она постоянно влекла Хонду. Отчего? Он не знал причины, но, скорее всего, оттого, что благодаря загадке своей жизни Йинг Тьян чужими руками разрушала саму эту жизнь. И еще потому, что на этот раз она окончательно дала Хонде понять, что тут он не может давать советы.

Конечно, Хонде казалось, что для него наслаждение заключается в том, чтобы хранить Йинг Тьян в кристалле, но он не мог расстаться с естественными, врожденными желаниями. Может быть, и нет способа примирить противоречия, одолеть этот черный цветок лотоса по имени Йинг Тьян, расцветающий в грязи жизни?

В этом смысле было бы лучше, если бы появились неопровержимые доказательства того, что Йинг Тьян есть продолжение существования Киёаки и Исао. Это охладит пылкие чувства Хонды. С другой стороны, если Йинг Тьян с самого начала не имела отношения к цепи возрождений, которую узрел Хонда, то, без сомнения, она сама влекла к себе Хонду с силой, которую он никогда не испытывал. А вдруг и источник той силы, которая может погасить страсть Хонды, и источник немыслимого очарования один и тот же — цепь возрождений. Круговорот жизни есть и источник прозрения, и источник иллюзий.

Придя к этой мысли, Хонда остро ощутил, что вот к концу жизни он захотел, чтобы ему сейчас было сорок лет, он нажил бы богатство и стал полностью независимым. Таких людей он знал. Умнейшие во всем, что касалось сколачивания состояния, карьеры, борьбы за власть, лучше всех проникавшие в психологию конкурентов, и они при этом совсем не разбирались в женщинах, не знали природы женщин, которые сотнями проходили через их постели. Эти люди испытывали полное удовлетворение, обладая деньгами и властью, окружая себя ширмой из женщин и подхалимов. Женщины, которые были рядом с ними, словно луна, всегда демонстрировали только одну сторону… Хонда считал, что это не свобода, а клетка. Сидеть в клетке, затворившись в пределах своего мира, и на все смотреть оттуда…

Есть люди и поумнее. Например, богач, который обладает властью и знает человеческую природу.

Тому о людях известно все: по незначительным внешним признакам он может угадать, что там внутри. Он великолепный психолог, познавший горести человеческой жизни. Изысканный дилетант — владелец прелестного сада, где он может в любое время по желанию приказать поменять местами кустарник и камни, сада, где мир и человеческие жизни систематизируют, придают им форму. Взирая весь день на аллегорический сад, где обман замаскирован под камень, лесть — под куст индийской сирени, эмоции — под заросли хвоща, угодничество — под колодец, преданность — под небольшой водопад, предательство — под искусственные скалы, владелец сада тихо предается радости по поводу того, что подавил сопротивление мира, и бережно, словно зеленую пену чая, налитого в великолепную чашку, удерживает в своих ладонях горечь и превосходство знания.

Хонда был не из таких: он не обладал независимостью, его одолевали сомнения, и тем не менее он владел знанием. Скорее он лишь разглядел границу между тем, что может, и тем, чего не может знать, и это уже было знание. А тревоги, сомнения — это наше главное сокровище, которое мы в силах утаить от юности. Хонда был свидетелем жизни Киёаки и Исао, своими глазами видел, как сложились их судьбы, в которые оказалось совершенно бессмысленным вмешиваться. Все оказалось обманом. Жизнь, если смотреть на нее как на судьбу, можно сравнить с мошенничеством. А человеческая жизнь? В человеческой жизни все складывается не так, как надо, — это Хонда твердо усвоил в Индии.

И все-таки Хонда был просто околдован образом абсолютно пассивной жизни, этим абстрактным, онтологическим образом, — его слишком увлекла мысль о том, что жизнь именно такова. Он не был искусителем. Ведь искушать и обманывать судьбу бесполезно, бесполезно уже само намерение искушать. Если мы считаем, что нет иной жизни, кроме той, в которой нас честнейшим образом обманывает сама судьба, то как мы можем вмешиваться в нее? Как увидеть лик существования? Пока что приходится полагаться на силу воображения. Йинг Тьян, независимо обитающая в своем космосе, Йинг Тьян, которая сама есть космос, навсегда отделена от Хонды. Она своего рода оптический обман, ее тело — радуга. Лицо — красный цвет, шея — оранжевый, грудь — желтый, живот — зеленый, бедра — синий, голени — кобальт, пальцы на ногах — цвета фиалки, а еще у нее в верхней части лица присутствует невидимая, испускающая инфракрасные лучи душа, а под ногами — невидимые следы ультрафиолетового излучения памяти… И концы этой радуги растворяются в небесах забвения. Радуга, ведущая в мир смерти. Если первое условие чувственной страсти — незнание, то высшей точкой страсти должна быть вечная непостижимость. Другими словами, «смерть».

Когда на Хонду неожиданно свалились деньги, он, как все, полагал, что они пригодятся ему для собственных удовольствий, но теперь, чтобы получить самое желанное наслаждение, деньги оказались ненужными. Для того чтобы участвовать в чем-то, помогать, защищать, приобретать, безраздельно владеть, деньги были необходимы и могли быть полезны, но Хонда все это отвергал, он искал наслаждений совсем в другом.

