Террасу окружал кустарник, его пахучие цветы еще прятались в почках, красная черепичная крыша дома прикрывала на углу кормушку для птиц. Там собрались стайкой синички — в воздухе стоял неумолкаемый щебет, почувствовав приближение людей, птицы порхнули прочь.

Из передней внутрь дома вела застекленная дверь, по бокам ее, как в голландском домике, были сделаны решетчатые окошки с оранжевым стеклом, и через них неясно просвечивала комната. Хонда любил, остановившись здесь, смотреть, как созданная им самим комната погружается в печальные тона заката; толстые балки крестьянского дома, антикварная люстра работы немецкого мастера, раздвижные двери с пейзажами Оцу, воинские доспехи, лук со стрелами — пронизанное грустным светом, все это походило на натюрморт, написанный кем-нибудь из голландцев с японской натуры.

Хонда усадил Кэйко на стул у камина, но никак не мог разжечь дрова. Мастер, которого он специально приглашал из Токио, выполнил работу добросовестно — камин не дымил, но каждый раз, разжигая его, Хонда не мог не думать о том, что в жизни ему еще не доводилось прикладывать к чему-либо столько знаний и умения. Или, может, он просто не соприкасался с «вещами»?

В его возрасте это было удивительное открытие. За свою жизнь он практически не постиг, что такое свободное время: он не знал естественных ощущений, связанных с физическим трудом, — морской волны, твердости дерева, тяжести камня, прикосновения к корабельным снастям, сети, ружью, но не знал и жизни аристократа — сплошного наслаждения досугом. Киёаки побуждал его тратить свободное время не на природу, а на чувства, и кто же, как не лентяй, мог вырасти из Хонды.

— Я помогу, — Кэйко грациозно наклонилась. Она долго, чуть высунув кончик языка, наблюдала за его действиями. Хонда поднял глаза, и ему предстала волнующая линия ее спины. Костюм плотно охватывал талию, бледно-зеленый цвет облегавшей бедра юбки вызывал ассоциации с большими фарфоровыми вазами.

Пока Кэйко разжигала огонь, оставшийся без дела Хонда отправился за перстнем, о котором он упомянул. Когда он вернулся, по дровам уже ползло буйное красное пламя, дрова трещали в обвивавшем их дыму, шипела выступавшая из свежих чурок смола. Сквозь дрожащее пламя была видна кирпичная кладка камина. Кэйко, спокойно отряхнув руки, с удовлетворением смотрела на результат.

— Ну?

— Вот это да! — Хонда в свете пламени протянул Кэйко вынутый из коробочки перстень.

— Это я о нем говорил, ну как? Купил, чтобы подарить одному человеку.

Кэйко, держа перстень кончиками пальцев с ярко накрашенными ногтями, направила его к свету из окна и стала изучать, прищуривая то один глаз, то другой.

— Мужской, — пробормотала Кэйко.

В перстень был вставлен ярко-зеленый изумруд прямоугольной огранки, камень окружала тончайшая резьба — на золоте были вырезаны звероподобные лица пары божественных стражей.

Кэйко, похоже, для того, чтобы в зелени камня не отражался алый цвет ее ногтей, взяла его по-другому, потом рассматривала, надев на указательный палец. Хотя, как правильно поняла Кэйко, перстень был мужской, его в свое время заказывали для человека с изящными смуглыми пальцами, поэтому он не был ей особенно велик.

— Хороший изумруд. Но у него отчего-то внутри пошли трещинки, и камень замутился, это может не понравиться. Да. Но все-таки камень хороший. И резьба редкая, и вообще вещь антикварная.

— Как вы думаете, где я его купил?

— Где-нибудь за границей?

— Нет, в сгоревшем Токио. В магазине принца Тонна.

— А-а, так это оттуда. Принц, как ни трудно ему было, все-таки открыл антикварный магазин. Я тоже заходила туда пару раз. Думала, вдруг какая-нибудь старина, а там все то, что я видела когда-то давно в домах у родственников… Наверное, он уже разорился. Сам господин Тонн в магазине не появлялся, поручил дела приказчику — бывшему дворецкому, а тот, похоже, воровал. После войны никто из принцев не преуспел в торговле. Если, несмотря на налоги, они правильно, по-умному распоряжаются оставшейся частью имущества, обязательно появляется кто-то, кто толкает их на якобы выгодное дело. А господин Тонн всегда был военным. Жаль, конечно, но торговля не для него.

Затем Хонда рассказал историю перстня.

В 22-м году Сева Хонда услыхал разговоры о том, что принц Тоин, потерявший статус члена императорской семьи, задешево скупает у обедневших аристократов, страдающих от налогов на имущество, произведения искусства и открыл антикварный магазин для иностранцев. У Хонды из чистого любопытства возникло желание посетить этот магазин — вряд ли принц, хотя они и встречались, помнит его, да и представляться он не собирался. И там в стеклянной витрине Хонда обнаружил прощальный подарок Йинг Тьян — незабываемый перстень Тьяо Пи, который сиамский принц больше тридцати лет назад потерял в общежитии школы Гакусюин.

Потерянный тогда перстень на самом деле был украден — теперь это стало ясно. В магазине не открыли, откуда он попал к ним, но если считать, что вещи принадлежали бывшим аристократам, то человек, из нужды в деньгах продавший этот перстень, должен был учиться в школе в одно время с Хондой. Хонда купил его из чувства старого долга. Он хотел собственными руками вернуть перстень его настоящему владельцу.

— Так вы поедете в Таиланд, чтобы вернуть перстень? — пошутила Кэйко.

— Я собирался когда-нибудь это сделать, но теперь в этом нет нужды. Принцесса Лунный Свет приехала учиться в Японию

Умершая принцесса приехала учиться?!

— Нет, это другая Йинг Тьян. Она приглашена на завтрашний вечер, и я собираюсь надеть перстень на палец второй Йинг Тьян. Ей восемнадцать лет. Красивые черные волосы, блестящие глаза… у себя дома она усердно училась и вполне прилично владеет японским, — ответил Хонда.