Хонда знал, что пронзающую дрожью радость таят именно те удовольствия, которые не требуют денег. Прикосновение к влажному мху на стволах деревьев, притаившихся в ночи, слабый запах опавших листьев, который чувствуешь, опустившись на колени… Это было в прошлом году майской ночью в парке. Одурманивал запах молодых листьев, на траве расположились влюбленные. Печальные огни фар пробегали по дороге вокруг рощи. В их свете хвойный лесок казался колоннадой храма, стремительные лучи словно подкашивали одну за другой тени этих колонн и трепетали, пробегая по траве. Мелькнувшая на мгновение священная, почти жестокая красота белизны завернутой нижней юбки. Луч света лишь раз скользнул по женскому лицу с распахнутыми глазами. Почему он заметил, что у женщины открыты глаза? Потому что в зрачке отразилась капелька света. То был жуткий миг, разом сдернувший мрак существования, обнажилось то, что должно быть скрыто от глаз.

По-настоящему любовный трепет, биение сердца, которое стучит, как у любовников, душа, наполненная той же тревогой, — слиться со всем этим, только наблюдая, незаметно, тайно наблюдая. Они, эти тихие зрители, словно сверчки, прятались в тени деревьев, в траве. И Хонда был одним из них.

Всплывавшие во мраке сплетенные белые обнаженные тела молодых пар. Нежность рук, кружащих в плотной темноте. Белые мужские ягодицы, напоминавшие шарики пинг-понга. Такие узнаваемые вздохи.

В тот момент, когда свет фар неожиданно осветил женское лицо, в миг, когда он сдернул мрак, во тьму отпрянул не участник действа, а тот, кто подглядывал. Откуда-то со стороны, где горели неоновые фонари, похожие на тлевшие угли, до ночного парка донесся лирический сигнал патрульной машины, и подглядывавшие деревья в страхе и тревоге зашелестели, женщины же, на которых они смотрели, целиком отдавшись чувствам, даже не пошевелились, а мужчины обязательно, словно волки, величественно поднимали верхнюю часть тела.

Хонда как-то случайно за ленчем услышал от бывшего адвоката историю небольшого скандала, о котором тот узнал в полиции.

Этот скандал, впрочем, не приведший к судебному разбирательству, касался одного пожилого господина, имя которого было хорошо известно в кругу юристов, этот человек, пользовавшийся славой и всеобщим уважением, был задержан полицией за то, что подглядывал за парочками. Ему было шестьдесят пять лет. Молодой полицейский потребовал у него документы, сурово выспрашивал у дрожащего от стыда старика подробности, заставил того изобразить позу, в которой он подглядывал, а потом прочитал целую нотацию. Когда полицейский узнал, кого он задержал, то вошел во вкус и стал подшучивать над задержанным: преувеличивая размер пропасти, разделявшей репутацию старика в обществе и его преступление, сообщил, что человек не в силах преодолеть эту бездну, чем просто потряс старика. Пока молодой полицейский, годившийся ему во внуки, читал свои нотации, старик слушал, покорно склонив голову, и только вытирал пот со лба. Административная система достаточно поиздевалась, но в конце концов старика отпустили, посмотрев на его «преступление» сквозь пальцы. Он умер через два года от рака.

Ну, а Хонда?

Хонда, должно быть, знал секрет моста, по которому можно перебраться через эту отчаянную пропасть. То были тайны, которые он постиг в Индии.

Почему тот пожилой юрист не мог в юридических терминах объяснить то, вызывавшее слезы, достаточно скромное в этом мире наслаждение. Но Хонда… Пока с вымученной улыбкой Хонда делал вид, что слушает эти сплетни, он, погрузившись в свой душевный мир, строил предположения по поводу того, что побудило адвоката рассказать об этом, — в глазах темнело от сравнения этого жалкого удовольствия, похожего на кучу грязного белья, выставленную на всеобщее обозрение, удовольствия, над которым люди смеются, с высокомерием, что скрывает сердцевина всякого наслаждения… Хонда совсем забыл, что приобрел такую же привычку, о которой, к счастью, никто не знал, познал этот трепет в обмен на те усилия, которые прилагал за часовым ленчем, с тем чтобы скрыть свои эмоции.

Такого быть просто не могло, чтобы он, открыто презрев рассудок, не думал об опасности. Тут именно рассудок не считался с опасностью, его смелость была порождением разума.

Если деньги не гарантируют безопасности и если подлинное наслаждение нельзя купить, то что же мог Хонда в своем возрасте предпринять, чтобы испытать настоящую, подлинную радость жизни? Желание получить ее с годами копилось и ничуть не ослабевало. Может быть, Хонда дошел до того, что ему просто необходимо было что-то предпринять. Вот если бы Йинг Тьян спала с Хондой, — это было единственное, чего он желал, скрывая свои желания… — так вот, чтобы получить это, нужно было использовать непрямые, косвенные, искусственные приемы.

…Как-то ночью, когда Хонда, мучаясь мыслями, не мог уснуть, он достал с книжной полки стоявшую в углу и покрытую пылью книжицу — «Сутру о бодхисаттве на золотом павлине» и прочитал нараспев «истинные слова», означавшие достижение состояния золотого павлина.

Это было просто игрой. Если считать, что он благодаря этой сутре благополучно пережил войну, то сохраненная таким образом жизнь его становится все более фантастической.